Так закончили свое повествование слуги графа Альфонсо-де Гилье.

Получи полную ясность о происшедшем, граф Альфонсо-де Гилье был обуян жаждой справедливого возмездия, и на своем гнедом скакуне, горячих андалузских кровей, направился к задрапированной карете епископа. Я решил поехать следом за графом, так как опасался и не без оснований, что эта поездка епископа будет последней.

Услышав, что к его карете кто-то подъехал, епископ Флорентийский Домианус не спешил вылезать из нее.

"- Лучше посмотрю, что из этого выйдет, а то, как бы не получилось, что, приехав за тем, чтобы избавить себя от действия колдовства, - потеряю голову". – Думал монсеньор.

- Добро пожаловать в нашу грешную обитель, монсеньор! – Сдерживая себя, приветствовал Домиануса граф.

- Благословляю эту грешную обитель на то, чтобы она стала путеводной звездой оступившимся верующим! – Чуть выглядывая из-за занавески в карете, боязливо озираясь по сторонам.

- Спасибо на добром слове, монсеньор! Но дело в том, что Ваше благословение вряд ли поможет одному большому грешнику!

- Кто же это? Приведи его ко мне, и я поставлю его на путь истинный!

- Боюсь, монсеньор, что я не смогу удовлетворить Ваше желание!

- Но почему? Он что, умер?

- Нет, пока еще жив, но думаю, скоро мы это исправим! Хотя?! Может быть, большое зеркало может удовлетворить Ваше желание?

- Не понимаю вас, граф! – Епископ уже наполовину вылез из кареты. – Объясните, при чем здесь зеркало?

- Проблема в том, что нет другого способа показать Вам самого себя!

- Значит, я, по-вашему, большой грешник? Не очень любезно Вы встречаете своих гостей.

- Что поделать, монсеньор, если гости норовят украсть у хозяина его вино, а слуг обратить в рабство.

- Ну, это уж слишком! Я немедленно возвращаюсь во Флоренцию, а затем еду с жалобой к Папе! Я не знаю ни о каком вине и тем более о слугах! Надо спросить у моего помощника дона Антонио. Может быть, он что-то знает об этом происшествии, но я здесь ни при чем!

- Если Вы ни при чем, тогда почему у Вас на лбу появилась некая буква, могу даже нарисовать какая, которая указывает на виновника вышеизложенных происшествий?! А?! Конечно, не знаете! Поэтому Вы и надели шляпу с вуалью, чтобы никто не видел Вашего лица! Или вуаль, которой Вы сейчас закрыты, я тоже выдумал?! – Граф все больше и больше приходил в ярость. – Да, кстати – зачем Вы сюда приехали? Я Вас в гости не звал. Уж, не из-за того ли, что все тело у Вас жжет и горит, как будто вас обварили кипятком?! Молчите? А голос, который приказал явиться к обиженным Вами, не молчит и замолчит лишь тогда, когда мой друг и лекарь Бертоломео Бланкус попросит их об этом! Или не попросит, как Вы полагаете, монсеньор?

- Граф, не будьте слишком строги! Бог прощал и нам завещал! Когда мы брали вино, мне сказал помощник, что это – пожертвование; а слуги добровольно вызвались нам помочь в прорубывании тоннеля. Поскольку это оказалось чистой воды – недоразумение, то я привез вам компенсацию за вино и причиненный вам моральный ущерб. Я надеюсь, содержимое сундука компенсирует невольно причиненную вам обиду?

- Возможно, так оно и будет, но не так быстро! – Гнев графа Альфонсо пошел на убыль от "гладких суждений и уверток епископа, но он хотел и морального удовлетворения, а не только денежного.

- Извольте! К этим деньгам я готов добавить воз церковной утвари! – Желая побыстрее решить вопрос Домианус решил добавить цену за свое избавление от заклятья.

- Этого – недостаточно!

- Ну, тогда, забирайте весь обоз, только оставьте мне карету и да простит вас Господь!

- Возможно, но у меня есть еще одно условие.

- Какое? Если больше денег, то у меня, их не осталось!

- Не деньги, нет. Вы покаетесь, со всей своей откровенностью, во всех своих грехах перед местным священником. При этом буду присутствовать я, Бертоломео и те слуги, которых вы бесчестно заточили в свою тюрьму. Если Вы не согласны, то Бертоломео не поможет Вам, и с этим проклятьем Вы вернетесь восвояси. Выбор за Вами.

Немного помолчав, делая вид, что размышляет, епископ Флорентийский Домианус согласился.

Обоз заехал на территорию замка, а епископ, граф, я и слуги отправились в костел. Все прошло так, как мы и хотели: епископ покаялся, просил его простить и дал обет – больше никого и никогда не обижать. Он показался нам искренним, но мы не учли его двуличной и жадной натуры.

Когда после исповеди епископа мы отправились в зал для гостей, я по просьбе графа пошел в магическую комнату, чтобы снять заклятье и убрать букву со лба Домиануса. На все приготовления и операции мне понадобилось не менее часа. Когда я оттуда вышел, епископ уже снял шляпу с вуалью и был доволен тем, что наконец-то все закончилось. Попрощавшись с графом, он сел в карету и уехал, но рано мы радовались. Спустя примерно два часа, когда мы с графом порядочно выпили, в замок под предлогом поимки колдуна, сбежавшего несколько дней назад, ворвался вооруженный отряд Святой Инквизиции. Мы еще не успели опомниться, как они без труда нашли мою магическую комнату с полным набором принадлежностей.

Ясно, что их кто-то хорошо проинформировал, так как найти и отрыть абсолютно незаметную магическую комнату мог только тот, кто находился в ней или рядом. Таких людей до сегодняшнего дня было двое: граф и я. А сегодня ее увидел епископ. Когда же из-под своей сутаны, возглавляющий отряд инквизитор предъявил предписание к осмотру замка и выдвигаемые нам обвинения, заверенные главой Священной Инквизиции, все сомнения об участии в этом епископа Флорентийского отпали – он сумел нам отомстить.

Нас двоих арестовали. Графа после судебного разбирательства лишили замка с поместьем и всем находящимся в нем имуществом, а самого приговорили к изгнанию из страны. Он решил отправиться в одно из своих французских владений. Его спасло от костра лишь то, что в обвинительной записке в качестве колдуна выступил я. Плюс, конечно, достаточно высокое положение.

Мне же, как вы уже знаете, был уготован костер.

Самое любопытное – то, что епископ Флорентийский оказался опекуном всей вотчины графа Альфонсо, и, как пострадавшая сторона, мог использовать ее десять лет для возмещения своего ущерба.

Вот такие у нас порядки, сеньор Стремов, а теперь давайте спать. Через час будет светать и нас разбудит надзиратель. Спокойной ночи, сеньор.

Действительно, спустя час нас разбудили. Оказывается, как самых опасных еретиков, нас кормили раньше всех. С чем это связано – ума не приложу!

После самого раннего завтрака в моей жизни, я снова заснул и проснулся около одиннадцати часов утра. Я встал, и на сколько позволяла цепь, размялся. В своем углу на коленях стоял Бланкус и молился.

- Вы уже проснулись, мой юный друг? – Закончив молитву, повернулся ко мне Бланкус. – Долго же Вы спите, так можно и обедню проспать.

- Обедня – не самое главное в этом мире. Я молюсь тогда, когда чувствую в этом необходимость. Лучше делать добрые и необходимые людям дела, чем стоять каждый день обедню и ничего не делать для блага других.

- Пожалуй, Вы действительно опасный еретик и теперь я не удивляюсь, что Вас приговорили к сожжению. Вы вполне это заслужили.

- Какие широкие взгляды у благородного сеньора Бланкуса: вчера он с помощью магии чуть не отправил на тот свет епископа, а сегодня он уже проповедует о пользе обедни – как это похоже на ваш век.

Верите в одно, говорите другое, думаете, третье, а делаете – вообще четвертое!

Сказать по правде, если бы я вас вчера не слышал с вашей историей, то подумал, что вы один из инквизиторов, лишь по ошибке попавший в тюрьму!

- Там, где вы живете, сеньор Стремов, наверное, одни безбожники. Вам бы не помешало усвоить катехизис, тогда бы у вас не возникали вредные мысли о пользе молитвы.

- я не думаю, сеньор Бланкус, что чтение "Te deum" делает вас праведником. Не обижайтесь, но мне кажется, вы смотрите на веру так, потому что в 711 году арабы из большей части Испании создали Кордовский эмират, а с XI века освобожденная часть Испании вынуждена усиленно доказывать свою лояльность перед католичеством.

Хотя, возможно, я ошибаюсь?!

- А вы хорошо ознакомлены с истории Испании, особенно если учесть, что вы иностранец, да еще из будущего. И в своем предложении вы отчасти правы, но это общее направление умов, а я верю не для католичества или другой религии – я молюсь по велению своей души. Я верю в Бога искренне – хоть я и грешу. Поэтому, мое мнение таково, каждый христианин, из какой бы страны он ни был, должен молиться: утром, в обед и вечером.

- Мне все понятно! Вопрос задать можно?

- Сделайте одолжение, сеньор Стремов.

- Как вы относитесь к Фоме Кемпийскому?

- Я почти ничего о нем не слышал.

- Это религиозный мыслитель начала XV века, автор трактата "О подражании Христу". Странно, что вам он почти неизвестен, ну да ладно, он, в частности, утверждал следующее: "Значение имеет лишь праведная жизнь, а не выполнение религиозных обрядов, совершение паломничеств или догматические споры богословов".

Каково?! И это почти ваш современник. А взгляды Эразма Роттердамского в его сатире "Похвала Глупости" (издание 1509г.)?

Впрочем, я еще раз подчеркну, что я – не против молитвы, но всякая молитва должна подкрепляться делом. Когда же человек приходит в Храм Божий, чтобы освятить пасху, и при этом толкается и ругает соседей, лишь бы его первым окропили святой водой – это не вера, а плевок в Господа. Когда после причастия, выйдя за ворота храма, человеку что-то не понравилось в другом, и он кидается на него с обличением, плюется и ругается, - то грош цена такой вере в базарный день.

А взять хотя бы крестовые походы: обычный грабеж и насилие прикрыли красивыми фразами об освобождении "гроба Господня" и "святой земли", и, надо сказать, кое-кто из "слуг" Господа неплохо на этом заработал. Не говоря уже о походах на славянские народы, где "гроба Господня" нет и в помине, но зато есть православная церковь, которую надо заставить подчиняться Риму.

Надо заметить, что крестоносцы вряд ли пропускали "Te deum" или "Ave Maria", что не мешало им с одинаковым рвением преследовать поклонников Магомета и братьев христиан Православной Церкви.

Может быть, насилие и есть полет души? Поясните, пожалуйста, еретику?!

- Возможно, в некоторых отдельных случаях и прикрываются одеждами веры для реализации собственных целей, но в основной массе верующий думает о спасении своей души. Если же Папа Урбан II благословил I крестовый поход, то это на его совести и ноша его души.

- Уважаемый сеньор Бартоломео Бланкус! Я считаю, что наш спор бесконечен и потому, бессмыслен. Лучше давайте поговорим о религии в другом ключе, не нападая один на другого, как разъяренные тигры. Вы согласны со мной?

- Да, пожалуй, Вы правы – мы несколько увлеклись. Но я надеюсь, вы хотите поговорить не о канонах и их написании на греческом языке?

- Нет, я хотел бы услышать, как в ваше время понимают Святое Писание и высказать свое мнение на этот счет, если вы, конечно, не против? Ну вот, например, что вы скажете о заповедях Господних и что в них самое главное, на ваш взгляд?

- Достаточно странно слышать от вас такие вопросы, сеньор Стремов, но, тем не менее, я вам отвечу. На мой взгляд, все десять заповедей важны, но главной я считаю: "Люби Бога своего, и да не будет у тебя других Богов". Поэтому, я постоянно, когда имею такую возможность, хожу в церковь. Молюсь, пощусь, когда положено, исповедуюсь, даю подаяние бедным.

Магией я почти не занимаюсь! Но ведь надо же было помочь графу?! Но это в последний раз! Перед сожжением нам дана будет возможность исповедаться и, я надеюсь, что Бог услышит мою исповедь и молитву, и простит меня!

- Возможно, так и будет, хотя есть заповедь более емкая: "Возлюби ближнего, как самого себя". Бог, который есть любовь (1Ип. 4:8), через возлюбленного Своего Сына заповедал верующим в Него не только любить друг друга, но и всех, носящих образ Божий, даже врагов (Мф. 5:44). Почему и апостол любви сказал: "Кто говорит: "Я люблю Бога, а брата своего ненавижу, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, которого не видит?" (1Ип. 4:20). Людей такой высоты веры не найти в вашем времени, как, впрочем, и в нашем! Это те редкие крупинки золота, оседающие в Божьем лотке, как у труженика-золотоискателя. Остальное – пыль и грязь! К сожалению, к ней отношусь и я! Всего лишь грязный фон для истины!

- Вы слишком восприимчивы, мой друг.

Скажу вам, я – ничуть вас не жалея!

Вся наша жизнь – прекрасная аллея!

Но только выбирай получше путь… -

Продекламировав стих, Бланкус улегся на свою постель из соломы. – Скоро, монсеньор Стремов, вы сможете задать все вопросы нашему Создателю", так что не расстраивайтесь, если не услышите ответов от меня. Лучше расскажите, как устроены те повозки с трубами, которые вы, кажется, называли паровозами?

- Паровоз – это, если очень грубо, бочка из железа, лежащая боком на железных же колесах, а сверху установлена труба, через которую выходит отработанный пар. Со стороны, противоположной от трубы, точнее с торца, сделана топка (та же железная печка). Когда в топку бросают дрова или уголь, огонь подогревает бочку, в которую налита вода, и образуется пар, который через поршни крутит колеса. – Рассказав таким, довольно пространным образом об устройстве паровоза, я хотел, было тоже улечься на свое сено, но назойливый Бланкус, бросив мне, обрывок бумаги с углем попросил сделать его набросок.

- Зачем вам знать устройство паровоза, если нам осталось жить всего ничего. – Сказал я, дорисовав примитивную схему паровоза, и бросив обрывок бумаги с углем назад назойливому соседу.

- Знания не бывают лишними потому, что никогда не знаешь, что может пригодиться. – Сказав эту сентенцию, Бланкус заснул.

Я последовал его примеру.

 

Раздел 3

Засыпал я плохо; казалось, то кто-то ходит по камере, то кто-то разговаривает или кто-то бряцает дверями. Но усталость взяла верх и я крепко уснул, отбросив в сторону все ночные звуки.

Солнце было уже на высоте, а я только протирал глаза. Широко зевнув, я так и остался с открытым ртом. Бартоломео Бланкуса нигде не было, в камере сидел я один.

"Или он, как это ни дико звучит, выскользнул из камеры с помощью магии, или его решили сжечь раньше меня". Я решил, что разумнее спросить у тюремщика, когда принесет обед.

Внезапно, вместо обеда тюремщик привел ко мне в камеру весь суд в полном составе: главного инквизитора, квалификатора, прокурора и нотариуса. Речь начал, как и положено, главный инквизитор.

Главный инквизитор: "Готов ли ты, еретик, назвавший себя Михаил Стремов, отречься от бесовского учения и примириться с Матерью церковью? Оставь свои сомнения и подумай о своей душе, возьми пример с Бартоломео Бланкуса, который сегодня ночью покаялся и сейчас дает очень ценную информацию о твоей дьявольской машине. Ты можешь снять груз со своей души и рассказать больше. Выдать своих сообщников и тем самым доказать искренность своего раскаяния. Решайся, сын мой.

Я задумался, одна половина меня хотела потянуть время, а другая, бунтарская идти наперекор всему и расставить точки над "і". И тут я вспомнил, что меня должны вытащить отсюда, так что я ничем не рискую.

- Я вижу, господин инквизитор, что вы стали бы хорошим учеником у доминиканца Бернара Ги. Этот "теоретик" немало преуспел в коварных приемах по части вытягивания нужной информации, - потом можно и переиграть. Зачем нужен очевидный, летающий сквозь стены колдун, который уже все сказал. Только для костра, а раз так, то уж лучше сразу на тот свет. Так что используйте где-то в другом месте "Directorium Inquisitorum".

- Это ваш окончательный ответ и ничего мы от вас не услышим, кроме умозаключений об отцах церкви и их творениях?

Странно, но мне вдруг захотелось смеяться. Я почувствовал, что мои возможности стали куда как больше, чем до таинственных перемещений во времени и пространстве. Парапсихологические возможности, я имею ввиду.

А тут стоит этот самоуверенный жирный боров и ведет себя так, будто он лично исповедовал Бога и кое-какие грехи ему отпустил, хотя при этом наложил на него епитимию. Ну что ж, друг,- повеселимся!

- Господин инквизитор, можно я еще немного подумаю, но мне надо полетать часок-другой? Не возражаете?

- !!! Ст-тража – неуверенным голосом позвал главный инквизитор, но было уже поздно, я плавно поднимался к потолку каземата, удерживаемый лишь цепью на моей шее.

Поднявшись почти к самому потолку, я вначале рассмеялся от души над комичностью ситуации, а затем стал корчить рожи и гримасничать, как в одном из фильмов ужасов. Все что происходило дальше в каземате – надо было видеть. Главный инквизитор со своей свитой, а также мой тюремщик находились в состоянии глубокого шока.

Я решил усилить эффект и немного побыть в роли пастыря.

- Я пришел к вам с миром! И открою глаза вам на будущее! Прислушайтесь! И вы услышите Глас Божий! На колени! И молите о пощаде – нечестивцы! Разве Христос проповедовал пытки и костры, или продажа индульгенций, есть святое придание христианина? Разве не любовь к врагу своему проповедовал Великий Назаретянин и не молитву к Господу, чтобы дал нашим противникам прозрение?

Вы же решили стать как Боги на земле, и прикрываясь сутанами и крестом, стали палачами всем, кто не согласен с вами. Упыри в человечьем обличье – покайтесь! Ибо велика вина ваша, как и велика река крови и слез, что вы пролили у безвинных. Ослушание, я, как орудие Господа покараю молнией. Смотрите же! – И у меня действительно по рукам, перетекая от локтей на кисти и с руки на руку, поползли голубоватые языки молний. И все это, лишь усилием воли и желания.

Первым пал, как ни странно, Главный Инквизитор. Он упал на живот и распластавшись на полу крестом стал что-то страстно бормотать, часто всхлипывая и все по-латыни. Остальные, видя, как убивается их главный, с опаской поглядывая на меня, излучающего молнии, робко, один за другим стали на колени и стали исповедоваться.

Не будем касаться подробностей, но то, что довелось мне услышать, заставило меня серьезно подумать об их участи на том свете и трудной ноше истинных пастырей, кседзев, батюшек, лам и др., когда им приходится давать надежду на избавление от грехов; особенно там, где вряд ли их простит Бог.

Внезапно меня качнуло, и волна слабости накатила на все мое тело, - я начал опускаться. Последним усилием воли я постарался побороть это состояние, но силы изменили мне – в глазах потемнело, лицо начало гореть тысячами иголок и я упал на пол, потеряв сознание…

Раздел 4

"Обычно казнь назначалась на праздничный день, население призывалось присутствовать на ней. Уклонение от такого приглашения, как и проявление симпатии или жалости к казненному, могло навлечь подозрение в ереси. Костру предшествовало аутодафе, устраиваемое на празднично убранной центральной площади города, где в присутствии церковных и светских властей и народа совершали торжественное богослужение, а затем оглашался приговор инквизиции осужденным вероотступникам.

Накануне аутодафе город украшали флагами, гирляндами цветов, балконы украшали коврами. На центральной площади воздвигался помост, над которым воздвигали помост, на котором возводили алтарь под красным балдахином и ложи для короля или местного правителя и других светских, в том числе военных и церковных нотаблей.

По главным улицам города проходила процессия прихожан, возглавляемая членами конгрегации св. Петра Мученика: они строили помост, подготавливали "рабочее место" - "жаровню", где предавали огню еретиков. Вслед за ними шла "милиция Христа", т.е. весь персонал местной инквизиции с ее осведомителями – фискалами в белых капюшонах и длинных балахонах. Два участника процессии несли зеленые (зеленый цвет символизировал инквизицию) штандарты инквизиции, один из которых водружался на помосте аутодафе, другой – около "Жаровни".

На рассвете тюрьма инквизиции уже гудела, точно улей заключенных, понятия не имевших об уготовленной им участи, о степени наказания, к которому они осуждены, ибо только на аутодафе они узнавали об этом, стража готовила к предстоящей экзекуции. Их стригли, брили, одевали в чистое белье, кормили обильным завтраком, иногда для храбрости давали стакан вина.

… Когда я очнулся, то первое что я увидел – это заднюю часть осла с хвостом.

"- Мне, наверное, это снится". – Подумал про себя я и, закрыв глаза, тряхнул головой – думая избавиться, таким образом, от навязчивого и глупого видения, но, открыв их снова, я не увидел никаких изменений – осел остался на месте и я верхом на нем, но только сижу, почему-то задом наперед.

Я хотел с него слезть, но оказалось, что я крепко к нему привязан. В связанных моих руках была вложена зеленая толстая свеча, а на своей шее я обнаружил петлю из веревки вместо галстука.

Вокруг меня, показалось, разлилось целое море народа, но кроме ругательств в свой адрес, я ничего хорошего не услышал.

"- Ваше счастье, что у меня во рту кляп, а то я бы вас научил, как надо ругаться грязные негодяи" – подумал я про себя, к моему сожалению, что не вслух.

"- Куда же меня везут? Скорее всего, на костер, не в харчевню же. Жаль, что силы ко мне еще не вернулись, а то я бы им показал почем фунт лиха". – Мои размышления прервали несколько выкриков из толпы.

- Все на площадь! Аутодафе сегодня будет коротким, в связи с особой опасностью еретика. – Выкрикивал один из монахов.

- После аутодафе состоится продажа индульгенций и ногтей св. Патрика со скидкой. Не забудьте купить себе отпущение грехов! Всего один день! – Кричал второй монах.

Теперь все становилось на свои места – сначала аутодафе, а затем костер…

Тем не менее, мы постепенно приближались к площади, на которой уже издалека виднелись трибуны для знатных вельмож, которые уже начинали заполняться. Гул вокруг меня не прекращался ни на минуту; Казалось, я находился в гигантском улье среди тысячи пчел, которые все свое внимание сосредоточили на мне.

Внезапно кто-то истошно закричал – это один из зевак выпал из окна второго этажа и упал прямо в двигающуюся толпу. Этого падения почти никто не заметил, кроме тех, чьими ногами он был затоптан. Какое-то время стоны еще доносились, но постепенно затихли совсем.

"- А ведь его даже не пытались поднять. Просто затоптали, как таракана, вот и все. Наверное, подобные случаи не редкость во время подобных экзекуций, или наоборот, приятная неожиданность, которую добропорядочные христиане ждут целый год – как приправу к постному супу. Ведь это, наверное, бывает приятно услышать под своими ногами хруст костей и стоны ближнего своего, не опасаясь наказания со стороны закона.

Что и говорить, любим мы ближнего своего, особенно когда скручиваем его в бараний рог.

Этот бедняга был им для затравки, а главным блюдом буду я. Эти меня так пожалеют, что и хворосту в костер подбросят, а то, как бы не замерз". – Так думал я о происходящем вокруг, а между тем мы уже подъехали к трибунам. На них было человек тридцать из высшего общества и духовенства, а также несколько человек гостей из других городов (как это стало известно из громких выкриков глашатая). Пока я рассматривал сидящих в трибунах, началась траурная месса.

- Ты погляди только, а ведь какой-то страшный еретик сегодня! Даже маленький орган притащили, да хор служек еще – никогда такого не было. – Толкая локтем соседа, кричал ему в самое ухо рыжий бородач.

- Я слыхал, будто он напугал даже Главного Инквизитора! Хотя наверняка привирают, где уж ему. – Спохватившись, добавил скороговоркой, - как будто испугавшись собственной смелости, собеседник рыжего плюгавый тощий мужичок с ноготок; шляпа у которого была столь велика (в сравнении с ним самим), что закрывала большую часть лица и доставала плеч.

Мало помалу, масса подходила к своей трагической развязке – приговору и костру.

"- А ведь я на этот костер буду смотреть не со стороны стороннего наблюдателя" – от неприятной перспективы стать цыпленком табака меня прошиб озноб.

"Спокойно, Миша, спокойно. Ну-ка попробуем, как там мои необычные силы – вернулись или нет? Может силовое дыхание Ци-гун попробовать? Хотя трудно сказать, что из этого выйдет: во рту кляп, руки и ноги связаны. Выхода другого нет, - бирюзового сияния нигде не видно, - так что рассчитывать надо на самого себя". – И я мысленно начал "гонять" энергию "ци" по разным каналам своего тела. Хотя для вдоха и выдоха я мог использовать лишь нос, этого оказалось достаточно – энергия постепенно восстанавливалась и даже частично накапливалась.

… Внезапно раздался последний аккорд, и, казалось, вся многотысячная масса куда-то провалилась, - такая глубокая наступила тишина. Все в полном молчании ждали обвинительной речи Главного Инквизитора.

Черная ряса с оттенком синевы (цвет воронова крыла) облачала бледного Главного Инквизитора. Казалось, к центру подошел не человек, а портрет светлых тонов в траурной рамке. Во всем поведении его чувствовалась неуверенность и страх. Главный Инквизитор явно не хотел сам читать обвинительную речь и объявлять приговор. Глаза блуждают и не останавливаются на Мишо. Впервые за всю историю Инквизиции обвиняемого даже не сняли с осла для выслушивания приговора. Причина в одном – большая сила "колдовства", которой якобы обладает обвиняемый. Забавное это было зрелище – колдун сидит на осле задом наперед и, естественно, что колдун и зад осла одновременно смотрят на Главного Инквизитора, не говоря за других знатных особ, сидящих на трибунах.

Наконец, собравшись с духом, Главный Инквизитор поднял глаза на Стремова и,… еле сдерживая смех, выкрикнул: "- Виновен, (желательно по латыни) и тут же ушел куда-то в сторону от трибуны, затесавшись в толпу монахов.

Да, вид внимательно слушающего тебя зада осла с восседающим сверху колдуном в дурацком колпаке, кого угодно рассмешит. Но то, что разрешено мирянину, не всегда к лицу столь важной духовной особе. Впрочем, это лишь доказало, что ничто людское не чуждо Главному Инквизитору. Тем не менее, и простолюдины и знать были в полной растерянности. Уж больно быстро и странно все протекало.

Тут же были даны соответствующие распоряжения стражникам и милиции Христовой отвести меня на сожжение. Меня все на том же осле в сопровождении дюжины стражников и целой толпы монахов, повели в последний мой путь.

Я решил, пока мы двигались к конечной цели, опробовать мои силы и чуть-чуть приподнять осла подо мной, но чуть-чуть не рассчитал, и осла подкинуло на полметра в воздух. Стражники, видимо предупрежденные о возможности подобного поведения, тут же кинулись на осла и силой придавили его к земле, а мне влепили пару-другую тумаков, чтобы такого больше не делал. Да я, собственно, и не собирался. Больше осел и я с ним не взлетали, и наши "провожатые" немного расслабились. Минут через десять стражники и монахи заметно засуетились, такое поведение могло означать только одно – "Станция конечная!" – Жаровня!

Раздел 5

Площадь "Всех святых" была довольно занимательным местом. Дело в том, что в городах того времени (и во Флоренции, в частности) главный храм Божий находился на самой большой площади, окруженной со всех сторон домами знати с узкими улицами между ними. Городская ратуша тоже находилась недалеко. Поэтому часто здесь отмечали большие свадьбы (кто, конечно, мог их себе позволить); похороны тоже начинались здесь; главные праздники, а так же казни (в том числе "очищение" огнем еретиков).

Уж не знаю, откуда сложилась такая традиция, но, вероятнее всего, знатным невестам и женихам доставляло особое удовольствие осознавать, что не их головы летят с плеч и не их пепел развеивается, внезапно налетевшим ветром, между улочек. От этого становилось веселее и отмечающим здесь праздники. Всегда можно вспомнить что-нибудь остренькое – колесование, например. Или как один помощник палача, когда тот заболел, должен был отсечь голову молодой женщине-отравительнице. Опыта было маловато, и он не смог отрубить ее сразу, а только с третьей попытки. Голова с шеей (вернее ее остатком) дергалась в конвульсиях и второй раз он просто промахнулся.

Да, есть что вспомнить за праздничным столом.

Много затей придумывал изощренный ум человеческий для запугивания и увеселения толпы. Для лучшего запоминания все события сопровождались звоном большого колокола (благо колокольня была под рукой, у самого костела): свадьба ли, похороны или, к примеру, казнь, - все хорошо врезалось в память очевидцев, словно надписи, выгравированные на камне. "Сегодня мой черед быть одной из таких надписей. Что ж, попробуем сделать ее повнушительней, чтоб не одно поколение Флорентинцев вспоминало". – Подумал я напоследок перед костром.

В то время, когда я сидел на осле и осматривал площадь, мои сопровождающие о чем-то оживленно беседовали с Главным Инквизитором. Судя из обрывков фраз, долетевших до меня, речь шла о моей попытке летать на осле. Реакция была мгновенной. Поскольку осел тоже участвовал в полете, значит, он является соучастником колдовства, а стало быть, опасным еретиком. Решили: подвергнуть очистительному огню также и осла. Бедное животное, которое я так неосмотрительно подкинул в воздух, теперь должно разделить мою участь. Но этого оказалось мало! Меня решено было не снимать с осла и вместе с ним привязать цепью к столбу в центре костра. Это надо было видеть! Толпа возбужденно ликовала, смакуя предстоящее зрелище по косточкам. Еще бы! Такого не видел ни один город, да что город, ни одна страна Европы!

- Ай да главный Инквизитор, какую птицу поймал!

- Это какой же силы должен быть колдун, чтобы его побоялись отвязать от осла даже на костре?!

Выкрики слышны были со всех сторон. Пока меня с ослом подводили к столбу; пока приковывали – осел молчал, но когда вокруг нас все больше и больше появилось хвороста – он не выдержал. Его зычный жалостный крик был слышен не только на площади, но и на несколько кварталов дальше. Он кричал так, что заглушал звон колокола церкви! А каково было мне стоять возле него, представляете?! Перепонки лопаются; подо мной взбесившийся осел; задница задеревенела от трехчасового сидения; да еще ближайшая перспектива быть заживо сожженным, а признаков "норы" что-то не видно. Как вам такой расклад? Что? правда?1 Мне тоже очень понравилось. Ну, "святая" инквизиция, подожди! Тебе мое сожжение запомнится надолго, особенно Главному Инквизитору города Флоренции!

Пока я так думал, хворост уже был сложен. Вот, Главный Инквизитор прочитал "Ave Maria" и поднес зажженную свечу к хворосту. Появились тонкие языки пламени, и вот, первая вязанка хвороста загорелась, потом вторая, третья… пока не дойдет до столба с моей скромной персоной и ослом подо мной.

Дело в том, что вязанки дров сложили, опирая одну на другую, по спирали от края к центру, чтобы развязка не наступила очень быстро. Этим обстоятельством можно было воспользоваться – хоть какая-то отсрочка.

Я начал читать мантру и под звук "Ом!" "гонять" энергию – ци, концентрируя ее в чакре солнечного сплетения. Энергия нарастала, и даже прыжки осла не отвлекали меня. Огонь приближался, но я уже был готов к бою за жизнь. Я начал подлетать вместе с ослом то вправо, то влево – таким образом, раскачивая столб. Наши попытки со стороны были незаметны, так как огонь нас уже почти полностью закрывал. Столб, наконец-то, стал подлетать вместе с нами, и в какой-то момент я с ослом, прикованные к столбу цепью, взлетели вместе с ним над костром. Ужас толпы был неописуем! Вся масса ротозеев как будто закаменела. Еще бы! Одно дело видеть колдуна, беспомощного, сгорающего в громадном костре, и совсем другое, видеть его же, висящем в воздухе, да еще на осле, да еще со столбом в придачу.

Грозное видение! Пока толпа глазела на мой полет, я искал глазами Главного Инквизитора. Ах, вот он где! Стоит в толпе знати возле колокольни с тем же выражением ужаса на лице, что и у остальных. Тут же я долго не думал, и, собрав всю свою энергию, направил свой полет на колокол. Уже подлетая к колоколу, я направил деревянный столб за моей спиной на крепление колокола в потолке колокольни. Оно поддалось со второго удара, но я не дал колоколу упасть на пол колокольни, а подхватил за кольцо внизу столбом. После чего сбросил его сразу на Главного инквизитора, но с таким расчетом, чтобы его не раздавило, а накрыло сверху, как муху. Так и получилось. Инквизитора накрыло колоколом с таким звоном, что у всех на площади заложило уши. Единственным непредвиденным моментом в этой выходке было то, что колокол раздавил ступню бургомистру города. Сам виноват! Надо знать, с кем общаться. Я же давно увидел бирюзовое сияние на верхушке колокольни, мой маяк в "этом море бушующем", и направил на него свой полет. Сильно ударив столбом о ее стену, я выбил держащие цепь гвозди. Столб полетел вниз, к нарастающему ужасу разбегающейся толпы. Сам же я влетел в "нору" вместе с ослом.

Глава 4

Стояла та пора, когда лето уже закончилось, а осень еще, как таковая, не началась. Царило "бабье лето".

Тихие воды Дуная, казалось, излучали волны безмятежности и покоя. Лишь изредка, казалось, ниоткуда, налетал легкий ласковый ветерок и, как будто играя с могучей рекой, катил пару-тройку широких волн.

Набережная в десять часов утра была довольно малочисленна – была суббота, выходной день. А когда еще можно отоспаться, как не в выходной? Молодые люди еще спали или только поднимались с постели, разбуженные запахом горячего кофе; на лавочках вдоль набережной сидели пенсионеры: кто-то кормил птиц хлебными крошками; кто-то дремал, нагревшись под ласковым солнышком; кто-то читал газету – в общем, каждый занимался тем, к чему был склонен.

На одной такой лавочке сидел пожилой мужчина и чему-то улыбался. Взгляд его почти неотрывно наблюдал за рекой, и, казалось, еще немного, и мечты, известные только лишь ему, унесут все вокруг в далекое непостижимое.

Мечтательных стариков хватает на Венской набережной, особенно в это время года, но наш старик сам бросался в глаза своим оригинальным видом. Судите сами: пальто было ярко-оранжевого цвета с блестящими золотыми пуговицами, красная шляпа с голубой лентой вокруг, брюки в нежно-голубую и салатную тонкую полоску, и в завершение всего малиновые туфли с ярко-желтыми шнурками. Рядом с ним на лавку опиралась деревянная резная трость с золотым набалдашником в форме Солнца, на поверхности которого были сделаны серебряные вставки. Разве такого человека не заметишь, да еще утром? Вот именно!

Время от времени он поглядывал на часы, явно кого-то ожидая. Через полчаса ожиданий к нему подошла молоденькая девушка-подросток, одетая по последней моде, но не так вызывающе, как ожидавший ее старик.

-Ты опаздываешь так же, как и твоя покойная бабушка, Клара! Я прождал тебя лишние полчаса – это просто неслыханно. Ты, возможно, считаешь, что я настолько молод, чтобы не дорожить каждой минутой для разработки новой темы для картины? Так огорчить меня в такой замечательный день – это невыносимо! – Старик распалялся все больше, и, казалось, захлебнется в истерике, но так же внезапно, как и начал, снизил тон почти до шепота. – А ведь сегодня я хотел тебе рассказать нечто очень важное и не менее таинственное из моей жизни.

- Дедушка Ади! Ты не мог бы перенести этот разговор на какой-то другой день. Мы сегодня с ребятами собирались на концерт в оперу.

- Да? Как интересно! А что сегодня ставят в опере, "Валькирию" Вагнера или может быть "Вольного стрелка" Вебера, а возможно "Ундину" Гофмана – тогда я бы тоже сходил, мне она так нравится?!

- О чем, дедушка, вы говорите? это же – "Staub". Кто это может слушать? Сегодня там выступает "Schlecht Luff" с композицией "Последний рыцарь". Вот что сегодня "Gut".

- Какой идиот мог додуматься пустить этот твой "Дурной (плохой) ветер" в помещение оперы? Если с таким названием ему самое место у уборной?!

- Да, дедуля, ты совсем отстал от жизни! Опера давно переживает трудные времена, а продюсер группы "Schlecht Luff" дает хорошие деньги за аренду помещения и костюмов средневековья.

- Хватит! О твоих интересах, внучка, я сложил полное впечатление! Ничего не хочу слышать! Я тебя предупредил о своем приезде, так что, будь любезна, сегодняшний день посвятить мне. Я настаиваю, и никаких возражений! Черт знает почему, известный во всем мире, Америке и Европе, конечно, тоже художник, Адольфу-с Гитлеру-с должен уговаривать сопливую девчонку! – Оригинальный старик начал уже размахивать руками и даже вскочил на лавку, но тут, как бы осекшись, сел на край, и, опершись на трость головой, всплакнул.

- Де-душ-ка. Ну, де-душ-ка. Хочешь, я останусь с тобой, хочешь?

- Тебе наплевать на своего дедушку. Что ж. Иди на свой концерт, а я сегодня же улетаю в Нью-Йорк и больше ни ты, ни твои родители меня не увидите. Ну, может быть, по телевизору. – Адольф Гитлер продолжал плакать, не поднимая головы.

- Дедушка Ади, не плачьте. Простите меня, пожалуйста, я была неправа.

- Ты точно остаешься? – Подняв голову, спросил Гитлер у Клары, и, не отрываясь, смотрел ей в глаза.

- Да, абсолютно точно! И хочу услышать, что ты хотел мне рассказать.

- Хорошо если так. – Пожилой художник окончательно приподнялся и взял себя в руки, - истерика закончилась.

- Эй, цветочник! – Крикнул он проезжавшему на автотележке продавцу цветов, медленно курсировавшему между деревьев – от лавочки до лавочки; от прохожего до прохожего. – Букет белых роз. Да, вот тех с левого края. Спасибо.

Рассчитавшись за цветы и отпустив цветочника, Адольфу-с Гитлеру-с (как он себя сам называл и подписывал картины) повернулся к своей внучке Кларе (довольно интересной блондинке, надо сказать) и, галантно наклонив голову, протяну ей букет.

- Это тебе, милая Клара в знак примирения двух поколений. Возьми эти прекрасные цветы и пусть твое настроение станет таким как сегодняшняя погода.

- Спасибо, дедушка, это так мило. Но ты хотел что-то рассказать?! – Нежно улыбнувшись, сказала Клара.

- Да, конечно… Ты наверняка знаешь, детка, почему тебя назвали Кларой? Это в честь твоей прабабушки и моей мамы – Клары Гитлер, в девичестве Клары Пелиль. Она была простой домохозяйкой, но все ее дети запомнили ее как добрую матушку и внимательного друга. – Слеза, навернувшаяся при этом воспоминании у Адольфа, медленно потекла по гладковыбритой щеке к апельсиновому воротнику.

- Извини.… Не удержался… Ее муж, и мой отец Алоис Гитлер не в пример ей был с нами строг и суров. Он всегда считал, что для того, чтобы чего-то добиться в этой жизни, нужно получить место государственного чиновника, а для этого требовалось соответственное образование. Отец хотел слепить из меня Алоиса – младшего, но с тем, чтобы я поднялся еще выше, чем он, с его четырьмя классами начальной школы. Но я всегда хотел стать художником, это ведь так прекрасно, уметь увековечить мгновение жизни и красоты…

К моему сожалению, отца не вдохновляла перспектива сделать из меня художника. Это настроение у отца было до того момента, пока мне не исполнилось десять лет.

К тому времени, мы обосновались в городке под названием Ламбах. Отец приобрел ферму недалеко от монастыря бенедиктинцев, и "чтобы я не болтался без дела", пристроил меня в монастырский хор, договорившись об этом с аббатом Йоганом.

Так в девять лет я стал церковным служителем, пускай и очень маленьким.

Дни текли быстро, как вода в горном ручье. Да и как могло быть иначе, если я окунулся в атмосферу любви и терпения. Что же касается пения, то оно служило своего рода отдушиной для меня, живущего в строгой семье.

В монастыре я глубже проникся словом Божьим благодаря монахам, к которым я был прикреплен. "- Слово Божье – на устах, помыслы Божьи – в делах", - так, бывало, говаривали мои учителя-монахи. Монастырская библиотека была оазисом для души, жаждущей красоты. Я читал все, что мог прочесть. Кое-что даже пытался переводить, хотя с очень скромными успехами. Так, в постижении истины и красоты, заполняя почти весь свой досуг песнями и чтением, рос я, маленький девятилетний Адольф. Дни летели за днями, недели за неделями, месяц за месяцем и я уже стал привыкать к мысли, что так будет всегда, и хотя я был еще мал, у меня уже мелькала мысль о посвящении себя Церкви. Но, к моему сожалению, все хорошее когда-нибудь заканчивается. Так случилось и со мной.

Когда мне исполнилось десять лет, отец объявил свою волю, а она, к сожалению, не стыковалась с моей.

- Адольф, ты уже кое-чему научился в монастыре и со следующего года пойдешь в среднюю школу, что в Линце. Пора тебе становиться полезным членом общества. Придет время, и ты станешь чиновником почище меня. – Сказав это, старший Гитлер младшего ободряюще по плечу.

- Папа. – Адольф потупил глаза в пол и с надеждой спросил. – Ведь можно же быть полезным членом общества, будучи священником или художником? Можно мне поступить в церковно-приходскую школу при монастыре? Я буду очень счастлив и благодарен тебе?

- Что за чушь! Священник Адольф Гитлер! Все Гитлеры были люди простые, крепко стоящие на земле обеими ногами. И ты будешь такой же или я не Алоис Гитлер! Ишь, что взбрело ему в голову! У тебя будет один год, чтобы забыть о подобных идеях. Один год можешь полетать в облаках в своем монастыре и довольно, - пора браться за ум. – Сказав это, отец вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

Я продолжал ходить в монастырь, но день ото дня, мне все горше становилось осознавать, что скоро наступит время расставания с любимыми стенами.

Я уже мысленно хоронил свои планы, когда примерно через месяц отец поменял свои планы на противоположные.

Это было совершенно неожиданно для меня, когда после завершения литургии ко мне подошел сам аббат Йоган и спросил, не хочу ли я со следующего года поступить в церковно-приходскую школу при монастыре. Я от радости и удивления открыл, было, рот, но вспомнил, что говорил отец и поделился этим с господином аббатом.

- Напрасные беспокойства, мой мальчик. Именно твой отец не далее как сегодня утром попросил принять тебя со следующего года в нашу школу. При этом настоял на обязательных занятиях "художественному ремеслу", как он выразился, так что, если ты не против, с завтрашнего дня к пению и библиотеке мы добавляем твою подготовку к поступлению в нашу школу. А теперь прощай! Завтра не опаздывай. – И настоятель монастыря пошел исполнять свои прямые обязанности.

Я же поспешил домой и совершенно случайно услышал часть разговора моей мамы и отца.

Сейчас я точно не воссоздам той беседы, но суть ее в следующем.

Отец рассказывал маме, что когда вчера под вечер он возвращался со службы пешком, а не как обычно на извозчике, то ему явился из светящейся в небе дыры незнакомец. Одет был он очень странно и ехал на осле, а за спиной у него было что-то вроде креста…

… Впрочем, что произошло с Алоисом Гитлером, мы узнаем из первых уст.

 

* * *

После славной "битвы" на колокольне, Михаил Стремов попал в бирюзовый водоворот временной "норы" вместе с ослом и в таком оригинальном виде летел, вращаясь, как лопасти ветряной мельницы до следующей "станции" своего назначения.

На этот раз, он должен был попасть в довоенную Австрию 1899 года, месяц-май, пригород Линца.

Задача: изменить будущее Адольфа Гитлера, путем воздействия на его отца – Алоиса Гитлера.

Цель: будущий фюрер, должен стать тем, кем он хотел стать в юности и детстве, - художником.

- Эй, ребята! Там, из будущего. Нельзя ли полегче, а?! Это все-таки моя голова, а не компьютер! Ишь, взяли моду – задача, цель… Прямо программа для баллистической ракеты. – Мишо, только что приземлился, как на него сразу обрушился поток информации.

– Извините, но нет времени для реверансов, - так, кажется, у вас говорили. Объект назначения – Алоис Гитлер, только что видел ваше приземление. Он находится от вас метров за пятьсот, и сейчас спрятался за кустами. Выжидает. Его краткая характеристика:

Типичный работяга вышедший из "грязи в князи…" Упрям. Скрытен. Малограмотен. Строг и сдержан к своему семейству. Католик. Набожен. Немного суеверен. Желаем успеха! – и тишина.

– Юстас-Алексу, твою мать! Разведчики хреновы! Тут уже задница болит, на этом осле кувыркаться. К тому же есть охота, а тут изображай из себя архангела Гавриила.

Впрочем, за отмену Великой Отечественной войны и за спасение души Адольфа Гитлера – стоит немного потерпеть. – И Михаил Стремов сделав грозный вид, подъехал к придорожным кустам, что были неподалеку.

"Интересно, за кого он сам меня принимает? Ничего, скоро выясним" – подумал Мишо и приступил к делу.

– Алоис, ты не твой мальчик Адольф, хватит прятаться в кустах. Именем Бога, пославшего меня специально к тебе – выйди! – Звуки голоса, разнеслись раскатами грома вдоль пустынной дороги.

"Как им удался этот фокус, не пойму!" – мелькнуло в голове Стремова.

Из кустов, неуверенно показалась голова пожилого мужчины.