Ночь была вся в стуке капель.

Они отбивали ритм сначала Хендриксу, затем Сантане, а потом и Моррисону.

 

Я лежу с открытыми глазами, смотрю в окно, распахнутое в утро, – наблюдаю, как небо из темно-синего незаметно превращается в молочно-серое, сырое и влажное, как полусонный поцелуй. Дождь еще идет, и комната подобна черно-белой фотографии со светлыми пятнами оконных штор.

Перевожу взгляд на стакан с прозрачной водой с преломленным серым светом, на вазу с ирисами на длинных стеблях, с лепестками похожими на выбеленные лоскуты.

Взгляд скользит по стенам, увешанным твоими картинами маслом: на алые драпировки брошены желто-синие рыбы с открытыми ртами. Беззвучны они и безжизненны. Дождь затянул их кисеей, обесцветив так любимые тобой сочные летние краски.

 

На моем плече - твое дыхание. Ты – отголосок юности. Есть ли смысл возвращаться в прошлое?

Не поворачивая головы, вижу твои спутанные волосы, все еще наполненные ночным запахом любви, раскинутые руки, лишь час назад выпустившие меня из объятий, сомкнутые веки с голубыми прожилками и полуулыбку–полу-грусть человека, вступающего в новый день.

По-прежнему сжимаю твою руку, словно боюсь выпустить твой сон на свободу. Боюсь, что тот выскользнет и навсегда исчезнет в прозрачной дымке подступающего утра.

В моей голове еще звучат твои слова – ты прошептал их одними губами - уже потом.

А сначала…

 

* * *

 

А сначала в стуке капель твои губы покрывали мое тело нежными, тоскливыми поцелуями, наслаждаясь знакомым вкусом, предаваясь томительной, долгожданной любви повзрослевших людей и погружаясь в несбыточный сон юношеских грез. Мы касались друг друга, обмениваясь теплом, обнажая сокровенные мысли, давно упрятанные в дальние уголки замороженных душ.

Уже позже, когда мы лежали и рассматривали себя в глазах друг друга, ты спросил, почти беззвучно:

«А можно ли? А можно ли полюбить снова? Можно ли войти в одну реку дважды?». И я отвечала с грустью: «Нет». - «Мое сердце давно очерствело», - в твоих словах была горечь. – И я кивала: «То, что умерло, уже не вернется к жизни». - «К тому же, - ты продолжал, не слыша меня, - мне достаточно лет и я уже не влюбляюсь… даже в прошлое свое не влюбляюсь!» - «Понимаю, - опять соглашалась я. – Это – страх. Стать несчастнее, чем был до сих пор».

И тогда то ты прошептал: «Не хочу, чтобы ты соглашалась», - а потом, нежно коснувшись моих губ, закрыл глаза и уснул, как ребенок.

 

* * *

 

Лежу, смотрю на светлеющее небо и вижу там свое лицо. Оно так расплывчато и беззащитно. Знаю, дождь скоро кончится, ветер изменит направление, и все наполнится красками и солнечными бликами - оживут цветы и картины, а вода в стакане превратится в многоцветного зайчика. В моих глазах опять заблестят лучи солнца, и я вновь покроюсь чешуей, глянцевой, как маленькая ящерка. А пока…

А пока я ощущаю, как с каждой минутой становлюсь все более уязвимой.

 

* * *

 

Помню, как вчера, я воскликнула:

«Боже мой, жду этого лета, солнечного, теплого, жду как счастья, которое все никак не приходит. И лето, и счастье - где-то там, далеко, там, где нет меня».

А ты усмехнулся, налил в бокал вина, протянул:

«Не драматизируй, все времена года хороши по-своему».

«Нет, - я вздохнула, - нет. Для меня есть только одно короткое время, когда можно дать воздух телу и мыслям, когда можно снять маски, снять, как одежды теплые - слой за слоем и остаться собой».

«Куколка превращается в бабочку, а ее срок краток», - заметил ты, но я не слышала:

«Только летом, только летом это возможно!».

«Идеальный самообман», - ты задумчиво посмотрел в окно: сумерки, дождь.

«Нет тепла, - я шептала, - июнь. Все умеренно, самодостаточно в природной отстраненности».

«Нет тепла в душе, - ты пригубил вина, - его не будет и рядом. По чему ты тоскуешь?».

Я обернулась и обвела взглядом комнату, где на стенах застыли твои мертвые рыбы.

«Тоскую по уходящему времени, по теплу и по счастью, которые где-то живут без меня - в теплых странах, в других городах, на чужих улицах - в иных жизнях, в тех, где меня нет. В чьих-то других руках».

Ты вздохнул:

«Ты – жадная, неуемная, вечно мало всего. Не ценишь то, что имеешь».

Я рассмеялась:

«Говорят, в погоне за счастьем я умру от "передозы"».

«Передозы ощущений?».

«Нет, бесконечного желания любить», - помню, как в тот момент подошла к тебе близко-близко, заглянула в темные глаза: - Почему люди не позволяют себя любить?».

 

* * *

 

Вся комната наполнена влажным воздухом, холодным туманом он проникает в легкие и охлаждает чувства. Вылезать из постели не хочется, хочется впасть в спячку и спать, пока не кончится дождь, пока не выглянет солнце и не начнется лето, которого так бесконечно я жду, жду, как и положено, все девять месяцев.

И все-таки поворачиваюсь и аккуратно выскальзываю из-под шелковой простыни. Босиком осторожно ступая по прохладному полу, подхожу к вазе с ирисами и медленно опускаю в них лицо, вдыхаю слабый запах и чувствую признаки увядания. Беру стакан с водой, прислоняю к щеке – холод стекла подобен холодной воде.

Время медленно начинает слагаться, как Leggo. Стою у окна, обнаженная, дождливое утро – уютное, если - дома. Можно приютится в кресле или в любимых руках и вдыхать летний дождь с густыми запахами липы и городской намокшей пыли. Юнисексное утро – с признаками рассвета и сумерек, с привкусом грусти о том, что начало уже есть конец, - спокойно и тихо, и не-оди-но-ко, и в стуке капель слышится вечность, отбивающая по московским подоконникам «коронованный» под микроскопом рэгтайм.

А на улице? А на улице – нет уюта, там нет покоя: по-городскому суетно, и дождь - лишь фон, стереофонический - дидиэсовский, а вовсе не дирижер прикосновений и мыслей. Потеряв изысканность, обрамленную дома в оконную раму, там – в городе - дождь равнодушно принимает всех без разбора, снисходительно позволяет сетовать на плохую погоду и торопиться по своим смешно-важным делам.

 

* * *

 

Внезапно пространство темнеет и замирает в ожидании, как перед началом театрального действия.

«Гроза», - понимаю я и в подтверждение мысли резко оборачиваюсь - встречаюсь с тобой взглядом. Ты проснулся и внимательно наблюдаешь за мной – мой обнаженный силуэт темнеет на акварельном фоне прямоугольного окна: я - в раме. С тобой я - в раме прошлого.

«Я напишу твой портрет», - ты говоришь и приподнимаешься на локте, шелковые простыни соскальзывают, приоткрывая загорелый торс.

«Ш-ш-ш, - прикладываю палец к губам и отворачиваюсь. - Сегодня дождь, сегодня день молчания».

Я чувствую спиной твое движение – встаешь, подходишь и, прижимаясь ко мне сзади всем телом, обнимаешь, заключая в плотное кольцо своих рук – мне не вырваться. Вдыхаешь запах моих волос и, опуская голову, медленно скользишь губами по моей щеке, шее, плечу.

«Гроза, - еле слышно шепчешь ты. - Сейчас она зреет, накапливается острыми осколками дроблённого гранита, которые зимой разбрасывают на лёд. Они впиваются в подошвы, приносятся в дом, проникают в души, колятся-колются…».

Я чувствую, как напрягаются твои мышцы, каким горячим становится твое дыхание, я прижимаюсь щекой к твоей руке, вдыхаю запах и прикрываю глаза. Ты сжимаешь меня, твои кисти - на моей груди, пальцы касаются сосков – те напрягаются, твоя дрожь переходит ко мне.

Внезапно в небе, как дирижер волшебной палочкой, бархатную штору черных туч разрезает молния. Вслед за первой вспышкой следует другая, третья и вот уже наступает партия металлически-трескучих грозовых раскатов. На секунду мы замираем, завороженные мрачным великолепием готической картины. Она - подобна пейзажам Эль-Греко - в сине-розовом мареве под прессом свинцового неба, озвученная музыкой низкочастотных раскатов и подсвеченная вспышками платиновых молний. Мы замираем, потрясенные природными звуками грозовой увертюры. Они проникают в самую глубину сердца и отзываются в нем эхом глухих ударов.

Энергия стихии по невидимым нитям электрическим током проходит и в наши тела, затягивая в свой мистический круговорот страсти. Мы – в ее власти, мы – во власти друг друга, бесстрашно отдаваясь поцелуям природы и от них заряжаясь.

А дождь быстро усиливается, еще минута и с яростным шумом он превращается в ливень, в сплошную мерцающую стену. С благоговением протягиваю руки в распахнутое окно, подставляя их под тяжелые струи. Набираю в пригоршни воды и с наслаждением выплескиваю на лицо – ты прижимаешь меня к себе еще крепче, руки твои все сильнее ласкают мое влажное тело. А ливневые потоки с порывами ветра врываются в комнату и, словно совершая обряд летнего священнодействия, снова и снова омывают нас. Твоя рука настойчиво скользит вниз моего тела, касается лона, еще мгновение и вместе с новыми вспышками молний ты входишь в меня, сильно и яростно, необузданно, своенравно. Перехваченное дыхание сменяется вздохом - я чувствую тебя, принимаю тебя.

Водяная прохлада тщетно пытается нас остудить – меня и тебя, надо мной возвышающегося сзади. Дождь потоками стекает с волос и лица, плечей и груди, диктуя нам ритм в унисон со стихией.

И вновь удар грома оглушает пространство, одновременно с ним горячая волна, сокрушительная, всепоглощающая, пронизывает наши тела, и вместе с новым каскадом молний, разрезающим небо на части, пульсирующей энергией вырывается наружу.

Страсть, органично вплетенная в стихию природы, переносит нас в пятое время года – туда, где нет времени и пространства, а есть мягко-озознанная сопричастносность с любовью и вечностью.

 

* * *

 

Мы замираем, как замирает природа.

Стихает дрожь, стихает гроза.

И вот уже небо светлеет, и воздух наполняется прозрачной девственной свежестью.

Ты прижимаешься влажным лбом к моему затылку, делаешь глубокий вдох и судорожно покрываешь поцелуями спину, пространство между лопатками, и я, как губка, впитывая твои прикосновения, по-кошачьи выгибаю спину, подставляя для поцелуев шею. Словно эхом отзывается в комнате стук наших сердец, а разгоряченное дыхание, отразившись от стен, наполняет жизнью твоих желтых рыб.

Они двигают плавникам и уплывают, навсегда покидая свои алые драпировки.

Гроза уходит, о ней напоминают лишь отдаленные раскаты грома – глухие электрические мишельжаровские…

… со звуками старого аккордеона.

Поворачиваюсь к тебе лицом и горячо целую твои сухие губы, а ты увлекаешь меня вглубь комнаты, туда, где сливочный шелк простыней хранит наши тепло и запах. Увлекаешь - в надежде продлить утренний сон и не позволить мне от тебя ускользнуть, покрыться защитной чешуей, блестяще-глянцевой, – она пока мне не нужна, ведь день не начался. День - только впереди, пока лишь - раннее утро.

Раннее утро долгожданного лета.

 

Поворачиваюсь на подушке и внимательно смотрю в твои сомкнутые веки.

Ты спишь?

Ты спишь. Под сантановский убаюкивающий ритм последних дождевых капель.

Растворяюсь в твоем тепле.

Мысли текут медленно, мягко, словно на веки брызнули топленое молоко – не то сон, не то явь. Картинки возникают дискретно, но постепенно начинают ускоряться и менять друг друга, как в рапидной съемке, одна другой поглощаясь.

«Любимый мой, не оставляй меня», - внезапно мысль сжимает мне горло, но… еще мгновение и она растворяется в дождливом воздухе.

Делаю медленный вдох и погружаюсь в сон.