Продолжение.

Начало:

 

…Вспомнил, милочка, как тут я тебе излагал про то, что мне вдруг под Лизочкой ночью запеть захотелось. Песня вдруг сложилась, понимаешь ли. И вообще, так хорошо стало, ну так хорошо… Рифмы прямо – одна в одну, одна в одну входили, как одинаковые ложки в столовом наборе, в коробку уложенные. Такие – чеканные, мельхиоровые.

И все это - прямо накануне всплеска моего, готовящегося к брызгам и фейерверкам фонтана.

Ну, ты же понимаешь, о чем я?

 

И слова там, в песне, были какие-то простые, но славные… В общем, все слова целиком почти сейчас уже не вспомню, но один, сочинившийся вдруг под такой внезапной ночной Лизочкой куплет, запомнился:

 

«Пионэры, комсомольцы и партейный наш народ

За деревней, у околицы, песни звонкие поет…

В хороводе девки кружатся, с ними парни в орденах -

Хорошо ребятам служится, в нашей армии рядах…

Горизонты нам поставлены и прозрачны, и легки…»

 

Каково тебе, а? Такую песню в кульминационный момент любовной неги услышать?

Как бы она напряженные уже чувства подхлестнула! А? Особенно, насчет поставленных горизонтов?

 

Понимаешь ли, я даже ощутил, что если бы я вдруг захотел, я бы мог стать великим лунным пролетарским поэтом. В свое время, конечно. Как пить дать, стал бы им. Как какой-нибудь Горький. Или Сладкий. Или даже Соленый с Бедным…

Вот, что, детка, с человеком настоящее чувство делает. Вот, что такое любовь, да еще и на сексуальной почве замешанная.

Что, не находишь?

А я вот – нахожу!

Можешь меня даже в этом и не переубеждать, моя аппетитная конфетка.

 

Жаль, все это той же ночью как приплыло, так и сплыло куда-то. И больше пока не проявлялось. Искренне недоумеваю.

 

А вот до этого я как-то за собой склонности к песенному творчеству не замечал. И стихи никогда не писал. Ну, если только в пубертатном возрасте. На почве несчастной любви. Типа: «коровки в поле, солнышко – на небе, а она взяла, и не дала, целочка этакая…ненормальная»

Не Пушкин – явно. И не Лермонтов.

А тут вот – вдруг прорвало. Почище, чем у признанных поэтов - заплескалось прмо в душе под ложечкой.

И где – раньше-то все это было? Где отсиживалось?

 

Эх… Если бы раньше заплескалось, моими томами библиотеки были бы уставлены.

Вот честное слово, благородное.

Проведешь рукой по полке – а там одни мои корешки, немного пыльные.

А деньжищ бы скока заработал бы… Просто – не счесть…

И вообще…

Слава бы пришла.

 

Но вот, пряталось где-то… А потом и вылезло не очень даже и к месту, и не очень, по-моему, вовремя. Точно – не вовремя.

Все здесь вообще, как всегда у нас – и не к месту, и не вовремя. Как в какой-то лесной школе для дебилов – завтрак получите в ужин, а обед – вообще на сегодня не планируется.

Что это за песни ночью - при минус 170 по Цельсию? Под девушкой горячей, как неприрученная газель?

(Кстати, не надо, милочка, мою Лизочку путать с маршрутным такси).

 

Знаешь, мон шер бон-бон, прямо у меня рот тогда открылся – загорланить, и заголосить…

Но потом - так же, как открылся, он же точно так же и закрылся.

Зато язык - высунулся.

Потому что Лизочка - для своего волшебного певучего окончания, пересела мне на грудь, и подставилась так, чтобы ей сладко-сладко стало. Посредством моего языка.

Любит она такую волшебную финальную ноту устроить. И позу иногда любит принять - на моей поросшей груди.

Да и я, собственно, не против был. Она ведь тоже очень сладкая, с некоторой пикантной кислинкой. Как изысканное пирожное.

 

Между прочим – и у меня уже тогда и горячее чувство снизу подступило и налынуло! Просто, как цветомузыкальный фонтан в парке Горького - и забило, хотя и не слишком уж густо! Как-то она острый этот момент подгадала, чтобы быстро ко мне на грудь передвинуться – для финального нашего дуэта.

 

Пришлось мне походную песню отставить. Чего для малышки не сделаешь, правда?

И моя ночная песня в груди застряла…

Окончание: