ПУШКИН ДО И ПОСЛЕ ДУЭЛИ

 

Вот всё решилось наконец!

С души как будто сняли камень.

Так называемый, отец

Для вызова недосягаем.

Но «сын» его – подлец и трус

Не смог от боя отвертеться.

На этот раз подставит хлюст

Под дуло пистолета - сердце.

Скорей бы, только бы скорей!

Дом сплетни пачкают, порочат!

Они клубком шипящих змей

Опутывают дни и ночи.

Нет измышлениям конца,

И чтобы не терять лица

Все силы надобны. А музы

Сбегают от такой обузы.

Не пишется. И мудрено

Стихов тончайших полотно

Сплести под злобное шипенье.

Исчерпано его терпенье.

Он должен защитить свой мир.

Дантес получит сувенир!

Что будет дальше? Будет суд.

В поместье надолго сошлют.

Жена противиться отъезду

Уже не сможет. Света бездну

Покинет наконец она.

И будут рощи, тишина…

Работать сможет он спокойно,

Семейство будет жить достойно.

Долги не будут впредь расти.

Вот что он видит впереди.

А если вдруг убьют его?

Тут не поделать ничего:

Ведь если так судьбе угодно,

Все ухищрения бесплодны.

Как с тем Олегом и конём…

Не нужно думать бы о нём.

Ведь нет предчувствия плохого

В душе. Уж утро, полседьмого.

Решиться всё должно до ночи.

Решит он всё без проволочек!

 

Он будет умирать, превозмогая боли;

Советовать жене, чтоб сплетни потушить,

В поместье тихо жить два года, три - не боле,

Потом в достойный брак ей надлежит вступить.

Он будет уверять: она не виновата;

О детях будет он тревожиться своих

И о деньгах друзей, им без расписок взятых;

И об ошибках и грехах скорбеть былых.

Жалеть о строчках, что уже не написать.

Прощаться и прощать, всех и за всё прощать…

 

НАСЛЕДНИКИ АРИОНА

 

«Я гимны прежние пою», –

Строка из «Ариона».

Пел песню Арион свою

Волнам во время оно.

 

Услышал пение дельфин

И в дифирамб влюбился,

И спас певца среди стремнин,

Когда тот с морем бился.

 

Увы, живут теперь вдали

Поэты от дельфинов,

Которые спасти могли,

В беде подставить спину.

 

Да и беда совсем не та,

Грозит она на суше:

Нужда, вражда и клевета

Поэтов часто душат.

 

Чувствителен поэт, раним.

Поэта берегите.

Звёзд шёпот слышите вы с ним,

Он душ земных целитель.

 

ПОЭТАМ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА

 

Это было во время, что серебряным веком

Называют поныне за стихов серебро.

Очень разными были стихотворцев доспехи,

Разномастны пегасы, совершенно перо.

 

Стих звучал о паже и о «жаркой» рябине,

О коралловых рифах и о вздохах избы...

Был кому-то созвучен пересвист соловьиный,

А другим — клавесин или звонкость трубы.

 

Изменилась эпоха. Под идейною твердью

Задыхалась лиричность. Жизнь ломала певцов.

Умирали поэты неестественной смертью

Или вдаль уезжали от железных оков.

 

«Ананасы в шампанском», «Парки», «Песнь о собаке»,

«Звуки нашего марша», «Капитаны», «Аббат»…

Мы теперь только можем, всех поэтов оплакав,

Без изъятий увидеть их серебряный сад.

 

МАНДЕЛЬШТАМ В ФЕОДОСИИ

 

Феодосия та, по которой бродил Мандельштам.

Сети улочек узких, скорей иноземных, чем русских.

Разлита акварель по стенам, по садам, по холмам.

Шелест вод о песок,шум дискуссий ночных об искусстве…

 

Мир бегущей волны и стихов, и гражданской войны, Где от ложных наветов спасал Мандельштама Волошин.

Средства к бегству даны, только тропы чужой стороны

Не влекут. И беды не почувствовал кожей заложник.

 

Не провидим судьбы. Уплывая, ревут пароходы.

А он, строчки тасуя, и по улочкам призрачным бродит.

 

МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ

 

Четыре стены. Ни любимых, ни друга…

Лишь выход к могиле, ведущий из круга

Ошибок, потерь, одиночества, страха.

Рвать нитку судьбы не препятствует пряха,

Та Мойра иль Парка… Елабуги ветер,

Один ты оплачешь её на рассвете.

Придут к ней признанье, любовь, состраданье,

Восторг, пиетет, но с каким опозданьем!..

 

ГУМИЛЁВ

 

Писал поэт: в движенье – жизни суть,

И «нет конца весёлым переменам!»

Душа стремилась в путь, в далёкий путь.

Домашние не привлекали стены.

 

Манила властно Африка к себе.

Была ареной ярких приключений,

Подарком в поэтической судьбе,

Калейдоскопом сказочных видений.

 

Саванны, где в траве таились львы,

И Нила мощь, и рыжие разливы…

Не раз лишиться мог он головы.

Встречал вождей воинственных, спесивых.

 

Он красными расстрелян был за то,

Что не донёс о предложенье белых.

Считал судивший, что не с нами кто,

Тот против нас. Решили быстро дело.

 

Погиб от рук не злобных дикарей,

Радетелей родной страны своей…

 

ЕЛИЗАВЕТА ДМИТРИЕВА – ЧЕРУБИНА ДЕ ГАБРИАК

 

«В мирах любви неверные кометы…»

Волошин Елизавете Ивановне Дмитриевой

 

Воздух Крыма, море и полынь.

С ней – её возлюбленный, Волошин.

Звёздные сонеты, неба синь…

Счастье так и катится в ладоши.

 

Позади болезней тяжких строй.

Хоть она и стала хромоножкой,

Всё же хороша она собой,

Но красою робкой, на застёжках.

 

Пишет Лиля тихие стихи,

Соразмерные самооценке.

Не выходит из её строки

Яркая красавица на сцену.

 

Духи Крыма, море и полынь…

Зреет у Волошина идея:

Оболочку будничную скинь,

Сможешь стать Еленой иль Медеей.

 

Черубиною де Габриак

Станет Лиля. Дамою из сказки.

Помнят Коктебель и Карадаг

Озорную прелесть той завязки.

 

И в журнал летят уже стихи

От красавицы – аристократки.

Завораживают всполохи стихий,

Строки ярки, жарки без оглядки,

 

И поэт известнейший готов,

Опьянённый строф её соблазном,

Воевать за сказочный улов!

И редактор полон чувством страстным.

 

Мщение придёт и шквал обид

В час, когда раскроется подмена.

Лилю этот шквал не пощадит,

Жизнь её надломится мгновенно.

 

Будет долго избегать пера:

Часть души в наветах умерла.

Счастья не возьмут её ладоши.

Станет только другом ей Волошин.

 

Огненное солнце, неба синь…

То, что дозволяется мужчине,

Женщине опасно и поныне.

Разные стихии ян и инь.

 

ИННОКЕНТИЙ СМОКТУНОВСКИЙ

 

Мать ребёнка выгнала из дома:

Голод, не прокормишь лишний рот …

Жизнь несла сквозь бури, буреломы

И казалось, что вот-вот убьёт.

 

Воровал еду он на базарах,

Был за это торгашами бит.

В плен попал. Боясь судебной кары,

В край бежал, где зона въелась в быт.

 

Там фамилию свою подправил.

Маску дурачка как щит носил

И, по логике житейских правил,

Стать бы должен жертвой злобных сил.

 

Но в душе таланта власть таилась.

Униженье, боль и страх пути –

Всё в хрусталь искусства перелилось,

В образы, что в неге не найти.

 

Чтоб создать такого Головлёва,

Гамлета иль Фёдора – царя,

Князя Мышкина сыграть такого

Нужен муки груз для алтаря.

 

Муки груз и гения призванье

Высекали искры состраданья,

Позволяли заглянуть в глубины

Душ любых, в причудливость пучины.

 

КОРОЛЬ И ЕГО ЗАМКИ

 

Девятнадцатый век проскакал полпути,

Баррикады трясли вертикали.

И Людовик Баварский от власти уйти

Должен был. Сыну власть передали.

 

Внук любимый в ту пору уже подрастал.

Был Людовиком назван в честь деда.

В восемнадцать главой он Баварии стал,

Блеск короны, в альковах победы.

 

На портрете он строен, решителен, горд.

Таковы и осанка и поза.

А в глазах – чужедальний синеет фиорд,

В них поэзии больше, чем прозы.

 

Своё детство провёл в горном замке отца,

Где герои легенд на картинах,

Где красоты природы достойны Творца,

Элегичность таится в лощинах.

 

Неприятен Людовику века оскал,

Рынок пошлый, базарные свары,

Век железный, где издан уже «Капитал»,

Где богатство – фундамент навара.

 

Душу оперы Вагнера взяли в полон,

Жить бы в их декорациях вечно!

Был дворец среди скал с этой мыслью рождён,

Его сказочный мир безупречен.

 

Одновременно строил второй он дворец,

Линдерхоф – Королевскую виллу.

В тех местах, где охотился раньше отец,

Та жемчужина сына хранила.

 

И ещё один замок от будней беглец

Начал строить на Херренкимзее.

Этот новый Версаль – всех проектов венец –

В честь Людовика – Солнца затея.

 

Королю не простили ни строек парад,

Ни уклад столь далёкий от века,

И соперников клан был Людовика рад

Сумасшедшим назвать человеком.

 

А потом был утоплен Людовик тишком,

Заменили водою секиру,

Вскоре были открыты дворцы, и как гром

Слава их загремела по миру.

 

Очень часто несущего в мир красоту

Обвиняют в отрыве от века.

Красота же не ведает века черту,

На века она дар человеку.

 

НАДЯ РУШЕВА

 

Московской девочки рука

Рисунков чудо создавала.

Усилий вроде было мало,

И лишь отдача велика.

Рисунок чёткий без помарок

Глубок, стремителен и ярок.

Вот нежный принц и грустный Лис.

«Пушкиниана», «Марсельеза»,

Мольер заканчивает пьесу,

Танцовщик в воздухе завис.

Вот Мастер рукописи жжёт.

Змий Еву к яблоку влечёт…

Усилий вроде было мало,

И лишь отдача велика…

Отдача время спрессовала.

В семнадцать девочки не стало.

Жизнь, точно вспышка, коротка.

 

Творца отличье – божья искра.

Она и дар, и фактор риска.

Порой талант творца сжигает,

Виновным – случай представляет.