Что хочет автор. Литературные конкурсы

А он карабкался по воздуху, цепляя его крыльями, рывками вгоняя своё гибкое тело на метры ввысь. Вверх. К пьяной свободе, попавшейся на крючок. До неё оставались считанные секунды, два-три взмаха и вот…

… коснувшись крылом неба, он заложил лихой вираж и очутился нос к носу с городом – своей несостоявшейся тюрьмой. Рассмеявшись, он затеял одним драконам ведомый танец: пускай тени, топчущиеся по земле, знают, что он впервые за свою жизнь счастлив – он свободен!

И нет ему дела ни до власти, прожигающей свои деньки, ни до побирушек, подпирающих переходы – он свободен и останется таким долго, долго, Долго! Вечность…

А те, что внизу, пускай смотрят, смотрят и завидуют лютой завистью изгибам его нового совершенного тела. Нет, он не глумится, и даже не мстит, просто указывает путь… в небо.

Толпу я почуял издалека. Жители, не спеша, будто по собственной воле, стекались к площади – сердцу города. Стаей примчались старушки, чуть в стороне кружили, высматривая добычу, попрошайки. Вороны, деловито оседлав громаду университета, наблюдали: последнее время люди вели себя странно.

Вороны холодно глядели на раскинувшуюся толпу, та топталась в нерешительности. Пара птиц сорвалась на приготовленную трибуну, пустующий остров меж людских тел, но дюжий охранник гаркнул, и птицы в презрении вернулись на свои места.

В небе сплелись танцем два дракона.

Трибуну заполнил мужчина в костюме, толпа выдохнула и обернулась.

– Уважаемые жители нашего города! – начал, было, он привычным тоном, но тут же одёрнулся. – Соседи! Братья! Все мы опечалены происходящим. Все до последнего, мы скорбим об ушедших. Но пришла пора брать вожжи в свои руки, мы не позволим…

С первых же слов политик промахнулся мимо запланированной речи и сейчас лихорадочно прикидывал что говорить. Слава богу, паузу заполнили две вороны, вновь попытавшиеся взять трибуну штурмом. Их гнали прочь.

– Всё в наших силах, мы обязаны найти выход из тупика.

– Да где, чёрт его раздери, искать? – донеслось из толпы.

– Для начала, необходимо ухватить суть происходящего, его причину.

– А чего её ухватывать? – каркнул голос, и ткнул пальцем в небо, – вот она, ваша причина.

Драконов сделалось больше, уже около пяти тел извивалось клубком.

– Да, да, – поддержали остальные, – всё эти рыбьи скелеты.

Я приютился в тени безразличного дерева, стоящего поодаль. День выдался жарким и латок со свежим морсом подоспел вовремя. Стаканчик полетел в урну. В двух шагах от меня ворона с интересом разглядывала жука. Покосившись на меня, она шаркнула лапой и неуклюже потопала прочь.

Трибуна оправдывалась.

– Друзья мои, это не что иное, как чьи-то корыстные проделки. Я уже дал знать в столицу: клялись прислать экспертов. Будьте спокойны, они разберутся что к чему. Наша же главнейшая задача заключается в поимке оступившихся людей. Ради их же блага.

Он собирался ещё что-то сказать, когда меня одолела скука и отвращение ко всем этим игрищам. Я представил, как хорошо было бы сейчас очутиться в парке, забраться с ногами на дерево и прижаться щекой к шершавой коре.

Из грёз меня вырвал шум, перерастающий в людские крики: к трибуне ломились.

Их было всего ничего, кажется трое или четверо: футболки, шорты и длинные волосы, накрепко стянутые ремешком на лбу. Они шли сквозь возмущённую толпу.

Охранник попытался встать на их пути, но охнул и скатился на землю. Политик посторонился, пропуская незнакомцев, а вороны одобрительно загалдели, срываясь с мест. Девушка, взошедшая на трибуну, окинула толпу презрительным взглядом, и выкрикнула:

– Не верьте! Не верьте ему! Это свобода!

С этими словами она достала пистолет, приставила его к виску и застрелилась, а секундой позже расквитались с жизнью и трое её соучастников. Вороны ликовали, они рьяно кружили в небе, и площадь чудилась им полем брани, а над трибуной взмывали ввысь четыре дракона, расколов скорлупу погибших тел они рвались к своим собратьям по свободе.

Толпа в ужасе бросилась врассыпную, а я пересчитал драконов, потом ворон, сбился и побрёл домой.

Лавочка ютилась на краю парка, и её уже занял старичок в мятом едва угадывающегося цвета костюме, явно настроенный поболтать. Я мечтал о тишине, но присел с краю в надежде, что моя лавочка достаточно широкая.

Оказалось недостаточно.

– Часто здесь бываете?

– Раз-два в неделю, – неохотно ответил я.

Журчала вода летящая прочь из фонтана, падала, сливаясь с поверхностью, и тянулась вниз, чтобы ещё раз на короткое время броситься к небу.

– Хорошее место, – согласился он.

Мимо интеллигентно прохромала дворняга, ткнулась старику носом в коленку, понюхала руки и пошла дальше.

Я молчал. Нежданный сосед ничего не спрашивал, а значит, можно было и не отвечать вовсе. Хорошее так хорошее, если в этом городе вообще осталось хоть одно стоящее место.

– Последнее такое, – причмокнул он.

Фонтан то гас, то разгорался с новой силой. С юга приполз ветер и дунул в затылок.

– Не осталось в этом городе хороших мест.

– Полагаете? – оживился старик.

– Города самого уже не осталось, а хороших мест и подавно.

Ветер выдувал из под скамьи листья, гнал их к фонтану. Они цеплялись за каменную плитку, вертелись, подпрыгивали.

– По-вашему выходит все места дурные. Так почему же вы тогда сидите здесь, а не дома, с близкими, и не…

Он осёкся: последнее время не принято было говорить о родных, не у всех они остались. Где-то за спиной возмущённо залаяли собаки. Я не ответил.

После памятного августовского авиарейса у меня осталась только сестра. Мы, и без того дружные с детства, стали почти неразлучны. Я был старше всего на полтора года, но теперь эта разница давала о себе знать: она оканчивала институт и не работала, я обеспечивал обоих. Но нам хватало.

Мы жили в доме напротив вокзала. Квартира на втором этаже дни напролёт считала поезда и ворон, уютно устроившихся на проводах. Шторы, спасающие от шума, открывались лишь изредка, и в комнатах хозяйничал полумрак.

Я возвращался поздно вечером, у Лики было любимое кресло в котором, она могла часами сидеть, уткнувшись своим остреньким носом в ряды строчек. Бывало, вернувшись с работы, я заставал её спящей всё в том же кресле, тихо-тихо пробирался на кухню и находил заботливо оставленный ужин.

Лету не здоровилось. Такое властное в прошлом году, сейчас оно едва грело землю. Временами лето плакало, обрушивая на сырую траву порядком надоевшую уже влагу. Последнее время в городе хозяйничали сквозняки, они метались по улицам, подымая в воздух пыль, врываясь в окна, двери. Обнаглевшие тучи так и жались к асфальту, норовя накрыть город своими иссяние-чёрными тушами.

А ещё этим летом в небе можно было увидеть драконов. С каждым днём всё больше и больше.

Город пустел на глазах. Уже нельзя было встретить те переполненные автобусы, от вида которых ещё недавно сводило зубы. Я хотел, было, купить еды, но привычный магазин вдруг оказался закрыт “по техническим причинам”, а точнее из-за нехватки персонала. Дай бог, два из трёх магазинов до сих пор живы.

Редкие прохожие выглядели слегка контужено, они озирались по сторонам в тщетных попытках понять, куда их занесло. Вороны деловито смеялись с фонарных столбов. Мимо со скоростью пешехода неуверенно проехала полицейская машина, из громкоговорителя доносилось:

“Всех, кто слышит, призываем к сознанию! Будьте внимательны к окружающим…”

Я вгляделся в лица людей: с виду нормальные, привычные, ничем не приметные. У кого из них на уме полёт с двадцатого этажа? Так ведь сразу и не угадаешь.

В городе хозяйничали стаи собак. Я подумал, получится ли дракон из мёртвой собаки? Сомневаюсь, однако, стоило бы проверить. Дождавшись очередной псины, я направил на неё пистолет, без которого теперь на улицу не высовывался. Говорят эти безумцы и нормальных людей с собой прихватывают, а такой поворот событий никак не входил в мои планы.

Застрелить собаку у меня не хватило духу. Я огляделся и приметил довольную ворону, повелительницу помойного бака. Хвост её указывал в небо, на пируэты драконов, а голова тем временем копалась в отбросах.

Оказалось, вороны чуют хвостом: стоило мне только навести на неё руку, как ворона обернулась. Она не была напугана, отнюдь, ворона смотрела на меня с укором, в провалах её глаз читались мои шансы на успех. Но меня это не остановило.

Ворона успела дёрнуться, тушка упала в пяти метрах от помойки, но дракона не последовало. В прочем, я бы сильно удивился, если бы увидел призрачный фосфорицирующий силуэт, взмывающий в небо. Вороны и зова-то, наверное, не слышат.

С раннего детства у меня был секрет. Лет в десять я решил скрыть его от людей, хотя ребёнком сто раз проговаривался, но кто мне верил? Всё списывали на буйную фантазию и пагубное влияние телевизора. И вот однажды я рассудил, что нечего им знать.

Самому секрету я велел, чтобы не сильно меня выдавал. Сначала он капризничал, но потом понял, что это ради его же блага и угомонился.

Волею судеб вышло так, что тело досталось мне, а ему лишь уголок в сознании. Случалось, он становился главным, но редко, не чаще чем раз в две недели. Порой его неволя длилась до полугода, и это были чёрные дни.

Однажды мы выбирали ему имя. Родители не подозревали, что нас двое, а потому удосужились назвать только меня, но надо же мне было к нему как-то обращаться. Так и не придумав ничего лучше, мы решили назвать его наоборот – Норк.

Став чуть постарше, я научился освобождать его и забирать бразды правления обратно по собственному желанию, но всё равно большую часть жизни Норку оставалась участь наблюдателя, слушателя – зрителя на спектакле чужой жизни.

Мы очень любили парк. Каждые выходные Лика будила меня ни свет ни заря, и не взирая на жалобы и причитания, тащила на свежий воздух. Спросонья я упирался, но всякий раз оставался доволен. Мы описывали небывалые круги по окрестным дорожкам, кормили уток на пруду, и коротали время в летнем кафе.

Лика рассказывала что-то о своей учёбе, друзьях – я слушал в пол уха, слишком уж живыми ещё казались сновидения. Иногда она бралась пересказывать мне свои любимые книги, а я удивлялся, откуда она их только берёт, все эти истории с вечно пляшущим сюжетом.

Ещё у нас в лесу водились белки. Эти дикие от природы зверьки рядом с людьми делались совсем ручными. Лика всё уговаривала меня взять одну из них домой, но сама понимала, что белке это придётся не по вкусу, а потому была не очень-то и настойчива.

– Крон, а какие у нас планы на лето? – спрашивала сестра.

– Не знаю, Лик, – пожимал я плечами. – Хочешь куда-нибудь съездить?

– Очень, – смущённо признавалась она. – На курорт, помнишь, куда нас возили совсем ещё маленькими.

– Как же не помнить. Хорошо, значит, в июле туда и поедем.

От радости Лика чмокнула меня в щёку, и мы двинулись в сторону дома. Она грезила пляжем и солнцем, я прикидывал, где взять столько денег.

Нам с Норком редко удавалось поговорить. Днём он даже не пытался ко мне пробиться и только перед сном, когда я был предельно расслаблен, но ещё не спал, мы успевали перекинуться парой фраз. Иногда мне удавалось отложить сновидения на час другой, и тогда Крон-Норк мог излить друг другу душу. Наверно, мы были друзьями. Хотя как тут не подружиться.

Когда нам исполнилось восемнадцать, я пообещал давать ему свободу не реже чем раз в неделю. Норк был так благодарен, что даже поклялся тщательно следить за телом, не злоупотреблять алкоголем и прочими излишествами. Я верил.

По неизвестной причине, я не мог наблюдать его похождения. Стоило Норку взять власть над телом в свои руки, как меня одолевала сонливость, и не позднее чем через десять минут я спал, а, придя же в себя, уже мог шевелить, и руками, и ногами. Это было к лучшему: мне совсем не хотелось ощущать себя запертым в собственном теле, и наблюдать мир через бойницы глаз.

Норк отлично знал как вести себя с родителями и моими друзьями – ни у кого не возникало подозрения. Случалось, он жертвовал свои пол дня свободы на “внезапные дела Крона”, и я был благодарен. Большую же часть времени Норк гулял.

Я добрёл до площади, где ещё вчера бесновалась толпа. Трибуну разобрали, кровь стёрли, трупы унесли. Тут и там валялись пустые бутылки и газеты: дворники побоялись сюда соваться. На лесенке университета сидели двое пьянчужек, делили чью-то утварь. Вот уж кому перемены, обрушившиеся на город, пришлись по вкусу, так это бездомным, теперь они могли беспрепятственно заниматься мародёрством, и никому не было до них дела. Первые дни власти ещё пытались с бороться с воровством, но вскоре и по их рядам Мамай прошёлся, а потому стало не до бездомных.

Хотя органы правопорядка до сих пор вели себя слегка организованно: постоянные патрули, призывы людей всматриваться в окружающих. Их тешит мысль, что они всё ещё при делах, да только со стороны всё видно. Бестолку ловить самоубийц: если человек услышал зов, то бесполезно пытаться ему помешать, он и виду не подаст, а через пол часа бросится под машину.

Я перечеркнул площадь своими следами и побрёл дальше, без пути и дороги с единственной целью убить время. Меня не покидала мысль о зове. Человеку снится эта изумительная пакость, как будто он дракон, бесконечно свободное и счастливое существо, которое может до скончания веков выделывать пируэты в небе, ни о чём не заботясь, не строя никаких планов, просто жить. Причём вечно.

Человек просыпается, и в голове его роятся одни лишь мысли о том, как избавиться от оков этого дряхлого тела. А после смерти он действительно становится тем самым драконом.

В тот день я отпросился с работы пораньше, заехал в банк и снял с карточки деньги: за месяц набралась круглая сумма. Больше половины её будет съедено билетами на самолёт и номерами в гостинице, оставшиеся же попытаются прокормить нас хотя бы первое время.

Возле банка я поймал такси и помчался в гаснущий аэропорт. Билеты стали важнее жизни, сестра была в этом со мной согласна: она мечтала о море, я же понимал, что этот город тает. Лика ещё не знала, что брат собирается предложить ей остаться там, что он уже подыскивает место работы в городе-курорте, далеко-далеко от поганящих небо драконов.

Я промаялся в очереди полтора часа. Зажав в руке билеты, под взглядами устроившихся на площади аэропорта ворон решил пойти домой пешком, а по пути всё думал, где мы будем жить и как продержаться месяц до первой зарплаты. Надо будет дать Лике отдохнуть, скажем, неделю, остановиться в санатории с видом на море, да и самому расслабиться. А потом аккуратно сказать ей…

Можно было бы продать квартиру, но теперь, когда город у всех на слуху, ищи дурачков в поле, никто не рискнет, даже если цену скинуть в три раза.

Но это всё пустое. Главное, чтобы проклятье зова не отправилось за нами. Вдруг оно как зараза, цепляется раз и навсегда, а там хоть в кругосветное путешествие бросайся, спасения всё равно не жди.

Оказалось всё действительно пустое. Лика встречала меня у подъезда… на асфальте, в поминальном круге столпившихся зевак.

Она позвонила вечером, когда вороны расселись по берёзам и каркали на заходящее солнце. Шторы были распахнуты, и громада вокзала предстала во всей своей красе: он властно возвышался над округой и простирал свои руки-рельсы далеко-далеко в стороны. Вокзал держался за руки со столицей, а потому ощущал себя центром этого славного провинциального города, до сих пор живого, пускай и изрядно осунувшегося.

Она звонила долго, достаточно, чтобы я, закутавшись в полотенце, успел выбраться из душа. Разбросав по полу отпечатки босых ног, я прошёл в комнату и схватил трубку. С той стороны молчали.

– Говорите.

Последовала пауза.

– Кто вы для начала?

– Не важно, – отрезал женский голос. – Мне надо поговорить с Норком.

К счастью рядом оказался стул. Я бросил взгляд на проезжающий за окном поезд. Откуда она знает о моём…

– Я же сказала это не важно. Просто дайте мне поговорить с ним.

– Это не возможно, – бросил я и повесил трубку. Кто бы она ни была, я не намерен продолжать разговор в подобном тоне. Вот ещё вздумала, приказывать мне.

Я же просил Норка никому не рассказывать. Непутёвый, взбалмошный человек.

Ужин беспощадно остыл, аппетит подал в отставку, и я обошёлся кружкой горячего чая. Порылся в шкафу, наткнулся на пару пустых банок: порядок в квартире закончился вместе с Ликой. Вспомнил, что печенье последний раз встречалось неделю назад, и махнул на него рукой.

Город умывался. В темноте сложно заметить дождь, и мне это удалось лишь потому, что вороны возмущённо гоготали, прячась под навесы. Задул ветер, и в распахнутую форточку полетели брызги бьющихся о раму капель.

Она позвонила ещё раз, уже за полночь.

– Скажите только что у него всё хорошо, – потребовал взвинченный голос.

– А что с ним может быть не так? – удивился я.

– Если вы говорите со мной, значит, Норк жив, – я начинал раздражаться. – Вы хоть знаете кто он?

– Ну а в чём тогда дело?

– Вы можете передать ему…? – замялась она.

– Я хочу с ним увидеться, – ответила девушка. – Вы же знаете, что творится в городе. Это может оказаться последний раз.

– Если так, то договариваться придётся со мной, – заметил я.

– Это не важно, просто передайте.

Сон не шёл, мялся на периферии, не решаясь переступить черту. Норк отзывался гробовым молчанием. Я ворочался битый час и не мог провалиться в лучший мир, срывал одеяло, отбрасывал в угол кровати подушку, считал овец на потолке.

Спустя десять минут я очутился на балконе, заботливо закутанный самим собою в простыню. Руки мёрзли о перила, лёгкий пар шёл изо рта. Луну отгородили облака, а звёзды – те вообще не явились на эту ночь.

По улице бежали.

Фигурка выскочила из-за угла, метнулась в ту сторону, где уже перемигивались красным и синим две машины. Человек поскользнулся и бросился бежать по моей улице, преследователи метнулись следом. Он добрался до ближайшего подъезда, рванул дверь, но та сталась безучастна. Человек подбежал к следующей, и его снова постигла неудача. По мере приближения я узнал в нём девушку: фигуру скрывал спортивный костюм, а волосы оказались стрижены на мужской манер. Её выдавали лишь не естественные для мужчин движения.

Машины приближались. Уже можно было разглядеть полицейских, сосредоточенных как перед прыжком. Девушка добралась до последнего подъезда как раз тогда, когда от дороги её отрезали сирены. Дверь не открывалась.

Фигурка вжалась в стену, затем бросилась прямо на полицейских, в нетрезвой попытке проскочить. Те крепче сжали дубинки. Первый удар пришёлся по коленям – девушка рухнула на траву и перестала сопротивляться. Над ней стояли два полицейских, один из них выхватил наручники, второй склонился, чтобы скрутить девушку, но внезапно её рука метнулась к кобуре и выхватила пистолет.

Полицейские кинулись на девушку, закрыли её телами, завязалась борьба, но тут же раздался выстрел. Служители порядка вскочили и ошарашено попятились, а девушка, осталась лежать, с пистолетом, приставленным к голове.

Полицейские тащили чёрный мешок.

Она застала меня в хорошем расположении духа. Утро стучалось в окно лучами солнца, голосами детей со двора, и казалось, что всё в порядке, всё по старому, и город здравствует, а Лика до сих пор сопит в подушку, соня. Люди собираются на работу, кто-то выманивает из гаража непослушный автомобиль, ворчит на непутёвую конструкцию и на то, что дверь который месяц клинит.

Я вышел на балкон и понял, что в чём-то оказался прав: да, были и машины, и дети, они с любопытством рассматривали следы ночного бегства, потерянный ботинок, пролившуюся на газон кровь, оторвавшийся во время борьбы значок полицейского. Он заинтересовал малышей больше всего, остальное было уже не в диковинку. Дети начали яростно спорить, кто из них первым заметил значок, и тут меня вырвал из действительности телефон.

Трубка растерянно молчала.

– Говорите!

– Мне надо увидеться с Норком.

– Зачем? – вяло поинтересовался я.

– Поговорить.

– Если скажите кто вы, я стану куда более сговорчивым.

– Я… его любимая девушка...

Вот это новость! Ай да Норк, везде успел…

– Вы уверены, что ничего не путаете?

– Да уверена я! – чуть ли не завизжала она. – Я знаю, что вас двое, и что обычно Вы – это ты, Крон. Но сейчас мне нужен Норк, понимаешь?!

– Хорошо, я подумаю.

– Только быстрее, – едва слышно попросила она.

– Быстрее решайте.

– Почему? С чего вдруг такая спешка?

– Не могу сказать, – выпалила девушка. – Разве это важно? Прошу, быстрее, у меня мало времени.

– Я не смогу с ним поговорить до сегодняшней ночи. Звоните завтра утром.

– Целый день?! – ошарашено переспросила она и взорвалась. – Я не могу целый день. Я… я не выдержу. Надо раньше… быстрее… как угодно…

Кажется, картина начинала проясняться.

В трубку молчали. С улицы донёсся звук тормозов и ему вдогонку звон бьющегося стекла. В распадающемся атоме умудрились столкнуться два электрона и результатом столкновения стали драконы, рванувшие в небо. Их встречали танцем, этого я не видел, но чуял наверняка.

– Да… прошу, поспешите…

– Это ничего не меняет, всё равно от меня мало что зависит… звоните… завтра утром.

Я повесил трубку и постоял ещё пару минут, ожидая повторного звонка.

Час прогулки привёл меня в до боли знакомый парк, самый центр которого облюбовало аккуратненькое, не слишком пёстрое кафе. Оно довольно мило вписалось своими зеленоватыми оттенками в пейзаж парка и привлекало множество посетителей, от праздношатающихся, вроде меня, до деловых людей. Иногда и те, и те встречались под его крышей.

– Это место не занято?

Я сидел за столиком под открытым небом и уже битый час разглядывал опустевшую тарелку. Не то чтобы я был поглощён мыслями, скорее наоборот, и это состояние мне определённо нравилось.

– Так занято или нет, а, Крон?

Я поднял глаза на профессионально хищную физиономию своего бывшего одногруппника. Кажется, мы были в хороших отношениях… в прошлой жизни. Ещё до драконов.

– Ну что ты молчишь? – возмутился Арс. – Мы ведь с тобой года три не виделись, а? Неужели нечего сказать?

– Привет, снежный кот, – усмехнулся я.

С первых же дней к его имени прицепилась лишняя буква, и все кому не лень звали этого парня Барсом, а потом пошли вариации на тему, среди которых мне больше всего приглянулся именно снежный кот.

– Ну вот, откликнулся, – улыбнулся Арс, он был из тех людей, которые давно уже отучились реагировать на провокации.

– Что хорошего расскажешь? – спросил я, уверенный что ничего.

– Женюсь через месяц, – улыбнулся он и вытащил из бумажника фотографию.

Я повертел её в руках и, убедившись, что он не промах, вернул.

– Лихой ты. В такое время надо о выживании думать, а не…

– Да глупости, – фыркнул кот. – Вбили себе в головы и носитесь с этим, шум подымаете. А у меня жизнь как текла, так и течёт. Подумаешь драконы какие-то.

– Это ты сейчас так говоришь, а вот зовом по голове шарахнет, и пиши пропало.

– Не шарахнет, – небрежно махнул рукой Арс. – До сих пор не шарахнуло, так и впредь не посмеет. И вообще, я отсюда скоро ноги сделаю. Сейчас бизнес свои до логичного конца доведу, соберу денежки и ту-ту с невестой в столицу. А там и дело новое открою и драконов в небе не увижу.

– Всё-то у тебя схвачено, – ухмыльнулся я.

– Конечно. А ты чего? Как жизнь? Не планируешь ли переехать в место поспокойнее?

–Я? Даже не знаю. Работы нет, фирма развалилась. Деньги ещё остались, хватит на какое-то время, а там, быть может, всё образумится. Я чуть было не уехал, а теперь не хочу. Сам не знаю почему. Мне… кажется, мне интересно, чем тут всё закончится.

Норк дотянулся до меня в тени дерева. Я лежал на газоне, привалившись спиной к шершавому стволу и, кажется, дремал: он свалился как снег на голову.

– Крон, тут такое дело…

– Что ещё? Погоди, ты сначала ответь мне, что это была за девушка. Ты где шлялся, когда я тебя отпускал?

– Это Агата. Мы познакомились… да погоди ты. У меня…

– Что значит погоди? Нет уж, давай по порядку. Она меня уже достала – хочет с тобой увидеться. Тебе-то самому это надо?

– Да… то есть, уже нет… Крон…

– Что Крон? Кто она вообще такая…

– Моя любимая. Мы встретились полтора года назад и виделись раз в неделю. Крон, не в этом дело…

– Что значит не в этом? Как ты себе представляешь ваши отношения? А если я захочу уехать?

– Или я женюсь. Что скажет моя жена, когда тело её мужа будет раз в неделю шастать к другой?

– О чём ты, чёрт побери, думал?

– Да что ты заладил? Что?

– Я слышал зов этой ночью…

Моя любимая лавочка снова была занята: на этот раз её облюбовала одинокая девушка. Очень красивая девушка, с длинными, вороньего цвета волосами, в лёгком летнем платье с цветочками. Только лица её не было видно, девушка прятала его в ладонях прижатых к коленям.

По вздрагивающим плечам сложно было не заметить, как она плачет.

Я осторожно приблизился и сел с краешку, она, кажется, и не заметила. Причину её горя угадать было не сложно, в городе чёрти что творилось. Человеческое горе стало привычным, и всё реже оно вызывало сочувствие. Как сейчас…

К лавочке приближался фантик: его деловито клевала одинокая ворона. Она подцепляла цветной квадратик клювом и подбрасывала в воздух, будто пыталась глянуть его на просвет, не фальшивый ли. Проходя мимо нас, она заинтересовалась скорчившейся девушкой и завертела головой, разглядывая её.

Я шикнул на внезапную конкурентку, и ворона скакнула в сторону. Не отводя от меня глаз, она клюнула асфальт мимо фантика, возмущённо каркнула и улетела.

– Девушка, – осторожно начал я. – Может быть, я могу вам чем-нибудь помочь?

– Нет, – чуть слышно ответила она, даже не удостоив меня взгляда, и добавила уже увереннее. – Нет.

Голос её казался ещё живым, но отчего-то остывающим.

– Хорошо. Надеюсь, ничего непоправимого не случилось.

– Случилось, – эхом отозвалась она, качнув кудрявой головой.

– Сожалею…

Девушка подняла, наконец, голову, чтобы разглядеть, кто вдруг решил совать нос в её горькую судьбу. Она дёрнулась, словно от удара, прижала ладони к лицу и медленно-медленно развела их.

– Норк? Ты…

Я и глазом моргнуть не успел, как она кинулась мне на шею. Не в силах её удержать, я смог лишь закончить фразу:

– … не Норк.

Она ещё секунду жалась ко мне и вдруг резко отпрянула.

– Крон, – признался я. – А ты, судя по всему, Агата?

– Д… да, – она снова была готова расплакаться.

– Спокойно, не плачь.

– А где Норк? С ним всё в порядке?

– Норк где обычно, – я постучал пальцем себе полбу. – С ним всё хорошо.

Она немного успокоилась, протёрла платком красные глаза. Ответила Агата уже серьёзным голосом.

– Простите. Я… сорвалась. Я могу увидеться с Норком? Сейчас?

– Боюсь, это невозможно.

Она смутилась. Помолчала.

– Почему? Вы с ним ещё не говорили? – но зачем? Поверьте, он и так будет рад меня видеть. Он любит меня…

– Тогда почему, почему вы не даёте нам проститься?

Я думал, рассказать ей или нет. Молчание будет выглядеть необъяснимо жестоким, но в противном случае я даже боюсь предположить последствия. После минуты мучительных раздумий, я всё-таки не смог отказать.

– Норку был зов. Поэтому я не могу его отпустить, понимаешь? Он покончит с жизнью, а тогда умру и я.

– И? – потупилась она.

– Я не хочу умирать!

– Это, знаешь ли, свойственно людям, бояться смерти, – заметил я.

– Глупо. Ты бы стал драконом…

– А я не хочу! Не забывай, зов слышал Норк, а не я…

– И теперь ты держишь его взаперти? Так нельзя. Ты должен его отпустить!

– Я никому ничего не должен!

– Ведь он мучается… по твоей вине! – с нажимом произнесла она. – Ты обязан его пустить! Так нельзя!

Я встал со скамейки, Агата поднялась вслед за мной. Я сделал пару неуверенных шагов назад, развернулся и ушёл. Она не пыталась меня остановить…

Вечер удался на славу. Я забрался на холм, с которым дружил в детстве: с него было так уютно любоваться картиной города, рассыпавшегося под ногами. Когда-то часть этого холма пошла на строительство, и теперь он грозил городу песчаной пастью карьера. Там, на краю обрыва, я и сидел, свесив босые ноги.

Шум ветра в кронах деревьев швырял меня в детство и, закрыв глаза, можно было поверить, что я маленький мальчик, который сбежал из дома, потому что поссорился с сестрой. Нет, мне вовсе не хотелось с ней ругаться, но Лика в очередной раз пролила чай на мой рисунок, а я ведь так старался. Родители меня не поддержали, и, обидевшись, я убежал на свой холм.

Если не открывать глаз, то так просто представить, что я ещё посижу пол часа: буду дуться, упёршись носом в коленку, а потом нет-нет, да и проголодаюсь. Встану и, обернувшись на прощание к городу, пойду домой. Если не открывать при этом глаза, то можно не заметить снующих в небе драконов.

Но глаза я открыл.

Твари были на месте. Я знал, что некоторые из них когда-то давным-давно были моими друзьями, одноклассниками, коллегами. Где-то там сейчас летал толстый слюнявый мальчишка по имени Дик, который так отравил мне жизнь в шестом классе. Наверно это вон тот вздутый дракон.

Я достал пистолет, прицелился и трижды дёрнул курок. Пули ушли ровно, две зацепили хвост дракона, но прошли на вылет, так что жертва даже и не заметила. Я понимал всю абсурдность своей истерики, но боже, как же было приятно достать этих ящериц даже после смерти.

Я начинал догадываться, что пугало в драконах больше всего – их недосягаемость, неуязвимость. Они всё время были на виду, маячили перед глазами, но дотянуться до них не было никакой возможности. И тем приятнее оказалась иллюзия…

Просадив одну обойму, я достал запасную и продолжил методично расстреливать небо. Ярость проступала на моих ладонях, и пистолет в руке покрылся капельками пота. Отстреляв пол обоймы, я вдруг вспомнил, что среди этого сброда кружится Лика и убрал пистолет обратно. Тем более не дело оставаться совсем безоружным…

Звонок застал меня за ужином. Стоило только подцепить на вилку порядком уже опостылевшую сосиску, как квартиру наполнил телефонный звон.

– Ты ещё жив?

– Да, – повторил я, уже утвердительно.

Она молчала, кажется, такой поворот событий Агату несколько удивил.

– Это не правильно, ты должен быть мёртв.

– Извини, так уж получилось.

– Ну почему, почему ты не понимаешь?

За окном раздавался шум и лай: наказывали пса. Дети тащили его на поводке в сторону игровой площадки, но матёрый кобель упирался. Тогда его решили отходить поводком по спине

– Это же такое счастье, – она рассмеялась в трубку.

– Прости, не могу разделить твоих иллюзий, – я уселся на подоконник и посмотрел на часы.

Во дворе кобель одолел своих малолетних хозяев и пошёл гулять по своей собачьей воле. Брошенный поводок змеёй тянулся за ним попятам.

– Ты не понимаешь, – разочаровалась Агата. – Норк слышал зов, и он теперь хочет на свободу!

– Откуда ты знаешь?

– А кому же, по-твоему, знать, как не мне?! Я сама…

Трубка легла на стол: меня ждал незаконченный ужин. А эта ненормальная может до потери пульса спорить с пустой комнатой…

Не знаю, откуда она взяла мой адрес. Я засиделся допоздна, что-то читал, не особо вникая в сюжет, потом бродил по квартире, в тщетных попытках унять снующие по голове мысли.

Застав себя у входной двери с зажатым в руках ведром для мусора, я вышел и поднялся на пол пролёта верх. Пакет из ведра уже готов был опуститься в вечно голодную пасть мусоропровода, как сверху на меня кто-то бросился.

Я дёрнулся в сторону, по рёбрам плашмя пришёлся металлический предмет. Подумав, что это не может быть грабитель: бесхозного добра кругом и так навалом, я оттолкнул его и решил, было, уладить дело миром.

Нападающий отлетел легко, на мгновение мне показалось, что это ребёнок. Но я ошибся, с пола поднималась девушка, и её искажённому яростью взгляду деньги мои были глубоко безразличны.

– Я же сказала, ты должен быть…

Договорить Агата не успела, я запустил в неё ведром, хотя и понимал, что делать этого никак нельзя. Она отмахнулась и приготовилась прыгнуть на меня во второй раз.

Через три секунды возни нож был у меня. Агата съехала на пол по стене, сжалась и закрыла лицо руками в страхе, что я решу покончить с надоедливой девчонкой раз и навсегда. Чёрт, я действительно этого хотел и сейчас крутил в уме лакомую мысль, ощупывал со всех сторон. В этом, окончательно рехнувшемся городе, где нельзя спокойно выбросить мусор, мне ничего не станется за одну отнятую жизнь.

Но я спрятал нож в карман и развернулся.

Очередной одноклассник встретился возле подъезда. Мы холодно перекинулись парой дежурных приветствий, но потом разговор зацепился за случайно брошенное слово, и я пригласил Мела к себе домой на чашку кофе.

Кофе оказался растворимым, не совсем таким, каким положено угощать гостей, но Мел только махнул рукой. Он всегда был немного легкомысленным, на уроках витал в облаках, да и после них частенько. Мел не интересовался всем тем, чем приличествовало в подростковом возрасте, и день за днём успешно выпадал из общей массы. Сейчас я мог уверенно сказать, что годы его нисколько не изменили.

– Ну рассказывай, – я поставил на стол две кружки. – Как жизнь сложилась?

– Да вот как-то сложилась, – неопределённо хмыкнул Мел. – И велика ли разница как, если в итоге всё обернулось не очень-то весело.

– Тоскливо тебе в нашем городе? А ведь раньше твердил, лучше на Земле места нет.

– Так то когда было? Тогда родители за всё платили, летом можно было резвиться от всей души и люди, умирая, просто умирали. А теперь? Денег нет, потому что в городе этом, с давно укатившей крышей, заработать почти невозможно. Крутишься, вертишься, как белка в колесе, а толку ну хоть бы грош. Ещё драконы эти путают меня всё время…

– Путают? – удивился я.

– Ну да. Вдруг всё это правда, и драконом быть приятнее. Я понимаю, что глупо, но факт остаётся фактом – город пустеет. Люди ведь зачем-то сами себя убивают. Они же не дураки. Нет, ну некоторые, несомненно, но не все же. Значит, есть в этом какой-то смысл. Вот я и думаю, может ну её, эту жизнь? Всё равно ничего интересного в ней уже не осталось, одни проблемы и попытки их решения.

– Ты зов, часом, не слышал?

– Да какой там. Сплю как убитый, ни одного паршивого сна за прошедший месяц. Но последнее время мне всё больше и больше хочется последовать их примеру и шарахнуться с крыши.

– Так что же тебе мешает?

– У меня нет гарантий, что до зова это сработает. Потому и жду, боюсь всего лишь глупо умереть.

– Не волнуйся, я сам был свидетелем того, как столкнулись машины – сомневаюсь, что все умершие слышали зов. Тем не менее, драконов я видел собственными глазами.

Мел ушёл ещё более задумчивый, чем обычно. Вечером меня даже начали грызть сомненья, может, не стоило ему рассказывать, мог ведь и промолчать. А так, выходит, сам пнул и без того умирающий город.

Звонок поднял меня с постели. В окно пялилась ночь. Я задёрнул шторы, её присутствие казалось мне не очень уютным. По полу разбросались какие-то бумаги. Аккуратно их перешагнув, я дотянулся до телефона.

– Мне страшно.

Дрожали шторы, бумагу слегка отрывал от пола ветер. Зажав трубку плечом, я потянулся к окну.

– Мне не с кем поговорить, никого не осталось, все уже там. Они и меня зовут с собой, каждый день всё настойчивее. Не знаю, долго ли я ещё продержусь.

Захлопнув, наконец, окно, я снова выдавил из себя:

– Я хочу умереть, мне так осточертели оковы этого тела.

– Тебя никто не держит, – холодно ответил я.

– Держит, – взвилась Агата. – Держит! Я не могу уйти, оставив Норка, пойми. Ты бы смог?

– Я, слава богу, пока не поддался зову.

– Ты так говоришь, словно в этом наша вина. Как будто зов это простуда.

– Очень хорошее сравнение, – зевнул я. – Вы все больны, и сами в этом виноваты.

Стрелки часов неуверенно клонили к трём. Я грохнулся на диван и угодил прямиком на пульт от телевизора, экран сделался синий и квартиру заполнил писк. Я кисло поморщился, прекращая безобразие.

– Это не правда! Зов не болезнь – скорее дар!

– То-то я смотрю, тебе от него лучше стало.

– Ты не понимаешь! Если бы не твои капризы, я бы давно была счастлива. И Норк тоже. Все, кто слышал зов, сейчас свободны, и только мы двое мучаемся. По твоей вине. Ладно я, тебе на меня плевать, но Норк…

– Потому-то я и не пущу его на волю: зов когда-нибудь ослабнет, и мы снова заживём как прежде.

– Нет! Мне тяжело, но я продержусь ещё какое-то время – этого хватит, чтобы освободить Норка

Я повесил трубку и тут же провалился в сон.

– Норк, я не хочу умирать, пойми. Это же бред!

– Ты мне не веришь?

Шторы парусами надулись от ветра: я распахнул все окна в квартире, здесь вдруг стало слишком душно.

– По-моему ты и сам запутался, ну как можно всерьёз воспринимать какой-то там сон?

– Какой-то? Какой-то?!

– Именно какой-то, – в тон ему ответил я. – Вас дурят, вас проверяют, вас… называй как хочешь.

– И кто же, по-твоему, может нас дурить? Разве кому-то под силу копаться в наших мыслях? Нет. Просто зов будит в человеке какой-то инстинкт, тягу всёго живого к свободе. Инстинкты не возникают просто так, на голом месте, они помогают выжить. Когда тебе страшно, ты бросаешься наутёк и не думаешь, что тебя дурят, так ведь?

– Так-то так, только не совсем.

– И в чём же я не прав?

– Инстинкт помогает именно выжить, а не броситься с крыши.

– Ты мыслишь в пределах тела, а мы столкнулись с куда более интересным случаем, с инстинктом разума. Ты ведь не умрёшь, нет, просто сменишь свой облик. Это же так просто, зачем ты боишься?

– Я не верю. Откуда ты знаешь, что в этом драконе будет твой разум? И не говори про сон, он мне уже осточертел. Эти твари ведут себя как тупые животные, в них нет ничего от человека.

– Потому, что человек жил страхами, а дракону нечего бояться, он бессмертен.

– И всё равно, новое тело – новая личность.

– Да? Ты хочешь сказать, оно у тебя тоже самое, что и десять лет назад? Нет. А личность, тем не менее, твоя, пускай и повзрослевшая. От маленького мальчика Крона ничего не осталось, ни ручек, ни ножек, ни рожек. Только личность. И с драконом будет так же, при одном лишь отличии: это случится не постепенно, а разом. Вот и вся причина твоих заблуждений.

Булка вывалилась из сумки и покатилась по тротуару, золотистую корку тут же облепила грязь. Описав круг, булка застыла на месте, совсем уже не съедобная, никто на такую не посмотрит. Даже оголодавшие бездомные не рискнут притронуться.

Собака увидела булку первой, а потому считала себя в праве распоряжаться ей как вздумается. Животное ничего не смыслило в гигиене и плевало на то, что булка прокатилась по луже, ей и не таким лакомиться случалось.

Косясь по сторонам, собака семенила через дорогу, демонстративно облизываясь на ходу. Она уже чуяла запах хлеба, когда из кустов, торчащих по ту сторону тротуара, вынырнула ворона. Птица презрительно разинула на псину клюв и собиралась, было, каркнуть, как вдруг заметила пылящееся на дороге лакомство.

Ворона не была глупой, отнюдь. Каркать она тотчас передумала, вместо этого удивлённо уставилась куда-то за спину собаки, и та невольно обернулась. Ворона, стелясь земли, метнулась к хлебу и рванула его на себя. Булка подлетела и приземлилась в ту же лужу, где побывала ещё недавно.

Собака опомнилась. Она в бешенстве рванула на обидчицу. Собака и думать забыла о мокром хлебе, перед ней теперь был враг из плоти и перьев. Ворона всё ещё пыталась утащить булку, но было уже поздно. Расплёскивая возмущенное карканье, птица выпорхнула прямо из под грязных собачьих лап. Дворняга прыгнула, в надежде цапнуть обидчицу зубами, но птица уже глядела на неё с фонарного столба.

Собака тоскливо изучала булку, свой не состоявшийся обед. Утрата жгла горло.

Псина метнула взгляд на фонарь – ворон сделалось больше. Уже три пернатые тушки оскверняли его своим присутствием. Нет, пять. И позади… и в кустах.

Небо захлопало крыльями, на зверя пикировали чёрные тени, лапы, клювы…

Я пытался уснуть, провалиться в спасительный сон, ничего не видеть и не слышать. Голос Норка ломился в сознание, и каждую минуту в голове раскатом проносилось “Крооон”, “Крон, отвеееть”. Временами он затихал, но вскоре шёл на новый штурм. “Пусти меня, ну пусти же…”

В окно стучала ветка гнущегося на ветру дерева. Я был совсем маленьким, когда мы с родителями пересадили хрупкий побег с меня ростом из леса под окна. На наше деревце косились с усмешкой, на что мама отвечала: “ Вот увидите, оно ещё всех нас переживёт ”. И пережило…

Спустя час тщетных попыток уснуть я сдался.

– Ну что? Что?!

Норк от неожиданности смолк, а потом затараторил с новой силой. Он говорил и говорил, объяснял, грозил, умолял. Доказывал, что быть драконом лучше, сыпал научными фактами, фрагментами своих снов, а порой так вовсе нёс околесицу.

– Ты всегда казался мне энтузиастом, экстремалом, который готов кинуться в любое пекло, так почему же сейчас, когда на руках все карты ты трясёшься за это тело. Ответь, Крон! Почему, а? Ты там уснул что ли?! И кто дал тебе право держать меня взаперти?

Я встал и, не зажигая свет, прошёл на кухню. Там отыскал две бесцветные таблетки снотворного, бросил их на язык и проглотил. А следом запил большим глотком коньяка. Голосов в голове сделалось больше, они о чём-то толковали наперебой, но ни один из них не принадлежал Норку, и удовлетворённый, ощупывая в темноте стены, я пошёл спать.

На утро немного болела голова, едва заметно, но вполне настойчиво. К вечеру эта мелочь грозила перерасти в настоящую, полноправную боль.

Позавтракав на скорую руку, я отправился гулять.

По улице скитались люди, я как всегда удивился: кто это кроме меня отважился на свидание с умирающим городом. Крысы же бегут с тонущего корабля. Быть может, я сгущаю краски, и не я один такой герой? А может и не герой вовсе? По официальной статистике, о населения города осталась половина. Целая половина! Выжил каждый второй.

Может, зов выкашивает самых слабых? Тех, кто его боится, не таких, как я. Не таких, как те, что гуляют сейчас по улицам. Может это кара? Или нет – чистка. Коса, которая прошлась по городу, находя на камни, высекая искры, но неотвратимо прочищая ряды горожан.

Я вспомнил Лику и выкинул эту чушь из головы.

Выстрелы в парке случались не часто. Скорее наоборот, даже вечером, здесь было тихо, как в штиль, и деревья шелестели еле-еле, на грани слуха. Люди, не сговариваясь, подыгрывали этому месту, очень редко тут случались шумные компании или ссорящиеся влюблённые. Даже дети, и те вели себя на удивление покладисто.

Но последнее время случились и выстрелы.

Я шёл уже к выходу, которым служила резная арка, покрашенная в серебряный цвет. Однако под серебром было железо, ещё в детстве мы с ребятами сковырнули краску и сильно огорчились: у нас уже были планы отпилить немножко и накупить сладостей.

Когда до арки оставались считанные шаги, мне навстречу, двинулась фигура с оружием в руках. Если бы она не питала такой ребяческой тяги к дешёвым эффектам, застрелила бы меня из кустов, в спину. Но нет, Агата не такая.

– Я говорила, что не отстану?

Боковым зрением я отметил стену кустов, там она не сможет меня достать, но до них ещё надо добраться. В фильме герой покрыл бы такое расстояние одним прыжком, выпустив в полёте десяток пуль, мне же реально это грозило в лучшем случае парой переломов, а в худшем… драконом.

Оставалось только говорить:

– Что ты собираешься сделать?

– Пристрелить тебя, идиот.

Я аккуратно двинулся в сторону кустов. Кажется, слегка переменил позу, а на самом деле стал на десять сантиметров более живым.

– У тебя приступ. Зов разгулялся, с Норком такое тоже случается. Одумайся! У тебя нет никакого права наводить на меня оружие.

– А у тебя, – выпалила Агата, – нет права держать его взаперти.

Я не знал о чём говорить дальше, слова не лезли из горла. Обычно они по собственной воле вертелись в голове, и стоило только открыть рот – тут же устремлялись наружу, но сейчас, под дулом пистолета, слова сидели внутри и не рыпались.

Детским приёмом, заглянув Агате за спину, я выиграл ещё один шаг к кустам. Так ничего не разглядев, она снова обернулась и удивленно уставилась на свою руку, словно не понимая, почему та до сих пор не застрелит ненавистную тварь.

Агата зажала пистолет обеими руками и начала целиться. Я вжался в асфальт. Ноги сделались каменными, словно пропитались дорожным покрытием, как кусок сахара задевший гранью кромку воды. Окаменение ползло выше, и выше, вот уже руки мёртво повисли, казалось, и они сейчас коснутся асфальта, навечно впечатаются в него.

Ни о каком прыжке в кусты я уже и не думал, просто смотрел, как Агата нерешительно жмёт на курок, как её пальцы крючками тянут на себя неподатливую сталь. Как ветер дует ей в спину, разбрасывает волосы, мешая целиться. Как с соседнего дерева на голову Агате падает ворона, клюёт, царапает лапами, тянет за волосы.

Моё оцепенение не прошло, лишь слегка ослабило хватку, настолько, чтобы дать ногам донести меня до кустов. Я собирался, было, грохнуться прямо там, но откуда-то нашедшиеся силы, медленно, словно по дну, потащили меня в гущу парка.

Там меня что-то клюнуло в плечё, мир загорелся ярчайшим светом, а потом перегорел и угас…

Первое, что я увидел, была подушка, белая, в аккуратной накрахмаленной наволочке. Такие случаются в платных больницах или в обычных по острому везению. Оторвав от неё голову, я смог в деталях разглядеть отпечаток своего лица, ложбинку носа, лоб.

Болело правое плечо. Оно было заботливо, хотя и неумело, перемотано бинтом, под которым чувствовалась какая-то лечебная дрянь, её запах так и бросался в ноздри.

Комната не предвещала ничего хорошего, обычная больничная палата с окнами, дверью, кроватями и смертной тоской разлитой по всему объёму. Сквозь решётку на окнах ломилось солнце, вырезая на полу ромбики, крестики…

Я поднялся, ноги угодили в заботливо оставленные тапочки, голова немного закружилась. Комната оказалась ещё меньше, чем выглядела с кровати – две койки, две тумбочки, и восемь шагов в длину.

Мне всё время казалось, что вот сейчас, по закону жанра, должна открыться дверь, войти фигура в белом халате и заботливо рассказать мне, что случилось. Где я, кто я, зачем я…. Но время шло, а дверь будто приросла к косяку и не думала двигаться с места.

На соседней койке заворочались. Человек, не очень крупный: женщина или ребёнок, накрылся с головой одеялом, и у меня не оставалось решительно никакой возможности разглядеть, с кем свела судьба. Одна его нога хранилась в гипсе и лежала на специальной подставке, ступня второй, здоровой, торчала из-под короткого одеяла.

Выглянув в окно, я понял, что решётка не тюремная, а просто защищающая первый этаж от мародёров. Пейзаж был незнакомый, мне не случалось бывать в этой части города. Посидев пол часа в нерешительности, я посудил, что барабанить в запертую дверь будет глупо, и лёг спать.

Мне приснился дракон. Я с ужасом догадался, что сплю, и это, быть может, последний сон в моей жизни. Дракон по гнутой траектории падал на меня, задравшего голову и разинувшего рот.

Потом до меня, наконец, дошло, что во время зова чудится, будто дракон ты сам – а я человек! Действительно, вот две руки и две ноги. Но зачем же тогда дракон?

Он пролетел над самой моей головой и, свернув за развалившееся здание, вынырнул с другой его стороны; влетел в окно, вылетел сквозь крышу, набрал высоту, чтобы вновь обрушиться на меня.

Я не понимал, чего он хочет.

Потом сон изогнулся, дома вокруг осыпались ещё больше, накренились, едва не падая мне на голову. Узнав дракона, – а это была Лика, – я удивился, как можно было сразу этого не заметить. Она пришла ко мне…

В руке был зажат какой-то шприц, я сначала даже растерялся – откуда? Да и зачем? А потом сон объяснил мне, что в нём противоядие. Что сейчас, стоит только дотянуться до этого дракона, и он тут же вернёт мне сестру.

Я поднял голову, как будто прицеливаясь: дракон вертелся у верхних этажей, и дотянуться до него не было никакой возможности. Тогда я побежал, потому что больше ничего не оставалось. Рванул в подворотню, спотыкаясь о раскиданные камни, лавочки и трупы деревьев. Выбежав на центральный проспект, я нёсся не чувствуя усталости прямо по разделительной полосе, а дракон тянулся чуть позади, как огромный летучий змей.

И сон сделал его летучим змеем.

Обернувшись, я начал тянуть за верёвочку. Змей нерешительно, с опаской стал опускаться всё ближе и ближе. До него оставалась несчастная пара метров, когда со всех сторон налетели чужие драконы, стали тащить сородича прочь от меня, в небо. Я понял, что они сильнее и прыгнул, силясь в толчее тел попасть шприцом именно в Лику, но задел кого-то другого, а сестру оторвали от верёвки и похитили прямо у меня из-под носа.

Я упал на землю, рядом с ужаленным мною драконом. Его тело таяло, теряло очертания, дергалось в последних конвульсиях, а когда дракон окончательно издох, на его месте возникла Агата, сжимающая в руках пистолет. Она собиралась выстрелить, но я вовремя проснулся.

Врач пришёл вечером, когда солнце уже село, и только мелькал сквозь решётку одиноко выросший фонарь.

– Добрый вечер.

– Добрый, – эхом отозвался я.

Я сел, мне не понравилось говорить лёжа.

– Третья городская больница… точнее уже госпиталь.

– В каком смысле?

Агата подкараулила меня в полдень, и мне почти удалось убежать, но удача оказалась на стороне пули. Добить жертву ей не дали, внезапно появилась полицейская машина, и Агате ничего не оставалось, кроме как уносить ноги. Раненого мужчину подобрали полицейские и передали врачам, тогда ещё в больницу.

Ночью она превратилась в госпиталь: в город вошли войска. Ровные ряды грязно-зелёных машин никто не приветствовал – люди спали, а кто не спал, тому лишние глаза и автоматы были совсем не в радость. Солдаты с отвращением щурили глаза, сплёвывали под колёса: ещё никто не смел бросать элитные части ловить кур по огородам. Ставить отборные войска на оцепление города, разве что не столицы – такого ещё ни разу не случалось.

Заразу замкнули саму в себе. Горожанам дали выспаться, солдатам перекрыть дороги, организовать наблюдение по периметру города, развернуть штаб. А в восемь утра людей разбудили, по городу прокатись машины с громкоговорителями, приказывая всем до единого прибыть на пункт регистрации и получить личный номер.

Чуть позже по домам прокатилась волна вооружённых людей, вытаскивая всех, не желающих подчиниться. Их гнали в бараки: трусов и мародёров, любого, кто вызывал хоть малейшее подозрение. А больше всего ценились те, что слышали зов, причём именно этой ночью, и не успели пойти у него на поводу.

Люди возмущались, но их попытки к сопротивлению были заведомо обречены. Въезд и выезд из города запретили под страхом смерти. Неофициально. По бумагам грозил арест, но на деле, передали, что до этого не дойдёт.

– Вам повезло, – усмехнулся врач, – не пришлось торчать в очереди за регистрацией. Ваша анкета у меня, так что извольте заполнить.

– Когда меня отсюда выпустят? – спросил я, принимая белый листок бумаги исписанный вопросами с двух сторон.

– Как только плечо заживёт. Недели через две, может больше, не могу пока точно сказать.

Мы немного помолчали под рокот армейского мотора, доносящегося с улицы.

– Но если честно, – едва заметно склонился ко мне врач, – я бы на вашем месте не спешил наружу. Всё равно из города не выбраться, все мы теперь на положении военнопленных. Карантин. А здесь к вам хотя бы не будут приставать с расспросами, всё-таки раненый человек, разве что придётся рассказать, как вас ранили, кто и с каким мотивом, но всё лучше, чем сидеть в общем бараке.

Я откинулся на кровати, упёрся затылком о пуховую подушку.

– Быть может, вы правы. Очень даже может быть…

Сосед по палате не просыпался, этой ночью я вскакивал за двоих. С улицы доносился шум, шастали машины, люди, вороны топтались на подоконнике. Каждый раз я осматривался, пытаясь вспомнить куда меня занесло. Ныло плечо, даже сквозь сон он ощущал пульсирующую боль, которая, кажется, расползалась всё шире и шире, в каждую клеточку травмированного тела.

Утро лезло сквозь решётку, я сощурил глаза и решил, что теперь уже точно не усну. На соседней кровати ворочались.

Чуть позже пришёл врач.

– А это кто? – поинтересовался я.

– Девушка. Упала, сломала ногу. А кто такая и как зовут, до сих пор не знаем, она пришла в себя один раз, но ничего толком не рассказала.

Врач подошёл к ней и, слегка отодвинув одеяло, всмотрелся в лицо. Я тоже невольно бросил на Агату взгляд: выглядела она неважно. Врач заметил, как дёрнулись мои скулы.

– Вы её случайно не знаете?

– Первый раз вижу, – я поднялся и подошёл к окну. – Если мне здесь ещё долго… выздоравливать… не могли бы вы принести какие-нибудь книги?

Днём пожаловали трое военных, они обходили госпиталь и регистрировали больных. Я их особенно заинтересовал, огнестрельное ранение говорило само за себя.

– В вашей анкете указано, что вы безработный.

– Да, что тут удивительного?

– На какие средства вы жили?

– Что-то осталось от прошлой жизни.

– Кто из ваших знакомых покончил с собой?

Агата не спала, я чувствовал. За прошедший день я привык к ритму её дыхания, и сейчас он сбился. Она проснулась как раз в тот момент, когда порог переступила нога в начищенном армейском ботинке.

– Я не смогу перечислить всех на память, их было очень много.

– Вы родились семнадцатого октября, не так ли?

– Да. Это имеет значение?

Лейтенант проигнорировал мой вопрос.

– Вы знаете, кто и зачем в вас стрелял?

На соседней кровати заворочались, военные бросили туда подозрительный взгляд.

– Понятия не имею, какой-то сумасшедший. Услышал, наверно, зов и решил, что быть драконом благо для всех.

– То есть, это был мужчина? Вы сможете составить словесный портрет или фоторобот.

– Вы слышали зов?

За окном завели машину, поднялся клуб пыли. Военные оглянулись.

– Эту будем?

– Врач сказал, она до сих пор в себя не приходила… вряд ли что-нибудь интересное расскажет.

Агата проспала до полудня, потом долго прикидывалась, что всё ещё спит, но к вечеру ей наскучило, и она вытянула голову из-под одеяла. Села на кровати и с недоверием покосилась на гипс, сковавший её ногу.

– Где мы? – она встала и неуклюже проковыляла к окну. – А-а-а… больница.

Кажется, Агате уже приходилось здесь бывать, пускай не в этой палате, но пейзаж был определённо ей знаком. Она поёжилась, спрятала кисти под длинными рукавами больничной рубашки и обняла себя руками.

– Госпиталь, – поправил я, не отрываясь от книги.

– Мы теперь на военном положении?

– Что-то вроде того. Карантин.

Агата вернулась к кровати и легла, уперев взгляд в потолок

– Почему ты не сказал, что это я стреляла?

– Не хотел привлекать к себе внимание, так что стрелял в меня какой-то сумасшедший, ясно? Иначе нас обоих затаскают до полусмерти.

– Я бы не против.

– Не до смерти, а до полу смерти, так что не больно-то радуйся. Как только станет известно, что ты слышала зов – можешь забыть о самоубийстве и готовиться к долгой и нудной жизни под колпаком.

– Твоя участь будет не лучше.

– Ты забываешь, что я зова не слышал!

– За тебя постарался Норк, – прошипела Агата и отвернулась.

– Им об этом не узнать, – отрезал я.

– С моей помощью?

– Да кто тебе поверит?

Я встал и прошёлся по своей половине комнаты, стараясь держаться подальше от Агаты. Она и вовсе лежала, упёршись взглядом в противоположную стену.

– Не поверят, но возьмут на заметку. И запрут тебя.

– Тебе-то что с того, ведь я останусь живым…

Врач посетил нас вечером. Агата обижено сопела в подушку, я лежал, уставившись в книгу. Когда-то чтение было моим любимым занятием, а сейчас стало лучшим оружием против времени.

– Она пришла в себя, – наябедничал я.

– Прекрасно, – заулыбался врач.

Он прошёл к Агате, хотел тронуть её за плечё, но девушка обернулась самостоятельно. Врач представился. Агата неуверенно кивнула.

– Меня просили передать, что у вас осталась неделя на выздоровление. Этого, конечно, недостаточно, но они меня не очень-то слушали.

– А что будет потом? – хрипло поинтересовалась Агата.

– Вас отправят на те же процедуры, что и остальных. В принципе, вы будете жить здесь, в госпитале, но вас станут периодически забирать. Сейчас горожан проверяют на зов с помощью детектора лжи, говорят, его нельзя обмануть, но на вашем месте я бы не особо беспокоился: ведь вы нормальные. Просто придётся терпеть небольшой дискомфорт и не очень дружелюбное обращение.

Неделя прошла незаметно, в одной и тоже комнате за одними и теми же книгами, перечитанными по несколько раз. Агата откровенно скучала, первые дни она спала, но вскоре организм её, видимо, пересытился снами и наотрез отказался засыпать. Даже по ночам я слышал, как она ворочается, волочет подушку с одной стороны койки на противоположную, задевая гипсом металлический каркас кровати.

По началу мы не разговаривали: Агата молча меня ненавидела, а мне, в свою очередь, нечего было сказать. Иногда удавалось скоротать время за разговором с Норком, однако с каждым днём он делался всё более и более одержимым, и я начинал сторониться его присутствия. А потом тишина взяла верх: Агата не выдержала первой, она давно заметила, что по вечерам я лежу, открыв глаза, и шевелю губами.

– Передавай ему привет, – не оборачиваясь, произнесла она.

– Он уже с приветом. Зов лепит из умного, толкового человека – слюнявого идиота, тряпку, куклу…

– … куколку, – подхватила Агата, разворачиваясь ко мне лицом. – Из которой, как известно, вылупляется бабочка.

Спорить не хотелось. Агата, почувствовав себя победителем, удовлетворённо отвернулась, но как только ей снова стало скучно, тут же взялась рассказывать мне, как познакомилась с Норком, потом какой он замечательный, и, наконец, как же она меня ненавидит. Последнее я слушал сквозь сон.

Ближе к концу недели Агата начала не на шутку беспокоиться. Первые дни она не понимала, чем ей грозит детектор лжи, что случится, если военные вдруг обнаружат в ней человека, две недели сопротивляющегося зову. И вдруг догадалась, что сразу станет открытием века, сокровищем, которое раз поймав, никогда не выпускают из рук.

За три дня до означенной даты Агата стала твердить: “Мне надо бежать”. Сначала она говорила неуверенно, будто в раздумьях, а надо ли в самом деле, но после двадцатого повторения эта фраза стала для неё настоящим заклинанием. Агата и вправду поверила, что бежать – единственный приемлемый выход. Вот только нога не позволяла ей даже и мечтать о самостоятельном побеге.

– Крон! Какой же ты наивный.

Она всё стояла у окна и разговаривала со мной, не отрывая взгляда от пятнистого грузовика.

– Ты думаешь тебе всё нипочём? Учти, стоит мне пропасть, я и тебя за собой утяну.

– Они не поверят ни единому твоему слову.

Не желая выказывать этой вздорной девчонке большего уважения, чем она мне, я разговаривал, уставившись в книгу.

– Не поверят, так проверят, – она резко с противным скрипом провела пальцем по стеклу. – Думаешь, у них нет толковых психологов и тестов, чтобы выявить в твоей голове второго жильца?

– Тебе-то какая радость? – я уставился взглядом Агате в затылок. – Упрут меня, и Норк никогда не станет свободен. Ты этого хочешь?

– Мне радость в том, чтобы вынудить тебя бежать. Одной мне не уйти, но учти, если ты мне не поможешь, то считай себя рабом, собачкой в клетке на коротком поводке. Уж я смогу сделать так, чтобы от тебя не отстали.

Я захлопнул надоевшую книгу, Агата нервно обернулась на звук. Она буравила меня ненавидящим молчанием.

– Твоя участь будет не лучше, – напомнил я.

Агата скривилась от ловко ввинченной своей же фразы.

– Тебе будет хуже, куда хуже, – добавил я, подымаясь. – Из нас двоих именно ты слышала зов, не забывай. Две недели это, конечно, лихо, но прочь иллюзии: на долго тебя не хватит. А они будут исследовать, препарировать твою воспалённую психику, то ослабляя, то усиливая зов. Они захотят изучить его, понять, чтобы потом использовать в своих целях. Быть может, ты принесёшь огромную пользу для человечества, но знаешь что? – лучше тебе от этого не станет.

– Мне надо бежать! Понимаешь ты это, или нет?!

Шаги я услышал ещё сквозь сон, но не придал им значения. Всего два или три раза шлёпнула по полу босая нога, а потом всё затихло, воцарилась положенная ночная тишина, и даже военные на удивление деликатно шумели под окнами.

Сон, который чуть было не спугнули нежданные звуки, покорно вернулся, аккуратно втянул меня в свои круговороты и размеренно потёк в своём привычном направлении. Мне снились всё те же драконы, но теперь они кружили где-то внизу, подомной. И больше остальных меня мучил вопрос, кто же я, в самом деле, такой, если летаю выше драконов? Быть может их предводитель? Может, я должен собрать их в единую драконью стаю и повести куда-то в лучший мир? В загробный мир? Но рядом никого не было, и вопросы мои тонули в разреженном воздухе. А потом, ни с того ни с сего, один из драконов заметил меня и, с трудом загребая крыльями высоту, начал медленно карабкался в мою сторону. Когда он приблизился настолько, что я смог разглядеть провалы драконьих глаз, сон свернулся клубком и распался.

Я проснулся.

У моей кровати стояла Агата. Раздумья её были столь глубоки, что она не сразу заметила моё пробуждение, и, поймав удивлённый взгляд, отшатнулась, угодив на свою койку. В руках у неё был зажат тяжёлый тупой предмет, кажется, я помешал ей решить, что же всё-таки лучше, спастись самой или освободить любимого и всю жизнь провести в роли подопытной крысы.

Остаток ночи я не мог уснуть. Сначала мне хотелось свернуть ей шею или пристукнуть всё тем же тяжёлым тупым предметом, но, подумав, я принял это за малодушие и взял себя в руки. Сидеть под арестом не входило в мои планы, у меня даже мелькнула предательская мысль: “В самом деле, не проще ли будет бежать?”, но я гнал её прочь. Ещё недолго и Агату раскусят, тогда мне, честному, свободному от зова человеку позволено будет вернуться домой к прежней жизни. Ну а там, глядишь, проблемы сами собой рассосутся, как переполнившиеся крови комары. Вытащат из города свои жала и с грузным жужжанием улетят к себе в логово.

За нами прибыли после завтрака. Агата возила ложкой в обычной по утрам тарелке с больничной кашей, топила в ней масло. Я уже пол часа как расправился со своей порцией и теперь лежал, прислушиваясь к ощущениям.

Детектор лжи ни сколько меня не пугал, да и психологи с их расспросами тоже, но всё равно что-то не давало покоя. Немного поразмыслив, я пришёл к выводу, что это связано не столько с военными, сколько с драконами. Меня волновали грядущие перемены, а то, что они уже близки, я знал без сомнения, чуял, словно запах горелого с кухни.

– На выход.

Агата, удостоив меня недовольного взгляда, накинула куртку и двинулась к двери. За время нашего больничного заточения на улице сделалось ещё пасмурнее, тучи совсем прижали город к земле и лили, лили…. Ноги Агаты в лёгких летних босоножках тотчас сделались мокрыми.

Отойдя на несколько шагов, я обернулся, хватаясь взглядом за окна в попытке отыскать нашу палату, но меня одёрнули, дав разглядеть лишь одинокую ворону, приютившуюся на козырьке.

Жестами, не расточаясь на слова, военные велели нам лезть в пятнистый, покрытый брезентом кузов грузовика.

– Я не смогу туда забраться, – обиженно сказала Агата, её нога всё ещё пребывала в гипсе.

Военные курили в сторонке. С трудом подсадив Агату, я закинул уже, было, ногу, чтобы присоединиться к ней, как в спину дружелюбно каркнули.

Мы спрыгнули с грузовика. Место было едва знакомое, немного чужое для нашего города, одним словом – окраина. Военный автомобиль казался нелепым на фоне одиноко приютившейся заправки и торчащего за ней леса.

– Где-то здесь должно быть оцепление, – оглядываясь, выдала Агата.

– Если нас не вывезли за его пределы.

– Сомневаюсь…

Грузовик глыбой замер посреди дороги, из-за переднего колеса видна была нога в армейском сапоге, толи водителя, толи одного из солдат несостоявшегося конвоя. Вороны расселись по деревьям и почти перестали каркать, они с интересом разглядывали плоды своего коварства.

Агата испуганно на них косилась:

– Что ты сделал с этими тварями? Сначала они помешали мне тебя пристрелить, теперь вот это…

В метре от трупа, две вороны лениво дрались за гусеницу, и ещё три бесцельно топтались чуть поодаль.

– Ничего я не делал, сама подумай что говоришь. Я что, гипнотизёр что ли? Цирковой фокусник?

– Однако вороны явно на твоей стороне. К чему бы это?

Я обошёл машину кругом, залез на место водителя: здесь были и еда, и вода, а в кузове нашлись, спальные мешки. Мне никогда не доводилось заниматься мародёрством, но что-то внутри подсказывало, что именно сейчас – пора.

На ночлег остановились в лесу. По всему выходило, что оцепление мы уже миновали, и теперь надо было спрятаться так глубоко, как это возможно. Чтобы никакая собака не нашла.

Агата выразила, было, надежду, что грузовика до сих пор не хватились, но я в два счёта развеял её заблуждения по холодному ночному ветру:

– Считай, что нас уже ищут…

Ветер делался сильнее, гнул непокорные кроны, пробирался под одежду. Костра не разводили и, доедая холодный паёк, Агата жалась ближе, толи от холода, толи от невольной симпатии сковывающей людей ещё недавно совершивших побег.

Разворачивая спальный мешок, я подумал, что теперь, вдали от больницы и бдительных врачей, ничто не помешает Агате завершить начатое. До сих пор она вела себя вполне адекватно, но чёрт его знает, что творится в этой кудрявой голове, не ждёт ли она первого же удобного случая?

Ради собственного спокойствия я незаметно спрятал подальше отобранный у трупа пистолет. За время моих тягостных раздумий, Агата уже успела закутаться в спальник и захлопнуть глаза. Помедлив ещё секунду, я потянул из рюкзака верёвку, и, сделав её незаметной, приблизился к Агате.

– Извини, – начал я, и она встрепенулась, – но мне придётся тебя связать. Чтобы ты не смогла меня убить.

Агата села, неуклюже поджав под себя загипсованную ногу.

– Вот ещё, – она изобразила гримасу. – Здоровый мужик девушки испугался.

– Тогда я ухожу, можешь выбираться сама. Спать рядом с ядовитой змеёй я не намерен, тем более, когда у неё зов вместо мозгов.

Агата задумалась. Я погорячился, не смотря на её болезненное безумие, Агата до сих пор умудрялась трезво соображаться, когда это было действительно необходимо, и сейчас она прекрасно понимала, что на одной ноге, без моего плеча, пропадёт.

Агата презрительно высучила запястья из под рукавов.

На этот раз я твёрдо помнил кто я такой. Город всё так же мёртвенно лежал подомной и между нами густым слоем парили драконы, но в отличие от предыдущего сна, каждое их движение таило панику, и такие спокойные в прошлом теперь они выглядели суетливыми и напуганными.

Я опускался, неторопливо, неумолимо. Грозой обрушивался на город. Драконы, всерьёз заподозрив неладное, метались, но не в силах преодолеть черту города были обречены. Грозовыми иссиня-чёрными громадами я катился на них сверху, каждую секунду угрожая пролиться дождём и молниями.

Я совсем уже было прижал гадов к земле, когда что-то выдернуло меня из зова…

– Тебя предали.

Агата пальцем свободной от пистолета руки указала на перебитую клювом верёвку. На её запястьях остались розовые, впечатавшиеся в кожу, браслеты.

Я не успел ответить, раздался гром вырывающейся из ствола пули и эхом откликнулся раскат над городом. Последнее, что успело заметить моё гаснущее сознание, было то, как Агата приставила пистолет себе к голове.

Город не спал, его терзали нависшие над головой тучи, не те, обычные, что грозят лишь промочить асфальт, а будто обладающие собственной нечеловеческой волей. Тучи пришли по чью-то душу.

Драконы жались к земле, задевая хвостами дома и линии электропередач. Летучие твари начали издавать скверные протяжные звуки, словно вой кузнечиков, которым выть от природы не положено.

Люди сидели по домам, животный ужас позволял им разве что высунуться из окон в ожидании собственной участи. Но горожане зря тряслись за свои жизни – гроза пришла не по их душу.

С окраины города донеслись выстрелы. В небо рванул засидевшийся на две недели дракон, а три секунды спустя ему вдогонку ещё один.

И в промежутке между ними из мёртвого тела вырвалась на волю гроза.

Ливень был обычным: ничем неприметная вода, как и тысячи раз до того, обрушивалась на землю, собиралась в ручьи и проваливалась в люки. Зато молнии, изменив своей природе, презрели громоотводы. Они били по драконам.

Призрачные тушки вспыхивали голубым пламенем, корчились и извивались, насаженные на выгнувшийся разряд и таяли, таяли, таяли…. С каждый раскатом грома драконов делалось меньше и меньше, и спустя пол часа одно только опьяневшее вороньё с ликующим криком кружило над городом.

Прошла ночь, и на утро никто в городе не вспомнил, что были драконы. Военные свернулись и исчезли столь же внезапно, сколь и появились, а люди вернулись к своей обыденной жизни так, словно ничего особенного и не произошло: не бросались самоубийцы с крыш домов, не закрывались магазины, и подавно уж не случалось никаких выстрелов в парке.

Всё это, конечно, было, вот только гроза начисто вымела те три недели из памяти горожан.

А остатки сожжённых драконов она разбросала по всему миру и там, куда они падали, тут же колосками прорастали таланты. Где-то у моря великий художник, а в глухом местечке гениальный писатель. Учёные, танцоры, певцы десятками рождались на свет, ни один дракон не был потрачен впустую.

В соседних палатах городского роддома радостно заулыбались двое, которые несколько лет спустя, когда подрастут, смогут видеться чаще, чем раз в неделю. И только одна девочка разразилась новорожденным криком не найдя рядом брата…

… а из кроны дуба напротив в вороньем гнезде раздался писк того, кому вскоре суждено будет примкнуть к вольной стае, что веками кружит над поминками городов…