Дама вплыла на середину зала. Она напоминала старомодный четырёхстворчатый шкаф. Её светлый плащ изобиловал бесчисленным количеством карманов и карманчиков, оформленных блестящими коричневыми пуговицами. Её грузное тело медленно перемещалось от одной картины к другой. Казалось, что она больше изучает вычурные рамы, чем сами картины.

«Здравствуйте, я вас знаю» – зажурчало её бархатное сопрано. Художница оглянулась. Кроме художницы и дамы в зале уже никого не было. Время было позднее и картинную галерею скоро должны были закрыть.

«Вы что-то спросили?» – очнулась от своих мыслей художница.

«Я вас знаю. Это ваша картина?» – дама указала глазами на зелёное бесформенное пятно, бесцеремонно замаравшее белоснежный холст, панически бледно выглядывающий со всех сторон. На пятне было что-то написано, как пишут дети на заборах, но, вероятно, другого содержания. К этому болотному цвету прилипли, или приклеились коробка от сигарет и ещё какая-то пакость.

«Нет! Мои картины экспонируются в другом зале. А вы решили, что авторы любуются только своими работами? Кстати эта картина не в моём вкусе. Жаль рамочки для такой пачкотни».

«Не обижайтесь. Главное, что я сразу поняла, что вы – художник! Но никто, никогда не сможет определить мою профессию. Я бываю в разных слоях общества и все принимают меня с уважением. В Центральном доме актёра думают, что я – режиссёр, а здесь все уверены, что я искусствовед, так как я не пропускаю ни одну выставку. Художники с удовольствием рассказывают о том, как создавались их работы. А я бы мечтала взять интервью у художника Дали. Вы его любите? Его нельзя не любить! Я балдею от его фантасмагории. Он – сумасшедший! Он – гениальный! Эти образы! Эти загадки! Эти символы и намёки… Этот темперамент!».

Художница удивлённо посмотрела на раскрасневшуюся пожилую даму: «Вы журналист?»

Дама расплылась в улыбке: «Я же сказала, что не угадаете. Я… Я просто шью, перешиваю одежду, моделирую… тоже художник, в своём роде. Только мои «полотна» можно надеть на себя и красоваться в них на улице, на работе, дома и в театре… Я шью актрисам и дояркам, секретаршам и пенсионеркам, таким, как я…». Она взяла художницу под руку и повела к её картинам, где та объясняла свой заковыристый замысел и знакомила с интересной техникой работы. Дама только молча кивала головой. Не многие умеют слушать, как вслушивалась она в каждое слово...

«Жаль, что моя дочь не смогла прийти на выставку. Очень впечатляюще! Очень! Фантастично! Дочь второй раз вышла замуж и отдалилась от меня. Новый зять ссорит её со мной. Вот первый зять, бывало, как только дочь уходила на работу, нырял в мою постель со словами: «Мама! Вы – моя энциклопедия!». Прелесть, а не зять. До сих пор тоскую. Он всегда говорил, что когда собираешься жениться, то выбирай не жену, а тёщу. Так меня обхаживал… Этот, правда, деньги умеет зарабатывать, высокий пост занимает, а тот был лентяем из лентяев, но не в деньгах счастье». Дама положила тяжёлую руку на плечо молоденькой художницы, удивлённо распахнувшей ресницы и обалдевшей от обнажённой искренности, внезапно вылившейся на неё таким потоком.

«Хотите заглянуть ко мне в гости? Мой муж умер год назад, а наша любимая дочь после этого даже звонить перестала. Влюбилась, говорит. А я была против её второго брака. И что она в этом рыжем нашла? Ещё увезёт её в Израиль… Мы тоже евреи, но не до такой же степени, чтоб уезжать из Москвы в Тель-Авив… Я ничего не имею против Тель-Авива, но ведь они меня с собой не возьмут. А всё новый зять. Он во всём виноват. Мы с ним однолетки. Разве что в одном классе не учились. Охмурил мою красавицу, старый пень. Она из-за него с мужем развелась. К старому хрычу переехала. Мне теперь так

одиноко одной в пустой четырёхкомнатной квартире… Первый зять обнимал меня, говоря: «Мама! Вы готовите лучше, чем моя родная мать. А ваш холодец из петуха в сравнение не идёт с её фирменным холодцом из свиных ножек». Как вспомню, так сразу плачу». Дама вытащила из одного из карманов кружевной носовой платок и громко высморкалась.

В это время в зал вкатилась гурьба молодых ребят, которые стали поздравлять и фотографировать молодую художницу, ей дарили цветы, брали у неё интервью, снимали её картины для телепередачи о современном искусстве. Галерея уже закрывалась. Шумная гурьба молодёжи выплеснулась, словно волна, за пределы галереи, а пожилая дама всё стояла одиноко около абстрактного портрета, состоящего из нагромождения кубов и остроносых конусов, стараясь разглядеть в портрете образ мужчины, который сможет понять её мятущуюся душу, оценить её вкусные обеды, а из памяти доносился приглушенный голос, сопровождающий её повсюду: «Мама! Вы – моя энциклопедия!»…