X

 

Некоторые праздники мы отмечали у Натальи Семёновны. Андрюшка часто играл нам на пианино Баха и Моцарта, но мне больше всего нравился полонез Огинского. Таничка пела «Во поле берёза стояла» и «Черемшину», заменяя забытые слова на «ля-ля-ля». А потом на нас, детей, никто не обращал внимания.

Андрюшка был всегда сторонником того, чтобы мы играли вчетвером:

- Так интересней и веселей, - говорил он, улыбаясь своей неповторимой, немного сползающей почему-то набок загадочно-шкодливой улыбкой.

- Нам эти девчонки ни к чему, - возражал Эдик, - я дома со Светкой никогда не играю.

- А я с Танюхой играю. Знаешь, какая она забавная! Что-нибудь как скажет – вообще обхохочешься.

- Ну, когда мы уйдём, играй с ней, сколько хочешь, а сейчас давай вдвоём будем.

- Но, она мне не мешает.

- Зато мне Светка мешает. Доставай шахматы, они ведь всё равно в шахматах не разбираются.

Шустрый Андрей успевал всегда и Эдку несколько раз обыграть, и нам с Таней дворец из кубиков построить, а потом всем троим рассказывал интересные, придуманные им самим сказки.

 

У тёти Иры и дяди Миши я тоже любила бывать. Всегда с нетерпением ждала, когда мы начнём пить чай из сервиза, потому что потом через тоненькую лёгкую чашечку можно посмотреть на лампочку, и мне казалось, что она просвечивалась.

Динка давала играть всеми её игрушками и, даже в школьные тетрадки с оценками разрешала заглянуть, смеясь иногда над кое-где промелькнувшими тройками. Но главное, она никогда не позволяла Эдьке меня обижать. Брат кривился, показывал мне кулак, но идти против воли подруги не решался.

 

А вот к родственникам долгое время ходили без меня. Эдик уверял, это потому, что я мерзкая и противная, что люди сидят за столом и кушают, а если они меня увидят, то их стошнит, и брат очень образно показывал, как именно их стошнит. Когда я спрашивала, почему никогда не тошнит ни Ирину Карповну, ни Наталью Семёновну, он ничего вразумительного ответить не мог, и мне казалось, что это очередной повод продемонстрировать своё возрастное превосходство, тем более что Маня обычно говорила: «Немного подрастёшь, и тоже с нами пойдёшь».

Выросла ли я или по какой-то другой причине, меня вдруг тоже решили взять в гости к тёте Белле и дяде Коле. У них был небольшой домик, который не стоял, как наш на высоком фундаменте, а расположился на маленькой чёрной подставке, которая почему-то тоже называлась фундаментом. Тут же во дворе стояло ещё одно невзрачное здание, – времянка, без фундамента и даже без подставки. В комнатах царила идеальная чистота, а на большом диване я увидела красивую бархатную подушечку с четырьмя медалями. Мой взгляд с подушечки перешёл на Колю, но представить его смело сражающимся на поле боя почему-то никак не получалось. Мешала петушиная привычка вертеть головой.

- Это тёти Беллы медали, - важно заявила Маня, перехватив мой взгляд.

Вообразить эту уже не молодую, полноватую женщину с автоматом в руках, оказалось ещё труднее.

- А разве тётя Белла была солдатом? – я даже не пыталась скрыть своего удивления.

- Нет, - Белла Наумовна скупо улыбнулась, - я врач, и на войне я солдат лечила.

- Солдатам давали медали, за то, что они врагов убивали, а за что давали медали врачам?

- Света, это некрасиво приставать к взрослым с подобными вопросами. Раз дали тёте Белле медали, значит, она их честно заслужила.

- Маничка, ты не права. Мне очень даже приятно, что ребёнок интересуется такими вещами, - одёрнула мою мать Белла Наумовна, своим картаво-шипящим говором, и, посмотрев мне в глаза, почему-то очень грустно сказала, - Врачам давали медали за то, что спасали жизни тогда, когда, казалось спасти уже невозможно.

С моей точки зрения человек в таком случае должен сиять от счастья, а на глаза тёти Беллы почему-то навернулись слёзы. Задавать дальше вопросы, несмотря на одобрение родственницы, я не решилась, боясь вызвать недовольство Мани, но Белла Наумовна как бы прочитав мои мысли, сама вдруг ответила:

- Ты, наверное, думаешь, почему я так печально об этом говорю? – она глубоко вздохнула, - Потому что там осталось очень много людей, которым помочь мне так и не удалось.

Потом она всё-таки улыбнулась и стала накрывать на стол.

 

Чтобы «никого не стошнило», но большей частью, потому что стало скучно, я по возможности быстро выскользнула из комнаты и играла одна во дворе, уютно расположившись на тропинке возле полисадника, наслаждаясь красотой и запахом тёмно-синих ирисов. Через некоторое время вышел Эдька. Постояв некоторое время рядом, он несколько раз ударил меня кулаком в плечо и убежал.

На рёв выскочили взрослые, однако, меня они не слушали, потому что громче всех кричала Маня:

- Сколько раз ходили с Эдиком без Светы – и всё всегда было нормально! Стоило её взять, и, вот, пожалуйста, надо уже уходить.

Я подумала, что Эдьке стало скучно находиться в гостях, попросить взрослых, чтобы мы пошли домой, он не осмелился, так как это считалось признаком дурного воспитания, вот и пошёл брат на такое ухищрение. По дороге домой Борис попытался разобраться, что же во дворе родственников произошло, но Маня, перебив его своим визгливым голосом, до самого дома ругала меня, за то, что я размазня, недотрога и испортила им вечер.

 

На другой день Эдик побил меня на глазах всей детворы. Услышав плач, вышла Маня и, погрозив сыну пальцем, сказала:

- Доченька, ну его. Пошли домой.

- Но я не хочу домой, пусть Эдик идёт. Он виноват, пусть он и идёт домой, - вытирая мокрое лицо своими пыльными руками, твердила я, с интересом наблюдая, как ладошки с каждым разом становились чище.

- Ты, что маму не слушаешь? - она произнесла это медленно, слегка повышая тон. Глаза сверкнули, как у нашей кошки Дрынди, когда та видела в кустах воробья.

- Но Света ничего такого не делала, - вмешался соседский Гришка, - ваш Эдька её просто так бить начал, вот она и расплакалась.

- Правда-правда! – подтвердили другие дети.

- Он вообще последнее время много воображать стал.

- Говорит, что может вытворять всё, что захочет, а Вы ему ничего не сделаете. Вы лучше его домой загоните, а Светка пусть с нами останется.

- Она тут всё равно никому не мешает.

- Мне она мешает, - сказал как можно громче Эдька, чтобы всех перекричать. – Забери её отсюда.

- Слышала? – обратилась ко мне Маня, а потом, повернувшись к толпе детей, командным учительским тоном произнесла, - Как вести себя со своими детьми и кого увести домой, я разберусь как-нибудь сама.

Она потащила меня за собой, крепко, чтобы не смогла вырваться, держа за руку.

 

- Расскажи всё папе, - глубоко вздохнув, сказала бабушка, когда узнала, что произошло, - по-моему, он его хоть немного боится. Что я ещё могу тебе посоветовать?

Но, по приходу Бориса с работы, не успела я и двух слов сказать, как Маня меня оборвала, заявив, что я мерзкая и гадкая ябеда. А отец, как будто ничего не слыша, молча прошёл к столу, выпил поставленную бабушкой, стопочку домашнего вина и стал уверенно работать ложкой.

В следующий раз, когда я показалась на улице, брат меня снова побил.

- Эдик, быстро иди домой, - казалось, Маня сменила тактику.

- Ага, щас, - огрызнулся на неё сын, - тебе надо, ты и иди. А я там чё забыл?

- Вот видите, как он с вами разговаривает, - поучительно по-взрослому сказала тринадцатилетняя Оля Шаблонская, которая всегда со своим младшим братом Алькой нянчилась, как со мной Динка.

- Ну, ничего, - сказала, непонятно к кому обращаясь, Маня, - отец с работы прийдёт, он ему покажет.

Схватив за руку, как и накануне, она уволокла меня прочь, пообещав вечером непременно всё папе рассказать.

 

Еще не успели полностью высохнуть слёзы, и не сошёл красный браслет от Маниной руки на моём запястьи, как Эдька растрёпанный забежал домой. Может, по нужде, может, воды захотел, а может быть, просто с детьми не поладил. Конфликты с соседскими девчонками и мальчишками возникали у него всё чаще и чаще. Увидев сына, Маня, ни о чём его не расспрашивая, предложила помыть на веранде пол. Он согласился, потом сходил за хлебом в магазин.

- Ты не представляешь, - обратилась Маня к мужу, когда тот пришёл с работы, - как мне Эдик сегодня помог. Если бы не сынуля, я б ничего не успела сделать.

- Это хорошо, - одобрительно улыбнулся отец, обняв Эдьку за плечи, - что ты маме помогаешь. Я тобой доволен.

- Но, он меня сегодня бил. На улице. Просто так бил. Я ему ничего не сделала.

- Света не может стоять спокойно, когда хвалят не её, - покачивая головой, громко произнесла Маня, сосредоточив руки по бокам на не очень чётко вырисовывающейся талии.

- Какая же ты всё-таки эгоистка, - скривился Борис, - он же твой брат.

От обиды и беспомощности я заплакала. Вошедшая в дом бабушка стала гладить меня по голове, пытаясь утешить, но Маня закричала:

- Не смей её жалеть, когда она виновата!

 

Два дня подряд я не высовывала носа за калитку, став по милости Мани очередной раз «больной», а когда наконец-то вырвалась на улицу, брат снова продемонстрировал на мне свою силу. Когда мать пригрозила рассказать отцу, насмешливо глядя ей в глаза, он ответил:

- Отец прийдёт только вечером. А ты меня до вечера ещё сто раз простишь.

И опять ревущая я тащилась за ней, тщетно пытаясь высвободить руку.

Мириться с такой ситуацией не хотелось, поэтому за ужином, переступив через все запреты и требования, проигнорировав еду, я почти закричала, обращаясь большей частью к Борису, но не только к нему:

- Эдик меня бьёт и не даёт мне с моими друзьями на улице играть! А мама ему разрешает это делать! У Шаблонских четверо детей, и никто никого не обижает и даже не дразнит. Наоборот они всегда друг друга защищают. А Эдик - мой брат. Почему он всегда меня бьёт?

- Слушай больше, - прервала мою речь Маня. - Эдик бьёт? Как же... Да, он пальцем её не трогает! Она сама к нему лезет, а если он её слегка оттолкнет, так тут рёву на три квартала слышно.

- Вот видишь, - сказал Борис, глядя почему-то в окно, как будто именно там крылась разгадка всего происходящего, - ты говоришь одно, мама – другое. Так кому же мне верить? У тебя есть доказательства, что Эдик тебя бил?

- А что такое доказательства?

- Ну, ты говоришь, что Эдик бил тебя на улице, - отец наконец-то посмотрел в мою сторону, - Значит, кто-то это видел. Вот пусть и напишут мне бумагу, что они видели, и имена свои поставят.

Не долго думая, на следующий день я вырвала листочек из блокнота для рисования и побежала на улицу. Однако, сидящие на лавочке девчонки, переглянулись и замотали головами.

- Хитренькая ты какая, - сказала Люська, - мы сейчас напишем, что видели, как Эдик тебя бил, ваш папашка побьёт Эдика, а тот выйдет и побьёт нас. Нет уж, разбирайтесь у себя в семейке сами.

Я расстроилась и готова была расплакаться, но Олька спокойно перезаплетая свою белую, как у куклы косу, со свойственным всем Шаблонским тихим голосом произнесла:

- Странный какой-то у тебя папа. А если я сейчас на бумаге напишу, что он кого-то убил, так что, его тут же в тюрьму посадят? Кто же верит тому, что на бумаге написано? Ты покажи ему свои руки и ноги – твои синяки и есть доказательства.

 

Вечером, поумневшая, я стояла перед Борисом:

- Папа, бумага не может быть доказательством. Ведь если кто-нибудь напишет, что ты человека убил, тебя же за это нельзя в тюрьму сажать?

Смерив меня внимательно взглядом, он улыбнулся:

- Да, действительно, бумага – не доказательство. Ну, что поделаешь, значит, доказательств нет.

Его спортивная фигура, проходя мимо, задела моё предплечье своим мягким местом, и двинулась в зал, готовая как можно быстрее растянуться на диване, прикрывшись газетой. Но я этому воспрепятствовала и, задрав рукава, показала синяки:

- Папа, у меня есть доказательства!

Резко развернувшись к сыну, Борис спросил:

- Это ты сделал?

Мани в тот момент рядом не оказалось.

- Да, - брат опустил глаза, торчащие уши легли на плечи, а тонкая шея исчезла.

- Зачем?

- Просто так.

- А теперь просто так я тебя побью.

И он Эдьку отлупил. Потом пришла мать и, узнав что произошло, «чтоб не ябедничала» отлупила меня. А сыну сказала:

- Какой ты у меня честный! Зачем признался, что бил её? Синяки она себе сама где угодно поставить могла.

Борис при этом был во дворе, а когда вернулся, мы плакали уже вдвоём.

- Почему Света плачет?

- Ты Эдика наказал, а она его жалеет, - победоносно произнесла Маня.

- Но ты же сама мне нажаловалась? – недовольная усмешка исказила его черты лица настолько, что я побоялась что-либо сказать.

- Вот видишь, какая она, сначала наябедничала, а теперь жалеет. Тебе бы, прежде чем устраивать тут наказание, со мной надо было поговорить, - мать недовольно и обиженно отвернулась к окну.

- Что ты её слушаешь, - не выдержала бабушка, - Маня Светлану побила, вот дитя и плачет.

- А ты не вмешивайся! Сколько раз тебе говорить, чтобы не вмешивалась ни в мою жизнь, ни в наши семейные дела! – Маня так рассердилась на свою мать, что даже руками замахала, но тут же вполне спокойно и тихо, обращаясь почему-то к лампочке свисающей с потолка, произнесла, - Я как раз её за то и отлупила, что она плакала.

- Зачем же наказывать ребёнка, если он и без того плачет, - не унималась бабушка.

- Ты меня сейчас била, потому и плачу! – переведя дыхание, и сдерживая всхлипы, уточнила я, внутренне удивившись такому наглому Маниному вранью, - Ведь я до этого совсем и не плакала, и Эдьку не жалела, потому что он меня тоже никогда не жалеет.

После моих слов Борис, лишь слегка хлопнув дверью в зал, ушёл. То ли спать, то ли газету читать... Наверное, надо было Эдьку пожалеть, подумала я.

Некоторое время брат меня не трогал, правда, очень короткое время.

 

Очередной раз к нам пришли в гости Белла Наумовна и Коля. Как всегда, он задержался с Эдиком на веранде, оживлённо беседуя, а я, выдерживая дистанцию, за ними наблюдала. Взглянув на меня, родственничек обратился к брату:

- Ну как, ты ей по морде даёшь?

- Ага.

- Вот и продолжай бить её всегда и везде.

- А она папе синяки показала, и он меня наказал.

Коля пригрозил:

- Ещё раз пожалуешься на Эдика отцу, получишь тогда от меня. Хочешь от меня получить?

Я отрицательно замотала головой.

- Тогда сиди и помалкивай, - он привычно повертел головой.

Я стояла полная недоумения. Мало того, что с его точки зрения меня надо было бить постоянно, так ещё и защиту искать нельзя. Несмотря на то, что я ходила вся в синяках, кроме бабушки и девчонок на улице, ко мне ни у кого жалости не было, зато за Эдьку, хоть тот и получил за дело, и Маня заступилась, и Коля стал угрожать. А он возьми да и добавь:

- А ты, Эдик, бей её в живот, тогда и синяков не видно будет.

С криком ужаса я побежала позвать кого-нибудь всё-таки на помощь, но на своё несчастье, наткнулась на Маню.

- Что случилось? Чего ты кричишь?

- Дядя Коля учит Эдика бить меня в живот.

- Коля, - раздражённо сказала она, - ты хоть меру знай!

- Ну, что ты, Маничка. Я, конечно, знаю меру, - ответил ей, улыбаясь, Коля, движением руки отбросив волосы назад. Потом он рявкнул на меня, - Кого это я учу бить тебя в живот?

- Эдика.

- Вот дура. Я учу его драться с другими мальчишками, - и снова к Мане, - Понимаешь, он же должен уметь драться, он – будущий мужик.

На шум вышли все: Борис, Белла Наумовна, бабушка – и все с вопросом: «Что случилось?»

- Коля учит Эдика с другими мальчишками драться, а эта дурочка возомнила, будто против неё что-то затевают, - сказала с наигранной улыбкой Маня, а потом обратилась ко мне, - Ты радоваться должна, что твой брат научится драться, он же тебя потом защищать будет.

Все вернулись к столу. Между моим отцом и Колей произошёл крупный разговор, в котором речь шла о том, что Борис к сыну слишком строг. Коля требовал, что бы отец никогда не смел Эдьку даже пальцем тронуть. А Маня своим немного повизгивающим голосом полностью гостя поддерживала.

До меня никому дела не было. И только бабушка, когда родственники ушли, стала меня расспрашивать, чего я так испугалась. Потом они с Маней ругались, но кончилось это слезами бабушки.

После всего этого, когда я снова показала Борису полученные от брата свежие синяки, он спросил:

- А где на них написано, что это Эдик поставил?

Я с удивлением смотрела на свои руки и никак не могла понять, как на этих тёмных пятнах может быть что-то написано. А тот, кого я называла папой, не дожидаясь от меня ответа, раздражённо сказал:

- Раз не написано, то синяки тоже доказательством являться не могут.

Отвернувшись от меня, он ушёл своей уверенной походкой в глубь двора, а я больше никогда не пыталась искать у него защиты, хоть и грозила иногда Эдьке: «Я всё папе расскажу».

 

XI

 

Как взрослые определяли, когда у меня День рождения, я не знала, но каждый раз было приятно осознавать, что стала на год старше.

- Через неделю тебе исполнится пять лет, - сообщила Маня, - Что ты хочешь получить в подарок?

Я часто удивлялась, как несправедливо устроен мир. Вот, например, сегодня мне только четыре года, а Гале уже пять. Это обидно, и казалось бы, именно сейчас должны дарить подарки, чтобы компенсировать и сглаживать неравноправие, но почему-то подарок дадут лишь тогда, когда я и без того буду счастлива, что хоть на какое-то время по количеству лет догнала некоторых своих друзей. Однако, раз спросили, то почему бы не ответить:

- Я хочу на День рождения большую куклу.

- Ну, вот. Даже ничего нового придумать не можешь. У тебя и так уже две куклы есть, давай ты получишь на День рождения новые сандали.

- А можно заводную божью коровку, я летом у Саши такую видела?

- Хорошо, - скривилась Маня, - если они есть в магазине. Но, вдруг я эту божью коровку не найду. Тогда куплю тебе новые сандали. Договорились?

- А почему Эдику ты туфли и сандали покупаешь просто так, а на День его рождения всегда находишь то, что он просит?

- Ты не хочешь новые сандали? Хорошо. Значит, будешь ходить в старых, а когда они порвутся, то вообще босиком. А на День рождения, раз ты так себя ведёшь, вообще ничего не получишь. Воспитанные девочки не выпрашивают у папы с мамой подарки!

Я очень не хотела остаться без внимания и от обиды расплакалась. Маня же хлопнув дверью, вышла на веранду.

- Любушка моя, что случилось? Почему ты так горько плачешь? – закрыв лицо руками, я даже не заметила, как ко мне подошла бабушка.

- А почему у Эдьки два фонарика есть, а ему ещё и третий подарили, а мне мама сказала, что ещё одну куклу нельзя?

- Бог ты мой! Так это из-за какой-то куклы столько слёз? Какую ты хочешь?

- Большую.

- Нда, - бабушка задумалась, ритмично покачивая головой, - большую я тебе купить не смогу, она-таки дорого стоит, а вот маленькую ты от меня получишь. Я видела такую в одном киоске. Она голенькая, но мы с тобой сошьём ей одежду. Зато её купать можно. Пойдёт?

Я заулыбалась, и слезы быстро высохли.

 

Десятого февраля пошёл снег, но насладиться его красотой в полном объёме я не могла, потому что была вся в соплях и хрипела. Возле моей кровати красовалась новая пара обуви – значит, мама уже не сердится. Мечты о большой кукле на какое-то время вытеснило желание побыстрее выздороветь, и, пока не растаял снег, слепить большую снежную бабу.

- Ты проснулась, любушка моя? – в комнату заглянула бабушка. Подойдя к кровати, она меня поцеловала, - С Днём рождения! А вот тебе мой подарок, как я и обещала – маленькая куколка.

Ощущение блаженства и счастья наполнило мое маленькое детское сердечко, потому что впервые ко Дню рождения хоть от кого-нибудь из близких получила не обновку в одежде, которой в том возрасте ещё не умела радоваться, а настоящую игрушку. И не важно большая она или маленькая. Вскочив с кровати, я мчалась по комнатам, чтобы поделиться со всеми радостью.

- Откуда она у тебя? – глаза Мани вдруг стали большими, а лоб из-за образовавшихся на нём морщин напомнил кусочек нашей речки во время летнего ветра.

- Бабушка подарила! – с гордостью ответила я.

- Мама, где ты взяла эту куклу?

- Как где? Ходила на базар и там на входе в киоске купила.

- Ну, ты вообще без мозгов! Зачем ты это сделала? У Светы более чем достаточно игрушек, и нечего её баловать.

- Послушай, - обижено вздохнула бабушка, - девочке исполнилось-таки уже пять лет. За все эти годы она ни разу меня ни чем не огорчила, ни разу не обидела. Я всегда от этой голубушки вижу только любовь и ласку. Так почему же раз в году я не могу-таки сделать ребёнку приятное?

- Да потому что я деньги даю тебе только на продукты, а ты их тратишь непонятно на что. А приятное ты ей и так постоянно делаешь. Всегда она у тебя хорошая, а Эдик плохой.

- Маня, - бабушка начинала сердиться, что очень редко с ней бывало, - Эдик для меня не плохой. Но я, слава богу, ещё не слепая и не глухая, и ты, я надеюсь-таки, тоже. От Эдика последнее время я вижу и слышу только грубости.

По лицу Мани пробежала легкая, почти невидимая, тень вины, и я подумала, что сейчас между женщинами наступит перемирие. Но дверь открылась, и на пороге появился Борис, в тот день он не работал.

- Мы завтракать сегодня будем? - спросил глава семьи недовольно.

- Ты представляешь, - обратилась к нему Маня, не отвечая на вопрос, - вот мы маме доверяем, деньги ей даем на продукты, и знаешь, я ведь никогда не проверяла, сколько она тратит и на что. А она оказывается ещё и Светлане без нашего разрешения игрушки покупает.

- Маня! – всплеснула руками бабушка и покачивая непокрытой седой головой расплакалась, - Я готова предоставлять тебе отчёт, всё до копеечки, за каждый день. И за сегодняшний тоже. Но ведь наша семья не обеднеет на эти пятьдесят две копейки, которые я в кое- века потратила по своему усмотрению.

- Что значит «не обеднеет»? – заорал вдруг Борис, злость которого подстёгивалась голодом, - Мама! Что ты себе позволяешь? Живёшь тут за наш счёт дармоедкой – мы тебя кормим, одеваем. А ты ещё и деньги наши на право и налево швыряешь!

- Боря, я ещё раз говорю, что потратила пятьдесят две копейки, потому что хотела свою внучку, твою дочь, между прочим, поздравить с Днём рождения.

Борис глянул удивлённо в мою сторону, видимо, только в тот момент вспомнив, что я именинница, но, не считая нужным погасить свой гнев, продолжал орать на тёщу:

- Да, даже если и одну копейку! Ты её не заработала! Мы с Маней горбатимся, пашим. Для чего? Что б ты потом наши деньги транжирила?

- Я как-то здесь тоже целыми днями без дела не сижу, - плача оправдывалась старушка.

- Да кому твоя работа нужна? – криво усмехнулась Маня, склонив голову набок, - Так: рукоделье от безделья. Я вполне и без тебя управляться могла бы.

- Но я хоть какие-то права в этом доме имею? Я помогла вам материально, я вместе с вами его строила. Или ты Боря уже забыл, кто вместе с тобой бетон посреди двора лопатой месил? Что ж, уже не удивляюсь, почему Эдик так себя ведёт. Ему есть с кого брать пример.

Бабушка ушла в детскую. В тот день она с нами не завтракала и не обедала, но поутру все друг с другом разговаривали, как будто ссоры накануне и не было.

С маленькой куколкой я играла крайне редко: она мне напоминала о скандале. Быть может, и вообще не брала бы её в руки, но боялась тем самым обидеть бабушку и вызвать упрёки Мани, что мне купили то, чем я не пользуюсь. А ещё эта история надолго отбила у меня желание просить, что-либо у взрослых. И не только на День рождения.

 

Снег на улице растаял, а мой грипп закончился отитом. Ирина Карповна посоветовала вызвать участкового педиатра и попросить направление на прогревание уха.

Зоя Григорьевна была женщина высокая, стройная с очень приятным мягким голосом, но, что меня сильно удивило, за всё время осмотра, она ни разу не улыбнулась.

- Направление я Вам, конечно, дам, - сказала она, повернувшись к матери, - но Ваша девочка ещё долго проболеет, если Вы её целый день в этой комнате держать будите. Ей явно не хватает света и свежего воздуха.

- Как это не хватает свежего воздуха? Форточка день и ночь открыта, – вежливо возразила Маня, - В таком большом доме не хватает воздуха? Мы ведь, знаете, Зоя Григорьевна, сравнительно недавно здесь живём. А до этого всё по чужим углам, да крохотным комнатушкам скитались. У меня ещё сын есть. Так вот он у нас почти не болеет. А Светочка просто ослабленная, я ведь её только до трёх месяцев грудью кормила.

Врач внимательно окинула меня взглядом.

- Я заметила, что у вас большой дом, поэтому, если у ребёнка нет температуры, не держите её в постели.

Я тихонько взвизгнула от радости.

- Но она тогда своего брата заразит, - осуждающе-строго посмотрела на меня мать.

- Вы же сами сказали, что дом большой. Можно уж как-нибудь организовать, чтобы дети не контактировали. И в более тесных условиях находят выход из положения.

Отдав Мане какие-то бумажки, Зоя Григорьевна ушла. Мне до выздоровления разрешено было находиться в зале, а когда я в следующий раз заболела, мать не стала вызывать врача на дом, а потащила меня к ней на приём. Рекомендации не держать ребёнка без температуры в постели вскоре как бы забылись.

 

XII

 

Я сидела вместе с друзьями на лавочке. Этим друзьям было от пяти до шестнадцати. Мы играли в «испорченный телефон». Эдька последнее время в подобных развлечениях участия не принимал, но увидев меня среди других, направился в нашу сторону.

- Сейчас твой брат опять начнёт тебя обижать. Пойдём ко мне во двор, - предложила мне Галя. Как и все толстушки, она была смешливой и доброй девчонкой.

Я охотно с ней согласилась, и мы проскользнули через новую ажурную металлическую калитку. Подружка вынесла из дома игрушки, разложив их на ступеньках крыльца.

- А почему вы не с остальными детьми? - поинтересовалась Галина мама, присев рядом с нами. На ней был красивый розовый халатик и ярко красный, с жёлтыми грибочками фартук. Мне вдруг захотелось поскорее стать взрослой, иметь свой отдельный дом и носить в нём вот такую нарядную одежду.

- Они, наверное, с кем-то поссорились, - хитро улыбнулся Галин папа.

- Не-е, - сказала Галя, - просто Свету Эдик всё время там бьёт и не даёт играть.

- Эдик? – удивился дядя Женя, - но он же твой брат. Он должен драться с теми, кто тебя обижает. Как это, он тебя бьёт?

- Да, - ответила я, - но меня кроме него никто не обижает. А ещё меня Гриша от Эдьки защищает.

- А мама знает, что тот Эдик на улице вытворяет? – удивлённо спросила тётя Надя, встав с крыльца

- Знает.

- А он своей маме говорит, - внесла пояснения Галя, - когда она зовёт его домой: «Тебе надо, ты и иди».

- Это правда? – тётя Надя посмотрела на меня, и я утвердительно кивнула, - Не может быть, она же учительница.

- Ну и что, что учительница? – дядя Женя по-смешному фыркнул.

- Нет, Жень, ну ты подумай, ведь ей люди своих детей доверяют, а она собственного сына воспитать не может. И чему её только в институте учили?

- Ой, Надюша, а ты слышала, как она со своей матерью разговаривает? Так что институт здесь ни при чём.

 

- Мам, а чему тебя в институте учили? – спросила я дома у Мани, которая сидела за книжками, готовясь к урокам.

- Математике.

- А воспитывать учили?

- Да. Тоже учили. А почему ты спрашиваешь?

Я передала услышанный накануне разговор.

- Так вот, пойди сейчас к Гале, - зло произнесла Маня, покрывшись пятнами, - и скажи её родителям: «Воспитывают вашу Галю в детском саду воспитатели, а моя мама – учительница в вечерней школе, она не воспитывает, а учит взрослых дядь и тёть математике».

Я убежала, в надежде, что, выполнив поручение, смогу ещё пару часов пообщаться с подружкой. Но только успела выпалить заученную фразу, как из нашего двора раздался Манин голос, зовя меня домой.

- Похоже, твоя мама в детский сад не ходила, - задумчиво ответила мне тётя Надя.

 

- Ну, что, сказала? – спросила, встречая меня на пороге, Маня.

- Да.

- Так вот, что б никому не позволяла обо мне хоть слово плохое говорить! Я твоя мама и ты должна меня защищать.

Я задумалась. Дядя Женя говорил, что защищать должен старший брат сестру. В других семьях так оно и было. Гришка с Нюркой, например, хоть и дрались дома, но на улице друг за друга горой стояли. Алик Шаблонский всегда хвастался, что его никто никогда не тронет, потому что старшие братаны не позволят. А мама утверждает, что защищать я её должна. Но ведь она сама свою маму обижает. Бабушка часто после разговоров с ней плачет. Даже дядя Женя что-то слышал.

- Пап, - обратилась я вечером к Борису, - почему всех старшие братья защищают, а мой брат меня только обижает? А ещё мама говорит, что я должна её защищать.

- А ты не смей мне больше на Эдика и маму ябедничать. Ещё раз услышу – отлуплю, - не совсем «в тему» рявкнул отец, и я, испугавшись, убежала.

 

К Гале на длительное время заходить было запрещено, но потом, видно, Маня прикинула, что общение пятилетней дочери со своей сверстницей принесёт ей меньше вреда, чем разговорчики и насмешки тех, кто лет на восемь-десять старше. Так что иногда она даже сама мне предлагала либо Галю к нам во двор пригласить, либо у неё поиграть. А чтобы по-прочнее закрепить мою изоляцию от подростков, она, как-то заметив рвение к уличной публике, возразила:

- Но там Эдик тебя бьёт.

- А ты скажи ему, чтобы не бил.

- Но ты же видела, он меня не слушает.

- Это потому что ты папе не пожаловалась. Вот если б рассказала ему всё, Эдька бы меня давно б уже не бил.

- Ничего подобного! Я папе всё рассказала. Но что поделаешь, Эдик папу тоже не хочет слушать. Это очень часто бывает, когда брат и сестра в одной семье не могут дружить.

- А почему я не слышала, когда ты папе всё рассказала. Ты ведь наоборот, говорила ему, что Эдик меня не трогает.

- Это я специально сначала так сказала, а то он не захотел бы со мной на эту тему разговаривать. А когда ты уже спала, мы поговорили. Потом папа запретил Эдику тебя бить, но, как видишь, никакого результата.

 

- Мам, Эдик с Митькой возле ихнего дома играют, а я с Галей и Аликом здесь недалеко буду, - я тоже начинала хитрить, и не докладывала матери, с кем ещё из детей собиралась общаться. Кроме того, после истории с Галиными родителями, больше никогда не рассказывала дома, услышанное за пределами нашего двора.

Маня, махнув рукой, дала добро, и я подсела к толпе возле костра. Там были все, кроме моего брата и его друга. Но вскоре захотелось и им присоединиться к нашей дружной, неунывающей компании.

- А ну-ка, пошла вон отсюда, - рявкнул на меня брат, - теперь я здесь буду, а ты вали.

- Это ты вали отсюда! – грубо окрысилась на него Наташа. Старшая среди девчонок, крупная, черноволосая казачка, она ко всем малявкам, типа меня, относилась с заботой, как квочка, - Тоже мне командир нашёлся.

- Иди к себе домой, там и командуй, - поддержала её Люська, - а улица, она общая и ты здесь – никто.

- Улица может и общая, а вот Светка – моя. Я сказал тебе, дуй домой, - обратился он снова ко мне. Надменно-агресивное выражение делало симпатичную мордашку моего брата почти уродливой на фоне добродушного конопатого Гришки и жизнерадостного остроносого Витьки.

- Она тебе не вещь, - продолжала возмущаться Наташа, - а костёр, между прочим, мой папа сделал, и ты прежде, чем тут усаживаться, должен у меня разрешения спросить.

- Ах-ах, Наташка, можно у твоего костра посидеть, - насмешливо спросил Эдька.

- Нет, нельзя.

Я злорадно хихикнула.

- Ну и не очень-то хотелось, - хмыкнул брат, - только и ты, вонючка, - он кинул в мою сторону враждебный взгляд, - тоже здесь не останешься.

Эдька ушёл, гордо задрав голову, наверное, представляя себя орлом, но забыл выпрямить плечи, и похож был больше на маленького, ещё не умеющего летать воробья. Как только эта фигурка окончательно скрылась у нас во дворе, Манин голос позвал меня домой. Но в тот вечер фортуна улыбнулась. На рёв, который я подняла, вышел Борис.

- В чём дело? – у него, видно, было хорошее настроение, а может быть, наоборот, с Маней незадолго до этого поссорился.

- Меня мама на улицу не пуска-а-ает.

- Почему ты её не пускаешь? - обратился он к жене.

- Но Эдик уже пришёл домой, и ей там делать нечего.

- Но, ко-когда он на у-у-улице, - всхлипывая, пыталась добиться справедливости я, - ты меня тоже туда не пускаешь. Так, когда же мне гу-гулять? Ночью?

- При чём здесь Эдик? – недовольно спросил Борис.

Боясь, что я ляпну что-то лишнее, Маня сменила тему:

- Но там уже прохладно, ты простудишься, потом опять всю ночь кашлять будешь.

- Одень её потеплее, и пусть идёт себе – потребовал отец, - сама же вечно говоришь, что они вместе играть не могут. Так чего ж ты сейчас их вдвоём дома держишь?

Довольная, натянув на себя, в угоду матери, какую-то кофту я убежала к весёлой толпе, успев ещё на, печёную в костре, картошку. Дети приветливо одобрили моё возвращение, а Наташа сказала:

- Если вашего Эдика мама воспитывать не хочет, значит, мы сами его воспитаем.

Все засмеялись. Никто из них не знал, и я сама не понимала, какую неравную войну порой выигрывала у тех, кто был гораздо сильнее меня.

 

(продолжение следует)