Он идет по дороге – смешной, нескладный, нелепый. Старомодная полосатая рубашка с тщательно выглаженными рукавами, слишком широкими для худых рук. Натянутые к подмышкам брюки, обрисовывающие выпуклый живот, слишком коротки, хотя выглядят опрятно. Проявление чьей-то бесполезной заботы, чья-то трогательная надежда при очевидной невозможности самого того факта, что он может кому-то понравиться, делает его еще более смешным. Уже давно не ребенок, но и не мужчина – так, неловкое, стесняющееся, запечатанное своей нелепостью на три тысячи замков. Ну как, скажите, как можно существовать в мире, где так естественна красота и правильность, а некрасивость достойна осуждения и насмешек! Как можно жить с таким невыразительным лицом, детской прической, с этими длинными бессильными руками, узкими неразвитыми плечами, когда вот тут, совсем рядом… Склоненные ветки сирени издают невероятный запах, а от оранжевого солнца лица встречных принцесс окрашены чудесной весенней прелестью, и ты не можешь не впускать в себя через глаза, уши, кожу многочисленные проявления этой загадочной и такой притягательной красоты. Она наполняет все внутри жаром восторга, и душа расширяется до бесконечности, так, что кажется, - вот-вот, и не выдержит, разорвется… Если бы кто-нибудь заглянул в эти близко посаженные глаза и заметил проблески расползающихся, разливающихся волн благоговейной любви ко всему светлому, прекрасному, проникающему в душу, если бы кто-нибудь простил ему его внешность! Находясь в стороне, не участвуя в простых мизансценах жизни, больно осознавать, что для тебя придуманы другие правила, ты – исключение, одинокое, случайное. И на вопрос «Почему?», с каким бы отчаянием его не задавай, ответа не будет.

Скрещенные на груди руки – единственная защита от всего безжалостного и прямолинейного, от всех, кто смеется, унижает, обсуждает. Если бы стать незаметным для чужих взглядов, разъедающих и без того жалкую оболочку! Пожалуйста, не надо так смотреть, не надо оглядываться, мне больно, больно!.. Он отводит глаза в сторону, – и быстрее к спасительному подъезду, чтобы завтра снова выйти в наглаженной дешевой рубашке не по размеру и опять попытаться почувствовать себя таким, как все. Хорошо бы найти очередь за чем-нибудь, она объединяет и выравнивает – можно стоять как все, беспокойно посматривать на часы и вздыхать. Как все. Где-то за спиной знакомым мягким голосом произнесут его имя – она никогда не узнает, что его зовут так же – и в сердце кольнет счастье, маленькое, стыдливое…

Сегодня он шел, широко расставляя длинные худые ноги, торопясь, сжимая в руках большую черную папку. Мимо детей, резвящихся на железной горке, мимо разморенных полуденной жарой старух у подъездов, мимо дворовых кошек, мимо тех, кто был привычен, естественен, понятен. На узкой деревянной скамейке – подростки, симпатичные, глупые. Эти жалят больнее всех. Он поравнялся с ними и сжался, зная, ожидая, предчувствуя. А когда за спиной, наконец, раздался смех и торопливый шепот, на его лице, привыкшем к жалкому, извиняющемуся выражению, вспыхнула ненависть. Та самая настоящая, тяжелая ненависть, что становится частью человека, его составляющей, и до неузнаваемости меняет не только лица – судьбы...

В огрубевших чертах ожил демон безграничной, нечеловеческой ярости, способной не просто убить – растоптать, растерзать. Такие лица ищут художники. Все в нем – потемневшие глаза, сжатые губы, мелкие капли пота на лбу – создавало поразительную законченность, все соответствовало, все выражало. Зло, поднявшее голову, приготовившееся к прыжку, еле умещавшееся в теле, было одновременно страшным и притягательным. Оставаясь для мира неловким и жалким, он продолжал идти, опустив глаза, пряча своего демона, который, сцепив зубы, злобно рычал.

И никто не заметил, как потом, спустя некоторое время, он стоял на коленях в безлюдном дворе и, тяжело дыша, с ужасом смотрел на свои руки. А на темную шерсть им задушенной кошки падали горячие соленые капли. Обыкновенные слезы, такие же, как у всех...

 

Несправедливость и несовершенность время от времени заставляет чувствовать себя несчастным, жестоко обиженным. Но достаточно поставить свои беды рядом с теми слезами, и собственные несчастья стекут на землю прозрачной обжигающей струей, не оставив и следа…