Они никогда не умели рисовать, но время от времени пытались выразить свои чувства и этим способом тоже. На листах белой бумаги карандашом выводились то сумасшедшего вида животные, то графины с водой и, почему-то, с глазами как у живого человека. Выводились ручкой чьи-то глаза, выводилось солнце, которое улыбалось всему миру. Такой тесный мир бумажного листка…

Больше всего им хотелось нарисовать друг друга. Мите безумно хотелось рисовать Машу, а Маше такой интерес льстил и, в знак признательности, она, пожалуй, тоже могла бы Митю нарисовать. Это даже могли быть отдельные части тела. Руки, например. Мите нравились Машины руки, он мог целовать их часами, а вот нарисовать не мог. Вернее, мог, но получилось бы не так красиво как в реальности. Как бы он выразил карандашом на бумаге все то тепло, которое чувствовал от них? Как их изящность могла быть показана гуашевой краской? Нервная дрожь их никогда не появится на холсте. Это было абсолютно бесполезное занятие, пытаться нарисовать ее руки. Не говоря уже о ее глазах.

Через довольно короткое время они увидели первую картину их совместной жизни. Картина выглядела новой, яркой, но абсолютно безвкусной. Был изображен дом, черная туча над домом, девушка, одетая в вещи цвета светящего, даже сквозь солнечные очки, солнца, и юноша в сером шарфе. У девушки над головой нависал поток мыслей. Он был розового цвета и светился светлыми огоньками. Еще нелепее эту деталь картины можно было бы сделать, разве что, нацепив на нее новомодные стразы. Серый шарф был самой главной деталью гардероба юноши. Он, казалось бы, закрывал не только шею, но заодно и все лицо. Эта же серость отражалась и в той тучке, которая нависла у него над головою. Безмолвная, грязная серость, от которой не ждешь ничего доброго и светлого. Юноша и девушка шли в разные стороны, каждый шаг их был наполнен непониманием и слезами.

Первая картина закончилась безнадежной, солнечной влюбленностью.

Вторая казалась куда более объемной. Такая картина может опрокинуть вас навзничь с первого взгляда. В ней очень много всего. Мелкие детали раскрасили ее вдоль и поперек, темные выцветшие краски смотрелись как обрывки человеческого тела на грубой земле. Картина состояла как будто из двух эпизодов, связанных между собой. В одном из них человеку было очень плохо. Он кажется лежал, уткнувшись головой в шкаф, грубого темного цвета. Из шкафа тянулись ядовитыми змеями пары воздуха. Человек казалось бы закрывался от них руками, плакал, начинал впадать в истерику. Второй эпизод картины представлял из себя натюрморт. Правда, весьма нетипичный, грубый натюрморт. Краски слились с холстом так, как никогда не сливались. Их мазки образовали одно целое с плотной бумагой. Никакого аккуратного убранства классических картин подобного жанра. Никаких ссылок на неспешность существования. Лишь грязные линии темно-синего цвета опоясали фаянсовую вазу. Из вазы неспешно ел фрукты человек.

Никто долго не смотрит на подобного рода картины, ведь точно так же никто не может смотреть на то, как рвут цветы или на то, как летят бомбы с самолетов. Сцены сброса бомб в старых советских фильмах всегда недолгие и служат лишь черточкой. Ими обрисовывают то доброе светлое будущее героев, которое они обязательно получат после всех злоключений.

А у Маши с Митей не было советского кино, была жизнь. Поэтому смотреть надо было долго. Долго и мучительно больно, вглядываясь в каждую, даже самую мелкую деталь. Давая этой детали проесть все мыщцы их тел, все наиболее чувствительные области их органов чувств.

Третья картина была яркой представительницей авангардного искусства. Причем основной причиной, по которой она таковой считалась, была ее фатальная неясность. Четко разглядывалась лишь грустная луна с огромными глазами. Остальное было спрятано художниками в глубину чувств каждого, кто будет эту картину пристально рассматривать. И вот, пристально рассматривая третью картину, Митя и Маша приходили только лишь к выводу, о том, что им не дано понять авангардное искусство. Такие размытые очертания смысла не нравились им. Нужен был более четкий сюжет и композиция.

Они нарисовали друг друга. Грубыми линиями, при полном отсутствии таланта к изобразительному искусству у обоих.