Канхеза

 

Лёха улыбался, если можно так сказать, на показ зубов и натянутые на скулах щеки. напоминавшие улыбку акулы. Он стоял с ложкой на кухне, аккуратно помешивая жарившиеся на печке голландке в котелке жирные потрохи - порубленные почки, печень и сердце изюбря, убитого им вчера прямо напротив кордона в ручье под ольхой. «Граф», белого цвета и громадного роста сенбернар с добродушной широкой мордой, усыпанной веснушками, пригнал зверя на кордон из леса, и держал его, пока Леха и Женька не выскочили на лай собаки.

Я никогда не слышал, чтобы «Граф» лаял. Собаку оставили Лехе зуботехники, муж и жена, уехавшие из Преображения домой на Запад, хватит зарабатывать деньги в таежной глуши. Кроме собаки они ему оставили и подружку жены, Ларису Семеновну, учительницу Преображенской школы.

«Граф» никак не показывал своего присутствия, когда на кордоне появились две празднично одетые девицы в открытых туфлях, видны были педикюренные пальчики ног. Засуетился высокий атлетически сложенный Женька с индейской повязкой через лоб как у Гойки Митяча, поддерживающей длинные русые волосы на лошадиной голове. Ему вскоре нужно было идти в армию, повестка из Иркутска нашла его здесь, в Преображении. Сладострастно ухмылялся и семнадцатилетний Саня, покручивая первые паршивые усики рукой, он девчонок знал, это были подружки Натали.

Леха снял передник, что ему привезла мать, гостившая из Киргизии. Занавески, вышитые на окнах кордона - тоже её. Он, не спеша, вытер руки о передник, и широким жестом пригласил получивших аттестат зрелости девиц за стол. Кордон Лянгуевой пади самый большой и просторный в лесничестве, до Кузменко практически никто не жил там, раньше кордон был показательным.

 

Леха незаметно собрался и ушел к Ларисе Семеновне в летний пионерлагерь БТФа на другом берегу Сяухи за Круглой сопкой. Мимо стрельбища пограничников, лупивших по мишеням раз в месяц, по склону среди мелкого дубняка и вдоль глубокой траншеи с деревянными стенками - шла тропа.

За плиту встал Женька, повязав вокруг длинной талии Лёхин передник. Егерей на кордоне осталось только трое, и две девицы, снявшие свои туфельки, пол на кордоне крашеный и чистый, за что спасибо Ларисе Семеновне. Как девчонки прошли по лесной тропе, где сырая земля и корни деревьев переплели путь под тенью сопки, в миниатюрной обуви на высоких каблуках, по тропе, разбитой грубыми сапогами «погранцов», таскавших по ней ящики с патронами, пулеметы и автоматы. У Натали был в 14 лет друг на погранзаставе из самой Москвы. Он пел ей песни в казарме «про девочку, колыхающуюся в лодке над волнами речки, где поет в малиннике иволга». Как она далека, сука-Москва.

Девчонки поначалу ели мясо вилочками, их наманикюренные красные ноготки торчали, отставленные в стороны. Но, вскоре забыв о манерах, они запустили руки в котелок, жир тек по локтям. Первым показал, как нужно есть свежатину, Саня. Это было зрелище. Леха уходя с кордона, так, между делом, прищурив один глаз, сказал Стасу, что у Натали с детства псориаз на нервной почве у корней волос, почему она и носит челку на лоб.

 

Поднявшись над обрывом, где внизу мерцала под скалой речка Канхеза, Стас полез выше. По склону попадаются хорошо набитые звериные тропы. Соседние сопки приподнялись, раскрывая свои склоны, просматривается каждое дерево от земли, каждый кустик. Подъем стал круче, деревья выше, среди развесистых дубов - маньчжурские березы, с пепельными словно старый пергамент лохмотьями коры, и раскидистые липы, с мягкими очертаниями толстых ветвей. В тени деревьев сквозь камень, оставляя на нем ржавый налет, бил струйками радоновый источник. Стас набрал воду в бутылки. Он хотел узнать, пошла ли после тайфуна в реку сема, и дурак, пошел с радоновой водой по руслу Канхезы, туда, куда он никогда не ходил, - до появившихся неожиданно среди леса вырубок. На раскорчеванных участках выстроились красивые новые, непохожие на курятники бедняков в долине Сяухэ, дачи. Река текла, как ей и положено, новые вырубки пахли взрытой землёй. Стас прошел у неизвестной сопки, грунтовая дорога была свежа, лужи на ней ржавые, облеплены какими-то белыми мелкими бабочками. За поворотом открылось ровное пространство свежей вырубки, лежали не вывезенные деревца и завяленные зеленые ветки. Он услышал треск мотоцикла.

 

Стас подошел одновременно к дачному домику, когда подъехал к сетке-рабице мотоцикл с коляской. От пассажиров его отделяли кусты на повороте грейдерной дороги, выровненной и засыпанной свежим гравием. На заднем сиденье «Урала» с коляской сидела Наташа. Гордо реяли ее белые банты на двух «бабетках», две туго завернутые косы «его» Натали. Он сразу и не узнал ее - она была пьяна. Две косы с бантами. Из коляски мотоцикла вылезли двое незнакомых парней, третий, мотоциклист в шлеме, выпроводив всех, вытащил «бичевскую» авоську, толсто набитую бутылками, там были - коньяк, водка, портвейн.

Стас, прислонившись спиной к дереву умирал, боль невыносимая крутилась в груди, словно из нее вынули сердце. Он слышал, как «любимый» голосок на новенькой дачке произносил без запинки - «ё… рот» и «нах… пошли». Время от времени пьяные голоса бухали матом на огородике за дачкой, там блевали на порубленные деревья.

К вечеру все замолкло, он поднялся с земли, оставив рюкзак с "живой водой" под деревом, и ушел на непослушных ногах в глухую ночь.