Что хочет автор. Литературные конкурсы

Автор предупреждает, что все аналогии с реальными персоналиями не имеют под собой оснований. Сходство имен, пола, возраста, внешности, занимаемого положения в обществе, вероисповедания и национальности носит случайный характер. Автор также просит не приписывать ему взгляды героев книги и высказываемые ими суждения.

РУССКАЯ ИДЕЯ

Приезжаю я к шефу на дачу, а у него Раввин. Баню топят.

- Виктор, - говорит уже подогретый шеф, - загоняй машину на участок – сегодня банный день. Шашлык будем делать – готовь дрова.

Я, конечно, не рассчитывал на это, тем более что шашлык без вина – не шашлык, а я за рулем. Но возражать не стал. Вижу, Миша тоже успел накатить. Мне еще тем эта компания не нравилась, что, когда они напиваются, начинают спорить и чуть не до драки у них доходит. По всему спектру спорят – от пресловутого еврейского вопроса до прошлогоднего снега. На следующий день, правда, ведут себя как ни в чем не бывало. Только минералку садят стаканами.

Вот и сейчас: сидят, пьют водку и по ящику передачу смотрят. Раввин в благодушном настроении пребывает, а шефа эта передача уже провоцирует на язвительные замечания. Обсуждается вопрос о допустимости использования ненормативной лексики в литературе. Шеф, раз большинство в студии выступало за право художника сквернословить устами героев, разумеется, был против, хотя сам в мужской компании матерится на равных. Речь, правда, не столько о мате шла, сколько о внимании к нижнему уровню человеческого бытия и даже смаковании этого уровня.

Пришли два «художника слова»: автор произведений, по поводу которых разгорелся спор, Владимир Птичкин, молчаливый, следящий за своими волосами мужик с козлиной бородкой и хитровато-скептическим выражением на довольно симпатичном лице, второй - Ерофей Пердунов, литератор из старых, c нездоровыми зубами, отчего в разговоре старался их не показывать, узковатыми, глубоко и близко посаженными глазками, веками без ресниц и носом с вывернутыми тонкими ноздрями, которые жадно реагировали на каждое слово, имеющее сальный подтекст. Пришла также Кук-Ши-На, известная феминистка, общипанная такая, с азиатскими чертами лица, председатель карликовой партии - «Ум, честь и совесть эпохи, последняя версия». Оппонировали все четвертому участнику – лидеру молодежной организации «Свои в доску», призывавшему народ выбрасывать птичкиных и пердуновых из поезда современности, а вместо них загружаться Шекспиром, Пушкиным и, соответственно, текстом устава его молодежной организации. Хотя соотношение сил было не в пользу комсомольца, он отбивался бодро и даже притащил с собой унитаз, который почему-то называл «памятником творцу еще при жизни». В течение дискуссии он безуспешно пытался вручить сантехнику Козлобородому («в память от благодарных современников»). Тот «дар» не принимал. Вообще, он казался самым умным из всей компании, так как молчал, справедливо полагая, что это самая выгодная позиция. Складывалось впечатление, что он пиарит свою продукцию через организацию, которую возглавлял молодежный лидер. Можно было также заметить, что Пердунов завидует Козлобородому. Он всю жизнь мечтал нижнее белье описывать; запершись в ванной, дрочил на любительские фотки с голыми тетками; творчество классиков в поте лица анализировал, а этот выскочка описал, как полкило какашек самолично съел, – и сразу прославился. Очень не хватало Ерофею этих какашек: сволочи, коммунисты, не позволили творческой личности реализоваться. И все-таки удалось ему вцепиться в поручень последнего вагона уходящего поезда. Обстановка здесь желанная: плевки на стеклах, использованные презервативы на полу, блевотина. Оттопыривая ноздри, стал Ерофей этот живительный воздух полной грудью вдыхать. Отдышался – и тоже продукт выдал. Тем более что качество снимков, используемых им ранее для «сеансов», было неважное: многое приходилось домысливать. Так развилось у него «хуежественное» воображение.

А пассионарный комсомолец уже на него наседает: требует, чтобы тот озвучил некоторые места из своих творений. Пришлось согласиться зачитать страницу-другую продукта живьем. Не сразу приступил. Засуетился, стал вспоминать прежние заслуги: дескать, я проверенный писатель, борец с ханжеством, могу вкратце напомнить названия моих книжек, не сочтите за рекламу. Взял книжонку, которую ему пассионарий со злорадным выражением «на морде» вручил, опять замялся: мол, коли мне доверили на канале «Культура» передачу «Срам и прогресс» вести, значит, я не с улицы, и вообще это книга издана фуй знает каким тиражом, то да се. Ему кричат: чего меньжуешься, читай! Видит: не увильнуть, да и Птичкин на пятки своим рейтингом наступает - стал читать. А «свой в доску», ему, конечно, «лучшие» страницы его продукта подсунул: про мужской член, половой акт и прочие фантазии онаниста со стажем.

Начал он неуверенно, смущаясь, но потом так разошелся, что стало понятно: смущение для него - это форма разогрева. Ведущий ( кстати, тоже с птичьей фамилией ) как ни старался эту вакханалию в нужное русло повернуть – не получилось. Хоть и сочувствовал он либеральным поколениям нашим и даже отдельно взятому ноздреватому прогрессисту, но, к сожалению, сам был жертвой «тоталитарного» воспитания и тему мужских гениталий еще стеснялся обсуждать принародно – недостаток, с точки зрения прогрессистов, существенный. Стоит как приговоренный. Но все-таки не дурак был: отключил онанисту микрофон. А тому уже по фигу - он в прострации: скорбит об ушедшей юношеской силе.

Смотрю я на это все и думаю: а ведь у моего поколения представление об «инженерах человеческих душ» исключительно романтическим было: обостренное чувство действительности, сложнейшая и тончайшая организация души, фрондерство, готовность к самопожертвованию и напитку. Все это нам со школы в головы вбивали, так что и сами поэты наконец поверили в это. Один плешивый хрен до того зазнался, что прямо так и сказал: я в России, дескать, больше чем поэт.

Даже не знаю теперь, что лучше: пребывать в романтическом неведении или с грубой действительностью столкнуться? Смотрю я на Птичкина с Пердуновым – ведь это такие прожженные и хитрожопые мужики.

Довольная, что ей не пришлось читать всю эту белиберду, «ум, честь и совесть эпохи», расхаживая по подиуму, как классный руководитель, заговорила о праве художника на «хуевую» литературу, ранимости его души ( тут Ерофей с Козлобородым приняли скорбный вид ), ханжестве церковного официоза, глупости политических оппонентов, опасности возвращения тоталитарного режима и о тех препонах, которые строила власть ее партии на последних выборах. Отпиарилась по полной программе в отместку за то, что электорат на последних выборах прокатил пламенных революционеров, указав им на то место, в котором они всегда пребывали в периоды между великими потрясениями и смутами. Об этом красноречиво свидетельствовал «прижизненный памятник» Козлобородому.

Подвели итог дискуссии: так жить нельзя! Реакция стремится взять реванш. В стране существует реальная угроза запрета однополых браков. Сегодня Птичкину запретят какашки есть, Пердунову - дрочить, а завтра – военная хунта к власти придет.

Закончилось это, как сейчас говорят, ток-шоу - тяпнули шеф с Раввином по рюмашке и пошли в парную. Меня туда же зазвали. Сидим, шеф еще под впечатлением передачи находится, не терпится ему высказаться. Не знает только, против кого ему возмущение свое направить – вроде бы тут все свои, матершинники.

- Интеллигенция хренова, - выдал он наконец, - Лучше кухарки все знают: и как государством управлять, и как тараканов разводить. Хлестаковы.

- А вы из потомственных пролетаиев будете, товаищ? – спросил Миша.

Я тоже удивился: с каких это пор шеф рабочим крестьянином стал?

- Да уж лучше мужиком быть, - сказал шеф и посетовал, что в «период застоя» тоже был кухонным звиздуном: критиковал режим и получал от этого неизъяснимое удовольствие – секса не надо было. Одни анекдоты о Брежневе чего стоили. А ведь Ильич не интеллигентом был – мужиком. При нем Басаев в шашки играл, Радуев с Ходорковским труды классиков марксизма-ленинизма изучали.

- Он же языком еле ворочал, - сказал Миша

- А словоблудие – не барское дело, да и достоинство сомнительное. Если ты кудряво мысли излагаешь, можешь противника острым словцом срезать и тем аплодисменты заслужить, кому от этого польза?

- Но все-таки согласись, - возразил Миша. – интеллигенция - не худшая часть общества.

- Новое дворянство, благородная прослойка, которая немало потрудилась, чтобы настоящего дворянства физически не существовало. Ведь дворянин авансом получал привилегии, которых у интеллигенции не было, нес долг перед государством, и в известных ситуациях долг этот оплачивался жизнью. «Прослойку» этот пункт никогда не устраивал: привилегии – это понятно и желательно, но долг отдавать «тоталитарному» государству – тут лучше откосить, в кустах отсидеться.

- Ты перегибаешь в критике интеллигенции, - опять возразил Миша. - А как же чеховские герои?

- А ты Чехова-то читал? Ты у него «Маску» прочти, - закипел шеф. - Много ли, скажи, найдется у нас мастеров артикуляционного жанра, которые свои обязанности перед обществом сознательно готовы нести?

- Мама моя, такие слова – и без трусов! – с добродушной иронией сказал Миша, - Хотя бы галстук надел. Какие такие обязанности?

Разговор Мише не нравился: в баню все-таки пришли, а не на митинг.

- Например, чадо свое на общих основаниях в армию отдать или на худой конец поддержать материально семью, у которой мужчина погиб в горячей точке, и этим хоть как-то позор своего рода прикрыть?

Сам Мишка в армии не был, поэтому постеснялся явно защищать уклонистов. Но все-таки сказал:

- Сегодня армия не та, что в советское время была. Сегодня там беспредел полнейший царит.

Шеф еще больше разозлился.

- А почему ребятишки из Владимирской, Псковской губерний должны, вместо наших недорослей, туда идти? И кого тогда, скажи, к благородному сословию справедливее будет причислить?

- А ты сам-то , перец, кто? – спросил Раввин, чтобы уйти от армейской темы. - Герой каптруда? Огородный философ?

Тут шеф хитровато улыбнулся: некоторый поворот в его настроении произошел.

- Я, - говорит, - между прочим, мог бы претендовать на кое-что, если бы сейчас петровская табель о рангах действовала. У меня отец до такого чина дослужился, что мог бы титул по наследству передавать. Он один из всей деревни каждый день за двадцать километров в школу ходил. Босиком, чтобы обувь не изнашивалась. К школе подходил – обувался. Академию Генштаба закончил, подал прошение, чтобы его на фронт отправили. Боевой офицер. Так что, Мишка, ты с русским дворянином водку пьешь.

- Шапки долой! – торжественно и примирительно произнес Раввин, разливая по стопкам. – Откушать не изволите, ваше благородие?

- Пожалуй, любезный.

Выпили. Шеф был недоволен, что его поддевают: слишком уж теория его уязвима для критики. Но Раввину расслабиться хотелось. Тем более он знал, что лучше не перечить товарищу, когда тот своего любимого конька оседлает. Пусть выговорится.

А я подумал: ведь шеф самый что ни на есть интеллигент и есть. В армии не служил, приноровился ко времени, купоны стрижет, а главное – велеречив и всем недоволен. Сидит в бане, пьет хорошую водку, икрой закусывает – и языком общественный долг выполняет.

Пошли мы на второй этаж в билльард играть. Ну, я две партии у них взял. Не трезвые, а Раввин так вообще несерьезно играет. По последнему разу посетили парилку и переместились в дом. Мне, конечно, как непьющему, больше всех досталось: я и парься, и за шашлыками следи – и все в едином лице. Да еще в Москву надо ехать - Раввина везти.

Оделись мужики и уже по полной программе накатили водочки. Шеф все не может угомониться: ему интеллигенции мало показалось, он на «святое» покусился:

- Да что интеллигенция, а мужики наши – совсем спились, ни фуя работать не хотят. Скоро наша деревня Малым Таджикистаном будет называться. Церковь развалится, вместо нее мечеть построят, как в Косове. А кто виноват? Жидомасоны ваши, Мишка, что ли? В Израиль надо на хрен уезжать.

- Поехали, - говорит Раввин, - устрою тебе обрезание по полной программе. Пейсы и пузо отрастишь, будешь ортодоксом. Арабов там можешь ругать, сколько хочешь, - никто тебе слова против не скажет.

Хотел шеф сказать, что вы, дескать, и здесь-то мне за двести лет надоели: ни телик посмотреть, ни радио послушать, и как только вы там все умещаетесь - но уже «русский вопрос» его занимал: кто виноват? Ясно кто, оттого и обидно. Обленился народ, утратил способность к сопротивлению. И откуда Достоевский взял, что этот народ - богоносец? Вот мусульмане: в пост ни капли воды в рот не возьмут, не то что еду. Как таким противостоять? Им даже завоевывать нас не надо. Размножаются – на глазах.

Пока шеф разглагольствовал, я решил выйти. Народ пьяный, поэтому за огнем надо присматривать: не дай бог искра залетит к соседям.

По всему коридору шеф семейные фотографии в рамках развесил. Чувствуется тенденция: в основном те представители рода, которые военную форму носили.

Какие же все-таки чистые лица смотрят на нас с фотографий того времени! Я всегда своих родителей вспоминаю, когда смотрю на них. Последние Солдаты Империи. Ведь это именно они, да эти ребятишки, что в Чечне сейчас погибают, паренек, который жизнь отдал, а басурманскую веру не принял, - они наше благородное сословие. Одна у них осталась привилегия – умереть за нас.

А шеф в этом смысле – типичный интеллигент: велеречивый и хитрожопый. В прошлом году он «русской идеей» заразился, тогда и фотографии по всему дому развесил. Надо, говорит, не болтать, а каждому хоть что-нибудь полезное сделать, хоть малый вклад внести в общее дело. Это, кстати, типичная интеллигентская черта: призывать других от болтовни к делу перейти. Но на этом их собственное «дело» почти всегда и заканчивается. Рожать детей белокурых, думает шеф, я, конечно, уже не могу, денег дать хоть на церковь тоже жалко, а вот работой обеспечить православных – это в моих силах.

Надо было ему водопровод на даче проложить – траншею вырыть, от колодца к дому кинуть трубу. Хотел сначала «иностранных специалистов по землеройным работам» пригласить ( таджики эту траншею вмиг бы вырыли ), но решил поручить это двум мужикам местным – Степке и Ваське. Пожалел их: никто на работу не брал из-за пристрастия к напитку. Пусть, думает, роют, хоть заработают немного – еды себе купят, а то иноверцы всю работу отбивают. Ну а чтоб не пили – я за этим прослежу. Ни хрена им не заплачу, пока работу не закончат. У меня с этим строго.

Приходят к нему ни свет ни заря два мужика - Васька и Борька, до недавнего времени шабашники, сейчас – опустившиеся элементы. Работали они когда-то по своей профессии, когда-то женаты были, но все это в прошлом осталось. Вся причина в водке – не просыхают. Уже и кушать, кроме забора, ничего уже не остается у них. Живут у Борьки в деревенском доме здесь же в деревне. Васька постарше, худой, смугловатый, видно, больше южанин, хотя при советской власти поколесил по всему Союзу и даже на севере работал какое-то время сварщиком. Поумнее Борьки будет, держится за главного. Борька далеко из деревни не уезжал, так что такого опыта, как у напарника, не имеет, да и моложе его лет на десять, хотя, когда мужики пьют, внешне эта возрастная разница сглаживается. Даже Васька бодрее выглядит, злее. Борька пьяница известный, поэтому комплекс вины у него сильнее развит, вот виноватым и выглядит. В отличие от щуплого невысокого Васьки, Борька крупнее. Можно заметить, что руки у него, когда в руках лопаты нет, мелкой дрожью дрожат. Лицо розовое, но этот цвет нездоровый, он пьющего человека сразу выдает. Кожа как бы разглаженная, но это от опухлости. В глазах то ли блеск, то ли слезятся они, что тоже характерно для пьющих.

В общем, вид у того и другого жалкий, и на шефа это, конечно, подействовало, и для их же пользы он решил их в строгом теле держать.

- Так, ребята, - говорит, - пока работу не закончите, никаких авансов, никаких бутылок.

- Что же мы – сюда пить пришли? – обижается Васька. – Нам это и самим не надо, мы так работать не сможем.

В это время к ним сосед зашел – Анатолий Григорьевич. Из любопытства: дачники всегда интересуются, что ты там затеял на своем участке. Может, что полезное для себя узнаешь. Скептически посмотрел на Ваську с Борькой, головой покачал, но не стал прилюдно оценку давать – воспитанный человек. Мужичков этих он знал, и сам же на них шефу жаловался. Ну что ж, хозяин – барин.

- Ну а где же ваши инструменты? – спрашивает шеф. – Ведь мне этой трубой врезаться надо в общую магистраль.

- А у хозяина все должно быть, - безапелляционно заявляет Васька. – Мы у Любы работали, весь инструмент она предоставила.

Пропили свой инструмент, дурни, знаю я, что вы там у Любы «наработали», думает шеф. Насос в бане установили, воду подвели, а не посоветовали, что для летней бани погружной нужен, и тем более не предупредили одинокую женщину, что зимой воду сливать надо, раз баня холодная. Все разморозилось, и сам насос полетел. Вам бы только деньги слупить.

Принялись они за дело бодро, но уже через полчаса Васька говорит:

- Нам бы хоть поесть чего-нибудь, а то мы сегодня еще не завтракали. Дай денег в магазин сходить.

Шеф сначала сам хотел съездить в магазин, да думает: лучше уж я за работой присмотрю, а то сделают чего-нибудь не так – переделывай потом. Дал Ваське денег, велосипед предложил для оперативности. Смотрит, тот мнется, не уезжает.

- Дай пятьдесят рублей – бутылек взять, а то мы работать не сможем. Хоть по сто грамм. Выпили вчера сильно.

Видит шеф: действительно, колбасит мужиков; если не опохмелятся, хорошего от них не жди. Не ровен час – окочурятся на его территории. Сейчас это для них как лекарство. Да и он тоже мужик, не понимает разве? Как представил, что сам траншею роет после долгого и тяжелого застолья, почти физически состояние мужиков прочувствовал.

- Ладно, - говорит, - я вам по пятьдесят грамм налью, есть у меня бутылка. Но только опохмелиться, по пятьдесят грамм.

А то, думает, отпускать Ваську за водкой рискованно – еще не вернется. Запьет где-нибудь. Но мужики побожились, что им больше и не надо, только чтобы сразу налил: тяжело им. Шеф вынес бутылку, два бутерброда на тарелке, стопки. Выпили мужики, закусили. Закурили. Шеф хотел бутылку унести, но как-то это не по-человечески получалось, оскорбительно.

- Да ты оставь ее здесь, - просит Васька, - нам так веселее будет работать. Мы ее не тронем, пока дело не сделаем, мы же не пьяницы.

Съездил он в магазин, принес пельмени. Просит: дай что-нибудь - пельмени на чем сварить. Шеф говорит: вы уж лучше работайте, я вам сам приготовлю. Пошел в дом, сварил им пельмени, хлеб нарезал. Что же без чая – взял два пакетика, положил в чашки, воду в электрическом чайнике вскипятил. Вынес ребятам на улицу. Те курят сидят. Ну ладно, пусть поедят, а то, действительно, что это за работа на голодный желудок.

Вот стоят перед ними тарелки с пельменями, пар от бульона поднимается. Ну неужели так, без ста грамм, приступать к горячей пище? Воздух чистый аппетит разгуливает, початая бутылка у колодца стоит. Ну что, хозяин, не понимаешь разве? Ведь работа тяжелая предстоит.

- Бог с вами, по пятьдесят грамм примите перед обедом, но только на этом заканчивайте. Два часа уже прошло, а дело, смотрю, ни с места.

- Да мы тебе за час все выроем, за двадцать минут врежемся, - успокаивает Васька.

Надо быть очень жестоким человеком, чтобы запретить мужикам в рабочий обед по пятьдесят грамм принять. Хрен с вами!

Поели они не спеша. Борька в туалет пошел, Васька закурил. Ладно, думает шеф, после обеда да не закурить – это и по уставу полагается. А между тем он все дела бросил, сам крутится у этой траншеи. Всегда как бывает: вроде людей приглашаешь, деньги им за это платишь, а все равно будто сам работаешь. Так и так время теряется.

На метр врылись в землю, Васька перекур сделал, пока Борис в туалете сидел. Шеф про себя отметил, что нужно будет потом стульчак не забыть помыть. Не отходит: ждет момента, когда труба, в которую врезаться будут, появится.

- Песок пошел, - кричит Борька, - и щебенка!

- Значит, труба скоро появится, - говорит Васька.

А шеф знает, что на такой глубине не может трасса залегать – промерзнет зимой, ниже надо искать. Действительно щебень посыпался скоро и материал изолирующий показался.

- Так это дренажная труба, - вспомнил шеф, - сотка. Видишь, провисла.

- Да я говорю тебе, это наша труба, - спорит Васька.

Уж очень ему хотелось, чтобы это труба та была, которую они искали.

- Нет, - говорит шеф, - та труба тридцать вторая, а это сотка. Не ковыряйся, а то ты мне всю изоляцию нарушишь.

Но Васька расковырял материал и убедился, что это дренажная труба. Какой-то этап в работе все-таки наметился, сделали перекур. Тем более что Борис в туалет опять пошел.

- Отравился чем-то, - говорит Васька, - с животом что-то, несет его.

- А что же он пьет? – посочувствовал шеф, - это еще больше желудок обжигает. Надо геркулес есть. Может, приготовить ему?

Но Борис от каши отказался – переживет как-нибудь.

К вечеру наконец наткнулись на трубу. Ну, тут грех не выпить.

- Все, - сказал Васька, - главное сделали, врезаться – не проблема. Принеси, хозяин, чем закусить, это полагается обмыть, а то работа дальше не пойдет – устали.

Шеф видит, что дело к вечеру идет, начал уже недовольство высказывать. Но, думает, на трубу вышли – это главное. Хрен с ними, пускай выпьют, а то стемнеет скоро – вообще завязнешь с этим делом.

Выпили они. Шеф говорит:

- Давай, ребята, заканчивать надо.

- Сейчас – докурю, - говорит Васька.

Потом сам в туалет пошел. А шеф вообще перестал отлучаться. Стоит – караулит. Выходит Васька из туалета, опять сигарету достает.

- Да ты что, Василий, издеваешься что ли? – возмутился шеф. – Давай в яму лезь.

- Не могу, - отвечает тот, - мне после туалета обязательно надо пятнадцать минут покурить.

Шеф уже стал жалеть о том, что русскую идею он попытался на практике испытать. Или русская идея к рытью траншей не применима? Здесь таджикская идея скорее уместна. Но понимал, что сам ввязался в эту авантюру, ушел, чтобы не расстраиваться. Через полчаса выглянул в окно, видит: Борька у траншеи сидит - курит, а Васьки нет. Что за дела? Вышел на улицу: Васька, как-то странно скрючившись, стоит за домом.

- Ты чего, Вась, совсем обнаглел? В яму-то когда полезешь? – возмутился шеф.

Онанизмом он что ли там занимается? В позе какой-то странной стоит.

- Не смотри, - огрызнулся Васька, - я геморрой вправляю… Вылез.

Еб-пэ-рэ-сэ-тэ, работнички! На хрена он их нанял? У одного понос, у второго – геморрой. До ночи теперь возись, да, может, еще и лечить придется за свои деньги.

Стали врезаться в основную трубу – ничего у них нет, все шефу пришлось тащить: газовый ключ, ножовку, лен и прочее. Врезались с грехом пополам. Никакого перфоратора у них, разумеется, тоже нет - стали ломом отверстие в колодезном кольце делать, чтобы туда трубу просунуть. Через раз попадая в цель, пробили дыру – лом застрял, не идет назад. Стучали, раскачивали, тянули по очереди, так как в траншее вдвоем не встанешь - узкая. Решили, что лучше изнутри выбить лом. Посмотрел шеф в колодец, думает: а вдруг они свалятся туда? Ведь не спасутся, хоть самому лезь.

Пошел на соседний участок: там два брата-хохла работали. Одолжите, говорит, ребята, трос – в колодец надо спуститься. Ну старший Иван говорит брату: пойди посмотри, что там у них.

А шеф к ним почему обратился? Ему из окна видно было, как работают ребята: от зари до зари пашут. Не пьют, скромные, дружные, всегда помочь готовы. Хозяин им с семьями разрешил в вагончике жить, чтобы скучно не было. Не думал, правда, что к ним не только жены, но и дети приедут – мал мала меньше. У старшего один, и у младшего двое. Самый разбойник и непоседа – Тарас, названый в честь брата. Говорить еще не умеет, но только присматривай за ним. Все норовит за хвост «сторожевого» пса Джека ухватить. Ни грамма страха.

Подошел младший брат к колодцу, посмотрел вниз, оценил «работников» и молча стал обвязывать себя тросом. Шеф, собственно, такой помощи и ждал. Тарас закрепил трос и, упираясь ногами в противоположную стену колодца, стал спускаться вниз. Попросил только подать ему кувалду, стукнул два раза по острию лома, выбил его наружу, передал шефу кувалду и так же легко поднялся наверх. Две минуты у него на это ушло. Борька с Васькой настолько обессилели, что не испытывали никакого чувства ущемления своей профессиональной гордости. Им это даже на руку – в колодец лезть не нужно. Совсем обнаглели.

Темнело быстро. Дачники дела свои садово-огородные уже оставили, переоделись, поужинали и прогуливаются. В белой рубашке Анатолий Григорьевич прошествовал с супругой, поздоровались. Опять ничего не сказал, интеллигент. А чего говорить? Ежу понятно, что он подумал.

Кое-как засыпали мужики траншею и стали собираться.

Расплатился ними шеф и никаких нотаций не стал читать. А надо бы: уровень проложенной трубы установили с точностью до наоборот, не утеплили отверстие в кольце. Бетон – не земля, труба зимой в этом месте промерзнуть может. Мелкие недоделки. Просто устал он от мужиков, будто весь день сам траншею рыл. И все на нервах.

На следующий день пригласил таджиков. Те за два часа управились. Как роботы. Деньги ждут. Дорого, но безыдейно.

Дата публикации: 13.03.2007 08:26

Предыдущее: Лоховские истории

Следующее: Раввин

Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать.

Наши новые авторы

Лил Алтер