Герман твердо решил не отчаиваться, как только умрет, а непременно начать действовать. Слишком многое, что он в себе любил грозилось даже не раствориться в неком величественном космосе (вместе с ним), но попросту уйти, превратиться в энергию совершенно иного свойства. В частых ночных кошмарах Герман обиднейшим образом проплывал параллельно со свежеосвободившейся своей оболочкой и ничего, конечно, не мог изменить. Энергия, которую он копил так бережно, всю сознательную жизнь прихорашивал, объяснял, вдруг возьмет да и достанется... всем сразу! Какой-нибудь заблудшей молекуле спирта на пол пути к альфе Насоса - и той достанется! "Как же так?! Зачем же я живу сейчас? Ведь это не надолго, я понимаю, выхода, кажется, нет,.. но я не выбирал, ты знаешь, это не я, кто захотел войти сюда любым путем, кто заорал, во всю мочь утверждая свое право на жизнь, бесполезное право? Кто с чудовищной решительностью питался, двигался, не болел ничем смертельным... И вот, он создал меня,.. в один, видимо, прекрасный момент... Зачем? Чтобы в конце забыть обо всем, наплевать и на утро, и на все, что было после? Нет, нет..." Герман твердо решил не отчаиваться, и - чем раньше, тем лучше - начать действовать, как только умрет.

Но с чего начать? Нет никакого общедоступного правила. Последовать за кем-то? - сдохнет раньше,.. нет, нельзя никому доверять все. Все, что у тебя есть. И потом - чувство, иногда посещавшее Германа, что затея его не вполне законна. По общемировым законам, естественно. Однако было уже решено, что бы то ни было на пути домой, преступить.

"Наверняка, у меня будет немного времени" - думал будущий первопроходец - "Нужно будет спешить, рвануть всем, что накоплено - отступать некуда - нужно ОТКРЫТЬ что-нибудь!" Мысль эта, конечно, мучила Германа в горькие периоды беспощадной насмешки над своим существованием. "У тебя же не будет ни рта, ни глаз; даже теплых объятий не открыть тебе уже никогда; только бессмертная монада секунду ощутит отпад всего остального (всего!)" С чего он это взял? Трудно понять...

Но эта секунда давала шанс. Необходимо было вцепиться в себя, влюбиться, как в первое утро, не пускать; И для этого, был уверен Герман, необходимо себя вспомнить. Как неутешительно - в мире начисто лишенном индивидуальной памяти! Поэтому нужен был канал, око, здешний зуб, здешний волос, кулак, нерв - что угодно. И только открыв то секундное ощущение потери всего знаемого, можно было надеяться на успех. Останется лишь вовремя ухватиться за страдающий миг; и, если хватит сил... Герман видел и это: бескрайний мир, бесконечный Герман, самоспасающий(!) разум. Что теперь мириады молекул, плыть им бездумно и беспредельно? Как же! Отныне ничего не пройдет мимо Германа, любая песчинка исказится его волей. Он практически станет Богом...

"А если... А если уже есть Бог, что тогда? Нужно быть сильней." Сильнее, чем этакий батя, в бесконечной юдоли? Ты в своем ли уме?! "А если нет? Пусть не в своем, это же не так важно! Пусть во мне тысячи разнородных энергий, узор один. Только мой. И если даже я не окажусь сильнее, нельзя сдаваться. Тот Бог, конечно же, не будет ждать гостей. И потом - мне нужен всего лишь я... Можно даже отказаться от чего-нибудь: цвета глаз, например, никогда не было важно,.. но в общем, в целом... быть может, как-то договориться..."

 

Что же насчет меня, то, прости, - прямо таки неразрешимые сомнения: что, если не будет той секунды, время умрет быстро и безболезненно; если душа только и ждет, только и страдает, лишь бы освободиться, отречься от всего непринадлежащего? Тогда, значит, мир устроен правильно? Тогда, получается, нет и не может существовать возможности изменить что-либо?

Этого, впрочем, Герман принять никак не может. Он решил твердо и однозначно. И, поверите ли, он уже почти здесь, на небе. Сколь бы неверно он ни думал, как бы не ошибался, я все же чувствую его, иногда чувствую... Не страшно; ведь, может, так мне станет легче! И пусть это очень ненадежный, очень трусливый шажок в сторону, - в действительности никто не скажет, что будет там, за ним. А пока я буду верить в него. Пусть даже слово. Пусть.