Несмотря на весеннюю сырость, у костра припекало так, что даже Маша вынула руки из кармана старой, полинявшей куртки и, отступив от костра, присела на сделанную из толстых сучьев скамейку. Поправив огонь, я примостился рядом с ней и очередной раз осмотрелся вокруг. За желтыми отсветами на кустах тальника, который обступал со всех сторон наш теплый мирок, висела, чернее черного, майская мгла. Лишь в полукилометре от нас, в деревне, в нескольких домах горел свет, да проплывавшие вечером мимо нас рыбаки жгли костер. Если привстать, то на пойменной воде, отрезавшей наш временный полуостров от материка, можно увидеть блик от их огня, а так догадаться, что мы окружены водой, можно только по всплескам веток, полощущихся в разлившейся Усте.

Не успел я подумать, что у костра можно просидеть до самого утра, как Маша сказала:

- Пойдем домой, а то завтра копать, а я спать хочу.

- А донки?

- Утром заберем, кому они нужны?

- Давай хотя бы раз проверим.

- Ну, до двенадцати.

- До часу.

Так ничего и не решив, мы замолчали, и стали смотреть на огонь. Честно говоря, мне тоже хотелось спать, но ведь всего раз в году мы выбирались на этот полуостров, всего раз в году у нас такая ночь! И не надо ничего говорить, надо просто сидеть вдвоем, смотреть на огонь и слушать, как где-то рядом урчит Уста.

Вдруг наш пес, Кид, поднял голову. Еще в сумерки он пригрел себе место недалеко от костра, между жаром и холодом, и до этого момента мы о нем и не вспоминали. Маша, оторвав взгляд от огня, посмотрела на собаку.

- Может, идет кто?

Мы стали вглядываться в темноту, но кроме желтых отблесков на окружавших нас кустах, да тех же трех огней в деревне, ничего не было видно. Я позвал Кида и мы пошли к ближайшему к деревне краю полуострова. Как только свет от костра перестал слепить глаза, я рассмотрел между нами и деревней неверный свет электрического фонарика, то скрывающийся за голыми стволами деревьев, то пробивающийся сквозь их частотокол. Судя по всему, кто-то шел по дороге, в обход оврага спускающейся к реке.

- Маша! Там кто-то идет, наверно, к нам!

- И кому не спится?

Я вернулся к костру и сел с Машей. Несколько минут мы молчали, а потом как-то неожиданно рядом увидели этот фонарик и услышали невнятные переговоры между идущими.

- Их там человек пять, а может и больше.

- Господи, и кого же к нам несет?

- Что делать-то?

- Деваться нам тут некуда, надо ждать.

Мы сели, развернувшись лицом вглубь полуострова, оттуда, в конце концов, придут к нам гости. А те шли не торопясь, переговариваясь, и сквозь ропот мужских голосов пробивался, кажется, детский голос.

Чтобы немного успокоиться, я стал потихоньку ломать сучья и подбрасывать их в костер. Тот разгорался все ярче и, наконец, выхватил фигуры идущих к нам трех мужиков и мальчика. Кид бросился было их облаивать, но мы с Машей остановили его, и пес, обнюхав гостей, вернулся к нам. Мужики, похоже, не ожидали нас здесь встретить.

«Я же говорил, молодые! – Кой черт перлись сюда!»

«Не, надо было проверить!»

«Надо - надо! – кому сдались твои сети!»

Они вышли из кустов к нам и, помолчав немного, самый, похоже, бойкий, спросил:

- Здравствуйте! К костру не пустите ли нас?

Мы пригласили их к огню и предложили сесть на скамейку, но все они отказались и сели на корточки, и только спрашивавший нас лег прямо на землю и закурил. Повисла пауза и я постарался рассмотреть, что за люди к нам пришли.

У одного из них было охотничье ружье. Он сидел сейчас с ним в обнимку, и как бы извиняясь, улыбался. На голове его красовалась строительная каска с фонариком. Такой шахтерский вид не вязался ни с рыбалкой, ни с охотой, тем более что до ближайшей шахты было полторы тысячи километров. Второго я, пожалуй, знал, точнее, видел раньше издалека – это был местный лесник, Комаров, крепкий мужик лет пятидесяти. Он и сейчас, ночью, был в форме, хотя явно пришел сюда не по делам.

Мальчик, Ваня, - не то его сын, не то племянник. «Шахтер», пожалуй, был ровесник Комарова, а вот заговоривший с нами - моложе – лет тридцати – тридцати пяти. Он был среднего роста и, можно сказать, здоровенный детина, даже щеголяющий своим здоровьем – в это время в мае еще бывают заморозки, а он лежит на земле и покуривает!

Докурив, он бросил окурок в огонь, посмотрел на нас, на своих спутников, и сказал:

- А ведь мы вас стрелять хотели, думали вы с электроудочкой.

«Человек с ружьем» зашевелился и что-то неодобрительно хмыкнул. Комаров пояснил, глядя в огонь:

- У нас на той стороне, в старице, сети стоят; если от нашего костра смотреть, в аккурат под вами, - он махнул рукой в сторону старицы, - какие-то гости недавно стали на нересте электроудочку ставить. Всю рыбу током побьют, сети проверят.

- А мы этого не любим, - подхватил лежащий на земле, - а в случае чего и…

- Да ну тебя, Славка! – отмахнулся «шахтер» и гости засмеялись.

- Ваш костер-то? – я кивнул в сторону деревни.

- Наш.…Погаснет скоро…

Все посмотрели на деревню и замолчали. Снова стало слышно только Усту и треск костра. Все мы, похоже, боролись со сном и, как говорится, «на автопилоте» чуть улыбались и хлопали глазами.

Через некоторое время Славка встрепенулся и, поинтересовавшись, как нас зовут, пригласил к их костру.

- Да-да! Давайте-ка к нам, ушицы похлебаете, посидим вместе, чего вам тут? – поддержал его Комаров. Они оживились и все втроем стали приглашать нас к себе. Только Ваня сидел и подбрасывал ветки в огонь.

- Мы с Машей переглянулись. Идти или нет? Нам было хорошо и вдвоем, и не хотелось уходить от реки и тишины, от нашего костра под тальниками… Наверно, все это мы увидели друг в друге, но нас продолжали уговаривать, и мы согласились.

- Костер-то оставьте, сам погаснет, - сказал Комаров, - один песок тут.

- Донки не тронут – завтра заберете, - остановил меня Славка, когда я хотел свернуть снасти. Подумав, я согласился, и, кликнув Кида, мы тронулись в путь.

В прыгающем свете двух фонариков – “шахтерского” и нашего – по рытвинам и ухабам мы повторили путь наших гостей в обратную сторону, и через десяток минут сами стали гостями.

Угасающий костер на гумне у Комаровского дома мужики быстро восстановили, подкинув какие-то полусгнившие доски. Славка, послав в дом Ивана – “шахтера” за хлебом и самогоном, вытащил откуда-то блюдо, почти таз, ухи-бульона и отдельно – отварных окуней и плотиц. Увидев, как колеблется Маша, берясь за ложку, добавил к приглашению:

- Если брезгуете, не сомневайтесь – зубы мы чистим.

Отпробовав ухи и рыбы пополам с дымом костра, мы присоединились к сидящим у костра. Иван и Славка разлили самогон и ждали только нас. Но, поблагодарив за уху и извинившись, мы, непьющие, отказались. С пониманием, что редкость в этих местах, Славка так прокомментировал наш отказ:

- Непьющие, староверы, вроде Борозды, - и залпом осушил стакан. Все последовали его примеру. Отдышавшись, они еще раз вспомнили Борозду, известного местного бездельника:

- Картошку-то, картошку! – под общий смех напомнил Славка.

- Осенью не выкопали, а теперь жена копает! – подхватил Комаров, - «Мне, говорит, до десятого мая нельзя, я – старовер!» - и снова его слова утонули в хохоте.

- И бороду не бреет до десятого мая – нельзя ему – борода у него, как у вашей собаки, или вон у козы пичужкиной!

Понемногу смех утих и снова, даже отсюда, стало слышно Усту, как она где-то далеко бьется весенней массой воды, размывает верхушки берегов.

- Что, Ванька, шел бы ты спать, - попытался отправить мальчика домой Комаров, - в школу тебе завтра.

- Ну ее, школу-то!

- На охоту, что ли, с нами пойдешь? – усмехаясь и трепля его по голове, спросил лесник.

- Пойду!

Снова все замолчали и, улыбаясь какими-то одинаковыми улыбками, стали смотреть на огонь. Непонятно, идет время, или нет; - где-то гудит река; постреливает, согревая, огонь; сидят, глядя в огонь, три мужика, мальчик, молодая пара и собака – и через мгновение ничего не меняется и через минуту – минуту ли? И еще мгновение… и еще…

- А вот, давно хочу спросить, собака у вас какой породы? – ожил Иван, - не борзая?

- Помесь.

- Судя по бороде, от козы пичужкиной? – вновь помянул Славка знаменитое в деревне животное, и все заулыбались.

- Не… от Борозды… - и снова все засмеялись.

- Хороша, наверно, на охоте!

-Да ему бы за зайцем бегать, птицу поднимать… а он, небось, в квартире, в городе, живет.

- Живет… - вздохнул я. Кид уродился здоровой, не комнатной псиной, - не борзой он, не гончий – помесь овчарки с эрдельтерьером, - и, видя, что порода им не знакома, добавил: - летом его маму привезем, увидите – от нее борода-то. А насчет охоты – молодой он еще, да и боязливый какой-то от природы.

- Привыкнет. Ты дай нам его на охоту – не узнаешь потом.

- Вот и дело-то. Тяжело ему будет в городе.

- Да…

- Уж мы бы его обучили…

- А потом сожрали бы, как судья твой народный…

- Что за судья народный?

- Да дядя Славкин. Выбрали его судьей народным, а он зимой с голоду всех собак своих поел – вот где смех-то! Тоже Комаров…

Опять все замолчали. Мы с Машей сидели, пригревшись, и никуда уже не торопились – все равно все сроки уже прошли. И как было хорошо...

- Извините, пора нам, - переглянувшись, мы встали, - мы ненадолго приехали, огород завтра копать, вставать рано.

- Куда вы… сидите…

- Весной спать мало надо! Время такое…

- Вот мы на охоту завтра, а спать не ложимся!

- Сережа! Маша! – Послушайте! – Славка встал со скамейки, - вот я везде жил: и в городе, и в Санкт-Петербурге этом, в Семенове, здесь, в Красных Баках, - лучше этих мест ничего нету, особенно весной – и река, и рыба, птица, лес – чего хочешь. В городе что? Все бегут куда-то, сосед соседа не знает, душно от людей! Мимо меня сто человек пройдет, тысяча – зачем? Кто они? А здесь все на виду – какой ты человек. А природа, дух какой? Чуете – костер, река?! Тут не город! Тут на сеновале за три часа выспишься! А в лесу? – Хоть совсем не спи!

- Ладно, Славка… Ты это… ладно… - они молодые, у них дом там…

- Да что в дому-то? Что в дому? Они же никогда больше такого не увидят… - и вдруг успокоился, махнул рукой: - ладно, ребята, вы, это, идите, если надо…

Я сам не понимал себя сейчас. Мы уходили, и не понимали, зачем.

- Только вот еще, - снова остановил нас Славка, - вы непьющие, а мы по рыбацкому обычаю в уху водочки добавляем.

Мы с Машей засмеялись – ничего себе, вовремя вспомнил! Мы еще раз поблагодарили за уху и пригласили в гости к себе. Иван, который давно уже ходил без своей каски, проводил нас до калитки и, похоже, сам пошел спать.

В кромешной тьме – от фонарика никакого проку – мы выбрались из переулка – «Забегайки», где стоял дом Комарова на единственную в деревне улицу.

- Видишь что-нибудь? – спросил я Машу.

- Только небо.

Я посмотрел наверх. Даже с моим зрением были видны, казалось, все звездочки до единой. Это были не отдельные звезды в созвездиях, которые мы привыкли видеть в городе и на картах звездного неба, а настоящие золотые россыпи на черном, с синевой, небосводе.

- Хорошо…. А внизу даже тебя не видно.

- Ну, пойдем.

Через полчаса мы уже ложились спать. Сил не было, мысли путались. Не раздеваясь, мы легли и обнялись – дом был не протоплен, не высушен после зимы, и поневоле хотелось прижаться друг к другу. Вдруг вся ночь в мгновение пронеслась перед глазами, и я почувствовал, что, если бы не Маша, все было бы совсем не так, по-другому, хотя мы с ней мало говорили, почти не смотрели друг на друга. Еще что-то забрезжило в памяти, какое-то ощущение… запах тальника, которым у реки пропитано все. Почему-то захотелось сказать Маше: «Я люблю тебя!» Но вместо этого из ниоткуда возник Славка и сказал:

- Вы непьющие, а мы по рыбацкому обычаю в уху водочки добавляем.

И я уснул.