Немец

 

Иногда мне кажется, что войны стране даются за что-то, не просто так. То ли в качестве испытания, то ли за отношение к своей земле…

Великая Отечественная явилась для меня примером грозным, неотвратимым, но естественным, потому, как око за око и, в данном случае «за око» выступала чужая сторона, как бы карающая советских людей за истребление советских людей…

 

Но вся эта моя малограмотная софистика меркнет перед омытием кровью, перед страданием, стоном, болью. Болью слишком сильной, чтобы она могла быть оправдана.

 

Ленинград стал лакомой добычей.

 

Прилегающие области – плацдармом.

 

Война как охота: цель ясна, но даже на последней стоянке можно мусорить, плевать, расслабляться.

 

Одной из таких стоянок стала Новгородская область. Немцы, словно сорвавшиеся с цепи кобели, рвались к Питеру, уничтожая при этом деревни и селения, не предназначенные для их «великой» цели, являвшиеся подножным кормом и местом для разорений.

 

Моя про-Родина, деревня Борки, не являлась исключением. Немецкие войска плотно и надолго встали в деревне, анекдотично кричали: «Курки, яйки, млеко!»

 

Дед Иван (точнее, прадед) имел дом и хозяйство. А еще жену и детей. И совесть. Потому дед Иван пошел в полицаи. Чтобы выуживать информацию «оттуда» и передавать ее «туда».

 

Сложное было время. Дед Иван активно сотрудничал с партизанами, помимо информации снабжая их хлебом; немцы, чувствуя себя неустойчиво, злились и кидались в крайности.

 

Он попался. И пошел на расстрел, может, не осознавая до конца, какой свой собственный, не в масштабах страны, подвиг он совершил для «наших» и как он ударил ниже пояса агонизирующим немцам.

 

Кто его сдал – неизвестно. Но потащили его стрелять, и таким это показалось определенным и невозвратным, таким реальным до тошноты, таким «здесь и сейчас», что младший сын Витька не выдержал…

 

Витьке было пять. Что там соображала мальчоночья голова или не соображала, но вырвался Витька из беспокойных, но слабеющих от голода рук матери, и помчался за батей.

 

- Па-а-а-пка! Па-а-апка!

 

Витька кинулся носом в добротные немецкие сапоги:

 

- Дя-а-аде-е-э-ньки-и…. Дя-а-аде-е-э-ньки! Не-е-э-э-т!..

 

Он возился в осенней скользи и плакал, и стыдно ему было плакать, взрослому пятилетнему мужчине, и папку, сил нет, как жалко…

 

И чудилось Витьке: «Просить, просить дядьков чужих… Как мамку – леденца в воскресенье, когда оденет она парадный свой платок с кистями и красным, втихомолку метнется в потаенное место в сарае, где иконка и свечка попрятаны, постоит, побормочет… А потом добрая-добрая, что хошь у ней проси…»

 

- Дя-а-а-деньки-немцы! Па-а-пку пощадите!

 

И плакал, и бормотал, и возился вокруг грязных немецких сапог… И себя забыл, и свою пятилетнюю гордость, ведь соседскому Кирюхе давал тычка и не раз, а тут…

 

- Дя-а-а-деньки-немцы!...

 

До хрипоты. До рвоты. До бессилия.

 

Дед Иван, битый и страшный, спекшимися окорковевшими губами просил: «Мальца мого… Уведите…»

 

**************

 

Так не бывает, но так стало…

 

Тот, кто затевал этот расстрел, сероглазый чубатый немец, вдруг дернулся… и велел дедИвана вернуть домой…

 

Простили деда.

 

Через несколько дней чубатый пришел к Ивану в дом, сел в горнице и ухнул по – совиному, мол, я простой германский гражданин и фермер…

 

«Я простой фермер. Мне не нужна эта война, в ней я ничего не смыслю. И не хочу ее. У меня есть жена, но мы не можем иметь детей… У тебя, Иван, много… отдай мне Витьку… Воспитаю, как родного…»

 

*******************

 

Закончилась война…

 

Закончилась война, но слухи об этой истории живы по сей день.

 

Никто уже не помнит, что сказал Иван своему палачу-спасителю, но Витьку он не отдал.

 

Так и живет Витька… Виктор Иваныч… на земле Новгородской.

 

А в меркантильности всеобщей нет-нет, а проскочит, мол, жил бы сейчас в Германии, как сыр бы в масле… И мы бы с тем сыром…

 

Был бы немец…