Как лечить парижский насморк?

 

 

 

 

Повесть.

 

 

 

Один род проходит, и другой род проходит, а земля все остается.

Экклесиаст.1-4

 

 

 

 

Часть первая.

 

 

 

 

Она появилась на свет в обыкновенной крестьянской довореволюционной семье, и более всего запечатлелись в детской ее памяти ежегодные, и почти торжественные сборы отца в Москву.

 

В начале зимы, когда устанавливался санный путь он, уезжал из села в столицу на отхожие промыслы.

 

Землица у них была тощая, подзолистой тверской породы, но отец ковырял ее, видать, старательнее других, поэтому хлеба в их большой семье хватало от урожая до урожая. Бывали, конечно, и неурожайные, голодные годы, но выручала природная смекалка отца.

 

В родных местах немало хозяев завидовали отцу, что впоследствии, через много лет , в пору всеобщей коллективизации, вышло ему боком.

 

Долгими зимами местные мужики пьянствовали по свадьбам, отмечали все писанные и неписанные праздники, валялись по русским горячим печам, до блеска полируя боками кирпичи, бывало, по неделям не видели корки хлеба, а ее отец старался зашибить в столице дополнительную копейку для большой семьи.

 

Был он широкоплеч, приземист, с высоким лбом, жену имел ростом на голову выше себя, и все его дети- старшая Фрося и двое сыновей поменьше, тоже в селе прозывались за крутые лбы и смекалку "головастиками".

 

До столицы было недалеко- три дневных переезда по оврагам и лесам , да столько же ночевок в ямских поселениях на почтовом тракте Петербург- Москва.

 

Отец заранее откармливал овсом единственного в хозяйстве коня, вычищал его до блеска , любовно приводил в порядок небольшие ездовые санки, и особенно тщательно следил за длинным желтым кушаком.

 

Он, этот диковинный нарядный кушак, мягкий, шелковистый, текущий между пальцами, до безумия нравился маленькой Фросе, она обвертывалась им и самозабвенно кружилась по заваленному первым снегом крестьянскому двору.

 

Эта разноцветная, чудесно пахнущая ленточка была вестью из другого, неведомого пока ей, загадочного почти мира, в который она мечтала попасть.

 

-Тятенька? Что ты всю зиму делаешь в Москве?- спрашивала она, помогая отцу подновлять кисточкой нарисованные на задней спинке санок большие, очень красивые, но совсем непожие на живые, цветы.

 

-Извозом занимаюсь, дочка! Москва –город большой. С нашим селом не сравнить. Пешком его не пройдешь и за целый месяц. Я и катаю людей с одной улицы на другую. Подвезу какого-нибудь господина, а он мне деньги за это дает. Или студент барышню прокатит... Платят по-разному. Кто три копейки, кто десять... Больше не дают. И то, слава богу, на прокорм имею. Бывает в день и до трех рублей выезжаю. Один хозяину постоялого двора плачу, один на себя идет, а третий в мошну затискиваю. Я , дочка, извозчик простой, деревенский...Ваньками нас кличут. Выезд у нас бедный, в одну лошадь. Против троек и шестериков, как у настоящих господ, нам не равнения не видать. У них полсти медвежьи в каретах, и шапка меховая высокая...

 

-А желтый кушак тебе зачем?

 

-Это уж непременная вещь для извозчика. Полицейские строго за этим надсматривают. Не будет желтого кушака у тебя- могут и бляху отобрать. У них порядкие такие. А бляха эта-вроде документа. Достаточного!

 

-Ух, эдорово тятенька! Как я хочу Москву посмотреть! И господ важных, которые там живут!- восхищенно зажмуривала глаза девочка.

 

-Погоди немного. Имею я о тебе думку. Вот набежит тебе шестнадцать лет- пристрою к хорошему месту. Ты девка головастая, сама впоследствии корни пустишь. Я много знакомых заимел, которые у богатых людей служат... Из разных губерний. Из нашей Тверской тоже. Учись только прилежно. В Москве люди культурные, на улицах не плюются... Матом обложить , конечно, могут, на то она и Расея, но в канавы не сморкаются. Есть люди-мурии, которые на запятках карет ездят. Напудренные такие , черные обликом. У богатых ради шутов куплены. Но страшнее всего в Москве самобеглые коляски

 

-А что это такое, тятенька?- спрашивала Фрося.

 

-У них вместо лошади вонючий мотор. А извозчик шофером называется. Ни сена, ни овса не надо. Этот драндулет сам бегает. Только керосину огненного подливай. Если и дальше так пойдет-эти усачи в шлемах все работу у нас перехватят. Хоть с голоду тогда подыхай!

 

- Ну! Ой, врешь, небось! Тятька-а?

 

-Ей, бо! Сама вот увидишь!- отец крестился и тщательно выбирал из конской гривы колючки, вцепившиеся во время работы в поле.- Ты только побольше знаний схватывай... не верь никому, что бабе определенно только чугуны из печки таскать. В Москве барышни платков на волосах не носят и всякие мудренные науки проходят... Не только по медицинской части, но и, сказывают, по математике... Одна даже конец света по-научному высчитала.

 

- Я стараюсь, батенька! Только в церковноприходской школе учитель не любит, когда я шибко мудренные вопросы задаю...

 

- А в Питере, по слухам, и того хуже... Кучеров заставляют за своими лошадьми навоз убирать, и возить с собой... Господам запах на улицах досаждает... На курсы специальные приписывают ходить. Чтоб знать, где какой околоток находится , места присутственные, театры, как в школе преподают, и даже , где какая звезда в небе висит, и как называется по-научному!

 

- А звезды на что извозчикам знать?- смеялась Фрося, повязывая коню на шею желтый кушак. Меринок, именуемый Вьюном, при этом мотал головой и шумно работал ноздрями, очевидно, конфузясь необычного наряда. Он тоже был рад отъезду в столицу, где было много других коней-знакомцев и очень вкусный московский овес, привозимый из каких-то южных губерний- крупный, сладкий, залотисто-ядренный.

 

- Чтобы значит ночью в городе не заблудится... Каждая звезда к своему кабаку ведет. Есть звезда- Сириус, там Патрикеевский трактир, а "Голубятня" под Орионом! Так- то-вот! "Обжорка" же, к примеру - под Стожарами, авторитетно объяснял отец.- Когда он говорил про звезды сельским мужикам, те открывали от удивления рты, как рыбы, выброшенные на сушу. Рыбы на берегу открывают рты не от жажды, а от удивления, что есть, кроме воды и другой мир.

 

Когда конек шалил, приходя в игривое состояние лошадинного духа, то отец бил его кулаком в зубы и грозно кричал:

- Но! Ты! Не балуй мне... Парижский насморк!

 

Фрося при этом зажимала рот кулачком от смеха , и спрашивала у отца:

 

- Батенька! Почему ты своего коня обзываешь Парижским насморком?

 

- Это, дочка, отдельная истории. Тут генерал один знакомый замешан. Расскажу об этом случае в другой раз,- отмахивался отец.

 

Фрося училась в церковно- приходской школе, и была смышленой девчонкой. В ее глазах всегда горел интерес к новому. Знания чудесных сторон науки она схватывала на лету, едва только они слетали с уст преподавателя и запоминала уже навсегда.

 

Приходской батюшка был вечно занят службами, возней с отпусканием грехов своих подопечных, и прочими мирскими делами, и вместо него к обучению ребятишек был допущен сын местного помещика , бывший гусар, кривоногий, рослый , громогласный мужчина, с лихо закрученными усами, и большим висячим носом, в который он то и дело заправлял понюшки нюхательного табака. То в левую ноздрю, то правую. То в обе одновременно. Прямо на уроках. Батюшка стращал его за это адом, но бывший кавалерист ничуть не усмирялся, и утверждал, что нюхать табак очень вдохновенно для здоровья.

 

- Чихание весьма разум в голове просветляет! Ноздри продуть лишний раз незазорно! В полку все у нас табачком баловались. Вот так! Держите меня семеро!- говорил он и таращил на батюшку вечно красные, навыкате глаза.

 

У него Фрося пытала на уроках про людей-муриев и самобеглые коляски.

 

Учитель подходил в географической карте, плашмя клал на нее пухлую ладонь

 

- Вот континент, именуемый Африка . Здесь всесвятитель и производит людей-муриев! Они черны и страшны, как...как..как...как...

 

- Как печные зольные чудовища... Господ своим природным видом развлекают ,- первая выкрикивала Фрося.

 

Учитель оглушительно чихал.

 

- Правильно! Но перебивать меня, дщерь, вперед воздержись! Епитимью велю наложить! Вот так!Держите меня семеро! Отчего такое бывает?

 

- Там солнце в тыщу раз горячее, чем наше...Обгорают телеса огнем нестерпимым, - опять выкрикивала шустрая Фрося.

 

- Логично излагаешь!- опять с громкостью трубы иерехонской чихал учитель, бешенно вращая глазами, - Богом обиженный народ. Природное убожество. Сколько не мой- чище не будут. Однако разум имеют человеческий. Многими научными опытами это ныне доказано. Поэт, именуемый Пушкиным от сего народа происходит...Хвалебного таланта пиит! Божественного учения им прямо нигде не воспевается, местами он даже дерзкий язычник, однако крещен родителями в православную веру. Чтение сих стихов развивает ум, всякому, кто грамоту разумеет- на пользу пойдет. Сам я обольщен его словесными разукрасами., и считаю пиита Пушкина наипервейшим на пространстве Руси. Множество сочинений его имею в личной сокровищнице.

 

- Про самобеглые коляски еще интересуюсь? Правда ли, что вместо сердца лошадинного у них бензин огненный?-спрашивала Фрося.

 

- Верно это, юница!- печально вздыхал учитель.- Гусаров вскоре вовсе не будет. Переведутся... А война случись, одни моторы будут сражаться на поле брани. Без сабель и храпа лошадинного. С одной вонью бензинной. И если раньше гусару смерть во славу шла, то отныне в позор будет. Вот так- держите меня семеро.- И он опять оглушительно чихал.

 

* * *

 

Но вот окончательно ложился на землю снег, не таявший ни днем, ни ночью, и устанавливался санный путь,

 

Отец покидал село. До весенней распутицы. До того счастливого дня, когда он, помолодевший, без бороды, даже с порядочным брюшком, которое будет потом медленно исчезать все лето и, новым азартным блеском в глазах, и незнакомыми в речи городскими словами, к которым почтительно прислушивались односельчане, не появится снова. Он привозил не только деньги, заработанные нелегким трудом, но и всякие подарки для большой семьи.Открытки, платки, разноцветных карамельных зверей и птиц. Дешевые, бесхитростные подарки зато из самой Москвы. Конек Вьюн наоборот выглядел понуро. Он знал, что скоро ему опять вышагивать в лямке пахоты.

 

Но однажды он вернулся из Москвы не весной, как обычно, а перед самым морозным Рождеством.

Фроська!- радостно крикнул он, ворвавшись с острого холода в избу, и с придыхом срывая с бороды и усов сосульки, запечатавшие рот и ноздри.- Я за тобой приехал. Кидай свои пожитки в котомку. Обещал и нашел для тебя в Москве хорошое место.

 

- Какое тятенька?- обмерев от неизвестного будущего, которое вот уже подступило к ней вплотную, едва дыша от страха, спросила она, осознав, что с этого дня закончилось ее детство, и сложила на груди худенькие тонкие руки. Теперь этими руками она должна сама зарабатывать себе кусок хлеба.

 

-К господам в услужение пойдешь. В немецкой слободе живут... Дом у них свой. Перед воротами два каменных медведя на задних лапах стоят. Вход, значит, охраняют. Был я там. Один мой дружок знакомый истопником и дворником у них служит. Он и замолвил за тебя слово. Сказывает ничего господа, милосердные. Голодом не морят, арапником не стегают, самоваров по ночам не требуют ставить. Но поведения строгого, потому как тоже немецкой нации. Хозяин инженером на заводе Михельсона служит... Ученый человек. Ихней беловой кухарке помошница требуется. Так что собирайся. Дадим коню сутки отдохнуть и выезжаем.

 

Так она попала в московское Замоскворечье.

 

Жила она неподалеку от огромных корпусов завода Михельсона, который делал паровые машины, и куда днем и ночью, под огромные ворота, в три смены втекала, как нескончаемая река, и вытекала множество трудового народа. В большинстве своем это были мужчины разного возраста, и лишь изредка встречались женщины.

 

Ее поразили эти люди. Они шли на завод степенно, высоко подняв головы, будто сознавали важность своей работы, выглядели сыто и бодро.

Хозяином Фроси был рыжий, с белесыми ресницами, достаточно еще молодой, но опытный инженер, Рудольф фон Бойст, немец, знавший все тонкости строительства паровых машин. И не только в России, но и по по всему миру. Он бывал в Америке, в Германии, Англии и его, одного их немногих спецов, никем заменить было невозможно. Любого рабочего хозяин мог выставить за ворота, заменить другим , а инженер фон Бойст, за свои уникальные знания и светлую голову -всегда оставался на месте.

 

Жалованье получал он, видать, немалое , потому что за свои деньги приобрел дом, перед воротами которого, действительно стояли на дыбах два каменных медведя, выполенных давным давно каким-то норвежским скульптуром, имел небольшую прислугу, его жена Эмилия Нильсовна, тоже немка , вела хозяйство, ходила в католическую кирху, и воспитывала двух дочерей.

 

У михельсоновского инженера был собственный выезд с кучером, дворник, и по совместительству истопник Дементий, пристроивший Фросю , кухарка Наталья, баба средних лет, худая и нервная, но умелая повариха, выучившаяся у французского повара соусам и паштетам, и какая-то девица именем Кира, дальняя родственница хозяйки, учительница дочерей, молчаливая, прозрачная от худобы, все порывавшаяся уйти в монастырь.

 

Она читала всякие затрепаные книги, преимущественно религиозные, и хозяин любил спорить с ней. Не столько всерьез, сколько развлекая себя.

 

-Вот я с железками вожусь, Кира Андреевна.- спрашивал он у нее, ежедневно умываясь вечером на кухне горячей водой с мылом. Он хоть и служил на Михельсоне инженером, но руки его вечно были покрыты копотью.- Будет мне на том свете особое наказание , или пойду по общему списку. Как вы полагаете?- Бойст, как и его жена превосходно говорили по-русски, и любили старую московскую кухню, особенно подовые пироги с грибами.

 

- Будет Рудольф Михаэлович,- опуская глаза отвечала та.- Ведь бог железа не создал.Он попустил слабости человеческой. Не усмотрел за происками сатаны...

 

- А котлы-то в аду железные? И кипять, небось, под избыточным давлением. Чтоб грешникам больнее было. То есть все создано по законам моей любимой науки, которая именуется практической теплотехникой...

 

- Про науку ничего не знаю...А только ваш" Михельсон", создание адово, при конце света весь, со всеми цехами и бесовскими станками провалится под землю... Три дня будет грохот над Москвой стоять...

 

- Прямо уж три дня!- инженер расчесывал рыжую бороду, и тайком от жены выпивал рюмку ликера, приготовляемого Натальей из подмосковных вишен.

 

- И еще неделю грешники кричать будут...Да только не будет возможности раскаяния достигнуть.

 

 

 

Фросю приставили к беловой кухарке Наталье. Первым делом она показала ей общее устройство кухни. У Фроси голова закружилась от множества вычищенных до блеска кастрюль, сотейников, формочек, ситечков, ножей, кофейников, мороженниц. У нее дома были только ухваты да чугуны.

 

У хозяев часто бывали званные обеды и Наталье стало не под силу одной справляться на кухне.

Перед тем как допустить девчонку к работам, хозяйка Эмилия Нильсовна вызвала врача, чтобы он осмотрел новую служанку.

Врач тоже, разумеется, оказался немцем, но говорил с сильным акцентом. Он жил в России недавно, в отличии от Бойстов, предки которых приехали сюда еще при царице Екатерине Великой.

 

Руки у доктора него были огромные, сильные, но теплые и очень мягкие. Он ощупал ее голову , потом заставил Фросю открыть рот, посмотрел зубы, отодвинул ложечкой язык, заглянул внутрь гортани, а потом велел раздеться донага.

 

Фрося покраснела и даже испуганно шарахнулась в сторону. Доктор хоть и был довольно старым, но все же являл собой образ мужчины.

 

-Так полагается, Фрося!- с улыбкой сказала хозяйка. - Врачей стеснятся не надо. Даже молоденьким девушкам. Врачи давным давно все про человека знают. Раздевайся смело...

Доктор бегло осмотрел Фросю, поворачивая ее в разные стороны, сказал хозяйке.

-Это чистое дитя природы. Удачный выбор. Очень здоровый девушка! Хорошо сложена. Можете брать без сомнения.

 

-Я вам благодарна доктор за осмотр,- улыбнулась соотечественнику хозяйка.

- Меня благодарить не за что...Спасибо матери-природе, что еще сохраняет русский народ. Дворяне нынче вымирают, уже до кокаина многие докатились, не говоря уже о пьянстве ,а деревня спасает Россию. Она, матушка, еще ни раз ее выручит. Жду приглашения на ваши знаменитые паштеты из дичи.

 

Фрося и в столице оказалась смышленной девчонкой. Ее природный, острый, неиспорченный ум, позволил ей быстро освоится со своим новым положением, вникнуть досконально во все тонкости угождения господам. Она так ловко научилась поджаривать кофейные зерна, до этого даже никогда не виданные ей, что чудный аромат его останавливал прохожих на улице. Кухня располагалась на первом этаже. Они застывали с восторженными лицами у каменных медведей, и поводили носами во все стороны... Старая кухарка Наталья стала откровенно завидовать новой работнице,

 

Хозяева, не смотря на то, что носили дворянскую приставку «фон», оказались людьми отнюдь не заносчивыми, особенно сам инженер.

 

Крикливая, беспокойная, но все путавшая по суете Наталья, сперва доверяла деревенской девчонке лишь самые грубые кухонные работы- чистку картошки, шинковку овощей, разделке птицы, но потом видя, что деревенская Фрося, все схватывает на лету, поручила ей одну из самых важных работ на кухне- отварку мясных бульонов.

 

Фросю вначале поразил метод его приготовления. Для этого покупалась на базаре самая отборная говядина. Зрелая, но без жира.Долгое время это делала сама хозяйка. Нещадно торговалась на базаре с продавцами, будто речь шла о куске , который она приобретает на последние копейки.

Затем на кухне мясо долго отваривалась на медленном огне со всякими кореньями и специями, запас которых хранился у поварихи в разных баночках, кулечках и тряпицах. Бульон не должен был кипеть шибко, а только шевелится, как будто снизу пробивался горячий родничок.

И так в течение шести часов. Фрося имела терпение стоять у плиты, следя за томлением мяса в золотистом отваре . Потом бульон осветлялся, процеживался несколько раз через разные ситечки, и уже на нем густом, душистом и совершенно прозрачном готовились супы, заливки и всяческие французские соусы.

На вторые блюда шла отдельно покупаемая молодая телятина.

Вываренная же на бульон говядина, целые куски на костях, дальше не использовалась в питании господ и , как правило, целиком отдавалась на съедение либо дворнику, либо кучеру.

Командовала этим Фрося. Дворник Дементий ,когда-то замолвивший за нее перед господами слово, разумеется, был у нее любимцем. Обиженный кучер, накопив немало злобы на такое фавориство, однажды вечером пошел жаловаться к самому инженеру.

Тот сидел у себя в кабинете с чертежами новой паровой машины, почесывая рыжую бороду, дымил трубкой и был отчего-то сильно не в духе. Оттого недружелюбно спросил:

 

-Чего тебе Федор? Опять овса лошадям не хватает? Сам ты его, что ли ешь... В этом месяце мы выезжать никуда не собираемся, корми экипаж сеном. Вот надоест мне вся эта возня с лошадьми - махну в Германию, и куплю там легковую машину. Карл Бенц, инженер ихний, говорят уже тысячами автомобили производит.

 

- А меня шофером сделаете?- с тайной надеждой спрашивал Федор?

 

- Сделаю! Если ты научишься оглобли от цилиндра отличать! Так с чем пришел ко мне? Говори, раз уж делу помешал...

 

- Несправедливость, Рудольф Михаэлыч ощущаю. Забодай меня комар, укуси корова! Притеснения мучительные , можно даже сказать. Она, репа огородная, всего-то после Рождества прикатила к нам, а власть ого-го уже имеет! Чисто Наполен! Вот помянете мое слово- всех нас выживет. Уже и Наталью учить насчет кореньев и специев в кухне начала... Ранняя, да шустрая больно.

 

- Какая несправедливость? О чем речь заводишь? Федор- ты же коренной российский мужик, говори внятнее на русском языке...

 

- Насчет мясца значит... Дементию- дровоколу сахарную кость с махрами , а мне голые копыта...Что –ли я , выходит, рылом не вышел? Жалобу приношу , барин! Мне лошадьми кучерить, я должон правильное ощущение личного живота иметь.

 

- Ничего не понял-поморщившись, махнул рукой инженер.- Утомляешь ты меня всякой ерундой. А вот американцы опять вперед по котлам вырываются. Англичане тоже не спят. Они турбины паровые конструируют, Неуж-то мы, русские инженеры, глупее их и застрянем по старинке? А ты про мясцо какое-то бубнишь.

 

- Девчонка эта, Фроська, нищета тверская, и Дементий- по знакомству снюхавши...- продолжал бубнить с печальным лицом Федор.

 

-Ага! Ясно, что дело темное! А ну зови их сюда! Немедленно! Как на пожар!- раздраженно потребовал инженер, и поморщился , как от зубной боли. Хорошая техническая мысль, только что явившаяся ему в голову, вдруг исчезла, как золотая рыбка в водах океана. И все из-за этого обжоры кучера.

 

- Кого звать-то?

 

- Ну, которые снюхавши... репу эту деревенскую, как ты говоришь, и дровокола, который кость сахарную грызет...

 

- Уж поимейте милость- войдите в рассуждение. Забодай меня комар, укуси корова!

 

-Федор! Уходи же быстрее... Не то я тебя сам забодаю в этом кабинете.

 

- Я хоть и не собака, а кость сладкую люблю... Личность - она полное право имеет.

 

Покорно явились Дементий и Фрося. Инженер с трудом, но усвоил существо несправедливости, но днако при этом удивился существующим в его доме порядкам. Фросю же окинул суровым взглядом и сказал:

 

- Никого не обижать.. Кости пусть грызут по справедливости..С такими разбирательствами больше ко мне не являться .Я, откровенно сказать, даже не подозревал, что мясо у нас на кухне сперва варится, а потом выбрасывается. В молодости, когда я проходил технический курс в Гамбурском университете, то особых средств к питанию не имел, частенько жил и впроголодь... Мы, Бойсты, дворяне больше на бумаге. Если бы я не выучился на профессию инженера, торговал бы по миру подтяжками для штанов, как мои братья. Подтяжки-то у них хорошие, да вот доход не велик от них.

Хотя, впрочем, доложу вам русским людям, что в России тоже грядут нехорошие перемены. Вот почитайте!- Он встал из-за стола, подошел к массивному шкапу с чертежами, вытащил из-под кипы свернутых рулонов листок серой бумаги, и держа его на отлете двумя пальцами, как нечто гадкое, к которому прикасаться можно лишь по жестокой необходимости, продолжал,- с некоторых пор у нас на заводе стали появляться вот эти неведомые прокламации... В них проповедуется нечто ужасное. Неповиновение существующему режиму, бунты, кто-то требует отдать власть в руки простого народа...Чущь полная! Ну отберут завтра у меня кабинет, посадят тебя Дементий, или тебя Федор. Вы отнюдь не глупые мужики, но пока разберетесь, как устроены паровые машины, Америка и Англия уйдут так далеко, что вам их никогда уже не догнать...Я могу вернуться к себе на родину, а вот вам бежать некуда...Если этих бунтарей своевременно не найдут- быть в России беде. Помяните мое слово!

 

И тогда у Фроси впервые возникла легкая непрязнь к этим неведомым людям, требующим все переменить. Разве плохо они живут? Вот взять тех же рабочих с "михельсона". Она как-то раз была с Дементием в трактире, где обычно обедали заводские. Пила чай с конфетами и сайками.Сама наблюдала, как рабочие наворачивали щи с убоиной, ложку не провернешь, кашу с настоящим подсолнечным маслом. Черный хлеб был бесплатным, а ситный- краюха копейка. На рынке неподалеку мороженный заяц, огромный, жирный, отъевшийся на осенних полях, стоил всего рубль.

 

 

Для Фроси хозяин в дополнении к работам на кухне приказал раз в месяц ухаживать за каменными зверями перед вортотами дома. Она проделывала это с присущей ей аккуратностью, прочищая от грязи и копоти клыки зверей, морды, шерсть и даже мыла горячей водой с мылом каждый коготок на огромных лапах.

 

Хозяйка Эмилия Нильсовна медведей этих не любила, и никогда не восхищалась отличной работой скульптора, главным образом потому что, каменные медведи эти при покупке дома обошлись дороже конюшни.

 

 

 

 

Часть вторая.

 

 

С наступлением весны для кухонных работниц Натальи и Фроси начались главные мучения.

Кухня занялась изготовлением знаменитых паштетов.

Хозяин был страстным охотником на водяную дичь, и с кампанией друзей, тоже работавшими на заводе инженерами и механиками, приволакивал с подмосковных озер и заливных лугов домой туго набитые ягдташи мелкой, длинноносой с костянными ногами птицы, названия которым не знала ни хозяйка, ни Наталья.

Дементий всех без разбора называл куличками, но Федор именовал отдельных птиц то дупелем, то бекасом, то болотной курочкой, и говорил, что это «красная, господская дичь».

Из них-то и готовились редкое угощение. Эти паштеты гости называли "михельсоновскими", по имени завода, который в листовках неизвестных распространителей именовался как «наглядный пример жестокой эксплуатации пролетариата».

Паштет это изготовлялся следующим оригинальным образом.

Болотную дичь надо было тщательно общипать, затем тушки,из которых никоим образом не удалялись желудки, шли на варку. После этого тщательнейшим образом разбиралось мясо до последней косточки, пропускалось все несколько раз через мясорубку,прибавлялось чухонское масло , специи и в таком виде, выложенное на блюдо при помощи специальных формочек и, украшенное зеленью, подавалось на стол.

Пикантный вкус блюду придавали содержимое желудков этих куличков,которые тоже варились в бульоне. Чего там только не было. Фрося, удаляя потом внутренности куличков, с отвращением смотрела на пиявок, болотных червей, водяных жуков, каких-то белых личинок, водоросли... А уж общипывание этой мелкой дичи выливалось в настоящее мучение. Болотная дичь была мелкая, но богато оперенная. Перьев и пуха, как у глухаря, а мяса с кулачок.

Счет ружейных жертв , доставленных в жалком виде на кухню ,шел на десятки. У нее болели пальцы, затекала спина, а в носу щипало от острого запаха болота.

Каждому гостю, а их было иногда больше десятка, требовалось приготовить отдельную порцию паштета.

 

Иногда на кухню заходил сам хозяин и охотник фон Бойст, потирал от предстоящего пиршества руки, и потеребливая рыжую бороду,держался с физиономией самодовольного кормильца, сумевшего добыть в дом столько пищи, даже не подозревая, что, вероятно, настрелять этих несчастных куличков, было легче, чем приготовить из них деликатное кушанье.

Кучер Федор, политически злой человек, часто похаживал на «михельсона» и приносил оттуда новые листовки. Они с постоянной завидностью появлялись везде. Инженер однажды, сам того не подозревая, принес листовку домой в кармане собственного пиджака.

Федор кипел затаенной ненавистью к «буржуям, но грамоты знал мало, поэтому частенько утром, он перехватывал на кухне более образованную Фросю, заваривавшую чай, или кофе для господ, и просил ее разобрать строки листовки, отпечатанной на шершавой серой бумаге.

 

Фрося читала, и ужасалась от смысла, вложенного в эти прокламации, написанные, судя по всему, очень грамотным человеком... Рабочим, действительно, предлагалось свергнуть господ, и взять власть в свои руки. Не только в городе, но и в деревне.

На родине Фроси землей владел помещик Никольский,сын которого преподавал когда-то в церковно-приходсмкой школе, толстый едва помещавшийся в коляске злой старик с хриплым, как у ворона голосом,и она представить себе не могла, что у него можно отобрать землю и раздать бедным крестьянам...И все росло и увеличивалось в ней смутное недовольство против этих людей, задумавших изменить, как ей казалось, так удачно складывавшуюся ее новую жизнь при господах.

Попав столицу, она считала себя невероятно везучей. Теперь она больше никогда не голодала, хозяева выдали ей новую чистую одежду, которая казалась ей роскошью против единственного грубого платьица, которое она носила прежде круглый год. На Пасху ей впервые в жизни удалось попробовать апельсинов, шоколадного и ананасового торта, от которых она пришла в неописуемый восторг, и мороженого со взитыми сливками, которое приготовила для гостей искусная Наталья.

А на работу, которой ее загружали с утра до вечера, смотрела, как на нечто неизбежное, понимая, что иначе нельзя, и преисполняясь терпеливости, которая свойствена была ей по-крестьянскому происхождению, в душе чувствовала признательность к своим хозяевам.Тем более, что сам хозяин тоже непрерывно трудился, засиживаясь иногда в своем кабинете до самого утра, когда солнце начинало золотить осклабленные пасти каменных медведей.

У отца дела шли тоже неплохо, он умел беречь копеечку, и в весне семья их выглядела в селе почти зажиточной. В ученики к сапожнику готовился старший сын. На подходе был и младший. Его отец мечтал определить в трактирщики, заранее подыскивая место. Зайдет бывало в закусочную выпить рюмку водки, и закусить вареной печенкой с гречневой кашей , а сам исподтишка ведет разговоры насчет будущего ученика.

А на родине мужики продолжали завидовать отцу. Особенно после того, как отец купил швейную машину «Зингер». Это было еще до отъзда в услужение Фроси.

Отец только что вернулся их Москвы. В эту зиму он заработал много денег и познакомился с важным господином, давшим ему прозвание " Парижский насморк."

Сезон был удачный. В городе свалились с неба огромные массы снега. Москва по окна нижних этажей была завалена сугробами, никто пешком ходить не желал, все искали извозчика, хоть бы и деревенского «Ваньку». Однажды таким вьюжным зимним вечером, когда на улицах кипела метель, и город, словно находился на дне зыбкого океана, в санки отца ввалился какой-то тучный и пьяный господин в огромной шубе, и , тяжело плюхнувшись на старую шкуру медведя ( отец ради извозчизского престижа купил эту полуоблезлую вещь на блошинном рынке), суровым рыком приказал:

- Эй, ты,Парижский насморк! Слушай приказ! Доставь меня уважительно в Петровско- Разумовское...Знаешь местечко такое?

Отец обомлел. Усадьба эта была ему хорошо известна. Пригород по тем временам. Там было много красивых старинных дворцов еще Петровского времени. Но далеко. Поезд туда шел чуть ли не пол-часа. Когда ж он добредет со своим измотанным за день Вьюном.

- Знаю, ваше благородие. Преотлично, ответил он.- Летом туда на пикники господа с дамами ездят. Только, помилосердствуйте! Сейчас мне туда не пробиться. Снегу по уши человеку... Вечер уж, устал конишко мой, притомился шибко...Не овсяный он у меня. Пурга ему в ноздри задувает, помилуйте коня. Он деревенский, с весны, до осени, почитай, отдыху в борозде не знает...

- Р-разговорчики мне! Прекратить! Мы все у этой жизни в борозде!- прорычал важный господин, и вслел за этим за этим последовал удар кулаком в спину.- Морду разобью! Вези! Я заплачу тебе хорошо, дурень с печи! Проигрался сегодня в пух... Поезжай! Зол я, мужик, не испытывай моего терпения. Выполняй приказ!- и опять больно ткнул кулаком в спину жестким сухим кулаком.

- Слушаюсь, ваше благородие! А сколько к примеру за проезд положите? За риск, так сказать. Там на дорогах лихие люди пошаливают. Можно и без головы вернутся. Или замерзнуть на обратном пути,- стал набивать цену отец.

- Вези, скотина! Не пожалеешь! Десять рублей тебя согреют... Парижский ты насморк!

- Нет, мало! На двадцати пяти рублях давайте сходится!- выпалил отец фантастическую почти сумм и сжался, ожидая очередного удара в спину. Но риск был обоснованным. Этот господин явно не был нищим, и настоящую цену деньгам, как многие богачи,он тоже, небось, не ведал. За такие деньги в деревне можно было купить корову. О новой корове, да о швейной машине отец мечтал давно.

Но удара не последовало.

- Наглец, ты мужик! Ладно! Вези. Заплачу двадцать пять. Слово русского офицера!

Радостный отец зашевелил вожжами и тронулся в нелегкий путь. Пурга взвивалась такая, что ни домов, ни прохожих не было видно, а только кипело все будто в адском котле, и даже маковки церквей захлестывало белыми тугими жгутами. Отец часто крестился, испуганно оглядываясь на седока. Тот долго пытался раскурить трубку, потом уснул, завернувшись с головой в свою огромную шубу.

Дорога заняла больше четырех часов. Наконец достигнули нужного места. Усадьба была огромная, дворец в три этажа, с колоннами и львами. Перед входом горели газовые фонари.

 

- Денег у меня при себе нет,- сказал суровый господин.- неудачная игра была сегодня, все наличные спустил... Подожди, недолго на улице –тебе вынесут,- и с кряхтением стал вылазить из тесных небогатых санок.

Отец, недолго думая, хвать его замерзшими руками за богатую шубу, и цепко так держит.

-Оставляй одежку в залог. Знаю я вас кутил. Задаром норовите прокатится... Хоть и офицеры...

- Ладно!- неожиданно помягчев, согласился тот.- Бери шубу. Имеешь право, дурак, сомневаться... Парижский ты насморк!

Оставил на снегу шубу, а сам, не торопясь, ушел в дом в ярко освещенный дом, где его , по всей видимости, давно ожидали. Отец даже не успел рассмотреть его настоящее одеяние.

Через несколько минут из дворца, ярко освещенного изнутри, вышел молодой, с аккуратными усиками человек в военной фроме, сунул отцу двадцать пять рублей, и забрав шубу, спросил:

- Знаешь, болван, кого ты сейчас вез?

- Никак нет, ваше благородие!

- Ивана Терентьевича Бурсицкого. Генерала от инфантерии... Я его адъютант! Его деду, герою войны с Наполеоном сам император этот дворец подарил. А ты с него шубу срывать стал, как с обыкновенного бродяги.

- Извините, господин адъютант! Под шубой не различишь кто. Но кулак у него генеральский. Он мне слово офицера дал...

- Оттого и получил ты такие деньги. Пошел вон!

 

Именно в то удачный год, вернувшись из Москвы, отец и купил долгожданную швейную машину.

 

В их селе летом объявился, передвигаясь от дома к дому в легкой коляске, маленький, юркий, сильно плешивый, в клетчатчатых штанах мужчина с большим квадратным саквояжем в руках. Он непрерывно говорил, как поющий скворец, кланялся, и открывая саквояж, крикливо рекламировал свой товар. Это был агент фирмы «Зингер». Он предлагал купить их знаменитую по всему миру швейную машину.

Отец степенно зазвал его к себе в избу. Туда же охотно, снедаемые любопытством, набились жители всех окрестных домов, особенно женщины,ля которых обладание такая машинкой была мечтой всей их жизни.

 

Агент энергично потер свои маленькие руки, вытащил из саквояжа драгоценную новенькую машину, поставил ее на стол, а потом, обращаясь к присутствующим, вскинул тонкие худые руки, обрамленные, как у музыканта, белыми вышитыми манжетами

 

- Всякий уважаемый русский человек имеет полное право спросить у меня ? По резонному интересу! А что может делать эта знаменитая швейная машина, этот чудо- агрегат инженерной мысли, который не дает краснеть своему качеству в сорока странах мира, разнообразных по климату и вероисповеданию? Имею удовольствие показать вам. - с легким иностранным акцентом заговорил он.- Вот можете видеть эту ткань! Внимательно поставьте свое зрение... Демонстрирую возможности машинки!

 

Далее он, необыкновенно ловким, как у фокусника движением, вытащил из саквояжа тонкий, изящной работы, носовой платок, настолько тонкий, что через него просвечивало солнце, и даже видны были на просвет деревья за окном, и огромный черный ворон, раскачивающийся на нижней ветке и хрипло каркающий к непогоде.

 

Агент покрутил платком во все стороны, а затем поместил его, вдвое сложенный, под блестящие прижимные лапки машины. Та застрекотала, приводимая в движение маленьким ловкими руками.

 

Прошив платок, агент ловко перекусил белыми фарфоровыми зубами нитки, и пустил готовое изделие на всеобщий осмотр деревенских юдей.

- Можете проверить шов...Фирма существует уже триста лет, и нареканий еще не было,- звонко выкрикнул он, и поправил ребром ладони редкие вьющиеся волосы на голове.

Бабы тщательно, не торопясь, изучили шов. Что и говорить- был он на редкость чистым, крепким, удивительно ровным, и правильно натянутым по каждому шажочку.

 

-А теперь новое внимание попрошу от вас, уважаемые русские мадоны ! Еще один шов,- крикнул агент и вытащил из неистощимого саквояжа своего, две серые тяжелые пластины. Постучал ими друг о дружку. Листы издали глухой металлический стук. Зрители разинули от удивления рты, когда агент сдвоил эти пластины и тоже сунул под блестящие лапки.

 

-Неужто и железо шьет,- охнул кто-то , да так и остался с открытым ртом.

 

-Фокусы все это. Видал я на ярмарке, как голубя из пустой шляпы вынимали.

 

-Сейчас игла у него поломается...Железо не сшивать, а клепать надо. Чудак!

 

-Пусть ломается. Машину еще никому не продал, только себе огорчение и доставит.

 

Агент, по-еврейски, мурлыча что-то себе под нос, так же непринужденно, как и прежде, прогнал стежку, откусил на выходе нитки, и с невозмутимым спокойствием опять пустил пластины на всеобщее обозрение.

 

Крестьяне ахнули.

 

Чудесная машина намертво скрепила две металлические пластины ровным. без единой сбоинки, точно по линейке выведенным швом, ничуть не отличавшимся от предыдущего.

Это было поразительно.

 

 

И хотя все понимали, что это не настоящий металл, а всего лишь мягкий свинец, реклама действовала не просто безотказно, она убивала потребителей товара своей невероятной наглядностью, и сверхчеловеческой убедительностью, против которой не мог устоять практический разум человека. Умели и раньше рекламировать производители свой товар, особенно когда он заслуживал того.

Если шьет свинец, значит будет сшивать и бараньи шкуры. А для крестьян это было важнее всего.

 

Правда швейная машина стоила баснословно дорого- двадцать пять рублей, почти две коровы, но агент предлагал купить ее в рассрочку, и платить один рубль в месяц...Можно было купить одну машину вскладчину нескольким домам. Агент был готов на любые торговые операции. Даже оплачивать часть стоимости натуральными продуктами.

 

И тут вышел вперед отец Фроси.

 

- Я покупаю эту штуковину! Деньги плачу сразу, без рассрочки- громко заявил он и вытащил из кармана пиджака деньги.- Двадцать пять рублей сразу. - Вот так! Это вам не Парижский насморк! Генерал инфантерии подарил.

 

- Ишь, Наговицын! Деньги так и прут из него, как дерьмо из гусенка,- завистливо сказал кто-то, и сипло закашлял в кулак, подавившись комком откровенной, неприкрытой зависти.

 

- Ясное дело! В Москву ездит. Перед господами на животе юлит...За копеечку готов все улицы Москвы языком вылизать. Генерала какого-то пристегнул тут...

 

- Еще неясно куда он ездиит. Может на дорогах прохожих грабит. Вдруг банду какую возглавляет, он мужик головастый, но больно темный. Ишь, сразу двадцать пять рублев агенту, как одну копеечку выложил. Нам всем селом не собрать такую денежку. Пусть подавится...

 

- Мужики!- миролюбиво продолжал отец, обращаясь к толпе.- У кого случится надобность тулуп пошить, шубу на выход, милости прошу!

 

- А сколько запросишь?

 

- Договоримся! Своих не обижу.

 

-Знаем мы тебя, жилу! Ты с г...на сливки умеешь снимать. Подавись своей машинкой.

 

Служа у господ, шустрая , честная и смышленная, вся в отца, девчонка вскоре обрела не просто большие симпатии у хозяйки, но даже и невиданное для прислуги доверие.

 

Та стала поручать ей закупку продуктов для собственного питания господ. Это был почти космический прорыв в карьере Фроси, звездные ее часы, о которых она с трепетом вспоминала потом всю свою длинную запутанную жизнь.

 

Хозяйка с Натальей составляла список продуктов, вручала девчонке тяжелый, вышитый разноцветным бисером кошелек, давала в помошники, а вернее сказать в при слугу дворовых мужиков Дементия и Федора, которые исполняли на базаре роль безропотных и безгласных носильщиков.

 

Она, как и сама хозяйка, быстро научилась торговаться с мужиками и бабами, приежавшими из самых отдаленных губерний пространной России, ловко сбивала цены на рыбу, мороженных зайцев,телятину.

 

По этим московским базарам в те времена было видно, сколь богатая и обильная досталась русскому народу страна. О нефти и газе в ту пору не слыхивали, тем более не торговали ими, зато дичь, мед, рыба, ягоды, орехи, меха, кожи, лен и прочие дары земли поражали воображение.

 

Торговцы смотрели на шуструю, деловитую Фросю, как на всамделишнюю барыню, называли на "вы", предлагали самый лучший товар, и часто кланялись с подобострастием даже.

Иногда для выезда Фроси специально запрягалась господская карета, и тогда она, выезжая из ворот, которые охраняли два, стоящих в рост русских медведя, больше всего хотела, чтобы ее увидели односельчане. Но Москва город большой, и встретится там землякам не просто. По окончании базара Фрося покупала хорошие, по десять копеек за штуку, сигареты, и на обратном пути угощала ими околоточного милиционера, который, благодаря ее за щедрость, приподнимал почтительно фуражку, и брякал саблей, приставляя ее по бокам лакированных сапог.

 

Причем подкуп властей производился Фросей в тайне от хозяйки.

 

После каждой закупки девчонка тщательнейшим образом отчитывалась перед хозяйкой, перечисляя до копейки расход денег. Та, не любившая походы по базарам, приходила в восторг, от ее добросовестности.

-Старайся Фрося!- говорила она ей.- Я в долгу у тебя не останусь. Найду тебе хорошего жениха. Выйдешь замуж не за своего деревенского мужика, а за приличного человека. Я тебе половину жалованья на руки буду отдавать, остальное на приданное оставлю. Обещаю купить тебе самое красивое свадебное платье. Подарок от меня лично. Ты не против будешь?

- Спасибо, барыня!-краснела Фрося, преисполняясь благодарности к своим господам.

 

И хозяйка исполнила свое обещание, познакомив ее с сыном знакомого приказчика, торговавшим при заводе Михельсона.

Молодого человека звали Евгением. Парень был красивым, вежливым, воспитанным, рук никогда не распускал, более того, он откровенно робел перед Фросей.

 

Она обратилась со временем в очень привлекательную девушку. У нее была тоненькая, складная фигурка, пушистые мягкие волосы, а глаза, живые и любознательные светились даже в полумраке. Она брала книги у Киры, прочитывала их , и часто пересказывала содержанию Евгению. Он уважал ее за образованность, и говорил, что с такой невестой ему не стыдно будет показаться в приличном обществе.

Они часто гуляли под ручку берегом Москвы-реки, в которой отражались цеха завода, сидели на лавочках в тенистом парке. По окончании прогулок , Евгений всегда провожал ее домой, до грозных каменных медведей, охраняющих ворота, и ей всегда казалось, что и звери смотрят на них вполне дружелюбно и с молчаливым своим одобрением.

Все шло как нельзя лучше.

Евгений с детства решил пойти по стопам отца, сколотившим немалое состояние на призаводской торговле , и мечтавшим о дворянстве. Жених Фроси всегда был одет по новейшей моде того времени - лакированные штиблеты, блестящая и ароматная от парикмахерского бриолина голова, несколько дорогих перстней на пухлых пальцах, а душистые сигареты, которые он иногда курил, казались ей запахом самого счастья.

Фрося, конечно, была в него влюблена по уши, но никоим образом это не выказывала. Говорил он несколько витиевато, но это , главным образом, из-за желания произвести на девушку еще большее впечатление.

- Я, Ефросинья Николаевна, человек умственного направления мысли,- говорил он о себе.- Рассуждения имею всякие. Оригинальные и многочисленные. В голове моей не ветер гуляет, а практические умствования. Вот в Библии написано, что всякий раб божий в поте лица должен хлеб свой добывать. Не согласен. Дерзко против Святого Писания думаю. Человек, Ефросинья Николаевна, для получения жизненного удовольствия создан, а не для того, чтобы за копейку кишки себе в труде непосильном вынать... Которые у станков на Михельсоне стоят, или в деревне по борозде волочатся- не люблю. Такой у меня ход мозговых усилий.

И она, сама деревенская, полностью соглашалась с ним, боготворила его,и тоже мечтала о господской жизни.

 

Она уже уверовала в нее.

 

И всегда , против ее воли, поднималась в ней гневное чувство против смутьянов, прочно засевших на «Михельсоне». Листовки появлялись все чаще, даже хозяин на званных ужинах, обсуждал эту тему со своими гостями. Они горячились, спорили, выкрикивали что-то, перебивая друг друга, и бросали листовки в камин...

 

Большинство из них не относилось всерьез к этим листочкам, но многие и хмурились, не ожидая ничего хорошего от будущего.

 

От них она впервые услышала фамилию- Ленин. Она до революции даже никогда не видела его портретов, но он, невидимый, постепенно стал для нее символом зла, олицетворением смутьянов, снился ей по ночам в образе сатаны, и грозил кривым пальчиком, как бы говоря: " Ишь , размечталась, глупышка деревенская, дурочка с ухватами...Если так пойдет дальше, ты можешь стать барыней, но я присматриваю за тобой. Не быть тому..."

 

-Я Ефросинья Николаевна всенепременно в будущем свою торговлю заведу,- делился с ней годовокружительными планами жених,- отец служит у хозяина, который торгует средствами от домашних насекомых, и лекарствами для собак и кошек... Мне надоело уже слышать от него каждый день одно и то же: «Купите вот это чудо-средство. Клопы подыхают, блохи умирают, тараканы опасаются, мухи промеж собой кусаются...»

 

Я французскими благовониями мечтаю торговать.Чтобы ко мне в магазин настоящие, благородные дамы заходили. Которые в Париже бывали, и понимают толк в заграничных изысканных товарах. Чтобы и вы тоже настоящим парфюмом изволили благоухать...

 

У нее от его сладких слов зачастую реально кружилась голова, и подкашивались ноги.

 

Иногда проведать дочь приезжал отец. Они пили с Дементием в людской водку, и аппетитно грызли кости, с махрами жирной говядины, которая не использовалась господами .

 

Истопник, злорадствуя, показывал отцу серые злые листовки, и язвительно усмехался своим широким, опухшим от пьянства лицом.

- Скоро Николай Титыч, пихнем мы этих кровопийцев- господ. Сами управлять будем. По народному. В городе по-рабочему, в деревне- по -мужицки! Справедливая жизнь наступит. Вот ты , к примеру,знаешь кто такой Ленин?

 

- Не знаю! И знать не желаю. И так тебе скажу. А на какой ляд он мне нужен, твой Ленин! Этот парижский насморк. Другую заботы у меня. Фроську -дочку вот наставил на путь, экономкой скоро у хозяев будет...

 

_ Это верно, Николай Титыч! Девка у тебя красного ума. Она с хозяйкой уже по-немецки начинает разговаривать...Ей-бо, сам слышал... Жених у нее по двадцать копеек за штуку сигареты курит...

 

- Мне теперь сыновей требуется пристроить,- продолжал бубнить свое отец.- Одного в сапожники, другого- в трактир. Всю семью мечтаю в Москву перетащить. Будут все работать, может и домишко какой себе купим... А ты про какого-то Ленина мне бубнишь.Знать не знаю, и знать не хочу. Если и сядет он на власть, то может хуже любого барина будет...Человек другому человеку на шею садится, чтобы управлять им...

 

- Да ты что, мужик темный! Ленин, если хочешь знать- самый справедливый в мире человек!- продолжал бубнить Дементий.- Он за тебя и за меня печется...

 

- Пусть отдохнет! Нечего за меня беспокоится. За свою жизнь я сам в ответе. Пошел он к черту, Ленин твой! Я на свет божий и без него выберусь. Мне, вишь, Дементий убираться надо из родного села. Мужики на меня злые... Пакость могут произвести... Корову отравят, или в дом красного "петуха" подпустят.Лошадку вот хочу ездовую заменить. Вьюна для деревенской работы оставить, а себе для извоза бодрячка помоложе купить...

 

- Смотри Титыч! Неправильный уклон имеешь.

 

- Пошли вы ко всем чертям. Никогда по-вашему не будет.

 

А потом жизнь завертелась с беспощадной скоростью. В Петербурге власть взяли какие-то страшные «большевики». Фрося не знала, кто это такие, но всем своим нутром почувствовала, что это те, кто много лет писал непрятные листовки.

 

Скоро новая власть, как неумолимый пожар распространилась из Петербурга и на тихую, внешне провинциальную Москву.

 

На «михельсоне» поменялась администрация. Фросиного хозяина, как ценного специалиста, оставили первое время на заводе, но после того, как в его дом "под медведями" пришли несколько вооруженных человек, размахивая важными бумаги, произвели обыск с конфискацией хозяйских драгоценностей, иженер сам бежал за границу.

 

Семья приказчика куда-то исчезла еще до этого. Евгений даже не успел попрощаться с Фросей.

 

Руководил экспроприацией молодой, наглый, небольшого роста комиссар с выпуклыми, презрительными и безжалостно-холодными глазами, от взгляда которых у Фроси всегда замирала, повиснув в ледяном пространстве, душа. Его все почтительно звали "товарищ Гуров" и у него была особая примета- отсутствовал верхний край левого уха. Это была памятка о Первой Мировой войне, в которой он участвовал. Разумеется, новая власть к нему, прошедшего холодные окопы, и химические атаки, благоволела, открыв беспрепятственно путь к дальнейшей карьере.

 

В последний свой приход в дом инженера "товарищ Буров", напевая себе под нос "наш паровоз вперед лети", без церемоний облапал Фросю и потащил в чулан.

Спасибо подоспел Дементий, который держал в руках увесистый топор, которым запросто половинил во дворе огромные чураки дров.

"Товарищ Буров" схватился было за револьвер, но понял,что господский мужик опередит его, и аккуратно разложит череп на две равные части. Вероятно, это смазливая, с длинной косой девка- его дочь!

 

Буров прожег Фросю коротким и злым, как у хищника, презрительным взглядом и отшвырнул ее в дальний угол кухни. Падая , девушка, больно ударилась о печку, вывихнула себе на всю жизнь ногу. Уходя из разоренного дома инженера, "товарищ Гуров" пригрозил девушке:

-Ты, шлюшка барская...Убирайся к себе в деревню. Если еще раз застигну тебя здесь- отправлю в рабоче-крестьянский публичный дом. Теперь и навсегда- мы хозяева этой жизни. Вас, холуев барских , тоже будем к ногтю прибирать... Запомни это. Самое лучшее для тебя- со мной лучше не встречаться. Гегемоны м-ы-ы!

 

 

И она, ни с кем толком не попрощавшись, насмерть перепуганная, уехала обратно к себе на родину. Только успела попрощаться с любимыми львами.Так навсегда оборвались ее мечты .... Нога ее долго болела, а потом прошла. Но в зрелые годы, когда она уже работала в колхозе, надсаживаясь дояркой, немолодая женщина стала изрядно прихрамывать.

Ренгеновский снимок, показал, что у нее в молодости случился обширный костный перелом, который сросся совершенно неправильным образом.

 

 

 

 

Часть третья.

 

 

 

С той поры минуло пятьдесят лет. Давно и окончательно победила революция, установилась власть людей, писавших революционные листовки.

 

Всюду портреты, бюсты и памятники Ленину. В актовом зале обычной советской школы идет молодежное собрание. Над сценой лозунг с завещанием Ильича молодежи: Учиться, учится, и еще раз учится. Ничего плохого в этом завещании нет. Все привычно и знакомо для тех лет.

 

Все волнуются .Сегодня принимают в комсомол свежее пополнение. Царит атмосфера волнения и торжественности. Председатель собрания, директор школы, сам еще пребывающий в комсомольском возрасте, с дрожью в голосе объявляет:

 

- Внимание товарищи! Наше собрание начинается. Первое слово предоставляется Ефросинье Николаевне Роговициной! Она старая революцинерка и член партии... Ей в жизни выпало большее счастье. Эта простая руссская женщина видела самого товарища Ленина. Как мы сейчас видим друг друга. Вы хоть понимаете, что это значит? И какой она человек. Мы специально пригласили ее, чтобы она поделилась своими революционными воспоминаниями. Чтобы мы могли зарядится первоначальным духом революции, еще раз прочувствовать значение этого события...

 

В зале устанавливается напряженная тишина. Как будто даже злой ноябрьский ветер за окном, уже пропитанный стужей близкой зимы, покорно смолк, прислушиваясь к тому, что происходит внутри этой школы.

 

- Как живым? Ленин давно умер?- пищит какая-то белобрысая отличница с бантами в косах, и никак не может установить прямо косящие от волнения глазенки, по которым видно, что для нее Ленин не просто легенда на портретах, а что-то наподобие солнца, смотреть на которое вблизи нельзя... Нельзя, потому что ослепнешь. Солнце все любят, без него жизнь невозможна, но как смотреть на него вблизи? .В это невозможно поверить. Как его могла видеть ничем не примечательная деревенская женщина? И ходить после этого среди простых людей, как обыкновенный человек?

 

- Более того,- продолжал вибрирующим голосом директор.- когда на заводе Михельсона было совершено, как вы все знаете из курса истории, злодейское покушение на вождя, Ефросинья Николаевна мужественно пыталась предовратить убийство...

Все в зале начинают переглядываться, жадно отыскивая глазами легендарную женщину. Она же, по обыкновению, скромно сидела в задних рядах, хотя ее всегда приглашали в президиум. Но появление ее было наиболее еффектным, когда она возникала из гущи народной. Она, уже уверенный оратор и немалой опытности трибун, делала это специально , демонстрируя свою близость с народом.

- Итак, товарищи, слово предоставляется Ефросинье Николаевне!- еще раз произнес директор школы, и вытянулся в струнку.

 

Он первый зааплодировал и его ожесточенные шлепки дружно подхватил в одно мгновение воодушевившийся зал.

На сцену неторопливо, с достоинством, чуть прихрамывая, поднялась немолодая уже, худенькая женщина в тонких аккуратных очках, похожая на учительницу, но в скромном красном платочке, наподобие пионерского галстука, под который она прятала легкие седые волосы. Это все, что оставалось у нее от прежней косы.

 

Ничто не напоминало уже в ней юную Фросю, бывшую кухонную служанку московских господ.

 

Она уверенно встала за трибуну, поставила сбоку палочку, с которой не разлучалась уже много лет и неторопливо оглядела присутствующих, невольно обращая внимание на светящиеся , восхищенные взгляды молодежи

 

. У многих являлось желание протянуть руку и дотронуться до этого человека. Она видела живого Ленина, стояла с ним рядом...

 

- Товарищи! Задавайте уважаемой Ефросинье Николаевне вопросы!- крикнул директор.

 

Руку поднимает белобрысая отличница, у которой глаза по-прежнему смотрят в разные стороны, читает по бумажке, которую ей перед собраниекм подсунул директор школы.

- Дорогая Ефросинья Николаевна! Расскажите, пожалуйста, о вашей старинной дореволюционной жизни? О страшных условиях царизма и эксплуатации трудового рабочего народа и крестьянства. Об ужасающих условиях человеческого , вернее, нечеловеческого существования, бесправия и рабства при бывшем строе...Вообщем, как вам плохо было тогда, и какая счастливая вы теперь...

 

- Тебя, как, деточка, зовут!

 

- Маринка! Я восьмой класс заканчиваю! У меня по всем предметам пятерки... Я стараюсь!

 

- Молодец! Очень хороший вопрос задаешь, Маринка! Чувствуется, что хорошо ты усвоила курс истории... Творчески! Через сердце свое пропустила, через душу...

- У меня круглые пятерки... Я все даты из биографии Ленина наизусть знаю.

- Умница! А вот сейчас помолчи, дай мне сказать..

 

 

Выступающая поправляет сначала красный платочек, потом строгие очки, и опираясь на палочку, начинает говорить мягким, но уверенным и уже хорошо поставленным голосом.

 

-А жили мы, деточка, бедно! Считай и вовсе не жили... Нужда была беспросветная. Уже к Рождеству ходили по людям кусочки собирать. Отец мой извозчиком по зимам в Москве промышлял. К весне возвращался землю пахать. Денег ни копейки не привозил. Все мечтал на швейную машинку заработать, да какой там. И мечтать не могли о машинке. Хлеба не каждый день видели.

 

Я от безысходности к господам московским сызмала в услужение пошла. Чтобы дома лишнего рта не было. Ох и досталось мне в этой Москве. Столько горя хлебнула, что вам и не приснится. Хозяева немецкими дворянами оказались. Скупыми, жестокими. Им дела никакого не было до горя русского народа. Прислугу голодом морили, за каждую провинность в холодную клетушку сажали. Денег и вовсе не платили. За корку хлеба и работала от зари до темна.

 

Жила я неподалеку от завода Михельсона. Рабочих там эксплуатировали невиданно жестоко. В цехах прямо плетями хлестали, и на дыбы поднимали. Ходили все голодные, оборванные работали за нищенские копейки, чтобы семью прокормить.Очень страдал трудовой класс. Не чаял светлой зари дождаться. А как дождешься, деточки, если царизм свирепствовал

И вдруг стали появляться какие-то листовки. Я прочитывала их и сразу запоминала наизусть. Память у меня была хорошая. Эти листовки были они для меня-как светлое окошко в будущее. А Ленин- своим учением освещал весь мир. Я не больно грамотная была, разве в церковно- приходской школе научишься грамоте. Только закону божьему и учили. До отупения зубрили Евангелие, молитвы, порядок службы, Заповеди. Линейкой били по рукам, на горох ставили в угол. Раз спрашиваю у батюшки, а где,мол, и на каком континенте люди мурии, негры, то есть, живут.

 

А он прямо дико засмеялся, и как ударит меня линейкой по голове , аж искпы из глаз, и говорит: " Много знать хочешь, раба божья, ты Евангелие побольше читай, да о покаянии думай. Твое главное в жизни дело- горшки из печки таскать, да мужа из кабака терпеливо дожидаться!"

Я так думаю, чтобатюшка этот, который был приставлен для обучения молодежи, и сам не знал толком, где Африка находится. Это вы теперь, советская молодежь, все передовые науки знаете, где Полюсы и тропики, а батюшки прежние в географии ничего не смыслили. Он даже про поэта Пушкина ничего ни одним ухом никогда не слышал....Образования в нем было меньше, чем у нашешнего первоклассника, или наипервейшего двоечника.

 

В зале раздается смех.Смеются над неграмотным батюшкой. Для них церковь - воплощение всего отсталого.

- Еще учитель любил загадки нам глупые загадывать,- продолжала старая революционерка.- Вот, например, одна. Мужик продает зимой на базаре мороженых зайцев. К Рождеству. По рублю тушку. Подходит покупатель и просит два зайца. Но у него одна бумажка- пять рублей. Продавец отсылает своего сына к соседке разменять деньги. Тот приносит пять монет по рублю. Продавец отдает двух зайцев и три рубля сдачи. Через некоторое время приходит соседка и говорит, что пять рублей фальшивые и требует вернуть деньги. Мужик отдает ей пять рублей обратно. Спрашивается, какой ущерб потерпел продавец зайцев? Вот какие дурацкие были задачки!

 

Опять по рядам волнами катится смех. Отличница с косящими глазами поднимает руку, и недоуменно спрашивает.

 

- А что, разве раньше мороженный заяц всего рубль стоил? Так дешево? И это при проклятых капиталистах, и беспросветном царском строе? И откуда столько зайцев в лесах было? Я, например, еще ни разу у нас живого зайца не видела. Говорят все они от химии передохли. Выходит не так уж и плохо трудовой народ жил...

 

Докладчица смущается и переводит разговор на другую тему. Несоответствия в ее рассказах часто случались. От забывчивости. То, увлекшись воспоминаниями, расскажет о том, что закупая на базаре мороженое мясо, никогда не позволяла поднимать упавшие на снег куски, разрешая брать их нищим, то, что ведро мороженной клюквы стоило пять копеек, дешевле одной сигареты, которые курил ее жених...

 

- А когда стали появляться на "михельсоне" листовки я сразу приняла участие в их распространении.- вдохновенно продолжала сочинять небылицы она.- А меня выследил сын одного приказчика и сдал жандармам. Три месяца просидела я в тюрьме, все допытывались откуда листовки, но главное- интересовались ищейки, где сейчас находится Ленин. Но я ни в чем не призналась. Пытали меня там. Ногу вот поломали.. Но я всю боль перенесла. На всю жизнь память о тех днях осталась.

 

Докладчица вышла из-за трибуны, хромая, несколько раз, точно на подиуме модной одежды, прошлась по сцене, демонстрируя молодежи цену, заплаченную за их счастье. Та уважительно смотрела на немолодую женщину, не подозревая ее лицедейства.

 

- С Лениным я впервые встретилась на заводе Михельсона,- продолжала она, вернувшись на трибуну.- Он говорил речь перед рабочими. В толпе я заметила подозрительную женщину, которая все время копалась в сумочке, где у нее был спрятан пистолет...И тогда я поняла, что на вождя готовится покушение....

 

- Это была подлая эссерка Фанни Каплан?- первой выкрикнула отличница. - У нее пули в пистолете были отравленные. Как она посмела поднять руку на товарища Ленина самого дорогого для пролетариата всех стран человека?

 

- Да, деточка! Это возмутительно! И я решила жизни не пожалеть, но спасти вождя...

- Спасибо вам, Ефросинья Николаевна!

 

 

- Но я тогда не знала фамилии подлой убийцы...Когда Ленин стал пробираться к выходу с завода, вдруг раздались выстрелы. Не успела я отвести руку коварного убийцы. Слишком далеко от Каплан была. До сих пор не могу себе этого простить...

- Разве замыслы коварных врагов поддаются просчетам! Не казните себя, Ефросинья Николаевна!

 

 

-А потом я закончила революционную деятельность, и вернулась к себе в деревню. Ведь начинать строить новую счастливую жизнь надо было везде. И в городе и в селе. Как завещал нам Ильич!

 

- А какой он Ленин был?- прозвенел голос из зала.

 

- С виду обыкновенный человек. Только большой силы мысли. Одежду носил обыкновенную, но когда произносил речи, то люди плакали от счастья. Потому что правильные слова говорил... О проклятых капиталистах, о счастье для простого народа...

 

-Какая вы счастливая Ефросинья Николаевна!

 

- Да, деточка! Ленин всю мою жизнь перевернул... Встречи с ним на всю жизнь запомнились. Я хочу закончить свое выступление, потому что меня ждут в соседнем селе. На партийном собрании. Там люди тоже хотят послушать воспоминания о революции. Я почти каждый день где-нибудь выступаю. До свидания, дорогие мои...

 

Вновь раздались бурные аплодисменты. Ефросинья Николаевна, прихрамывая сошла в зал, и направилась к выходу из школы, где на улице ее поджидал легковой автомобиль с шофером. Там ее догнал школьный бухгалтер, вручил деньги за произведенное выступление, и подобострастно попросил расписатья в ведомости. Она привычно сунула деньги в дамскую сумочку, поставила в нужноим месте свою витиеватую подпись, приветливо помахала рукой провожающим, которых немало вывалило на улицу.

 

- Куда теперь везти вас?- вежливо спросил шофер, когда они остались одни.-Домой, в свою деревню. Устали поди!

 

-Устала, но не время отдыхать. Гони в райком партии... Первый секретарь обещал квартиру мне в городе выделить... Что-то тянет долго! Поднажать надо...

 

- Оно понятно! Не каждый у нас в районе Ленина живым видел. Да. почитай никто кроме вас.

 

Они поехали в райком. Ефросинью Николаевну там с почтением выслушали, поообещали квартиру уже через полгода, и выдели путевку для лечения ноги в элитный партийный санаторий в Подмосковье.

 

 

 

 

***

 

 

Тогда, после революции, напуганная угрозами комиссара Гурова, Фрося вернулась к себе домой, и опять стала простой крестьянской девушкой.Прекратил свои поездки в Москву и отец. Лопнули все его мечты о пристройке в город сыновей, о собственном доме...Фрося работала в поле, доила коров, таскала ухватом тяжелые закопченные чугуны из печи... Все вернулось на свои места. Недавняя жизнь в Москве казалась ей удивительным, будто не с ней происшедшим сном.

 

Еще несколько лет после возвращения из столицы ее преследовали по ночам образы прошлого. То она ездила в карете, ловя на себе восхищенные взоры окружающих, то видела хозяйку, дарящую ей на свадьбу белое невесомое платье, расшитое синими цветами, то слышала голос своего жениха, рассказывающего о будущем.

 

Под утро всегда являлся" товарищ Гуров" и, хищно улыбаясь, бил рукояткой пистолета по ноге. Она просыпалась от боли и не могла больше уснуть...

Так потекли год за годом. Революция, относившаяся к крестьянам, как несознательному слою населения, в отличии от пролетариата, считавшегося гегемоном, ставила над ним всяческие, на выживаемость, эксперименты. То продразверстка, то продналог, то колхозы...

 

Отца Фроси, едва не занесли в списки кулаков. Семье грозило полное разорение и высылка в холодные края, откуда обычно не возвращались. Пришлось отцу раскошелится, выставить угощение главе бедняцкого комитета. После этого он был милостиво вычеркнут из "черного списка", но швейную машину у него все же отобрали... Отец, тоже хорошо подпивший, поцеловал ее на прощание, и сказал: " Прощай, парижский насморк!". Ее потом пропили те же кометчики...

 

Замуж Фрося так и не вышла. Местные парни к ней сватались, но она, подсознательно сравнивала всех с первым своим женихом, сыном приказчика, вежливым, воспитанным, и, конечно же, все сопоставления шли не в пользу деревенских парней, грубых, развязных, не умеющих говорить красиво, пахнущих лошадинным потом и дегтем. Так и осталась она старой девой...

 

Долгое время она жила с братьями в доме отца. Однажды услышала, как ее племянники, собираясь утром в школу, произносят до боли знакомые ей слова "завод Михельсона". Раз произнесли, два произнесли. А для нее это слово звучало, как чудная музыка... Подошла к мальчишкам, поинтересовалась. Она зубрили школьный учебник истории. И впервые она тогда узнала, что на заводе Михельсона было покушение на Ленина. В школьном учебнике даже была фотография пальто Ленина с дырками от пуль.

 

- Я знаю завод Михельсона. У господ служила неподалеку. Рабочих там много было. Во всем нашем районе и то меньше народу,-не утерпев, сказала она мальчишкам.- Листовки революционные кучер наш Федор приносил оттуда. С этих бумажек все и началось. Стало быть Ленин их и писал.Потому как грамотно все в них было... Завод михельсона мне хорошо известен. С женихом гуляла в тех местах. Парк был хороший....Потом он меня домой до медведей провожал...Всегда ручку на прощание целовал. Очень вежливый был паренек.

 

Мальчишки изумленно посмотрели на тетю, и, фыркнув от смеха убежали в свою школу. А вечером признались тетке, что не утерпели и рассказали учителю про ее молодость в Москве. Он просил прийти ее в школу и выступить перед учениками...

С этого, собсбвенно, все и началось. Сперва она чувствовала себя неловко, рассказывала спутанно,привирая только чуточку, но постепенно стала говорить уверенней. А когда ей в первый раз заплатили за воспоминания деньги, поняла, что можно на этом зарабатывать себе на жизнь. И не обязательно ей доить коров в колхозе. Не зря она в молодости была смышленной девчонкой, сумевшей приспособиться даже к строгим немецким дворянам.

Она поняла, что революция, по сути дело жестокое и сумбурное, во многом грязное и несправедливое , нуждается в светлых легендах, ее требовалось постоянно облагораживать, приукрышивать, придавать радостные тона. И не беда, если немного слукавишь, досочинишь или просто соврешь.

 

Тем более внешняя сторона жизни Фроси к ее участию в революции к этому располагала. Все знали, что в молодости, в предреволюционные годы она,действительно жила в Москве...Скрывая свое истинное отношение в новой власти, на корню зарубившей ее будущее, она просто стала сочинять красивые, в угоду слушателям, легенды о своем прошлом. Тем более, и власть была непротив... Одно условие было непременным- черни жизнь при царях, и осветливай настоящее...

И дело пошло хорошо. Она подучилась, написала себе с помощью райкомовских лекторов десяток бесед с молодежью, выставляя себя в нужном свете, привела в хорошее внутреннее зацепление факты и события из своей жизни с внешними событиями революции.

Тяжелую изматывающую работу в колхозе она вскоре бросила, получая гонорары за свои выступления. Так и ездила по школам, детским садам, училищам, техникумам. Везде ее представляли , как человека, который видел самого живого Ленина... Молодежь смотрела на нее с восхищением, как на человека, побывавшего на другой планете.Ей предложили вступить в партию, зачислили в штат лекторов, определили зарплату. Ее выбрали депутатом и выдали удостоверение, которое было сильным и достаточным документом. Приглашали на все крупные, собрания, конференции шли чередом, о ней писали в газетах, печатали ее фотографии.. Вскоре она перебралась из деревенского дома в городскую квартиру, за ней присылалась машина, ей определили продовольственный спецпаек. До известности в Москве, конечно, дело не дошло, но в своем сельском районе и области, она стала известным человеком...

 

 

В Москве она , на протяжении всей своей взрослой жизни, больше не была, и когда ей выделили путевку в подмосковный элитный санаторий для лечения больной ноги, эта была фактически ее первая после революции поездка в столицу. И ей вдруг остро захотелось ей побывать в местах своей юности. Просто заныло на душе- томительно-сладко и горько одновременно.

Денег у нее. как у партийной функционерки имелось достаточно, поэтому, вызвав в санаторий по телефону такси, она коротко приказала отвезти себя в город, в Замоскворечье.Шофер был молодой советский парень, обычный московский таксист, нагловатый и самоуверенный, перенявший все черты столичных извозчиков прежнего, но сильно поврежденных нравами передового времени. Он уже не носил, как некогда отец Фроси, желтого кушака, но таксисткую фуражку, клиента , в отличии от старых извозчиков, не уважал, а скорей относился к нему с раздражением, как на существо, отравляющее его вольную беззаботную жизнь.

 

- Замоскворечье, говориш товарищ?! Но он большое!- хмыкнул он,- искоса посмотрев на свою заказчицу.- Он знал, что клиенты этого санатория небедны, они все имели немалые партийные чины.- Говорите, женщина, конкретнее.... Куда вам?

 

- Завод Михельсона знаешь?

 

Парень хмыкнул.

 

- Ты зачем мать крышку гроба открыла? Михельсон! Скажешь тоже. Как с трибуны... То до революции был Михельсон! Спихнули давно вашего Михельсона. Али не в курсе?

 

- В курсе! Ну, а нынче он как называется? Говори? Не умничай передо мной. Я тебя служить себе вызвала за деньги! Захочу- будешь плясать передо мной. Могу и другого таксиста нанять. Поскромнее. Комсомольца. А на тебя пожаловаться начальству вашему. И поедешь ты в колхоз на шефскую помощь... Коровий навоз по обширным полям возить. Уловил что-ли смысл?

 

- Извините! Теперь этот завод называется именем Ленина.

- Неподалеку от него парк был? С лавочками на берегу... А в реку ивы смотрятся.

- Он и сейчас есть! Парк то есть!

- Ясно! За углом дом находился. Двухэтажный...Два каменных медведя у ворот... Скульптуры такие. Очень древние, кстати!

-Ресторан " Русь" что-ли?- уважительно вытянул лицо парень.- Этот ресторан все знают... Уважаемое заведение. Простые люди его не посещают, только спецконтигент.

-Про ресторан я ничего не слыхивала... Но помню другое- этим зданием владели раньше фон Бойсты, немецкие дворяне... До революции. На первом этаже у них кухня и людская была, а выше- жилые комнаты... В глубине выход в сад имелся, и зал для приемов... Но, главное- каменные медведи у входа.

 

- Про дворян немецких мне ничего не известно,- смутившись, сказал парень. - А вот кухня ресторанная точно на первом этаже находится. Ох, и кухня хороша скажу тебе, мать!-энергично потер мягкие ладошки таксист, которыми, судя по всему, онв жизни еще ничего не сделал, хотя страна, упираясь, одолевала высоты коммунизма.- Икра черная, семга под водочку. А на втором этаже кабинеты. Личные апартаменты посетителей. Медведи перед входом сохранились. Это верно! Очень знаменитый теперь ресторан.

-Вот и вези меня туда, -усмехнувшись, твердо сказала она.

- Ясно!- уважительно сказал таксист.- Но, повторяю мать- ресторан этот не для всех.- Он наклонился к ж-пассажирке и таинственным шепотом добавил.- В нем авторитеты уголовные собираются. Под коньячок проблеммы свои решает. Ты что родственница знаменитой Соньки -золотой ручки будешь?

 

- Парень! Кто разрешил тебе вопросы задавать.

 

- За " Русь", уважаемая отдельную таксу запрошу. Риск есть на ментов нарваться!

 

- Сколько!

 

- Двадцать пять рублей в одну сторону.

 

- Рвач! Насморк ты Парижский...Да я сюда за трешку приехала...

- Если вы такая бедная, я отвезу вас бесплатно на остановку пригородного автобуса. Поездка в десять копеек обойдется.

 

- Ишь горяч! Ладно, согласна! Гони! Не обижу. Разве я скупая! У меня командировочные хорошие...

 

- Вот это другой разговор! Уважаю деловых людей. К самым медведям, уважаемая, с ветерком и подкачу!

 

И подкатил. Ездить быстро он умел.

 

Она вышла из машины,приказала ему дождаться ее возвращения, так как не рассчитывала задерживаться здесь надолго, и, полностью захваченная воспоминаниями, стала, как любопытный турист, осматривать места своей далекой и почти уже забытой прекрасной юности.

 

Господский дом выглядел по-прежнему. Она прошла между грозных медведей. Их похоже давно уже никто не мыл. Даже, вероятно, она последняя и касалась их мокрой тряпкой. Шерсть медведей была, как патиной, покрыта толстым слоем пыли, пасти запечатаны налетом копоти, клыки обветшали и затупились от старости.

 

Она приблизилась к главному входу, над которым неоновым светом горела реклама ресторана. На первом этаже увидела как суетятся на кухне повара и уносят блюда на второй этаж. Там играла музыка, и медленно двигались какие-то люди. Люди другого поколения, других мыслей, других жизненных историй... Мало осталось в памяти от прежнего, лишь следы на зыбком песку. Время проносится сквозь нас, и будущее, что наступит непреложно, не останется в памяти у тех, которые будут жить после.

 

- Стой! Женщина милосердная...Товарищ! Подайте милостыню жертве беспощадных войн и революций,- услышала она вдруг хриплый голос, доносившийся откуда-то сбоку.

 

.Она повернулась. В тени медведей, за воротами почти, сидел одноногий, бородатый мужик в рваной, то ли солдатской, то ли клоунской шапке, неухоженный, опухший от пьянства. Она поморщилась и тотчас вытащила из сумочки свой кошелек. Запущенный этот, крайне неопрятный мужик , портил картину ее воспоминаний. Даже раньше, в царские времена, в эпоху тирании и бедногог государства, здесь, насколько она помнила, никогда не сидели нищие.

 

Она решила дать ему денег, чтобы он убрался поскорее отсюда.

 

Мужик, увидев, что она собирается его одарить, издал какое-то нечленораздельное радостное восклицание, сидя, подпрыгнул на одном месте, как изуродованная лягушка, с радостной готовностью стащил с грязной головы свою цвета праха земляного шапку, и выставил ее перед собой, давая понять, что класть подаяние нужно именно в нее. Он повернул голову и поднял глаза. От его взгляда у нее резануло по сердцу. Она увидела выпуклые, жестокие, презрительно-холодные глаза.

 

Потом перевела взгляд на его склоненную голову и невольно отшатнулась. У мужика было оторвано левое ухо. "Неужели товарищ Гуров?"- вихрем пронеслось у нее в голове? Вот так встреча черех сорок лет.

 

Неужели перед ней тот всемогущий комиссар- экспроприатор, которого она так боялась прежде, и который, по сути, искалечил ее жизнь .Она двумя пальцами сбросила деньги в шапку, деньги, заработанные на воспоминаниях о начале революции, в том числе и о Гурове, нацелилась палкой до пустой штанины мужика, скрученной узлом вокруг несуществующей ноги.

 

- Тебя как зовут, побирушка?

- Мы-ы-ы!- неопределенно прохрипел он.- Гегемоны мы-ы-ы!

 

- Не мычи...Говори толком. Как твое имя?

 

 

- Зачем тебе, бабка это?- прорычал он наконец вполне внятно, и склонил печально лохматую седую голову.- Имеется кому резон? Интерес к личности выходит. Пошла к черту.

 

Она коснулась своей палочкой изуродованного уха его.

- А я и так знаю! Гуров твоя фамилия? Верно, говорю, урод революции? Чего молчишь? И знаю, за что богом наказан.

 

-Ну, Гуров! Ты кто такая вообще? Меня по фамилии никто здесь не называет. Просто- Кондратьич! Деньги дают, выпивку... Это я раньше был "товарищ Гуров!" Был, да весь вышел... Генемоны мы-ы!

 

- Как живешь Гуров?- с холодной улыбкой поинтересовалась бывшая его жертва и соратница.

 

- Вот собака! Еще спрашивает она. Плохо! Не видишь разве. Революцию делал, в двух войнах участвовал, ногу потерял...Теперь никому не нужен. И сдохнуть бог не позволяет, и жизни нет... Ни семьи, ни дома... В ночлежке обитаю. А ты разве знаешь меня.

 

- Я помню тебя смолоду Гуров! И глаза твои, и ухо оторванное. Комиссарил ты лихо! Говорил, что вечно будешь у власти... А вот не получилось,видать...

 

- Кто ты такая, бабка! Из какого нафталина вылезла? Кыш, проклятая, не иначе смерть за мной явилась...

 

- Тебе не вспомнить меня... Много лет прошло. Да и не к чему это...Да, Гуров, печальная встреча у нас произошла...

 

За воротами раздался отчетливый визг тормозов. Напротив каменных медведей остановилась милицейская машина. Следом подкатила зарешеченный грузовичок, известный в народе под названием "черного воронка". Из нее выскочили два крепких парня и тотчас набросились на Гурова. Они ударами дубинок подняли его с земли, потащили к распахнутым дверям, в которых находился еще один милиционер с дубанкой, хищно улыбающийся вставными железными зубами.

 

- Сволочь такая! Кондратьич, зараза ты этакая.Опять тут сидишь... Портишь нам вид Олимпийской Москвы. Отвезем мы тебя, Гуров куда подальше...На сто первый километр от столицы.

 

- Браты, помилосердствуйте... Вы над инвалидом измываетесь... Я революцию делал. Две войны прошел,- прохрипел Гуров, пытаясь отбится от служителей закона.

 

- Заткнись! Ты нам процент гадишь. Мы премию олимпийскую из-за тебя не получим...

 

И посыпался новый град ударов. Машина уже распахнула настежь двери, как железная пасть хищника, и бравые ребята, держа на весу Гурова, раскачивали его наподобие мешка, готовясь с омерзением зашвырнуть обрубок тела внутрь.

 

- Остановитесь!- возмущенно закричала она.- Как же можно поступать так с ветераном революции и войны? Это бесчеловечно...

 

- Ого! Кто возник тут такой грамотный?

 

- Это я вам говорю!- она смело сделала шаг им навстречу.

 

Милиционеры с интересом воззрились на седую, очень представительную, с изящной тросточкой женщину интеллигентного вида.

 

- Ваши документы гражданка? Предъявите!- попросил один из милиционеров, с трудом удерживая раздражение.

 

Она показала депутатское удостоверение. Милиционер вежливо козырнул сильной, достаточной бумажке.

 

- Извините! Объясняю конкретно, товарищ депутат! Надоел он нам, этот замшелый пьяница. Сидит тут, убожества свои показывает. Советский народ процветает, а он, недоволен, вишь... Уже не знаем куда его девать. Он позорит наш строй. Вот и приказано нам- подчищать светлый облик столицы....Сто первый километр всех примет. Там бродяг много собирается там.

 

Она опять коснулась палочкой изуродованного уха Гурова, твердо сказала:

 

- Это мой муж. Я забираю его домой. Долго искала. А он в Москве оказывается, парижский насморк!

 

- Как муж?-рассмеялись милиционеры.- Мы знаем его досконально. Нет у него семьи...

 

- Вы что, не расслышали меня, ребята! За углом такси стоит. Волоките его туда. Я сейчас подойду.

 

- Сделай милость, бабуся! Благодарность от московской милиции тебе. Как Олимпиада пройдет, можещь обратно приволакивать...Мы его скоро тут в гроб загоним.

 

- Хрен Вам!- хрипел Гуров, сопротивляясь милиции, которая усаживала его в такси.

 

И когда они отъехали, милиционеры сделали уважительное, профессиональное движение под козырек фуражек своих, точно провожали почетных гостей.