Солнечное, сухое, безветренное «бабье лето». Не могу утверждать, что лучшего «бабьего лета» раньше никогда не бывало. Не могу, потому что слишком мал мой жизненный опыт – всего 4 года, включая годы несмышленого младенчества. Но то, что этот сентябрь 1941 года во всех отношениях разительно отличается от сентябрей прошлого и позапрошлого лет, когда я катал машинки по травяным дорожкам снимаемой дачи в Лосиноостровской, я могу утверждать с полной ответственностью.

Вот уже пять дней я с мамой и бабушкой живу в пожарной команде, начальником которой является мой отец. Это рядом с Центральным парком культуры и отдыха им. М.Горького. Живем в «красном уголке», где еще временно приютилось несколько семей пожарных. А переехали сюда из своих двух комнат на южной окраине Москвы потому, что в любой момент может поступить команда отцу загружать пожарную технику и «личный состав» в товарный поезд и отправляться из Москвы в неизвестном пока направлении.

В этот прекрасный (в прямом смысле этого слова) день я, как обычно, был занят созерцанием тренировок пожарных в прикладных видах спорта – преодолении полосы препятствий и покорении макета многоэтажки в натуральную величину при помощи лестницы-«штурмовки». В своих брезентовых робах и сияющих никелем касках они, как две капли воды, были похожи на моих солдатиков. Потом я пошел на передний двор и стал катать на веревочке свой игрушечный автомобиль по пожарным рукавам, сохнущим после помывки под ярким солнцем.

Я не очень-то испугался, когда пронзительно и изматывающе завыла сирена. Ее вой, означавший воздушную тревогу, был мне уже хорошо знаком, и я знал, что необходимо незамедлительно бежать к маме и вместе с ней и бабушкой идти прятаться в подвал дома. Но в этот раз все получилось не как всегда. Один из пожарных, которые по тревоге бежали к своим рабочим местам, вдруг сильно толкнул меня в спину. Я растянулся на асфальте и совсем уж было собрался звучно заплакать, но тут этот пожарный навалился на меня всем телом и где-то рядом как грохнет! Я почувствовал сильную дрожь земли подо мной. Стекла из окон здания пожарной команды не повылетали только потому, что были оклеены крест-накрест газетными полосками. Сначала даже уши заложило от этого грохота. А тут еще пожарный прижал меня к асфальту. Наконец-то я пришел в себя и, как положено, заорал во всю силу своих легких. Но тут уже рядом со мной оказались мама и бабушка, и я почувствовал себя в полной безопасности.

Позже я узнал от отца, что немецкая фугасная бомба, упала у самого входа в парк и отсекла руку с веслом у большущей белой фигуры гребчихи, встречающей посетителей парка. Фашистский летчик совсем немного промахнулся, всего метров на 200, так как бомба предназначалась Крымскому мосту через Москву-реку.

 

К воздушным тревогам мы уже привыкли за прошедшие два с половиной месяца войны. Они происходят каждый день и, практически, в одно и то же время. Немцы и в этом не могли изменить своему педантизму. Из черной тарелки репродуктора в известное уже нам время раздавались специфические звуки воздушной тревоги и еще более специфический голос диктора. Сначала мы быстро собирали узелок с оговоренным ассортиментом «неприкосновенного запаса» и шли в подвал моего родного пятиэтажного дома. Потом во дворе выкопали бомбоубежище типа «землянки в три наката» вместимостью человек на шестьдесят - восемьдесят. А с конца июля стали заранее к «назначенному» часу ездить к станциям метро «Автозаводская» или «Маяковская». Рельсы были закрыты дощатыми настилами, на которых, как на нарах, тесно лежали старики, женщины, дети.

После воздушных тревог мы, пацаны, ходили по нашему огромному двору и, как грибы, собирали осколки от зенитных снарядов. Потом из этих рваных и зазубренных кусочков свинца мы выплавляли на костерке свои игрушечные ордена и медали и биты для игры в «расшибок», столь популярной среди более «взрослых» ребят. Батарея зениток стояла совсем близко от нашего дома, защищая столицу с юга. В южной же стене дома были вмонтированы чугунные бойницы для пулеметов. После войны эти бойницы еще долго служили огромными вазами для цветов на подъезде к нашему дому. Перед домом, у самой дороги построили железобетонный ДОТ в виде полусферы с диаметром метров, наверное, пять. На соседнем пустыре базировались аэростаты противовоздушной обороны. Мы часто наблюдали, как девушки в солдатской форме расходились с этими аэростатами, держа их за спускающиеся канаты, по своим позициям.

Один раз, вернувшись домой после очередной «отсидки» в метро, мы обнаружили широкую трещину по всей диагонали одной из внутренних капитальных стен квартиры. Оказывается, фугаска большой мощности угодила в полотно павелецкой железной дороги за нашим домом. И опять же фашистский летчик промахнулся – его целью наверняка был расположенный рядом медеплавильный завод им. Молотова.

Уже после окончания войны этот завод, вернее громадные холмы «сырья» для завода, были постоянным объектом наших набегов. Там мы набирали полные карманы патронов – и от винтовок, и от автоматов, и даже от противотанковых ружей. Иногда попадались снаряженные пулеметные ленты, немецкие ордена – кресты и в большом количестве югославские монеты – динары. Кресты и динары шли на обмен. Из патронов вытаскивали пули и ссыпали порох в мешочки типа кисетов. Порох использовали для «самострелов» из согнутых винтовочных патронов, гвоздя и резинки, или для периодических дымовых завес во дворе. Любимой проказой для нас было пугать машинистов товарных поездов. В гору многовагонные составы шли на очень малой скорости. Мы укладывали три винтовочных патрона на рельс на расстоянии 2-3 м друг от друга, потом патрон от противотанкового ружья и на некотором расстоянии от него – снаряженную пулеметную ленту. Сами усаживались на травке крутого откоса и наблюдали за реакцией машиниста на серию выстрелов под колесами его паровоза. Восторгу нашему не было предела!

 

В конце сентября или начале октября (уже не помню точно) поступило распоряжение на командирование возглавляемой отцом пожарной команды. Сначала мы ехали на длиннющем составе железнодорожных платформ. Часть платформ была загружена пожарными и вспомогательными автомобилями, различной пожарной техникой. Другая часть – троллейбусами. Все пожарные со своими семьями и я с мамой и бабушкой сидели, спали, питались в этих троллейбусах. До сих пор не могу понять, зачем эвакуировали из Москвы троллейбусы. Говорили, что наш состав успел последним проскочить Подмосковье, после чего железная дорога была «перерезана» фашистами. Уже в дороге узнали, что конечной целью поездки является город Куйбышев, а еще позже стало известно, что эта «передислокация» пожарной команды связана с тем, что в Куйбышев было эвакуировано все правительство Советского Союза, кроме, естественно, Ставки Верховного Главнокомандующего во главе с И.В.Сталиным.

Дня через два-три нас «переселили» в теплушки другого товарного состава. До Куйбышева добирались восемнадцать дней. По долгу стояли на железнодорожных станциях и разъездах, пропуская в сторону Москвы составы с солдатами, танками, пушками. На оборону Москвы стягивались воинские части из Сибири. А в Куйбышеве приступила к боевому дежурству Седьмая московская пожарная команда.