НЮША И САМЫЙ ГЛАВНЫЙ ГЕРОЙ

 

Нюше очень нравился дядя Феликс. И тому была масса причин, одна другой убедительнее.

Во-первых, он жил в подвале. В его крошечной комнатке было одно-единственное окошко под самым потолком, снаружи оно было забрано крупной решеткой, потому что иначе в этом окошке пришлось бы ежедневно вставлять новое стекло: оно находилось в угрожающей близости от той части двора, где мальчишки затевали горячие футбольные баталии. В каморке дяди Феликса всегда, – и летом, и зимой, – было прохладно и душновато, пахло дешевыми папиросами, сапожным кремом и какой-то воглой тряпкой. Неповторимый был запах и очень запоминающийся, и почему-то очень нравился Нюше, у которой дома пахло скучной чистотой с легким оттенком какой-то непременной сушеной травы, которую баба Лида в маленьких матерчатых мешочках засовывала в шкафы с одеждой и постельным бельем.

Во-вторых, у дяди Феликса была скрюченная нога. В комплекте со скрюченной ногой шел ловкий костылик, которым дядя Феликс орудовал так же умело, как, к примеру, слон своим хоботом. Он не только очень лихо пользовался им для передвижения на вполне приличных скоростях, (в том числе по весьма пересеченной местности), но и ухитрялся с его помощью доставать, двигать и даже подцеплять разные не слишком тяжелые предметы. К тому же он очень выразительно своим костыликом жестикулировал, так как не выпускал его из левой руки даже в сидячем положении. Нюша подозревала, что он и спит, прижимая костыль к левому боку. А может быть даже устраивает его поудобнее, перекладинкой на подушку.

В-третьих, у дяди Феликса в кармане старого-престарого латаного-перелатаного пиджака всегда водились ириски и карамельки. Мама, увидев однажды, как дядя Феликс угощает Нюшу такой карманной ириской в намертво прилипшей к липкому содержимому пестрой линючей обертке, чуть не упала в обморок, и не только заставила Нюшу выбросить антигигиеничную конфету в урну, но и вымыть с мылом руки, и обещать, что она никогда-никогда… Конфету Нюша с сожалением выбросила, и руки вымыла, и обещание дала, но при этом за спиной скрестила сразу четыре пары свежевымытых пальцев, а каждому нормальному человеку известно, что в таком случае обещанное выполнять совсем не обязательно. Стоит ли говорить, что ценность дядифеликсовых античных конфет (так Нюша переиначила непонятный ей термин) после этого возросла многократно!

В-четвертых, у дяди Феликса были замечательные брови: густые, черные, сросшиеся между собой и даже спускающиеся несколько вниз по переносице. А из под этих совершенно-таки пиратских бровей смотрели добрейшие ярко-голубые глаза. Нюша слышала, как мама однажды сказала одной из своих многочисленных заклятых, как называла их бабушка, подруг: “Такие бы голубые глазищи – да девице, отбою бы не было от кавалеров! А достались экому чудищу…”

Насчет чудища Нюша была совсем не согласна: чудище – это как на картинке в “Аленьком цветочке”, - мохнатое, лупоглазое, со здоровенными трехпалыми лапами. Вот если бы такая жуть из подвала во двор вылезла, визгу было бы! А дяде Феликсу все рады, особенно ребятня.

И старушки из окрестных домов души в нем не чают: вечно его к себе зазывают с какими-то мелкими ремонтами. То кран у них закапал, то плитка не греет, то замок заклинило… И дядя Феликс вытаскивает из своей каморки зеленую противогазную сумку, звякающую всяким «стурументом» и бодро ковыляет за осчастливленной старушкой. Говорят, что деньги он никогда не берет, но любит, чтобы его вкусно накормили домашненьким, и чтобы за столом можно было посидеть подольше, неторопливо наслаждаясь крепким чаем с невероятным количеством сахара.

В-пятых, дядя Феликс очень занятно говорил: с разными забавными словечками и неожиданными оборотами. Словечки эти нередко перекочевывают в лексикон местной ребятни, шокируя родителей. А уж если дядя Феликс даст кому-нибудь прозвище, - все. Прилипнет намертво.

Когда в апреле в двадцать девятую въехали новые жильцы взамен перебравшихся куда-то на деревню к дедушке Сапуновых, дядя Феликс добрых полтора часа внимательно наблюдал за суетливым главой семьи, который не столько перетаскивал на свой четвертый этаж вещи из переполненного домашним скарбом грузовика, сколько метался туда-сюда, как заведенный. Он то давал бесконечные распоряжения утомленного вида супруге, то затевал перебранку с торопящимся поскорее разгрузиться и уехать шофером, то зачем-то кидался искать домоуправление, но с полпути возвращался к машине, и так без конца. В итоге вещи были свалены у подъезда, а явно сэкономивший на грузчиках хозяин бестолково вертелся вокруг них, не решаясь оставить без присмотра, пока его молчаливая супруга, одетая в черный сатиновый халат поверх мешковатого спортивного костюма, размеренно курсировала вверх-вниз с посильной для нее утварью.

Насмотревшись вдоволь, дядя Феликс коротко сплюнул и, показав костылем на объект своего наблюдения резавшимся поблизости в ножички Костику с Андрюхой, односложно объявил: “Подергун”. Через неделю Ивана Адамовича Грищухина так звал весь двор. С его же легкой руки Екатерина Федоровна Грищухина стала “Запятой”. Она и действительно чем-то напоминала этот знак препинания, - унылая, какая-то дугообразно сутулая, с несоразмерно крупной. вечно обвязанной выцветшей косынкой поверх многочисленных бигудей головой.

Однажды дядя Феликс несколько дней не появлялся во дворе, и Нюша услышала от кого-то из взрослых, что он болен, и даже как-то поздним вечером в известный подвальчик спускалась бригада "Скорой помощи", вызванная, по-видимому, одной из приближенных старушек. Диагноз двору остался неизвестен, но дядя Феликс ни в какую больницу не перекочевал, зато вскоре снова появился на просторах родного двора, и на тему своей недавней немощи категорически не распространялся.

Между тем вовсю набирала разгон долгая сибирская весна: солнце потихоньку подкопило силушки, чтобы окончательно продавить закаменевшие снеговые натоптыши на разбитых тротуарах, и даже жухлые сугробцы, прячущиеся по северным сторонам в тени стен и заборов, потихоньку истаяли, оставив после себя грязную вуаль на колючих останках прошлогодней травы.

Подоспели столь любимые всеми Майские Праздники, - уже без размашистых демонстраций с горластыми динамиками, с кумачовыми декорациями марширующих колонн, с привычно вскинутыми над веселыми толпами известными несимпатичными портретами, с улицами, усеянными безвременно погибшими разноцветными шариками... ну, и прочей чудесной атрибутикой блаженной памяти застойного времени.

Впрочем, Нюша, конечно же, ничего этого в своей шестилетней жизни не видела. Что не мешало ей майские праздники любить и радоваться их наступлению всеми силами распахнутой детской души.

Шумно и весело прошел по двору Первомай, - праздник не очень определенного, но безусловно демократичного содержания.

В доме у Нюши собрались гости: во-первых, мамин двоюродный брат дядя Василий, - невысокий, коренастый, с мелким рябоватым лицом, клешневатыми руками и невероятно большим размером обуви, которым он почему-то весьма гордился и всякому новому знакомому непременно демонстрировал свои огромные ластообразно плоские ступни, плотно обтянутые не первой свежести носками с обязательной штопкой на острие большого пальца.

Во-вторых, с дядей Василием прибыла его супруга Алевтина (тетя Аля), женщина крупного размера, но вялого темперамента, которую Нюша активно не любила за гнусавый, слегка нараспев, голос, мелкую "химию" на пружинно торчащих в разные стороны волосах и неприятную манеру во время еды как-то странно причмокивать, совершая при этом активные движения языком в районе передних зубов. Было ли это дефектом зубной системы или дурной привычкой, Нюша не знала, да и не задумывалась никогда, но от поцелуев с тетей Алей традиционно уклонялась со всей возможной настойчивостью, граничащей с оскорблением.

В-третьих, приглашена была всегдашняя мамина подруга Галя. Мама почему-то всегда называла ее "Гала" и даже "Хала", с каким-то малоросским придыханием. Упомянутая Хала была в доме не то, чтобы гостьей, но уже совершенно свойским человеком, так как с регулярностью рейсового автобуса забегала "на минуточку", после чего часами высиживала с мамой на кухне. При этом двери плотно закрывались, но все равно по всей квартире перекатывался "халын" смех, - безудержно-заливистый, с какими-то повизгиваниями, постанываниями и даже похрюкиваниями. Нюша даже потихоньку пробовала сама так лихо посмеяться, но получалось не очень-то: отдельно кое-что выходило похоже, особенно похрюкивание, но все вместе не складывалось никак.

И, наконец, пришел совершенно незнакомый человек, причем незнакомый не только Нюше, но и маме. Человек этот оказался каким-то стародавним приятелем бабы Лиды, с которым они не виделись несколько столетий, или даже больше, и вот теперь он каким-то образом свою драгоценную подругу обнаружил и нежданно-негаданно явился именно Первого Мая ее навестить и обрадовать своим появлением. Баба Лида обрадовалась сдержанно, но гостя в дом пригласила и сначала о чем-то тихо разговаривала с ним в своей комнате, а потом решительно вывела к праздничному столу, который к тому времени наладила мама, страшно недовольная таким отвлечением бабы Лиды от ее обычных хозяйственных обязанностей.

Человек был представлен присутствующим как Родион Антоныч, и был он высок, сед, весьма худ и облачен в серый костюм – вполне приличный, но с коротковатыми для его обладателя рукавами и штанинами. Лицом Родион Антоныч напомнил Нюше какую-то птицу, - длинноклювую, с реденьким растрепанным хохолком над пронзительными темными глазами.

Вся эта компания сначала скромно, а потом уже и без лишних церемоний навалилась на угощение, и скоро все раскраснелись и развеселились, а в определенный момент возникла и первая песня - про "степь кругом", после которой тут же наступил и совершенно неактуальный "мороз-мороз" и прочие климатические странности - про "такую шальную погоду", после которой Нюшу совсем забыли, и она незаметно перебазировалась на кухню, где по маленькому телевизору с удовольствием смотрела взрослое кино про любовь с потрясными поцелуями. Там она в конце концов и уснула, упав вспотевшей щекой на сложенное кухонное полотенце, и даже не слышала, как Родион Антоныч, крепче всех прочих стоящий на ногах, унес ее на родной низенький диванчик.

А уже через неделю подошло время еще одного праздника. Этот-то был совсем понятный, и назывался он здорово - День Победы, потому что когда-то давно-предавно на нашу Россию напали страшные враги, которых за это назвали некрасивым словом фашисты, но наши солдаты очень классно воевали, и перебили этих самых фашистов всех до одного, и когда убили самого последнего фашиста, подняли всюду специальные красные флаги, чтобы все узнали, что наши победили. И теперь этот день так и называют, чтобы всегда радоваться, что наши так здорово справились с врагами!

Еще накануне баба Лида объявила, что она пригласила Родиона Антоныча на День Победы. Мама сделала недовольное лицо, потому что не собиралась звать гостей, а значит - делать уборку и заниматься стряпней. Она хотела, как она выразилась, "глобально выспаться". На вопрос Нюши, что такое глобально, мама ответила, что это значит - спать, пока не надоест глаза закрытыми держать.

Но баба Лида сделала суровое лицо и молча ушла в кухню, и довольно громко там объявила неизвестно кому, что если дурная молодежь не считает Победу праздником и не желает принимать в доме самого настоящего Ветерана, то вся страна скоро сгинет, и поделом тому. Подсунувшейся с очередным вопросом Нюше баба Лида объяснила, что Ветеран - это человек, который сам лично воевал с фашистами и поэтому Самый Главный Герой на свете. А после этого баба Лида вдруг страшно рассердилась и не стала обсуждать с внучкой, кто сильнее - Ветеран, Человек-Паук или Терминатор, хотя Нюша и так понимала, что нипочем стародавнему Родиону Антонычу не одолеть таких грозных соперников.

Итак, наступило утро 9 Мая, и Нюшу по случаю чудесной погоды отправили во двор, чтобы не мешалась под ногами у так и не выспавшейся глобально мамы и еще с вечера заведшей пироги бабы Люды.

Во дворе шаталось уже изрядное количество разнокалиберной мелкоты. Нюша издали увидела свою подругу Валю из соседнего дома и направилась к ней. Валя вдохновенно нянчила новую куклу, подаренную ей в честь праздников, и Нюша обиделась на своих маму и бабушку - почему они ничего ей не подарили, а только занимаются своими драгоценными гостями?

Валя была девочка ничего, но слегка жадноватая. Куклу, с которой еще не наигралась, выпустить из своих рук она не могла, а наблюдать за игрой со стороны Нюша не захотела, и потому ушла от Вали и обиженно села на скамеечку неподалеку от баскетбольного кольца, в которое трое мальчишек по очереди лупили футбольным мячом. Мяч был плохо надутым и очень грязным, но азарта играющих это нисколько не убавляло. Они делали по десять бросков с одной точки, попадали крайне редко, но комментировали каждый бросок весьма эмоционально, и на яркие эпитеты не скупились. Большинство из этих выражений совсем не предназначались для ушей шестилетней девочки, но это нимало не заботило ни их, ни ее.

Счет был почти равный, и напряжение нарастало, а Нюша как раз было определилась, за кого будет болеть, - за Валерку из четвертого подъезда, - когда этот самый Валерка вдруг поглядел куда-то за спину Нюши и присвистнул. Вслед за ним оглянулся Кирилл и присвистнул тоже. Нюша свистеть не умела, но с любопытством повернулась. И за неумением свистеть ахнула.

По дорожке от подъезда, в подвале которого он обитался, шел дядя Феликс. Это был безусловно именно дядя Феликс, и никто другой - шел неторопливо, опираясь на свой всегдашный костылик, и походка была та же, и густые брови, и все те же ярко-голубые глаза так и сверкали... Но, граждане, что это был за дядя Феликс!

Никакого старого залатанного пиджака, никаких старых же тренировочных штанов с оттопыренными коленями. На дяде Феликсе ловко сидела аккуратно обтянутая ремнем выцветшая до белизны гимнастерка, на голове так же ловко пристроилась пилотка с веселой красной звездочкой, на ногах над мягкими начищенными сапожками пузырились штаны неизвестного Нюше фасона "галифе".

Но главное было не это. Конечно же, не ладная военная форма образца прошлого века вызвала такую реакцию у мальчишек, Нюши, да и у прочих случившихся в этот момент во дворе обитателей соседних домов. На гимнастерке дяди Феликса красовались два ряда плотно налегающих друг на друга медалей. А на другой стороне груди - еще целая галерея наград, разной формы и размера. И все это великолепие вздрагивало и звенело на каждом шагу хромающего по дорожке старика.

- Вот это да!..- восторженно выдохнул Валерка, и был безусловно прав.

А Нюша сделала то, что подсказал ей первый, то есть самый правильный, душевный порыв. Она сорвалась с лавочки и что есть силы помчалась навстречу любимому дяде Феликсу. А он, по всегдашней привычке, издали уже широко улыбаясь, сунулся свободной своей рукой в карман - за конфеткой, и нашел-таки ее в кармане галифе! Но Нюша, забыв про этот незыблемый ритуал, не добежав до старика нескольких шагов, резко остановилась и замерла, восхищенно глядя на него снизу вверх.

Дядя Феликс протянул ей на ладони карамельку, и только собрался произнести что-то обычное, вроде "ну. здравствуй, Нюшка - хлопушка" , как девочка выпалила:

- А я знаю, дядя Феликс, ты - Ветеран и Самый Главный Герой!

- Ну что ты, маленькая, какой уж я главный герой...

- Нет-нет, я знаю!

Нюша даже ногой притопнула для пущей убедительности.

- Ты воевал с фашистами, и всех победил! И поднимал красный флаг! И сегодня наступила твоя Победа! Я же знаю теперь! Дядя Феликс, а почему ты раньше никогда?..

Дядя Феликс вложил-таки конфету в детскую ручонку, половчее оперся на костылик.

- Да понимаешь, малыш, я всегда раньше в этот день уезжал в одно место... Там у меня много товарищей... осталось. А нынче что-то сил у меня маловато. Не решился поехать. Вот потому я здесь... праздную.

- А как же товарищи? Они ведь ждут, наверно, волнуются, да? Ты им позвонил? или написал?

- Видишь ли, Нюшка-игрушка... туда позвонить уж нельзя... и письма не доходят... Я уж скоро, наверное, сам туда явлюсь.

- А, когда выздоровеешь совсем, - сообразила девочка. - Вот и хорошо, вот все и обрадуются!

- Да-да, наверное... - неопределенно согласился дядя Феликс.

Он сделал шаг, и снова медали на его гимнастерке отозвались слаженным звоном. Нюша шагнула в сторону, пропуская дядю Феликса, но он протянул ей руку:

- Пойдешь со мной?

Нюша с радостью уцепилась за его жесткую мозолистую ладонь и пошла рядом с ним, чрезвычайно гордая своим спутником.

- Проводишь меня до арки, - предложил дядя Феликс. - А со двора уж не ходи, потеряют тебя. И мне влетит... от твоей бабушки Лидии Семеновны. Ух, и поддаст она мне!

- Это запросто, - согласилась Нюша, и они вместе посмеялись, каждый по-своему представив себе эту боевую картину.

А потом у самой арки они встретились с Родионом Антонычем, который тоже оказался самый настоящий Ветеран, и хотя и был в своем совершенно не военном коротковатом костюме, но на груди у него тоже все сверкало и звенело, почти как у дяди Феликса. И дядя Феликс, хотя и видел Родиона Антоныча первый раз в жизни, обнимался с ним, как с родным, и боевые награды их встретились и звенели в унисон, и потом Нюша заметила, как дядя Феликс отвернулся и рукавом гимнастерки украдкой мазнул по глазам, а Родион Антоныч и вовсе не скрываясь плачет, и слезы бегут одна за другой, теряясь где-то в морщинах...

И тут откуда ни возьмись появилась баба Лида, и она тоже плакала, и дядя Феликс неловко гладил ее по плечу, а старый друг Родион Антоныч просто прижал ее к себе и, склонившись над ее щуплой фигуркой, целует куда-то в макушку, в пучок аккуратно собранных седых волос...

И потом был долгий-долгий день, День Победы, и в нюшином доме сидели за праздничным столом и Нюша, и мама, и два Ветерана - два Самых Главных Героя.