Старец. (Архимандрит).

Роман Владимира Борисова.

 

Часть первая.

Пельмени с медвежатиной. Год 1918.(лето).

Глава первая.

- Александра Васильевна, чай в доме накрывать, или на веранде? – молодая горничная, в стилизованном русском наряде, длинном расшитым бисером и стеклярусом белом сарафане и белом же платочке на хорошенькой, русоволосой головке неслышно появилась в каминной, где семилетний Николя, под присмотром матери на черном Беккере разучивал ‘’ Лунную сонату’’.

- Ну, конечно же, на веранде, Дуняша. Сейчас вечера чудо как хороши. Да и возвращение Петра Владимировича, если оно сегодня случится, мы с Николя издалека заметим.

- Не скажите Александра Васильевна, если барин надумает от господ Строгоновых по старому Сибирскому тракту возвращаться, вам его с веранды не увидеть…. Там дорога за Шиханом прячется.

- А вот и нет, Дуняша - встрял в разговор мгновенно прекративший играть юный Николя.- Папа обещал на обратном пути на пасеку заехать, мед в сотах привезти. А пасека вон она где, у Вишневых гор. Их с веранды хорошо видно.-

Александра Васильевна взъерошила светлые, податливые волосы сына и с притворной суровостью проговорила,-

- А вы, monsieur n’est pas poli, ну разве можно встревать в разговор между двумя взрослыми женщинами, коими является Дуняша, и тем более я, твоя мама, и не спросить на это позволения? И к тому же, кто вам позволил, бросить игру, а? Чай еще не готов, давай повторим все еще раз, мой мальчик. Ииииии…….-

Николя обиженно надулся, но спорить с матерью не стал, и вновь опустился на табурет за роялем.

…..А вечера в июле 1918 года, и в самом деле были на удивление хороши. Не жаркие, но и не прохладные, были они необычайно длинны. На часах уже близится полночь. Уже старый, изношенный их механизм начинает устало поскрипывать и шуршать в предвещании продолжительного своего боя, а тьма еще не полная, нет, нет: еще различимы переходы гор в небеса, а небеса, небеса в длинных, размытых мазках перистых облаков где-то там, далеко-далеко изгибаются, скручиваются и незаметно растворяются в озерной глуби.

И на каждой былинке, в капле ртутно-холодной росы, одновременно отражается багровость давно уже ушедшего за горизонт солнца, и мягкое золото полной луны…. Но, но только все это будет уже ближе к ночи. А сейчас, когда солнце еще только-только примеряется в поисках места, куда бы ему на ночь присесть, притаиться – воздух удивительно прозрачен и чист, и даже самый, обыденный пейзаж, столь привычный с детства кажется верхом совершенства, нечто подобным полотнам ‘’Малых Голландцев’’.

С просторной, с трех сторон увитой бледно - зелеными шершавыми лианами хмеля и красного в зеленых мазках лимонника, веранды, открывается необычайно впечатляющий вид на озеро. Округлые вершины Уральских гор, поросшие корабельной сосной, вплотную подступали к обрывистому, темно- красного гранита берегу. И лишь в одном месте, где пологий, вытоптанный скотом берег плавно спускается к самой воде, среди стройных, белоствольных берез, виднеются строения большого по Уральским меркам (дворов триста не более) села: красного кирпича новая церковь, под голубыми в золоченых звездах куполами, школа о двух этажах под железной крышей, рубленные из толстых кедровых бревен избы мужиков, и длинные, торговые прилавки, сбитые из свежей доски и оббитые сверкающей жестью. Сейчас, по случаю буднего дня, прилавки пусты. Но что здесь твориться по воскресениям?! Столпотворение!

В богатое крепкое село, где почитай уже веками живут и рудознатцы, и резчики по самоцветам Уральским, скорняки и охотники - охотно приезжают купцы и из Челябы, и Екатеринбурга и даже из отдаленной Перми.

Тогда в тени берез разбиваются высокие брезентовые шатры ,врываются в землю шесты с вымпелами, с вышитыми на них именами торговых домов.

Выкатываются большие бочки с пивом, на прилавки выкладываются кучи вареных, красных раков и низки твердых, словно каменных, обсыпанных крупной солью сушек.

Разгоряченные бесплатным пивом, жители села более охотно запускают руки в свои карманы, где среди тяжелых медяков, нет-нет, да и сверкнут серебряные рубли, а то и золотые червонцы.

Вдоль прилавков прогуливаются солидные купчишки с округлыми, сытыми животами и крутятся волчками в поисках покупателей шустрые приказчики с набриолиненными волосами, расчесанными на прямой пробор.

В белом парадном кителе по рыночному пяточку прогуливается дородный пристав, которому кроме государственного содержания, приплачивает еще и барин, не переваривающий пьяных драк и мордобоя.

По вечерам ярко пылают большие костры и горят легкие китайские фонарики. В переливы гармошек вплетаются девичий смех и мужские солидные голоса. Шум и гомон толпы. Крики зазывал доносятся даже до барского дома, до которого версты полторы, не более.

От села, к имению, стоящему на высоком, заросшим дикой вишней и шиповником холме ведет обыкновенная, извилистая глинобитная дорога, обнесенная невысокими стенками каменной кладки и засыпанная светлым песком, не широкая и извилистая.

…… И лишь за свежее побеленной, в пузатых балясинах каменной оградой поместья, разбивается она на десятки мощеных красным кирпичом садовых дорожек, ведущих в самые, порой неожиданные места.

Вот одна из них, упирается в высокие, зеленые ворота конюшни, где в просторных, выполненных из сухих березовых лаг вольерах мирно сосуществовали и господские чистокровки, со стройными, нервными ногами и старые, рабочие битюги с разбитыми копытами и опухшими бабками. Пряно пахнет конским навозом и кустиками мелисы, в изобилии растущими вблизи конюшни.

Другая дорожка, игриво петляя, ведет в розарий, где кажется и воздух чуточку гуще от плотного аромата цветущих роз.

Розы.

При любой оказии, из Челябы или Екатеринбурга, везут к ним, в поместье господ Обуховых, упакованные в рогожу и крупную стружку розовые кусты. А уж тут за них принимается сам Петр Владимирович - ни садовника, ни Александру Васильевну, жену свою к ним не подпускает. Его это любимое занятие - розы, или как модно стало выражаться в последнее время- хобби.

Сначала барин, привязанную к стволику розы картинку хорошо рассмотрит, прочитает латынь на обороте какой, мол, она должна быть в идеале, во взрослом состоянии, и только после этого, покуривая свою любимую папиросу, начнет прогуливаться по розарию, словно генерал перед своими офицерами, место для новой розы подыскивать. Ну а потом, ближе к вечеру, когда жаркое солнце уже не сможет обжечь изнеженное, воспитанное в тепличных условиях растеньице, самолично высаживает новенькую на постоянное место.

И если кому ни будь из посторонних, доводилось увидеть Петра Владимировича за этим, быть может, и не свойственным дворянству занятием, то с превеликим трудом, они могли бы признать в этом, человеке, мрачном и хмуром на вид, в измазанном глиной кожаном фартуке, весельчака и любящего отца, героя первой мировой, награжденного орденом святой Анны всех степеней и получившим крест ордена святого великомученика и Победоносца Георгия из рук самого Николая второго.

Мало кто знал, что этот, совершенно седой, хотя и не старый еще мужчина, майор, вышедший в отставку по ранению в неполные сорок лет, в мясорубке под Барановичами потерял почти весь свой полк, и с десятком израненных храбрецов, неизвестно каким чудом смог прорваться к регулярным Российским частям.

Но, невзирая на это, розы оставались его единственной, неизменной страстью, удивительным образом пронесенную Обуховым сквозь кровь и огонь германской. И словно игнорируя холодные, затяжные уральские зимы, в особо морозные дни, которой трещали и лопались даже березы, стоящие на корню, розарий Петра Владимировича был, пожалуй, даже более роскошным и ухоженным, чем подобные цветники у более южных помещиков.

Часть дорожек, ведет к искусственному пруду с разноцветными китайскими карпами и цветущими нимфеями на поросшей ряской поверхности, возле которого, под большим, цветастым зонтом, стоит, широко расставив членистые ноги мольберт Николеньки, с заранее готовым и закрепленным в нем картоне.

…..К всеми любимой веранде вела небольшая, застекленная галерея, вдоль окон, которой в темных дубовых кадках росли и удивляли всех местных крестьян своими ярко-оранжевыми плодами цитрусовые - лимоны и мандарины, любимцы и подопечные Александры Васильевны.

К чаю обычно выходили все обитатели поместья. Это и сама барыня с сыном, и Петр Владимирович со своим младшим, сводным братом немым с рождения Алексеем Владимировичем, и многочисленными гостями- соседями и друзьями хлебосольных Обуховых.

Дуняша, расставив приборы, и разложив по хрустальным блюдцам крупно нарезанный мед в сотах, цукаты и варенье, под всеобщее оживление водружала в центр стола, на серебряное блюдо небольшой самовар, в полированных боках которого, словно в кривых зеркалах отражались вытянутые лица собравшихся.

Чаепитие по обычаю затягивалось надолго. Свет на веранде старались не зажигать до последнего, и разомлевшие от сладкого и чая, приглашенные как завороженные смотрели на малиновые струи заката, на темно-сиреневые горы, на черную гладь лесного озера, на мерцающие огоньки приписанного к роду Обуховых села со странным названием Тараторкин ключ.

Николенька , сын Петра Владимировича, брался за карандаш, и в большом блокноте с жесткой обложкой пытался делать, по- детски еще беспомощные и наивные наброски. А Дуняша, внучка кормилицы Александры Васильевны, овладевшая грамотой в прошлом году одновременно с Николенькой, и с позволения демократичного майора жившая в поместье почти как родственница, читала по слогам немому Алексею Владимировичу старые Екатеринбургские газеты, старательно водя пальчиком вдоль читаемой строчки. Тот обычно внимательно слушал чтение горничной, лишь иногда прерывая ее не громким мычанием, означающим то гнев, а то наоборот – согласие.

Петр Владимирович, выкурив подряд пару папирос, брался за гитару, и в прозрачной вечерней тишине, лишь иногда прерываемой однообразным скрипом кузнечиков, да далеким кваканьем болотных жаб, раздавался его негромкое, слегка картавое пение.

- В нашей старой каминной, где стоял бильярд,

Гимназисточку Милу, полюбить был я рад,

Толька милая Мила, честь для мужа храня,

Мне в ответ не хамила, отвечала шутя.

 

Что вы, что вы, голубчик, мой отец камергер,

А кузен подпоручик, у него револьвер,

Я конечно не против, но…..

- Как тебе не стыдно, Петр, среди нас Николя, совсем еще ребенок –

гневно прерывала пение Александра Васильевна, и Петр Владимирович так потешно начинал оправдываться, прижимая руки к сердцу, взывая к великодушию супруги, что все, включая его отходчивую половину, начинали смеяться, громко и заразительно, и уже через мгновенье от меланхолического настроения на веранде не оставалось и следа. Звучали анекдоты, впрочем, довольно невинные, и веселые мужицкие истории, рассказанные Дуняшей, родители которой жили в селе, а значит знающей все последние слухи и сплетни….

В это раз, на веранде было значительно более тихо.

Дуняша пила чай с блюдца, картинно оттопыривая (По-благородному) мизинчик, а Николя старательно выписывал ее портрет углем на светло-коричневом картоне. Александра Васильевна выпив чашку чая, небрежно стасовав колоду рассеянно поглядывая по сторонам раскладывала пасьянс, и лишь Алексей Владимирович, был отчего-то явно встревожен: решительно отставив недопитый чай, пододвинув вплотную к окну гнутый в спинке венский стул, он, не смотря на явное недовольство Александры Васильевны, взгромоздился на него с ногами и почти не мигая уставился на извилистую дорогу, ярко белеющую в светлых, вечерних сумерках.

- Алеша - укоряющее бросила хозяйка дома - Ну, что право за странная причуда сидеть с ногами на стуле? И Николеньке пример неподобающий, да и упасть можно. А вдруг спинка не выдержит? И стул сломаете, и с вами конфуз может приключиться….-

Она еще, наверное, долго могла бы выговаривать Алексея Владимировича, но громкое его мычание, да и вся напряженная поза немого заставила ее также подняться со своего кресла, и встревожено вглядеться в окно.

- Папка, папка приехал!- радостно закричал мальчик и, отбросив рисование, бросился вон с веранды, что бы уже через несколько минут вернуться, но уже верхом на шее отца.

Петр Владимирович, подняв сына над головой, повернул его к себе лицом, и притворно строго спросил, ни к кому персонально не обращаясь – Ну и как мы себя вели в мое отсутствие?-

Несмотря на расплывчатую адресацию этого, риторического вопроса все присутствующие на веранде, за исключением, пожалуй, немого Алексея (хотя если быть совершенно честным, то и он что-то там пытался промычать, нервно и радостно), одновременно и громко, перебивая друг-друга бросились пересказывать слухи и сплетни, а так же последние происшествия, произошедшие за две недели - как раз столько отсутствовал Петр Владимирович в своем имении.

- Николя совсем от рук отбился.- сообщила супругу Александра Васильевна- Третьего дня, самовольно ,без моего разрешения убежал к озеру, и там, весь день, с деревенскими мальчишками ловил лягушек….

- Мам, совсем даже и не лягушек, а обыкновенных тритонов, и не на весь день, а всего лишь на два часа, и не без разрешения, ты папа не думай, я хотел сообщить Дуняше, но она помогала садовнику поливать петунии, и я решил ее не беспокоить…..

- Петр Владимирович, поверьте,- Дуняша отчаянно покраснела - Я хотела объяснить садовнику Петру, что петунии лучше всего поливать под вечер, когда жара спадет, и не струей, а распыляя воду лейкой, под самый корешок….

Отец опустил сына на пол и присев на плетеный стул спросил мальчика-

- Ну а тритоны-то тебе зачем?

- А мы их с Катькой в наш искусственный прудик выпустили…..

- Во-первых, не с Катькой, а с Катей, а во-вторых, не рано ли тебе с девочками гулять?- подначивал Николя отец.

- Ну, пускай Катя. Хотя какая она девочка? Она и плавает лучше меня, и с обрыва нырять не боится. И раков руками ловить может. Тем более, ее отец у нас конюхом служит, и она сама к нам довольно часто заходила, еще в прошлом году. Ты, что папа, совсем не помнишь ее?

- Помню, конечно, помню. За всю свою жизнь только у нее, да у ее отца, Федора Титовича видел я настолько рыжие волосы. Медь, да и только! Кстати, сынок, ты не смог бы сходить на конюшню, и позвать того самого Федора Титовича? Сделай одолжение, сбегай дружок.

Мальчик радостно упорхнул с веранды, но еще долго было слышно его веселый крик-

- Федор Титович, Федор Титович, где вы? Вас папа хотел бы видеть….

- Налей-ка ты мне чаю, Дуняша – устало проговорил Петр Владимирович, и сел к столу. И только сейчас, когда убежал его сын, и показная радость исчезла с лица отставного майора, все сразу же обратили внимание, насколько осунулось и очерствело его лицо за какие-то две недели.

- Что случилось, Петр?- взволнованно подалась вперед Александра Васильевна.

-Позавчера, в Екатеринбурге, я встретил Бахрушинского приказчика, Ермолаева. Он от имени и по поручению своего хозяина, скупает сырец изумруда.

- Зачем?- Удивилась супруга Петра Владимировича,- Насколько я помню, Бахрушины никогда камнями, а тем более сырцами не интересовались.

- Вот и я думаю, зачем? - пробормотал Обухов.

- Но самая главная новость не эта…..- Майор нервно поднялся и подошел к крыльцу веранды, присел на корточки рядом с немым братом, закурил, с шумом выпуская дым через нос, и прижавшись к Алешиному покатому плечу, проговорил еле слышно, почти прошептал-

-Два дня назад, в Екатеринбурге, В доме Ипатьевых, в подвале, под тем соусом, что приближаются части белой гвардии, был расстрелян большевиками Николай Романов, со всей семьей, прислугой и личным врачом.-

Алеша горестно замычал, и в голос заплакал, а на мгновенье, словно онемевшая Александра Васильевна, порывисто подбежала к мужу, встала перед ним на колени, и с отчаянием глядя в его темные глаза, спросила страшным голосом.

- Господи, да как же они решились на такое….? Вместе с детьми…. Изуверы. Вот оно, свершилось, исполнилось завещание Гришки Распутина…. Свершилось…..

- Тфу ты - рассердился отставной майор - Ну, причем здесь Распутин? Вор и интриган, мужик и лентяй пользуясь болезнью царевича, втерся в доверие царской четы….

- И…., и что же теперь будет?- осмелилась подать свой голос Дуняша.

- Что будет, спрашиваешь?- внимательно посмотрел на нее Обухов, - А будет хаос, и кровь. Да, да! Именно хаос и кровь… . И пойдет отец на сына, и брат на брата….А самое страшное, во всем этом обвинят после простого, русского мужика. Да, да, именно русского мужика. Хотя он, этот самый мужик, в страданиях - то России меньше всего повинен… Ну он то в чем виноват, что на престоле сидел, тряпка и подкаблучник….. Где ж такое видано, чтобы самодержец, помазанник божий от престола самоотрекался. Ну, хорошо, допустим. Если сам не способен, так отрекись в честь сына, так ведь нет! Он и за малолетнего Алексея решил…. И нечего все на Гришку-конокрада валить. Как, ну как, объясните мне на милость, мог Николай бросить все, ставку, прекрасно экипированные войска и рвануть к семье? Вы скажете, дети болели - корь, верю, корь. Но уж если ты главнокомандующий, император, и у тебя за спиной великая Россия, треть всей суши земного шара, то уж будь добр, соответствуй… Ты в первую голову император всея Руси, а уж только потом любящий отец. Нет господа, что бы вы там мне не говорили, а я убежден, что монархия рухнула только и только из-за этого, никчемного человека!-

…..- Папа, папа, смотри, смотри -….Громкий крик Николя невольно заставил всех присутствующих посмотреть на приближающего конюха - просто таки огромного мужика с ярко-рыжими волосами, растущими у него не только на голове, но и казалось по всему телу, по крайней мере, и грудь, и руки по самые кисти, и даже щиколотки ног - везде рыжели кудрявые завитки.

На крутых плечах, как на ступенях вольготно разместились Коленька, и подружка его по разнообразным детским забавам, младшенькая дочь Федора Титовича - Катенька.

Дети крепко держались за мощную шею конюха, но страху в их глазах, на удивление похоже не было вовсе. И то, чего бояться, когда детские тельца, бережно, но цепко поддерживают широкие, ухватистые ладони богатыря?

Ребята смеялись и болтали ногами, и если бы не городские брючки и туфли мальчика и напротив довольно скромное Катино платьице, стиранное и полинявшее почти до белизны, ни кто бы, ни подумал, что они выходцы из совершенно разных социальных слоев - настолько им сейчас было хорошо и уютно вместе на плечах у Федора.

Подойдя к веранде, конюх легко наклонился, выставив сначала одно плечо, а следом и второе. Дети, весело смеясь, спрыгнули на землю, и тут же, взявшись за руки, метнулись прочь, куда-то в сторону розария, надо полагать ловить крупных ночных бабочек, во множестве порхающих над цветником.

- Звали Петр Владимирович? – богатырь подошел к Обухову и сначала степенно поклонился, а уж только потом аккуратно пожал протянутую хозяйскую руку.

- Да ты никак боишься сделать мне больно, драгоценный ты наш Федор Титович, рассмеялся тот, и сжал ладонь конюха настолько сильно, что высокий и широкий в кости Федор присел от неожиданной и резкой боли.

- Ты Федор свет Титович, никак забыл, что я тебе не кисейная девица на выданье, а бывший кавалерист, и уж поверь, что бы шашкой махать несколько часов подряд или на пику неприятеля, словно букашку насаживать, в кистях сила должна быть подобающая. А ты щадить меня удумал, в пол силы руку сжал.-

Обухов вновь рассмеялся и уже более тихо, что бы случайно не услышал впечатлительный наследник, попросил конюха.

- Федор, голубчик, там, в бричке лежит медведь. Мы его с пасечником вчера ночью завалили. Повадился ульи разорять, тот его и огнем пугал, и рогатиной, все равно каждую ночь два- три улья попортит. А самое главное, что и в дом к пасечнику несколько раз пытался проникнуть. Совершенно человека не боялся. Вот и пришлось его застрелить….

Ты, пожалуйста, то, что нужно к зиме, для солонины отрежь, и на лед брось, а остальное в село свези. Пусть бабы к субботе сообща пельменей нарубят. Лето сам видишь, какое жаркое. Мясо быстро испортится. Даже у нас, в леднике льда уже почти не осталось, а что уж про сельчан говорить. Шкуру себе возьми, за хлопоты. Ну, давай, давай. И вот еще,- Петр Владимирович достал из кармана серебряный полтинник, протянул его улыбающемуся конюху - скажи бабам, пускай в пельмень монету на счастье закатают, и еще скажи, мол, господа тоже на угощение пожалуют. Так что пускай, казан у татар побольше попросят. Медведь, пожалуй, пудов на тридцать пять потянет. Ну да не в первый раз, полагаю, справишься-…

Обухов похлопал Федора по могучему плечу, и вновь погрустнев, поднялся к жене на веранду.

.Сообразительная Дуняша вновь разожгла самовар, и на веранде установилась какая-то странно уютная тишина. Тишина, отдающая запахом горячей бересты и тлеющих сосновых шишек, лишь изредка прерываемая негромким баском конюха, ласково разговаривающего где-то в темноте с лошадью, на которой приехал барин, да за углом дома, Катя как-то уж очень по-взрослому смеялась, а Николя что-то быстро, и неразборчиво отсюда, с веранды ей рассказывал. Фантазировал, надо полагать…..

Над поместьем тихо и не торопясь, опускалась летняя ночь.