В ШКОЛЕ ВОЕННЫХ ЛЕТ

 

Памятным утром первого сентября 1944 года мама впервые ведёт меня в школу. «Вот я и вырос, - с гордостью думаю я, - мне уже целых семь лет!» По этому случаю, она получила на работе увольнительную до обеда. Мне немного страшно: новая незнакомая обстановка, новые ребята. Я чувствую себя не совсем уютно.

На мне светлая рубашка, перешитая из маминой кофточки, серая скроенная из байкового одеяла курточка с короткими рукавами (я из неё уже вырос), чёрные короткие штаны, застёгивающиеся на пуговицы под коленями, много раз штопаные чулки и далеко не новые, но недавно починенные ботинки. Как и все дети, я подстрижен «под машинку». Через плечо у меня висит небольшой мешочек с лямкой, застёгивающийся сверху на пуговицу, который мама смастерила из рукавов старой папиной толстовки. В нём тетрадь из отработанных синек заводских чертежей (её листы скреплены белыми нитками), простой и химический карандаши и ластик для стирания, ручка (по-ленинградски - вставочка) с пером типа «Рондо» и маленький аптечный пузырёк с разведённой в воде протравой вместо чернил.

Школа находится довольно далеко от нашего дома. Мы идём сначала по деревянным мосткам через большой болотистый пустырь, потом незнакомыми мне улицами с недостроенными домами и, наконец, выходим к зданию школы. Мама неоднократно напоминает мне: «Запоминай дорогу: домой будешь возвращаться один!» Школа расположена на некотором удалении от жилых домов. Прямо за ней проходит ветка железной дороги, соединяющая папин завод №200 с товарной станцией «Челябинск». Чем ближе мы подходим к школе, тем чаще вижу спешащих мальчиков разного возраста с мешками, противогазными сумками, портфелями или просто с тетрадями и книгами под мышкой, в одиночку или, как и я, с мамами. Я тороплю маму:

- Пойдём скорее, а то опоздаем!

Нас обгоняет мальчишка лет двенадцати и, исказив моё последнее слово до матерного, дразнит меня, высунув язык. Мама пытается поймать его за ухо и отругать, но он, смеясь и кривляясь, убегает.

- В школе старайся подальше держаться от таких мальчишек, - говорит она назидательно, - от них ничему хорошему не научишься!

Мама и не догадывается, что я давно знаю много нехороших слов и даже употребляю их в среде своих друзей, но понимаю, что в присутствии взрослых так говорить нельзя.

Перед школой уже построились большим четырёхугольником ребята. Девочек среди них нет: школа мужская. Какая-то тётя машет нам с мамой рукой, приглашая в строй.

- Это твой класс и твоя первая учительница, - говорит мама и легонько подталкивает меня в её сторону. Я нерешительно подхожу и становлюсь рядом с последним мальчиком. Учительница выравнивает наш строй и становится правее него. Прямо напротив нас стоят в таком же строю старшие ребята. Один из них держит в руках красное знамя, а двое по бокам – барабан и красивую серебристую трубу с красным флажком.

В середину четырёхугольника выходит какая-то бабушка и громко поздравляет всех школьников с началом нового учебного года, а самых маленьких – первоклассников – с началом обучения. Она говорит, что своей хорошей учёбой мы должны радовать воюющих на фронте отцов и дедов, что им будет очень горько узнавать о наших плохих школьных оценках. «Отличная учёба – это ваш вклад в Победу над фашистами!» – заключает она.

Небольшой кучкой в стороне стоят мамы первоклашек. Кое-кто из них вытирает слёзы. Никаких цветов и никакой праздничности!

Затем строй поворачивается и под звуки трубы и барабана вслед за знаменем втягивается в школьные двери.

Мы нестройной толпой, стараясь не отстать, идём за нашей учительницей по длинному просторному коридору и заходим в один из множества классов. Всё здесь для нас ново, мы озираемся по сторонам и чувствуем себя скованно. Никто не шалит и не балуется.

- Рассаживайтесь по партам! - громко говорит учительница. – Маленькие - вперёд, большие – сзади! За каждой партой будет сидеть три человека!

Я вижу уже сидящего за одной из парт знакомого мальчика и сажусь рядом. К нам подсаживается ещё один, тоже живущий в нашем доме. Все мы очень маленькие, бледные, дистрофичные и места для троих за партой вполне хватает.

Когда не без помощи учительницы все разместились, она выходит к классной доске и говорит, что зовут её Зинаидой Александровной, что учить она нас будет одна до пятого класса, а позже у нас будут и другие учителя. Притихшие, испуганные новизной и официальностью обстановки, мы внимательно слушаем правила школьного поведения: как следует правильно сидеть за партой, где следует держать руки, как следует обращаться к учителю, что можно делать на уроке и чего нельзя, что означает для ученика школьный звонок и т.д. и т. п. Одновременно я разглядываю помещение. Оно почти пустое. Кроме классной доски, разграфлённой в косую, прямую линейку и в клетку; портретов Ленина и Сталина, на стене висит большая карта, усеянная красными флажками. Я уже знаю, что ими обозначена линия фронта. В 1944-м году эти флажки очень быстро день ото дня перемещались в сторону ненавистной Германии.

Первый школьный день был посвящён знакомству со школой и школьными правилами поведением. Домой возвращались втроём.

- Давайте дружить и ходить в школу вместе! – предложил кто-то из нас. – Все с радостью согласились, ведь мы все - ленинградцы! Мы быстро сдружились и три года учёбы в этой школе были самыми близкими друзьями и стояли друг за друга горой! Эта дружба продолжалась многие годы и по возвращении из эвакуации. После первого - дни учёбы потекли непрерывной чередой.

Зинаида Александровна научила нас: писать палочки и крючочки, буквы и цифры - вначале карандашом, а затем и чернилами (до школы никто из нас ни читать, ни писать не умел: учить было некому!) - складывать и вычитать груши и яблоки, которые мы с начала войны не видели; читать по слогам, а потом и слитно по букварю. Учебники тогда передавались от старшего поколения школьников к младшему. Порча учебника строго наказывалась. Большинство детей и без этого хорошо понимало трудности времени и к книгам относилось очень бережно. Редко у кого из учеников нашего класса были настоящие тетради в косую линейку и в клеточку. Большинству приходилось вечерами, часто при тусклом свете коптилок, с помощью мам и бабушек чертить эти линейки и клеточки на чистых листах бумаги, чтобы затем в классе учиться правильному написанию букв и цифр. Наша учительница, как и все учителя того времени, писала каллиграфически, того же она требовала и от нас. Нам запрещалось писать перьями, не обеспечивающими начертание букв линиями «с нажимом» и «волосяных», такими как «уточка». Авторучек тогда не знали вовсе. Позднее, правда, мы научились с помощью спиральки из тонкой проволоки, прикреплённой к перу с обратной стороны, создавать небольшой запас чернил. Это, собственно, и был прообраз современной авторучки. Почерк моё поколение испортило позже, вместе с широким распространением вначале авторучек, а затем и шариковых. Ныне, к большому сожалению, даже среди учителей начальных классов не встретишь человека с каллиграфическим почерком. А жаль! Технический прогресс всегда имеет и свои отрицательные стороны!

Постепенно мы привыкли к школе, перезнакомились, у нас появились близкие и друзья. Как и свойственно всем детям терпение у нас было весьма ограниченным. На уроках начались шалости, разговоры, проказы и даже потасовки. Но Зинаида Александровна умела держать класс в руках: шалунов она выставляла к доске для всеобщего обозрения, особенно отличившихся – отправляла в коридор охладиться. Но всегда справедливо! Позже были заведены дневники – маленькие самодельные книжечки, куда учительница заносила ежедневную оценку по поведению, замечания и просьбы к нашим мамам. Не редкостью в тот год было, когда на вопрос учительницы: в чём причина ссоры за партой? Следовал ответ: «А Петька описался!» или «А он испортил воздух!» И смех и слёзы! Многие из нас были совсем крохами и совершенно не воспитанными! Вот такое было время!

Однако были и такие ребята, которые в столь нежном возрасте уже и покуривали. Как могла, Зинаида Александровна боролась с этим злом. Помню сидит она во время перемены за своим учительским столом. Возвращающиеся в класс ребята проходят мимо неё.

- Ваня, подойди ко мне, - говорит она. – Вытряхни, пожалуйста, свои карманы вот сюда, на стол!

Недовольно сопя и отворачиваясь, Ваня нехотя вытряхивает содержимое карманов. На столе появляется кучка махорки россыпью, недокуренная «козья ножка», сложенная для закручивания цигарок газетная бумага.

- Принеси дневник! Я напишу твоей маме о том, что ты куришь! И если не бросишь, я буду просить директора, чтобы тебя отчислили из школы. Думаю, что твоему папе – командиру-орденоносцу – будет очень неприятно об этом узнать!

Ваня усовестился. Он начинает хныкать, раскаиваться и уверять, что это был самый последний раз. Зинаида Александровна откладывает уже приготовленную ручку и дневник в сторону.

Курение табака тогда считалось признаком зрелости, взрослости, самостоятельности. Детям военных лет очень хотелось, поскорее вырасти, стать взрослыми. В школьных туалетах на переменах дым стоял столбом. Курили старшие ребята почти поголовно. Потехи ради они давали затянуться табачным дымом и малышам, а потом долго смеялись, наблюдая, как те кашляют, задыхаются и вытирают выступившие слёзы. Впервые попробовал табак в те годы и я. Курить же по-настоящему начал по тем понятиям довольно поздно – аж в восьмом классе! Некому было следить за нами! Большинство моих сверстников воспитывали себя сами, часто уже в юношеские и зрелые годы. И надо сказать добивались неплохих успехов!

Однако в те, теперь такие далёкие, военные времена нас нисколько не удивляло, а вызывало восторг известие о том, что какой-нибудь Васька Петров из шестого «б» класса убежал на фронт. И сколько же было таких Васек и Ванек, ставших сынами полков и кораблей и в свои тринадцать - четырнадцать лет отмеченных боевыми наградами! А с каким благоговением мы смотрели на солдат – фронтовиков да ещё с медалями и орденами на груди! Наверное, у язычников такого чувства обожания и преклонения не вызывал вид их богов!

Наступила морозная и ветреная уральская зима. Из той же старой отцовской толстовки мама смастерила мне новое зимнее пальто. Из довоенного, сколько его не переделывай, я окончательно вырос! «Пальто получилось, - вздыхала с грустью мама, - лоскутовым!» Мои сверстники, надеюсь, помнят лоскутовые, сшитые из лоскутков часто различного цвета, одеяла и половички военных лет! Пальто было утеплено серой технической ватой. Подкладка из выкрашенной медицинской зелёнкой марли не только не скрывала этого, но и легко рвалась, поэтому вата торчала клочьями. Тем не менее, я был рад этому пальто – у многих ребят и такого не было! Кто-то носил ушитую солдатскую шинель, кто-то мамино старое пальто, кто-то солдатскую фуфайку. Из своей зимней, меховой шапки я тоже вырос, и мама вставила, разрезав её сзади, чёрный суконный клин. Мне казалось, что он даже украсил шапку! Под шапку я надевал серый солдатский подшлемник – вязаный мешок с прорезью для глаз. Тогда многие их носили. На барахолке мне были куплены подшитые валенки. В таком одеянии я легко добирался до школы в любые морозы. Кстати, случаев отмены занятий я не помню.

Школа отапливалась плохо (уголь в первую очередь шёл для нужд военных заводов), и часто в классе мы сидели одетыми. Свои пузырьки с чернилами, принесённые с мороза, обычно отогревали в карманах. Заветной мечтой каждого из нас была чернильница-непроливайка. Многие из ныне живущих уже не знают: что это такое! Особо холодные школьные дни, когда писать было невозможно, полностью посвящались чтению, разучиванию песен и стихов. И, несмотря ни на что, мы учились грамоте, а заодно и преодолевать и не бояться трудностей! На переменах, чтобы согреться, «выжимали сало» из одноклассников, толкаясь у стены класса, играли в жёстку, боролись. Бегать по коридору не разрешали дружинники из старших классов. Дети оставались детьми!

Между тем красные флажки на классной карте неумолимо стягивались к Берлину. Стали приходить посылки от фронтовиков, появились игры в фантики (всю войну конфет, завёрнутых в бумажки, мы не видели!), в пёрышки для письма. Самым ценным был выигрыш отечественного пера №86! Всё чаще и взрослые, и дети стали говорить о близкой Победе, об окончании войны, о возвращении в родные места. И, наконец, этот долгожданный День Победы настал.

Хорошо запомнилось всеобщее ликование, слёзы радости, духовный подъём, ощущение силы и единства всего народа. Особо ярко запечатлелось в памяти факельное шествие девятого мая 1945-го года.

Уже в сумерках, видимо, после окончания очередной рабочей смены, из ворот всех расположенных поблизости заводов стали выходить колонны рабочих с зажжёнными факелами – прикреплёнными к палкам консервными банками, набитыми промасленной ветошью. Над колоннами колыхались сотни красных знамён и транспарантов с надписями: «Наше дело правое – мы победили!», «Слава товарищу Сталину!», «Слава блоку коммунистов и беспартийных!» и портретов вождей, приведших нашу Родину к Победе. Колоны, сливаясь, превращались в одну, извивающуюся по кривым улочкам предместья и удаляющуюся в бесконечность, сопровождаемую множеством мерцающих во тьме огней факелов. Столь грандиозное зрелище мне пришлось видеть единственный раз в жизни! Гремело почти непрерывное: «Ура!», в воздух летели головные платки женщин и шапки мужчин. Рядом с колонной бежали возбуждённые стайки ребятишек. Колонна направлялась в центр города на праздничный митинг. На огромной площади собралась многотысячная толпа. Я оказался на самом её краю и никаких слов ораторов разобрать не мог. Слышал только нескончаемые крики восторга, могучее русское «Ура!», гром артиллерийского салюта и из-за спин видел в воздухе множество шапок, красных флагов, портретов и транспарантов. Таким и остался в моей памяти День Победы!

Вскоре после этого грандиозного события школа распустила нас на летние каникулы. Мама бережно много лет хранила мой Табель успеваемости за первый класс, помеченный 1945-м годом. На простом тетрадном листе, сложенном пополам, разграфлённом и заполненным рукой Зинаиды Александровны, стоят мои оценки по письму, чтению, арифметике и поведению. Сейчас, глядя на него, я с большой теплотой и любовью вспоминаю свою добрую, мудрую и строгую первую учительницу. И, должно быть, не один я! Вечная ей память!