1. ЗДРАВСТВУЙ И ПРОЩАЙ!

 

Что я вижу? Это ты, общежитие? Приветствую тебя!

До чего картинна золотая лень твоей живописной деревянной сказки на душистой лужайке в щедрых лучах неустанной ближайшей звезды мироздания!

 

Неужели здесь Германия? По-украински шепчутся твои деревья и цветы, размашистой русской речи аккомпанирует романтическая цыганщина румынской, да и сладкоголосые птицы поют без немецкого акцента. И только рыбы – немцы, потому что немые, но и они предпочитают свои полноводные общежития тебе как консервной банке.

 

Заскучало ты без меня и рекой текущих потомков, укативших на иномарках в инофирмы и на собранных из иномарок теперь уже своих велосипедах грызть, не зная своей, гранит чужой грамматики, отскакивающей от редких зубов и вылетающей из другого уха, даже не влетая в одно.

 

А вот и пригревшийся на завалинке усталый после ночной смены кот, который братьев своих меньших бил по голове наверняка, но зато какой нежной лапкой! За ею битого уж точно двух небитых дают, вот они и раздваивались. До того хотели они ответить на радостях взаимностью и даже пригласить на совместную прогулку в рай.

 

И ты бы охотно вздремнул наподобие этого охотника не за черепахами, пусть и некрепким сном такого же праведника. Но чёрной сотней электробритвенных сил набросилась сирена прозаической косилки на дешёвую траву с таким поэтическим запахом, какой и не снился самым дорогим салонам. Словно живая, вибрирует эта мощь в твёрдых руках звучащей так гордо её руководящей и направляющей силы в белоснежной рубашке с галстуком по предпоследнему писку последней моды. Старается, слышал, видать, что наш коллега-дворник из-за фартука вымер, как мамонт.

 

Неведомый магнит снова втягивает меня в родную до боли квартиру на три семьи, довольные собой, но не другими. И летом мороз по коже: вспомнишь – вздрогнешь. Твои огонь и воду можно постичь только по чужой доброй воле на своей обозлённой шкуре.

Забыли воспеть нас за такое хождение по мукам и уходящие по обыкновению налево медные трубы. Так и вспоминается непобедимая и легендарная тобой любимая родная армия. И шлёт ей песню-привет наша старая распавшаяся родина в обнимку с новой объединившейся.

 

Даже арифметика бьёт здесь наповал, переходя, как красное знамя, в антифизику. Вначале 10-11 человек складываются и сами с усами, и своими рвущимися от крупнокалиберной мелочи кошельками по каждому хитрому поводу.

За сложением – сразу деление. На три делятся три комнаты, три холодильника, кухня, душ по отверстиям распылителя, неделимая, как былая Россия, стиральная машина, два туалета и гараж для автомобиля, где только его и не разрешено держать. Но нельзя и на себе, а вот на других, с пролетарской хваткой буржуазно эксплуатируя в хвост и в гриву, – можно!

А дальше вычитается «разумное, доброе, вечное», умножаются и прямо возводятся в кривые степени заряды почему-то сразу трёх противоположных знаков, причём не только не притягиваются, но и самым безобразным образом отталкиваются со страшной силой. Она просто разнесла бы в щепки эту невинную и наивную, как редкая девушка, обитель, если бы последняя только вздумала продлить своё гостеприимство за пределы тогда предписанного года!

Но куда тебе, грешному, тягаться с коридорной сценой при кухне с туалетом на этаж, где на концертах ударных инструментов не только на счастье бьётся своя посуда звонкой рыбой о растрескивающийся лёд чужой мебели! Хоть билеты продавай полиции.

 

Ныне общежития образумились и к расставанию всегда готовы, как и постаревшие пионеры с нашими именами опять без отчества и впервые без отечества. Торжественную клятву готовности ко всему неторжественному на свете мы сдержали в Советской Армии и в несоветском общежитии – курорте с колючей проволокой, как в санаторных западноевропейских тюрьмах. Потому-то и рвутся туда добровольно от своих надоевших свобод восточные журналисты. И вот теперь широким жестом двоюродного государства выплеснута из узкой кастрюли родного собеса та давно прокисшая демьянова уха. «Жаль только, жить в эту пору прекрасную...»

 

Но нет худа без добра. Ведь и страшная армия подарила бесстрашный оптимизм: хуже уже не будет. И ты, общежитие, было просто сказочным рогом изобилия науки если и не побеждать, то хоть красиво проигрывать при обворожительно загнивающем и умирающем капитализме в былой стране мыслителей и поэтов. Их счастье, что своевременно стали классиками, иначе бы оказались прямо в своей родной стране такими внутренними эмигрантами, что нам, внешним, и не снилось. Оживи Тарас Шевченко в нынешней Украине – не то что о больших портретах, даже о малой социальной помощи не мечтал бы. Нам повезло ожить здесь, и тихие пока дифирамбы за спиной ещё заглушает вечерний звон вроде бы наших монет-иномарок, а купюры шелестят дальше и реже грибных дождей.

 

Не обогатил ты нас и такой дешёвой драгоценной вежливостью. Зато познание друг друга то и дело выходило из берегов. Где бы ещё встречались на равных обладатели выстраданных печатных трудов и непринуждённой непечатной лёгкости, неподкупные в СССР таможенники и скупающие СНГ на корню «челноки»? Где бы ещё профессор-поэт стал вело- и в посильной мере автомехаником и его кудрявую голову вскружили слова «мастер золотые руки»?

 

Сделай мне ручкой, общежитие! И не шариковой, как твой начальник и чужая бомба. Сплошное горе от ума. Тобой наелся навсегда. Сюда я больше не ездок. Карету мне не подадут. Вези меня, мой «Мерседес»!

 

 

2. Я З Ы Ч Н И К И

 

Нет, это не альтернатива, а её отсутствие: курсы немецкого языка в Германии.

Когда-то не изучавшийся разве что в детсадах и яслях, он вместе со своими носителями полностью и безоговорочно капитулировал даже в научных журналах с немецкими обложками.

За полвека до въезда мне вполне хватило бы наличных «Хенде хох!», «Ахтунг!», «айн, цвай, ... , цен», вылетающих, как из автомата Калашникова, а дополнявшие внушительный языковый багаж «Гутен морген/таг/абенд!», «Данке!» и «Битте!» были бы архитектурным излишеством, развращавшим побеждённых.

 

На столь насыщенном немецком фоне мой далеко не шекспировский английский не только впервые показался, но и сначала оказался родным. Словно луч света в тёмном царстве, он вёл меня за руку по инстанциям («Как много в столь нерусском звуке для сердца русского слилось!») и улицам с названиями, иной раз таинственными даже для краеведов, съевших криво или прямо на них четвероногого друга.

Но и в былой стране мыслителей и поэтов читает того же Шекспира в подлиннике удивительным образом всё-таки не каждый продавец. Иначе не пришлось бы мне гладить обувь при покупке крема для неё и такими окрылёнными взмахами рук демонстрировать силу тяги к инсектицидам, убедившим, что и язык Древнего Рима вымер-таки даже в его былых владениях.

 

Но художественная самодеятельность меркнет перед языковыми курсами, более театральными, чем жизнь и сам театр. Именно в нём давала когда-то уроки правильной и выразительной, но какой-то не нашей немецкой речи одна наша преподавательница. Наверное, те актёры напоминали ей грациозных и, если ей известно, трепетных ланей, с которыми старые, как мы, кони не то что в одну телегу не впрягаются, но от потери самоуважения даже пословицу забывают и поэтому борозду портят. А мы если и выглядели, как кони, то исключительно как небывалые клячи, способные лишь пятиться назад, и это было вперёд!

 

А над нами – также над всей Испанией безоблачное высокое немецкое небо, где витал в вихре параллельно преподаваемых не нам латиноамериканских танцев ещё и наш учёный наставник, специалист и по испанской литературе. Жаль, не дождался он разлёта непарнокопытных птенцов из шестимесячного гнезда и дотанцевался-таки до вылета из страны потребителей зелья в производящую Колумбию президентом... школьной библиотеки.

Но лучше ли вросшему незыблемым дипломированным дубом в здешний серокаменный чернозём преподавателю, говорящему на 20 языках с коллегами... по подъёму мебели на высокие этажи без лифта? Одна отрада: пятый, как графа, русский называется четвёртым немецким, так что таскать здесь легче.

Зато рождённые ползать пусть и здесь не летают, но в каком седле на белом коне засиделись – закачаешься!

 

А у нас была своя свадьба. Если кто и делал в редких тестах частые ошибки, то зато его на частых опросах редко дёргали за язык, если, конечно, сам не дёргался.

Я же влюбился в удивительно логичный немецкий с первого взгляда... в академический курс грамматики Дудена. Правда, и днём с огнём не вижу смысла в назывании десятков многозначного числа в конце. Сами заварили эту кашу и ещё её, будто бы не зная, что кукушка наших курсов уже прокуковала их конец, усердно приправляют таким облегчающим новым правописанием, что и прирождённые немецкие кони дрожат от уверенности и то и дело спотыкаются, а нам, урождённым, с ними расхлёбывай.

«А в остальном, прекрасная маркиза...» – дисциплина зримее полиции. Архимедова точка опоры – вторая позиция сказуемого в повествовательном танце. Это на просторах СНГ можно вытанцовывать предложения даже дамам, как душе или куда чаще её отсутствию заблагорассудится.

Русские учебники немецкого упорно, из поколения в поколение, учат немцев смещению отрицательной частицы за предложный оборот в конец предложения для его полного отрицания, а те, неразумные, как хазары, до сих пор сопротивляются с упрямством и на их языке воспетых баснями ушастых четвероногих и так и лопочут по-своему, добросовестно заблуждаясь.

 

Но и русскоязычным есть чему поучиться. Оказывается, немецкая девушка – оно. Тем хуже для неё самой и её... нет, друзей, здесь в этом и рабочих характеристиках – сплошное дипломатическое расшаркивание для непосвящённых. Нет, она – это оно, надо срочно исправиться, пока не поздно, тем хуже для него самого и его друзей, – язык и тот ломается. А для нас и здесь наших таких женственных девушек – хоть завались. Не беда, что иной наш в доску конструктор немецкого и даже русского предложения русскоязычной смешнее Жванецкого, но только для тех, кто понимает.

А овцам и козам немецкой национальности предстоит бэкать и мэкать или мягче, или с умляутом. И где ещё пригодится родное украинское «гэ» тем, кто выдыхает не то, что нужно, а то, что может?

 

Становилось легче от анекдотов о демобилизованных воинах как абитуриентах. Одному было всё равно, какой иностранный сдавать, другой владел только одним языком, который во рту, но не знал, что такое «иностранный», зато грамотный третий – устным непечатным. Беззаботно смеяться здесь над этим можно было бы только от всей немецкой души, а наша заботливо грустила.

Но и медведя учат танцевать. И хоть мы немного чаще блистали незнанием изученного, чем знанием неизученного, почему-то не улыбалось быть косолапее тёзки реформатора...

 

И всё-таки как хорошо, что в нашем подлунном мире хоть и ничто не ново, но удивительно много хорошего! Разве плохо, что коровы пока не летают? Но куда лучше, что мы сами прилетели всё же не в Японию с расширенными китайскими иероглифами, и без того бесконечными и на одно лицо, как и тамошние заниженные и зауженные узкоглазые немцы. Ну, почему это они так дружно не только на солнце щурятся?..