Часть первая.

 

Раздолье Святок было на исходе, приближалось Крещение. В канун Крещения святят во храмах воду целебную – Богоявленскую. Бабки поговаривают, что она такая же, как Крещенская вода, а может и сильнее будет.

И Катька с кумой решили, что в этот год обязательно, помимо Крещенской, съездят и за Богоявленской водой тоже.

 

Когда, придя с работы, муж игриво ущипнул Катьку за бок, она поняла, что Колька настроен на секс решительно. Они несколько дней провели во враждебном гнетущем молчании, не найдя компромисса по поводу покупки телевизора, раздражая маму Раю, и, пугая Алинку, свою трехлетнюю дочку. Поэтому катина мама, не стала, как обычно, ждать с работы враждующие стороны, а, поужинав с внучкой, забрала ее к себе в комнату, смотреть телевизор. Но обиды молодых незаметно сходили на нет, и им обоим дуться уже не хотелось. Особенно, переживала из-за ссоры Катя, ведь ей в церковь ехать, она постилась, чтобы принять причастие, а вот грешит, злясь на мужа.

 

Судя по настойчивым заигрываниям, на сегодняшний вечер, Коля наметил бурное примирение. Во время ужина супруг продолжал подавать призывные сигналы: то шлепал жену по упругим ягодицам, когда она накрывала ужин; то играл прядью ее вьющихся каштановых волос, когда они сидели за столом; то просто томно смотрел своими бездонными синими глазами в светлые Катькины глаза, выражавшие полную незаинтересованность происходящим. Конечно, Катя и сама была бы не против порезвится – за дни отчуждения, она истосковалась по мужу. Но ее ожидало таинство причастия, и надо было держать себя в руках.

Когда Катерина мыла посуду, муж обнял ее сзади, и начал мять ее полную грудь. Сначала Катя хотела сказать Кольке о том, что надежды его на вечер не оправдаются, так как она едет в церковь, но потом подумала, что муж ее и так на взводе, и, не желая портить, только что потеплевшие отношения, она не стала ему ничего объяснять, надеясь отвертеться как-нибудь. После трапезы, Коля собрался помыться, и попросил придти потереть ему спину. Катя, уложив дочку, нехотя пошла исполнять его просьбу, предчувствуя, что в ванной муж продолжит обольщение, и не ошиблась. Колька, бесстыдно раскинувшись в ванной, дал ей понять, что не против, заняться любовью прямо здесь. Катя, переведя все в шутку, успела выскочить из ванной, не согрешив. И пока Колька домывался, быстро разобрала постель, и, нырнув в нее, притворилась спящей, сожалея о том, что теперь не удастся почитать на ночь Библию.

 

- Я трахаться хочу! – Катя внутренне содрогнулась от слов мужа, но глаза не открыла. Колька стоял в дверях их комнаты, недобро насупившись, желваки на его скулах ходили ходуном, крепкое рослое тело было напряжено. Катя, украдкой посмотрев на мужа, поняла, что придется объясняться, тогда он может быть, уважая ее чувства, отстанет. Хотя больше двух дней без любовных утех Колька не выдерживал, и, затянувшаяся ссора, довела его до точки кипения. Супруг тем временем, взбешенный Катькиным возмутительным безразличием, закрыл дверь, подошел к супружескому ложу, и почти крича, произнес:

- Я трахаться хочу! – и угрожающе навис над постелью. Катя, испугавшись, что он разбудит дочку, сделала вид, что просыпается, разбуженная голосом мужа. Сонно потерев глаза, и бестолково уставившись на него, она вяло протянула:

- Коль, случилось чего?

Коля, глубоко вздохнув, с деланным спокойствием, противно растягивая слова, повторил:

- Я трахаться хочу. Я мужик, и я хочу иметь свою жену.

- Солнышко, мы с Людкой завтра в церковь идем, давай отложим на потом, - в глазах жены светилась такая умиротворенность, что муж, немного обалдевший, уступил ее просьбе.

 

Проворочавшись полночи, несколько раз вставая покурить, Коля, в четыре часа утра, все же взял свою спящую жену, которая, проснулась слишком поздно для того, чтобы сопротивляться. Потом, лежа без сна, Катя думала: «Что страшного и нечестивого в проявлении нашей любви? Ведь это всегда помогает нам помириться, без слов, на одних чувствах. Что в этом грязного? Почему это оскверняет меня? Почему моё наслаждение должно меня принижать?» Очень много вопросов оставалось без ответов. Смутно, Катя еще год назад стала ощущать, что вера, в том проявлении, в котором проповедуют ее попы, лишает ее свободы. После эйфории во Христе, вникая глубже и глубже в мир церкви, Катю начинало раздражать многое, начиная с церковных обрядов, кончая самой верой, полной необъяснимых нелепостей, и нагромождением никчемных условностей. Уверения святых отцов, что истинная вера не нуждается в объяснениях, расстраивали и удручали Катю? Ее бесило, что каким-то постулатам она должна неоспоримо следовать. Почему христианская вера принижает женщину? Роды - наказание!

Секс с собственным мужем, не ради продления рода – грех! Не из этой ли чопорности прорастают рога?

«Была бы я более целомудренной, - продолжала терзаться Катя, -не давала бы Кольке, мало того перед причастиями, да еще в пост, как положено? Ой, да он давно бы нашел мне замену.»

В одном Катя была согласна с религией, в осуждении абортов. Именно, боль от содеянного в своё время толкнула Катю в церковь. Но сколько она не исповедовалась, грех детоубийства, так и не был назван в череде перечисляемых грехов. По ночам, ревя в подушку, кусая до крови руки и губы, она проклинала себя, но, приходя на Покаяние, не могла выдавить из себя ни слова. До конца не понимая, что ее останавливает: стыд ли, неготовность произнести на воздух свою боль, Катя каждый раз уходила с тяжелым сердцем, сожалея, что к одному греху, добавляет грех умолчания.

 

Промучившись, остаток ночи, а скорее даже утра, пытаясь молиться, но, так и не помолившись, Катя встала до звонка будильника. И так, как в церковь она не красилась, то собралась быстро. Времени у нее было достаточно, но она решила зайти за кумой пораньше, так как Людка каждый раз просыпала, и ее приходилось ждать. Кума тянула на себе дочку, и маму, поэтому, как-то умудрялась работать на трех работах. Одну, надомную, она делала по ночам, и страдала от хронического недосыпа. Поцеловав, перед уходом дочку, Катя вышла из дома. Спускаясь по лестнице, она продолжала прокручивать в голове несвоевременные забавы, и ловила себя на мысли, что все-таки не жалеет о настойчивости супруга. Выйдя на улицу, Катя подумала, что погода оправдывает все самые смелые прогнозы. Давно не было истинных крещенских морозов, и старушки на лавочке винили во всем науку, покорение космоса, озоновые дыры, и пророчили, что скоро всему придет хана. Когда же синоптики передали похолодание, те же самые старушки запричитали, что как же они переживут такие морозы, что в квартирах похолодает, что хрупкое их здоровье под угрозой.

 

Как и предполагала Катя, Людку пришлось ждать. Вышла кума к ней в одной сорочке, смачно потягиваясь и зевая.

- Кать, прости, я опять проспала. Я щас быстро, - и, поежившись, Людка пошла одеваться. Одевалась она, действительно, быстро, успевая разговаривать с подругой, -

- Ты сколько бутылок взяла? – Людка всегда, спрашивала, чего да сколько. Сколько денег взяла на «Черкизон», сколько банок законсервировала на зиму, сколько тары прихватила за святой водой. Сначала Катьку коробило от этого, потом она привыкла, и когда они собирались за грандиозными покупками, Катька старалась брать денег больше, чем нужно, чтобы понервировать Людку. Та расстраивалась, говорила, что сама взяла мало, что даже на все необходимое ей не хватит. Потом, входя в раж, начинала хватать все подряд, и в итоге Катька давала ей взаймы на бессмысленные покупки.

- Я взяла три бутылки, а ты? – Катя знала, что кума назовет большее количество, но такого запредела никак не ожидала.

- А я три канистры, по пять литров, - самодовольно ответила Людка.

- Куда тебе столько?! И как ты их попрешь?

- А чего, мне надо привезти…, - и тут последовал внушительный список лиц, нуждающихся в Богоявленской воде.

- Люд, ну, ты им привези по пол – литра. Они ее добавят в простую воду и она освятится.

- Ты, что! Обидятся…

- Ну, и что? – Катя удивлялась жадности Людкиных родственников. Мало того Людка приишачит им воду, так если им покажется недостаточно, они вместо спасибо, обидятся на нее. Хотя потом, Людкина мать проболталась Катьке, что Людка не так щедра, как думала Катя, и раздала родне только одну канистру, две оставив себе.

- Слушай, Кать, у меня юбка коротковата. Там очень холодно? – Людка вышла в коридор, на ходу застёгивая тонкую юбку, едва прикрывавшую ей колени.

- Очень, мороз сильный. – Катька жила через подъезд от Людки, и по дороге к подруге, не почувствовала холода, но чтобы кума оделась потеплее, слукавила.

- У тебя другой юбки нет?

- Нет.

- Ты бы мне заранее сказала. Я бы тебе свою принесла.

- Ты чего, посмотри на себя и на меня. Во мне три таких, как ты поместятся.

- Да я в этой юбке Алинкой беременная ходила. Может быть, ты и влезла бы в нее.

- Да, ладно, авось не отморожу задницу.

- Люд, мы бабы, нам мерзнуть нельзя.

- Так мы уже отрожали.

- Муж любит жену здоровую, - такую поговорку знаешь? – Катя строго поглядела на Людку.

- У меня мужа, нет, да и не будет никогда…- Людка всех уверяла, что никто ей не нужен, но Катьке-то проболталась за банкой коктейля однажды, как лихо ей одной.

- А дочу твою кто поднимать будет? Ты надень брюки, а юбку заправь в них, а в церкви вытащишь ее оттуда. Я, когда к Матренушке ездила, видела, так многие женщины делали. Вера верой, а про себя забывать нельзя.

У самой Кати юбка была до самых пят, толстая, шерстяная, и под нее Катя напялила двое подштанников и, ожидая Людку, уже чувствовала, как по спине потекла струйка пота.

Поворчав, немного Людка все же согласилась, и, завершая туалет, решила уточнить, в городскую ли церковь они поедут.

- Люд, вчера же договорились…- иногда Катьку бесило, когда Людка задавала такие бесполезные вопросы, но, подумав, что и так нагрешила вволю, не стала оговаривать подругу.

- А на Крещение тоже туда поедем?

- А ты хочешь, чтобы как в прошлом году…

 

На улице Катьке стало не по себе без косметики. Во-первых, лицо противно стянуло от ветра, и без слоя пудры оно мерзло. Губы тоже обветрились. " Наверное, потрескаются и будут кровить." - Катино лицо выразило на секунду все ее мучения. А во-вторых, Катя страдала оттого, что, обязательно, в этот день на узких улочках ее поселка будут попадаться одни знакомые, и увидят ее блеклую физиономию не накрашенной. И ей не приходила в голову мысль, что без косметики, она выглядит лет на пять моложе, и глаза ее не теряются без боевой раскраски, а наоборот, играют естественным голубым оттенком. Кума же ее не терзалась подобными мыслями. Людка почти никогда не красилась, а если и наносила косметику, то слегка на губы. Полнота Людку тоже, видимо, не смущала, и Катька поражалась такому пофигизму в отношении своей внешности. Переживая, за Людкино одиночество, Катя старалась осторожно внушить Людке мысль, что женщина должна быть эффектной, чтобы привлекать мужчин. Но пока ее увещевания не действовали на подругу.

 

Сев в маршрутку и немного отогревшись, с мороза, девушки стали вспоминать прошлое Крещение и причину, по которой они не пошли в местную церковь, а потащились по морозу в город. Эта тема их так увлекла, что они вместо того, чтобы молиться, перемалывали всю оставшуюся дорогу кости N - скому попу, и прошлому Крещенскому побоищу за святую воду.

 

II

 

Год назад. N - ская церковь.

 

- Кать, ты глянь народу-то сколько! - крестясь в дверях церкви, попеняла куме Людка, заправляя непослушную челку в платок, - надо было раньше ехать.

- Ага, в прошлом году в Лавре такого наплыва не было, - вспомнила прошлогоднюю праздничную поездку в Загорск Катя.

Город давно величаво именовался Сергиев - Посад, но среди народа он так и остался Загорском. Иногда в разговоре проскальзывало новое название, но советское почему-то упорно не хотело сдаваться. Уже Питер никто не называл Ленинградом. Многие не могли вспомнить, что Ельцина принесла нелегкая в Москву из Свердлова, а не Екатеринбурга. И даже подмосковный Королев, несмотря на все возгласы, что не надо делать из города Королева - город Королев, прижился, и гордился великим именем.

Протиснувшись к свечной лавке, девушки встали в очередь. Оглядываясь по сторонам, они поняли, что поставить свечки до начала службы не удастся, и придется шастать между людьми, и, несмотря на то, что стаж девушек, как верующих был невелик, они не любили нарушать церковные каноны. Хотя последнее время Катя все чаще ловила себя на мысли, что не испытывает прежнего воодушевления, приходя в храм. Иногда ее посещала кощунственная мысль, что господь должен быть непроходимым тупицей, раз молитвы и обряды ему приходится повторять по несколько раз. И все увещевания попов о том, что упрощение православной службы - ересь, казались Кате просто издевательствами, особенно над стариками, вынужденными стоять по несколько часов. Все реже ей хотелось отстаивать службы, а от ладана приключалась жуткая аллергия, начинавшаяся с невинного насморка, и кончавшаяся кашлем, не прекращавшимся до тех пор, пока Катя не выходила на свежий воздух. Но, боясь быть честной даже с собой, она продолжала ходить в церковь, уже больше для бабушки, нося ее записочки.

Катя достала заупокойные и заздравные листы. С последними все было просто, все кто были вписаны, были известны, и если не горячо любимы, то хотя бы не враги. С покойными дело обстояло хуже - больше половины из тех, кто был записан, Катя не то, что в глаза не видела, даже фоток их не осталось. И Кате подумалось, что бабушка, так страстно помнит и молится за упомянутых в них, что от священника вскользь бормочущего имена дорогих ее сердцу людей, пользы было меньше, чем от козла молока. Если кто и отмаливал их там наверху, то уж не чужой дядя. Да и живых хранила бабушкина любовь, а не молитвы попа, разделяющего люд на заказной и простой. Катька, переминаясь с ноги на ногу, стала оглядывать церковь. Она не первый раз была в N – ской церкви, давно изучила все иконы, потолочную роспись. Но прежнего упоения библейскими сюжетами, почему-то не испытывала. И отвлекаясь от молитвы, вдруг вспомнила: «В церкви смрад, и полумрак, дьяки курят ладан, нет и в церкви, все не так, все не так, ребята». Внутренне отругав себя, Катя сосредоточилась на службе, но та затягивалась, и мысли ее через какое-то время опять повело в сторону. Чтобы хоть немного придти в себя, она посмотрела на подругу, надеясь воодушевиться, Людкиным примером. Людка, подрабатывающая на дому, и видимо просидевшая за работой полночи, начала дремать, прямо стоя.

- Во сколько вчера легла-то? - Катьку саму разморило от духоты и заунывности молитв.

- Да в три часа. Уже сил нет. Что-то служба затянулась.

- Так служит-то один батюшка.

И подруги вспомнили, что старый батюшка Валентин совсем занемог после похорон единственной дочери, а новый священник, хоть и был молод, служил медленно. С непривычки ему было тяжело одному вести праздничную службу. Женщины, в основном пенсионного возраста, и без того уставшие от домашних забот, переминались с ноги на ногу, и, отвлекаясь от службы, начали обсуждать свои светские проблемы:

- А Верка-то дочку замуж все-таки выдала, - шептала в ухо подруге полная, с одышкой, уже распахнувшая на себе все что могла, Фоминична. Вторая, повыше ростом, и посуше, мечтающая давно о зяте и внуках, с ехидцей заметила:

- Да, ты что? Уж больно она у нее неказистая, - сердце Васильевны, сжалось от отчаянья: " Когда ж я-то свою пристрою?"

- И хорошо выдала, - продолжала полная, давя подруге на больную мозоль,- В институте его подцепила. Видный такой парень, и зарабатывает хорошо. Дом Верке отделывать начал, отопление провел.

Прервала их маленькая старушка, помнившая видать времена, когда от церкви отлучали за пропуск трех причастий:

- Вы чего разгалделись? Во храме находитесь, не на базаре.

Пристыженные собеседницы замолчали. Васильевна обрадовалась прекращению разговора, - уж больно тяжко ей было слушать, как у соседей жизнь бьет ключом, в то время, как ее, непутевая дочка только и знает, что менять сожителей. Первая же наоборот расстроилась, что еще мало поиздевалась над соседкой. Сильно она задавалась, когда Ольга ее поступила в престижный институт, и выиграла на конкурсе учебу в Германии. " Эх, где теперь та Германия, - усмехнулась она про себя, - Ольге хоть за кого-нибудь зацепиться. Вон, мужики от нее косяками бегут, наверно, ума ее не выдерживают".

 

В другом углу уже вчетвером обсуждали чью-то сноху. Трое активно беседовали, а четвертая только кивала головой, и, иногда вздыхая, поддакивала: " И не говорите! Да! Да!"

- А Клавка жалуется на нее, - нарядиться вечно, рожу размалюет, и болтается с утра до ночи на своей работе. А кто знает, чем она там занимается? О, какие снохи пошли.

- А мне Клавка еще говорила, что выгнать бы ее, да деток жалко.

- Чего вы на Ритку напустились! Если мужик денег заработать не может, да ханку жрет в три горла, что бабе-то остается делать. Детки ее чистые, ухоженные, одеты всегда хорошо. Старается она для них, вот и крутится с утра до вечера. У путевых мужиков бабы дома сидят, а у шалопутных по работам денежным носятся, - заступалась женщина за Ритку, потому что дома у нее болтался отупевший от пьянства зять, портивший жизнь ее дочери и внуку. - Моя Настена тоже вкалывает, а я с Кирилкой сижу. А куда деваться?

На эту группу шикнула прислужница, лихо управляющаяся со свечками, поставленными иконе « Неупиваемая Чаша». Икона пользовалась грандиозной популярностью, ей ставили свечки за больных алкоголизмом, да и частенько, можно было видеть около нее мужчин, изнуренного вида, с Библией в руках.

 

Вокруг стола с каноном, люди обсуждали прислужницу, которая беспардонно, в заранее приготовленные сумки, прятала помин верующих.

- Ты глянь, - обращаясь ко всем, басил, в желтоватые прокуренные, но, тем не менее, пышные усы, высокий мужчина: - Сортирует по престижу. На три кучи кладет…

- Ну, что получше батюшкам, похуже дьяконам, остальное певчим, да служкам, - продолжила разговор, стоящая рядом с ним красивая, но стареющая, и, наверное, удрученная этим обстоятельством, женщина. Она и в церковь пришла при полном параде и макияже.

- Эх, нет на них Батюшки Валентина. Дай ему Бог здоровья, - торопливо вставила старая прихожанка, и также торопливо перекрестилась, - Вот уж батюшка, так батюшка. А внучата у него какие - заглядение. Тихие, вежливые. Сиротами ведь остались, - вспомнила старушка и, прижав ладонь к губам, закачала головой,- Ить бывало, стоят после службы скромно около столов, ждут пока люди возьмут свое, а уж что останется, то брали сами.

Прихожане, стоявшие рядом, и, слышавшие разговор, соглашались. А старушка, чувствуя поддержку, продолжала:

- А мы ведь не жадные. Жалко ребятишек, вот и несли и оставляли им самое лучшее. А сейчас доходит ли до них чего?

Закончилась исповедь с причастием, иссякала очередь к кресту, и прихожане, приготовившись к завершению службы, стали протискиваться ближе к бочкам со святою водой. Задние боялись, что на их долю не хватит, и стали теснить передних. Началась толчея. Передним стали отпускать воду, и получившие свою порцию святости, начали протискиваться назад, и помимо толчеи началась настоящая давка. На пол полетели подсвечники, сшибли ящик с пожертвованиями на общую свечу. Утомленные долгой службой люди потеряли остатки терпения. В основном пожилые, верующие, некоторое время назад раскаявшиеся в грехах, и причастившиеся, бессовестно пихали друг друга, и безбожно ругались:

- Куда прешь, баран?!

- Сам баран, щас, как дам в сопатку, соплями кровавыми умоешься!- сцепились два почти одинаковых дедка.

- Курва, сойди, с моей ноги, а то пожалеешь! – женщина средних лет толкала модно одетую, высокую девушку. Та, решив, не тратить время на разговоры, просто отвесила противнице оплеуху.

- Православные! Вы чего творите?! – надрывно взвизгивала старенькая прислужница.

Православные увлеченно разбивали друг другу ребра, носы, уши, припоминая все животное и немного растительное царства. Стоял злобный гул озверевшей толпы, и мало кто обратил внимания на истошный вопль упавшей женщины, по которой уже кто-то ходил. Катька с Людкой, решившие, что их раздавят, подсознательно прижались друг к другу, и стали сообща отбиваться от толпы. Они тоже, что-то орали, того-то пихали, их платки съехали на бок, волосы растрепались и разметались по лицу. Батюшка просил прекратить безобразие, но пока не закричал, что есть мочи, и не пригрозил оставить всех без воды, порядка не навел. Да и то, опомнился люд не сразу.

 

III

 

Городская церковь.

 

Стоя в очереди за святою водой девушки увидели, как во двор въехала крутая иномарка. Людка, кивнув головой в ее сторону, прошептала Катьке:

- Бандит что ль какой приехал? Больно тачка крутая.

- Наверное, - машинально ответила Катька. Ей было наплевать кто, там прикатил на машине цвета морской волны, с тонированными стеклами.

Когда дверь машины распахнулась, распахнулся и Людкин рот. Из тачки вылез сначала не в меру упитанный батюшка, а за ним и такая же необъятная матушка. Никак не придя в себя, кума шептала Катьке:

- Это у нас батюшки ездят на таких тачках?

Катька усмехнулась Людкиному удивлению:

- Конечно. Я говорила тебе, что попы себя не забывают.

- А матушка-то холенная. А шуба норковая что ли?

- И шуба, и шляпа.

Чета тем временем прошествовала к столам с бочками, в руках каждый из них держал по шесть десятилитровых канистр. Деловито растолкав прихожан, они протянули свою тару.

Людка внимательно наблюдала всю процедуру, и постепенно на лице ее удивление стало сменяться возмущением.

- Вот это да! Сколько же его машина стоит?

- А ты отваливай в церковь побольше денег, он себе еще не такую купит.

Людка, не смотря на то, что жила бедно, оставляла в церкви приличные деньги. И сколько Катька ей не внушала, что благодать божия не зависит от размера пожертвований, и толщины свечек, Людка стояла на своем, и продолжала сорить деньгами.

По дороге домой Людка возмущалась корыстью священников.

- Ты смотри, тачек себе понабрали… - тянула Людка, охая, и кряхтя, под тяжестью канистр, - а тут иногда, хоть волком вой.

Катька слушала ее в пол-уха, и, копаясь в своих мыслях, вдруг сказала:

- Когда на Руси истребили нестяжателей, погибло истинное православие. Не сразу, но от этого не легче.

Людка выпучила глаза на подругу и спросила:

- А это кто такие?

- Это, Люда, направление такое было в церкви. Вернее их было два противоположных направления: стяжатели, и нестяжатели. Первые считали, что у церкви должна быть собственность, что церковь должна быть богатой, чтобы помогать нуждающимся. Конечно, кому-то они помогают, но больше всего себе. Ну, а нестяжатели, считали, что бабки развратят служителей господних, что монастыри должны сами себе обеспечивать. Их стали преследовать, какого-то грека, приехавшего на Русь, казнили. Потом, правда, святым сделали. Идеолога нестяжательства – Нила Сорского, тоже причислили к лику святых. Да и предводителя стяжателей Иосифа Волоцкого, не забыли. Тоже святой. Вот так.

 

Подруги проделали остаток пути в молчании, и лишь около дома, стали договариваться о поездке на Крещенскую службу. Причащаться на сегодняшней службе они не стали, так как недостаточно дней постились, а на праздничную службу уже подходил срок ко Причастию.

 

Ночью Катя резко отшила Кольку. Он не стал ругаться, только проворчал:

- Помешались вы на церкви что ли с Людкой? Чё там каждый день делать? – и уснул.

Катя, помолившись, тоже попробовала уснуть, но в голове опять кишели мысли о вере, которая трещала по швам, о церкви, о разочаровании.

 

Утром Катя так же быстро собралась, как и накануне, только оделась понаряднее – праздник все-таки. Людка умудрилась не проспать, задвинув на работу. По дороге подруги сосредоточенно читали молитвы « Идущего ко Причастию». Людка изредка доставала листок со своими прегрешениями и дополняла. Катя знала, что сегодня не будет перечислять все грехи истекшего периода, как планировала раньше, назовет лишь один. «Да, сегодня мне хватит на это сил» - внушила себе Катя, и ощутила легкость от собственной решимости.

 

Катя стояла в очереди на исповедь. Людка заняла очередь в другой группе, вдруг там быстрее дело пойдет. В городском храме, каждого исповедовали отдельно, не то, что во многих других – соберут всех в кучу, и отпускают грехи скопом.

 

Подойдя к аналою, Катя бросила в приготовленный тазик десятку, ухмыльнувшись про себя: « Покупаю себе безгрешие». Когда она назвала свой грех, у батюшки затряслись руки. Ей даже стало жалко его, нервно теребящего рукава своей рясы. Катя лениво подумала, что батюшка еще молод, что, наверное, еще не испорчен, что ужаснулся, но какое это теперь для нее имеет значение. Катя встала на колени, чего раньше никогда на исповеди не делала. В мозгу ее равнодушно мелькнула мысль, что, по читаемым над ней молитвам, паства поняла, в чем она кается.

 

Она свой выбор сделала, хоть и не могла объяснить себе, почему, потеряв последние ошметки веры, пошла исповедоваться в том, в чем во времена искренней и глубокой веры, не могла выдавить из себя ни одному священнику.

Выйдя, из церкви, Катя уже не боялась, ведь свобода это не так страшно, как кажется сначала.