Культура, вершиной которой является коньяк, выше и сложнее прочих. В ее основании лежат вина: бесчисленные множества ничем не примечательных молодых вин, которые пьются так же легко, как даются людям, взявшим на себе небольшой труд взрастить, а потом быстро приготовить их. Им постепенно наследуют вина более сложные, вина определённого урожая, выдержанные заранее заданное (не очень большое) число лет. Здесь, а тем более чуть повыше, обитает настоящее богатство и пиршество вкусов и, порождаемых этими вкусами, эмоций. Сухость вина, оттенки в его букете, его необыкновенная лёгкость и неожиданно оказывающаяся глубина: глубина чувств и глубина под ногами, чтобы не провалиться в которую, человек должен преувеличенно строго следить за своей походкой.

В конце концов мы оказываемся почти у самой вершины, с одной ее стороны пьют шампанское, и, гогоча во всё горло совершенные непристойности, катятся, всё набирая скорость и веселье, вниз, вниз, туда где ждут-не-дождутся сюрпризы. С другой стороны расположился херес, и некоторые так и разбивают свой лагерь именно здесь, будучи уверенными, что окончательно нашли свою Иппокрену, которая сможет питать их животворной энергией до конца жизни.

Но только вечно неудовлетворённые, которые ни на чём не могут успокоиться, стартуют из этого последнего лагеря, наверх – к вершине. Именно там и расположился коньяк. Коньяк - честнейший обманщик на свете. Он-то знает что вам, добравшимся до него, необходимо. Необходимо, зачастую больше, чем воздух для дыхания, - он лишь удовлетворяет простую в своей необходимости жажду, в то время как коньяк даёт гораздо больше. Больше чем что-либо на этой земле способно дать. Он дарит нам безответственность. Дарит просто так, и, в отличии от свободы, которой ещё нужно правильно распорядиться, безмятежность и есть конечная цель любой, измученной ответственностью, чувством долга,.. да хотя бы и этой самой свободой, души. Ничего нет выше на свете.

Культура виски, разумеется, гораздо проще. Она ведёт свою родословную и своих адептов с ячменных полей, от холодного, горьковатого, пенящегося, а если посмотреть на дело непредвзятым взглядом, то и совершенно невыносимого, пива. Другое дело, что соблюдать непредвзятость не получается почти ни у кого. А значит пьётся пиво. Кстати, нередко для задания неспешного ритма постепенным размышлениям. Согласен – как правило, невесёлым размышлениям, но от пива их невеселая часть словно бы чуть-чуть отодвигается от нас. Хотя бы на время.

А вот когда на пиво нет времени, тогда появляется виски (я, пожалуй, даже готов согласиться, что оно появляется само собой) и что же делает? Виски согревает душу. Во всех смыслах этого избитого, уже казалось бы, слова. Да ведь и само душа оказывается избита. Но ей очень хочется тепла. Пусть чуть-чуть и ненадолго. Зато ничто, надёжнее, чем виски, не может дать нам этого.

Стоит ли после того, что было уже сказано, говорить о культуре водки?.. Некоторые могут начать утверждать, что и культуры-то никакой нет, так – пустое, голое пьянство, без малейшего намёка на особые свойства человека. Однако, всякий знает, что именно у водки самый короткий путь к созданию удивительной общности между людьми: которые только что выбрались из-под снежной лавины, вытащили из зимней полыньи килограммового окуня, да и просто набежали в какой-то гостеприимный дом с разных концов города (или даже страны), со жгучего мороза и от жгучих дел, которые насильно оставлены до завтра (а ещё лучше до послезавтра). И тогда совершается чудо: улыбки людей лучатся добродушием и искренней радостью за себя и за всех нас здесь… вместе… сейчас…

Что с того, что нет у водки предтечи. Что нельзя себя к ней подготовить. В этом и есть её смысл. В этом и видна, как сквозь заледенелый и оттаивающий в человеческих руках, стакан культура её единственности. Как один единственный удар самурайского меча… Пусть и не имеет он к водке, казалось бы, никакого отношения. Она одна. Сама себе предтеча, сама своё развитие, и с ней от нас – гораздо больше зависит. Так будем же мы достойными неё.