Два художника.

 

Маленькая повесть.

 

1.

 

Он был единственным и потому драгоценным ребенком у своих тихих, запуганных родителей-немцев, и когда их семью увозили из Поволжья в ссылку, он больше всего запомнил котомку с черными сухарями, которые пятилетнему Эдварду доверили охранять.

 

Вагон, в котором их везли, был грязным, холодным, с железной дымящейся печкой посередине, и весь в тонких, как лезвие ножа, световых полосках. Ночами в щели заглядывали колючие звезды, а по утрам на потолке появлялась завораживающе красивая бахрома розоватого инея. Подступала зима. Буржуйка нагревалась докрасна и дико гудела.

 

Ехали мучительно долго. На встревоженных, измученных неизвестностью людей полчищами набросились вши и стали размножаться так быстро, точно их кто-то мешками подсыпал в вагон.

 

Появилось много больных. Его родители быстро заболели и умерли друг за другом на половине этого жуткого пути в далекую неизвестную Сибирь. Бледного, истощавшего до прозрачности Эдварда молча и деловито сняли с поезда .

 

-- Куда пацаненка этого тощего девать? --спросил растерявшийся энкавэдешник, --Родителей его тут зароют... А с ним что делать? Нет у меня инструкций соответствующих.

 

--И его надо до кучи закопать. Сволочей не жалко. Когда Красная армия под Ростовом отступала, русские немцы в спину им стреляли... Вот и ликвидировали их Республику!

 

-- Он же несмышленыш еще... У меня сын такого же возраста. Ладно, решу вопрос сам! Начальника станции - живой ногой ко мне!

 

Эдварда отправили на грузовике марки ЗИС-полуторка в детский дом. На другой полуторке увезли мертвых родителей. Мальчишка тоскующими глазами смотрел на прыгающую по ухабам машину, и крупно, будто при малярийном ознобе, вздрагивал.

 

Так началась его новая жизнь.

 

В детдоме он, как слабое, привезенное из другого мира растение, приживался трудно. Стал еще молчаливее, ни с кем не дружил, и единственной вещью, связывавшей его с прошлым, была все та же холщовая котомка из-под сухарей.

 

Он таскал ее под одеждой, и когда захлестывала тоска, прижимал родной мешок к лицу и долго сидел так, каменно оцепенев.

 

Котомка пахла родителями, их бывшим домом, и даже собакой, которую насильственный переезд обрек на бездомную судьбу. Никаких животных брать с собой в пересылку не разрешалось. Лишних вещей тоже. Все происходило в спешке. Согласно секретной директиве немцев из Поволжской республики предписывалось расшвырять по всей стране буквально в считаные дни. Сотни тысяч людей. До животных ли тут! Никто не знал о резолюции товарища Сталина на секретной директиве. Безжалостной рукой его было начертано : " Выселить с треском!" Будто в упоительной мести!

 

Эдвард верил: лохматый, неизменно веселый, с желтыми глазами Пират не подохнет с голода. Он заранее, еще щенком, как будто предчувствуя нелегкую жизнь под собачью старость, научился ловить в степи мышей и сусликов.

 

В детдоме мальчишка долго верил, что смышленый пес разыщет его. Что ему расстояние от Волги до Урала, если он даже малый писк грызуна, шедшего ему в пищу, улавливал за километр.

 

Ровесники били Эдварда за то, что он путал русские слова с немецкими, обзывали Гансом и отбирали в детдомовской столовой компот и тягучие, на падевом меду, пряники местного производства. Эти черные пригорелые лепешки Эдвард тайно сушил и прятал в котомку.

 

Все казалось ему, что его снова затолкают в длинный и холодный как могила, разлинованный продольными лучиками света вагон и повезут туда, куда не довезли его родителей...

 

Постепенно мальчишка окреп, его перестали мучить приступы головокружения, он стал общительнее, пряники скормил бездомным собакам, во множестве бродящим вокруг интерната, но пустую котомку продолжал хранить, как единственную вещь, связывавшую его с коротеньким прошлым.

 

Неожиданно у нервного, впечатлительного мальчишки обнаружился интерес к рисованию. Как-то в библиотеке детдома он натолкнулся на большой красочный альбом по живописи. Это были репродукции с картин старых фламандских мастеров. Они рисовали пищу! Его поразили эти натюрморты с их невероятной буйностью еды.

 

Они назывались "Овощная лавка", "Фруктовая лавка", " Лавка дичи", "Рыбная лавка". Он стал их копировать и с удивлением обнаружил, что все эти изобильные дары природы удаются и его карандашу.

 

Вечерами, когда все детдомовские обитатели засыпали, он таясь покидал общую комнату и запирался на крючок в тесной кладовке, расположенной в конце коридора. Там уборщица хранила свои ведра, тряпки, щетки и прочий немудрящий инвентарь.

 

Он зажигал керосиновый фонарь "летучая мышь" и при его слабом желтоватом свете, задыхаясь от нефтяной вони, самозабвенно копировал рисунки. В этой комнатенке его и застукала новая директриса интерната Валентина Николаевна Шишкина, которая заступила на должность следующим летом.

 

Она молча изъяла у Эдварда все рисунки, и распорядилась повесить на служебную клетушку замок. Несколько дней прошли в томительном ожидании. Валентина Николаевна была женщиной суровой, по-мужски решительной. Она недолго воевала, была летчицей. Из тех кого называли "ночными ведьмами". После ранения отправили воспитывать детей.

 

Эдвард ждал сурового наказания. " Все! Теперь уже точно повезут меня в Сибирь, - обреченно думал он, - Лишь бы занять место в вагоне поближе к "буржуйке". Эх, зря я пряники собакам стравил! Умру в пути от голода".

 

Он даже тайком приготовил себе баночку керосина, чтобы этой вонючей жидкостью казнить в пути огненно-кусачих и неистребимых вшей, от которых, как ему сказали, умерли его родители, а он, непонятно как, остался невредимым.

 

Через неделю директриса потребовала его в свой кабинет. Чуть живой от страха он отворил двойные, обитые толстым слоем ватина двери...

 

На столе Валентины Николаевны кучкой лежали его рисунки. Их уже накопилось у него немало. Эдвард не только подделывал фламандских мастеров, но и начал воплощать свои детские фантазии: рисовал портреты каких-то высоких мускулистых людей, сказочные замки в горах, пиратские корабли с косыми парусами, сквозь которые остро просвечивало горячее, нездешнее солнце.

 

Но больше всего ему удавалась еда... Он знал голод с первых дней своей, пока коротенькой жизни.

 

- Проходи! Ближе, я не кусаюсь! Любишь рисовать? - не поздоровавшись, низким хрипловатым голосом спросила она его, указав рукой на кипу набросков.

 

- Люблю! Только у меня плохо получается,- тихо произнес он, и на всякий случай, чтобы избежать исключения из детдома и отправки в неизвестность, добавил, - Я больше не буду, Валентина Николаевна. Обещаю! Честное слово! Совсем брошу рисовать.

 

- Ну уж! А вот и не надо этого делать! Дурак будешь! Не велю, - пробасила она, закуривая крепкую мужскую сигарету, - Хотя жечь керосин в интернатовской каморе не стоит. До пожара недалеко. Интернат, между прочим, в бывшем барском доме находится. Если спалим такую красоту, ее наши пьяные умельцы ни в жизнь не восстановят.

 

- Извините!

 

- Да ты приземляйся на стул. Зачем истуканом торчать... Я показала твои рисунки одному знакомому художнику. Ездила в областной центр на совещание и прихватила с собой наброски. Он имеет специальное образование. Заверил меня, что бог щедро погладил тебя по темечку и толк из тебя определенно выйдет... Поэтому рисовать не бросай! Такой тебе будет мой приказ. Понял ли?

 

-Да! Спасибо! - благодарно прошелестел он.

 

- То-то же! Горшки бить каждый умеет, а вот лепят их только мастера. Теперь мне с тобой о другом надо потолковать.

 

Она вдруг поднялась из-за стола и присела рядом с Эдвардом на корточки. Он впервые так близко увидел ее сухое, продолговатое, с крупными мужскими чертами лицо, седые волосы на висках, и строгие зеленоватые глаза. Она взяла в свои теплые большие руки его тоненькие и холодные, как у лягушонка, лапки.

 

- Вот что, Эдвард! Пожалуйста, поставь уши торчком и выслушай меня внимательно! Это очень важно, мальчик! - она прокашлялась и легонько встряхнула мальчишку, - Я подала заявление о своей отставке. Директором детдома я больше работать не буду, хотя у меня педагогическое образование. Увольняюсь и поеду к себе на родину, далеко, в центр России.

 

Понимаешь, я оттуда родом. Сюда, на Урал, приехала с мужем, тоже фронтовиком. Он из здешних мест. Теперь он умер и меня уже ничего не держит в этих краях. Да и не по душе они мне! Садов яблоневых нет, соловьи поют лишь несколько дней в году. Детей у нас с Игорем Михайловичем не было.

 

Я решила так - ты поедешь со мной. Слышишь? Твой талант надо спасать. Нельзя губить дар, определенный человеку Богом. У меня и без того грехов столько, что ни одни весы не потянут... Я на фронте сбрасывала бомбы и на госпитали... Правда, они были немецкие, но ведь каждый человек в отдельности не виноват в этой чертовой войне. Я и не удивлюсь, если Бог меня когда-нибудь за это по отдельному пункту накажет. Теперь я совершу последний подвиг старой "ночной ведьмы". Я вывезу тебя на "Большую землю". Так у нас говорили партизаны, которых блокировали в лесах немцы. Но я летала спасать их на лесные аэродромы. Чаще всего по ночам. На низкой высоте. И с посадкой на сигнальные костры. Я спасла много людей, обреченных на гибель.

 

Эдвард облегченно вздохнул. Холодный, щелястый вагон, где все пахло смертью, голодом и безысходностью, отодвигался, похоже, навсегда.

 

- Только вот что, Эдвард! На новом месте ты будешь считаться как бы моим сыном,- не выпуская из своих рук его ладошек продолжала Валентина Николаевна, - Это так и называется юридически - "усыновление"! Я становлюсь твой новой матерью! Для этого оформлю все положенные законом бумаги. Причем очень быстро. В данный момент мне сделать это нетрудно.

Она еще крепче сжала его ладошки.

- И вот что еще, дорогой Эдвард! Пойми меня правильно. Я думаю, тебе надо сменить имя и фамилию. И национальность тоже. Поверь, я очень уважаю эту нацию. Вон и Сталин сказал, что Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается. Правильно сказал! Мудро! Но к русским немцам после этой войны станут относится враждебно. Это я могу предугадать точно!

А ты будешь учиться. Зачем тебе лишние душевные раны? Ты должен стать настоящим, профессиональным художником. Я все сделаю для этого. Обещаю! Я дам тебе по новым документам имя - Иван! Иван! Почему, спросишь ты, Иван? Смотри, как у нас все чудесно совпадает! - с улыбкой продолжала она, - Ты будешь носить мою фамилию - Шишкин! Был такой замечательный русский художник Иван Шишкин. Он медведей в сосновом бору нарисовал. Видел?

Эдвард честно помотал светленькой головой справа налево.

- Ничего, у тебя еще все впереди. Ты со временем, возможно, станешь вторым Иваном Шишкиным. Я верю в это! А отчество возьмешь по моему имени - Валентинович! А что хорошо! Иван Валентинович Шишкин! Все как по заказу. Да лучшего совпадения и выдумать нельзя. Никакого Эдварда Химмеля существовать отныне не будет. Это, мальчик, в твоих же интересах. Навсегда забудь, что ты был по рождению немцем. Так надо!

Родной язык, которому научили тебя родители, ты со временем, видимо, потеряешь, а если и нет - не велика беда! Кто знает два языка, у того как бы две души. Вот такие мысли у меня. Ну, как согласен, сынок? Отвечай же, когда мать у тебя спрашивает! Иван, говори же уже чего-нибудь? Или ты против? Господи, онемел что ли этот юный гений?

 

Ошарашенный Эдвард, толком не уразумевший ничего из сказанного, но поняв, что его жизнь меняется, очевидно, к лучшему, соглашаясь, почти механически выдавил на лице улыбку. Правда, глаза его непроизвольно увлажнились от благодарности. А какой у него был тогда выбор?

 

2.

 

С новой матерью и новым именем он переселился в маленький и уютный городок со множеством старинных церквей, яблоневых садов и тихих улочек, где, казалось, остановилось не только нынешнее время, но и давние-предавние эпохи. Здесь сушились в каждом дворе кладки пахучих березовых дров, толклись в воздухе, закипая , облачка комаров-долгунцов, и безбоязненно садились на ладони бабочки...

 

Позеленевшие стены старого монастыря, вокруг которого паслись козы, помнили нашествие хана Батыя, а небольшая речка, из которой монголо-татары поили своих коней, едва не осушая ее до дна, текла в том же русле, в ту же сторону, и так же неспешно и будто задумчиво.

 

Никто не считал, сколько воды утекло с тех пор, как жестокий чингисид вырезал поголовно город, так что и хоронить мертвых было некому. Долгие месяцы, пока ушедшие к Киеву азии не схлынули обратно в свои степи, выли на пепелище бездомные собаки, оставшиеся без хозяев и не знавшие теперь, к кому пойти в услужение.

 

Монастырь, однако, свирепый Батый не тронул. Он запретил его грабить своим штурмовикам, рассчитывая в будущем, что " урусутские шаманы" будут ему верно служить.

 

И только на перекатах вода заметно курчавилась, спотыкаясь о донные, времен допотопа, камни, и тихими лунными ночами можно было слышать их приглушенное перестукивание друг с другом, будто они вели под водой нескончаемую беседу о прошлом на своем каменном, им одним понятном языке.

 

И до утра светились в воде, точно выкопирки вселенной, далекие галактики...

 

Иван Шишкин жил с матерью в деревянном доме, маленьком, уютном, с резными ставнями, принадлежавшим некогда родителям Валентины Николаевны.

 

Он ходил в школу, занимался рисованием в художественном кружке, она служила в одной маленькой районной конторе.

 

Все складывалось замечательно. Мальчишка полюбил свою приемную мать по-настоящему и даже с трудом вспоминал прежних родителей. Она тоже не чаяла души в Иване, гордилась его талантом и навыдумывала для окружающих столько занимательных историй про его рождение во время войны, что Иван, по этим легендам, появился на свет чуть ли не в самолете, летящем на боевое задание с полной бомбовой загрузкой.

 

В школах Советского Союза тогда повсюду изучался как иностранный лишь немецкий язык. Однажды молодой учитель иностранного языка, относившийся к Ивану с подозрительным вниманием, пришел к ним домой, и сказал Валентине Николаевне:

 

- Ваш сын показывает ну просто невероятные успехи в изучении немецкого языка. Он с лету запоминает и правильно произносит не только отдельные слова, но и целые фразы. У меня такое ощущение, что они ему как будто давно известны. Вы сами на фронте не изучали язык противника?

 

- Нет! - честно и даже чуть испуганно призналась Валентина Николаевна, - Я с немцами вживую никогда не сталкивалась, видела их только с высоты бреющего полета. А зенитчики у них были плохие. Наши девчонки и то лучше накрывали цели...

 

- Тогда ваш сын - уникум! У меня даже явилась мысль позаниматься с ним отдельно и подготовить его в институт иностранных языков. Нельзя, чтобы остался непримененным такой редкий дар! Я никогда не верил прежде, что существует талант к освоению иностранных языков. Я имею в виду специальный талант! Переводчика, скажем! Но теперь убеждаюсь - да, он есть у некоторых людей!

 

- Я против! Нет, нет! Переводчиком он не будет!- торопливо, но решительно заявила Валентина Николаевна. - Он станет художником. Это вот его настоящее призвание... Вы хоть раз видели его рисунки?

 

- Так он еще и рисует? Велика у бога милость! - удивленно вытянул лицо учитель.

 

Валентина Николаевна выложила перед ним рисунки Ивана. Учитель, цокая языком, внимательно рассмотрел их и, вконец обескураженный щедростью творца, так богато снабдившего этого щуплого мальчишку всевозможными способностями, удалился.

 

Иван и Валентина Николаевна по-заговорщически переглянулись друг с другом и рассмеялись.

 

- Ты поосторожней с ним будь!- сказала она, - Не ходи в отличниках. А то нас быстро расшифруют.

 

- Да ну его!- ответил он.- Плохой учитель из него. Он согласные твердо произносит. А в немецком языке все эти звуки мягкие... Он, видимо, этого даже не знает.

 

А потом Валентина Николаевна, его ангел-спаситель, умерла. Совершенно нелепо, еще достаточно молодой. Ездила в командировку по сельсоветам и простудилась.

 

Пустячное переохлаждение вызвало двустороннее воспаление легких.Стали, как водится, лечить, окалывая антибиотиками. Об одноразовых шприцах тогда никто и не слыхивал. Стерилизацию проводили банальным кипячением. То ли медсестра не докипятила металлическую буксу , то ли микробы попались особо живучие, но простецкий укол в подкожный слой привел к заражению крови пациентки.

 

И старая фронтовая летчица, по которой в воздухе , не причиняя вреда, били крупнокалиберные зенитные орудия, разрывавшие фанерные самолетики "ночных ведьм" на куски, умерла от простецкой тоненькой иглы.

 

Точно исполнилось некое наказание свыше, предсказанное ей когда-то для себя самой .

 

Она мечтала, что Иван после школы поступит в Суриковское училище, но он, оставшись теперь один после школы, подрастерялся в этой жизни, забросил мечты о настоящей учебе, но ему удалось по рекомендации руководителя рисовального кружка устроиться на полную зарплату художником-оформителем при городском Доме Культуры.

 

Он создавал немудрящую наглядную агитацию: графики успехов социализма, диаграммы роста благосостояния советского народа, единственной обязанностью которого было гордиться страной, в которой им выпало счастье увидеть свет, Доски Почета.

 

Острые, как молнии, стрелы успехов резко взмывали, демонстрируя рост количества произведенных радиоприемников, телевизоров и электроэнергии до революции и сейчас. Результаты были ошеломляющими, потому что революции ничего этого вообще не производили.

 

Работа была простенькая, но платили неплохо, случались и халтуры, дополнительно оплачиваемые, и мальчишка, не задумываясь о будущем, довольный уже тем, что в городе его почтительно величали художником, хвалили его, делая комплименты насчет таланта, чувствовал себя вполне счастливым человеком.

 

В ту пору в Советском Союзе, устремленном в будущее под водительством энергичного партийного царя Никиты Хрущева, наступила удивительная романтичная пора.

 

Примеров ей, пожалуй, нет в мировой истории. И едва ли будут! Это был какой-то массовый психоз. Гигантская по размерам империя с неисчислимым, многоязыковым народом стала грезить коммунизмом. Партия коммунистов убедила народ, что уже нынешнее поколение советских людей будет жить благодатно.

 

Все этому безоговорочно поверили. На слово! Из Москвы назывались даже точные даты его наступления. Их зубрили в школе наряду с греко-римскими войнами, Куликовской битвой, и отменой крепостного права на Руси. За незнание даты, а также подробностей светлой благодати ставились в журналы и дневники жирные двойки.

 

Они, эти подробности, описывались в газетах и журналах, их твердили по радио и в лекциях. Был создан специальный Моральный кодекс строителя коммунизма. Он , правда, сильно смахивал на заповеди непочитаемой коммунистами Библии, но это никого не смущало.

 

В институтах преподавался курс научного коммунизма, написанный лучшими баснописцами того времени, которым бы мог позавидовать и Эзоп , и сам дедушка Крылов. "От каждого - по способностям, каждому - по потребностям!" Таков был лозунг светозарного будущего, в котором большинству населения особенно нравилась вторая его половина.

 

Олицетворением грядущего стал " Рог изобилия". Все режимы тирании отчего-то берут свои символы из древности. Немецкие нацисты, например, позаимствовали свою свастику из мифологии Индии. Коммунисты рог изобилия перенесли к себе из древнегреческой мифологии. По преданию, из щедрого рога мифологической козы Амалфеи был вскормлен сам Зевс.

 

Иван, вспомнив, что он в детстве копировал фламандских мастеров, изображавших еду, как-то попробовал нарисовать этот рог. Вернее, копировал Эдвард Химмель, но рука осталась прежняя.

 

Получилось здорово! Рог изобилия был переполнен всяческой пищей.

На голодного советского человека, привыкшего жить,в основном, по продуктовым карточкам или добывать еду с боем в агрессивных очередях, вываливались из рога изобилия яростно-аппетитные окорока, колбасы всевозможных форм и размеров, болванки сыров, грозди винограда, рыбы, караваи хлеба, торты и прочее гастрономическое буйство, вызывающих у зрителя острый рефлекс слюноотделения.

 

Его рог изобилия оценили не только рядовые граждане, с открытыми ртами взирающие на прекрасное будущее своих желудков, но и руководящие партийные работники.

 

Они быстро смекнули: этот художник-самоучка агитационно может сделать гораздо больше, чем все лекторы-позолотчики, пропагандисты, политинформаторы и прочие глоссаторы, вместе взятые.

 

Даже решения судьбоносных Пленумов не надо будет разжевывать тугоумным массам. Ослепляйся у рогов изобилия! Кали дух и не сгибай линию!

 

Иван был вызван в соответствующий партийный кабинет, где ему предложили вступить в ряды партии и попросили нарисовать рога изобилия для колхозов, заводов, школ, детсадов и прочих крупных и мелких советских предприятий и учреждений. В общем, сделать массовую агитацию за грядущее, в котором еще кое-кто сомневался.

 

- У вас, Иван Валентинович, кажется, все в порядке с личными анкетными данными?- спросили его в том кабинете - Происхождение социальное, неблагополучная национальность и прочее... Чистоту рядов не испортите! Темных пятен нет!

 

- Да! Моя мать - фронтовая летчица! Валентина Николаевна Шишкина. Русская. И я тоже. Родился в самолете, устремлявшемся на уничтожение врага. Моя мать совсем не берегла себя - летала беременной. К сожалению, она недавно умерла,- сказал он, помня ее строгий наказ скрывать свое настоящее происхождение.

 

- Как же, это нам известно! Легендарная женщина! Мы собираемся в честь ее переименовать наш местный детдом. Имена таких людей должны быть увековечены.

 

- Спасибо! А у нас разве есть детдом? - сам не зная почему, спросил Иван и почувствовал, как томительно сжалось в груди сердце, захваченное воспоминаниями детства. С тех пор, как Валентина Николаевна увезла его с Урала, он никогда не был в других приютах.

 

- Да! Он расположен в пригороде, в бывшем барском имении. Красивейшие места! Лес, парк, русские пейзажи... Кстати, не забудьте оформить наглядную агитацию и для него. В недалеком будущем отпадет нужда в детдомах. Каждый ребенок будет иметь родителей. А в старом здании мы запланировали с приходом коммунизма открыть дом отдыха для ценных партийных работников.

 

- А разве при коммунизме партия будет?- наивно поинтересовался он в том же высоком кабинете.

 

- Партия была, есть и будет! Надо же управлять кому-то беспечно счастливым народом, он ведь от сытости может впасть в идеологические заблуждения,- холодно ответили ему.

 

Иван приступил к работе. Его рога изобилия, как и предугадали высокопоставленные товарищи, возымели невероятный пропагандистский эффект.

 

Отстающие колхозы, уже потерявшие надежду на высокие урожаи и надои, вдруг начинали работать лучше.

 

Колхозники, проходя мимо картины в своих вечных кирзовых сапогах и агропромовских шушунах на вате, именуемых телогрейками, с вожделением мечтали о чудо-агрогородах, в которые они вот-вот переселятся. Там будет сухо, светло, сыто, а тракторами и коровами возможно станет управлять на расстоянии. Даже пахать можно, не слезая с печи. Вот только больно круто заворачивать на ней!

 

Рога изобилия в исполнении Ивана Шишкина перевоспитывали даже закоренелых преступников. Замыслят, бывало, двое дерзких сотоварищей ограбление банка, остановятся у рога и поведут такие разговоры:

 

- А что, Федор, на хрена нам на дело идти?- скажет один из них и крепко почешет нехорошую мысль в бритом плоском затылке. - В тюрьме, небось, такими яствами не попотчуют? Там, где небо в клеточку и воля зарешечена, мечта наша будет - пайка хлеба-черняшки да миска супа-шлюмки. Два раза в сутки, заметь, и не более...

 

- Думаешь, коммунизма достигнем вскорости? - спрашивал другой, зверски косясь на горку красной икры, мерцающую в хрустальной вазе - Мякина все это, брат! В очередной раз коммуны пургу гонят. Я на эти ихние косяки с высокой башни кладу с пробором...

 

- Ты, Федор , и сомневаться не смей! Партия слов на ветер не бросает. Придет она - заря человечества, а нас к деликатесам не позовут. Мы далеко с тобой в тот благодатный момент будем. Из вятской тайги не скоро к столу с деликатесами приспеешь... Безвыходняк у нас!

 

- Усекаю ход твоих мыслей...Не хочешь на шконке валяться, икру ложками мечтаешь заглатывать, сука! Бананасы всякие. Решил искоренить в себе тайные пороки? Фрайер ты краснопузый! Бздо! Ха! На путь исправления встал?

 

- И ты, сволочь , восчуствуй светлое завтра. Всем нутром своим бандитским затрепещи от восторга. Бей себя пяткой в грудь!

 

- Выходит, не будем банк курочить? На попятную идешь? Мечтательностью хочешь прожить!

 

- Отбой играю! Прекрасное будем созидать! Оно уже близко! Идеология в меня вселилась!

 

- Пошел ты! Начитался, курва, газет! Пересвопитали тебя красноперые. Ишь, базланишь, как по-писаному! Блатная сыроежка!

 

Советские алконавты , кандидаты пробковедения и бормотологи всех мастей тоже поддались могучей силе пропаганды.

 

- Афиногеныч? -вопрошал один помятый субъект у другого весьма несвежего субъекта, взъерошенного и напуганного, будто только что выскочившего из пламени ада - Чем мы сегодня похмелялись на зорьке? Какой утренний Петрович был, спрашиваю?

 

- Известно, чем. По банке кислейшего плодово-ягодного ситра приняли на грудь,- отвечал тот, судорожно икая и мучаясь от неугасимого жара в кишках.- Это не вино, а деготь какой-то. Им только заборы красить. Лозунги ихние поганные коммунистические писать...

 

- Ошибаешься, товарищ! По две склянки всосали и благодатно восприяли!- уточнял другой - А закуска, спрашиваю, какая была дарована нашей личной пищеварительной системе?

 

- А вот она, наша закусь!- отвечал компаньон и показывал при этом черный ржаной сухарик, неугрызимый и неистощимый на протяжении многих недель пьянства.

 

- То-то же! Эх, будущее! - и глазами, полными тоски, смотрели неразлучные друзья на бутылки шампанского и коньяка, тоже помещенные Иваном Шишкиным в рог изобилия - Вот она - сублимация!

 

На Ивана Шишкина роптала и сама церковь, обвиняя его в греховно-бесовском изображении пищи. Мол, верующие в дни постов не желают истомлять свою плоть, и виной всему богохульствующий атеист-художник, рукой которого, похоже, водит сам дьявол.

 

Местная номенклатура, чиновники районного масштаба тоже перевоспитывались у щитов наглядной агитации.

 

- Вот, Игорь Васильевич!- говорил один ценный работник другому, не менее ценному работнику, в восторге задравшему голову к живописному полотну - Служим мы с тобой на идеологическом фронте, и выдают нам продуктовые пайки... Так! И чем же искупают наши геркулесовы труды?

 

- Известно, чем. Специальный пакетик раз в месяц выдают. А что в нем имеем? Гречки полкило, баночка майонеза, кофе растворимый, да синяя тощая колбаска нашего мясокомбината. Должности у нас не ахти какие великие, не Зевсы мы, а всего лишь инструкторы райкома партии. Однако простому народу и того не достается. Он в очерядях за килькой зубодробительные cтычки имеет , волосья друг у друга во всевозможных местах выдергивает, да ребра сокрушает...

 

- Скудные пайки, Игорь Васильевич! А так хочется до изобилия дожить. Но только я полагаю, что все это душевные мечтания и самообман. Опять сюда немцы вмешались! Заодно с семитами!

 

- При чем тут немцы? И семиты?

 

- Это они социализм выдумали. И коммунизм - их рук дело. Они на нас свои мышиные эксперименты ставят. У немца голова всегда на погибель русского человека работает, он спит и думает, как бы ему нового Маркса подсунуть. А если еще семита в други возьмет - хана тому народу, который они осчастливить задумают. И этот художник, поди, немцами заслан? Он же издевается над голодным русским желудком, в котором сроду одни пустые щи болтались...

 

- Какой он немец? У колбасников фамилии Шишкин не бывает. Нахватался ты вольностей, Игорь Васильевич. Политическое чутье потерял. Маркса начинаешь бодать.

 

- Упаси бог! Коммунизм - столп веры! Святое непоколебимое учение! А Капитал- наша новая Библия.

 

- То-то же, диссидент! Не вынуждай меня донос на тебя писать. Трудись прилежно во имя будущего. Какое в данный момент имеешь партийное поручение?

 

- Составляю для колхозов инструкцию по искусственному опылению ржи... Хотя я сам инженер-мостовик по образованию и не представляю, как рожь эта опыляется. Но партия дала мне задание и я оправдаю его. Если даже партия заставит по потолку бегать - забегаю!

 

- Вот и прилагай усилия! А в сферы не своего ума не лезь, мерзавец! А то я вмиг прекращу твою карьеру, стукану куда следует и станешь ты в пролетарских очередях пузо свое добротное мять.

 

3

 

А потом страна, грезящая будущим, исчезла с географической карты, и сама партия, осуществлявшая руководство, отвалилась, как при проказе отваливается больной орган.

 

Неожиданно, будто черти из табакерки, выскочили предприниматели, бизнесмены, кооператоры , а то и просто жулики.

 

Иван Шишкин с его коммунистическими рогами изобилия стал повсеместно не нужен. Его живописные полотна, украшавшие город, растащили для затыкания дыр в общественных туалетах.

 

Он приуныл и частенько стал впадать в депрессию.

 

К этому времени жизнь изрядно потрепала его. Износилась молодость. Он поседел, ссутулился, пристрастился к выпивке, как к единственному средству от скуки, и возбуждался , впрочем, ненадолго, новыми порывами к будущему.

 

Два раза неудачно женился, и дальше решил оставаться холостяком. Жил он все в том же деревяном доме, оставшемся ему от приемной матери.

 

Последний рог изобилия, уже на излете старого времени, Иван Валентинович нарисовал для местного детдома.

 

Там, в бывшем барском имении, неожиданно повстречался он с худеньким светловолосым мальчишкой. Тот сидел на земле под старой липой, выставив острые коленки и, очевидно, забыв обо всем на свете, рисовал в простенькую тетрадь обломки старой церквушки.

 

Увидев в первый раз мальчишку, Шишкин чуть не споткнулся на ходу от изумления. Сладко заныло сердце! Господи, возможно ли такое?

 

Он узнал в этом мальчишке себя. В зрелом возрасте жизнь столкнула его с детством, свела его с двойником. Ведь он так же когда-то, охваченный волнением, делал первые наброски.

 

Догадался, что это судьба, которая знает про человека все наперед, устроила ему встречу. Он познакомился с мальчишкой. Его звали Николкой. В детский дом он попал после гибели родителей в автомобильной аварии. Иван Валентинович решил усыновить мальчишку. Николка с радостью согласился. Но суд решительно воспротивился мечтам Шишкина. В самом деле, кто отдаст ребенка одинокому, пьющему мужчине?

 

Один из судей даже был дома, знакомясь с жилищными условиями. Осмотрел холостяцкое убранство дома, не блиставшее ни чистотой ни порядком, заглянул в кладовку, где лежали горы пустых бутылок, и многозначительно покачав головой, ушел...

Но Иван с Николкой продолжали дружить. Связывала их, несмотря на возраст, общая страсть - рисование.

 

Николка благоговолел перед Шишкиным, почитая своего наставника за настоящего художника.

 

Однажды мальчишка изобразил лесную просеку и в конце ее - восходящее солнце. Здорово нарисовал. Он, Николка, хорошо чувствовал пространственный объем. Хорошо получился у него и дымчатый веер солнечных лучей над кронами деревьев, и голубоватый туман, оплетающий кусты. И даже капли росы мерцали, как натуральные. Его пейзаж был чист и свеж, как в первый день сотворения мира, когда еще не произошло грехопадения человека, и бог не отправил его в мир со своим жестоким напутствием.

 

Иван Валентинович позавидовал юному художнику. Сам он виды природы никогда не создавал. Весь его талант, по сути, так и не пошел дальше копирования фламандцев.

 

- Николка! Давай я дополню твою картину,- вдруг предложил он, чувствуя в себе уже забытое вдохновение.

 

- Чем, дядя Иван?

 

В его зеленовато-светлых глазах вспыхнуло и любопытство, и гордость. Еще бы! Сам мастер предлагает себя в соавторы.

 

- Я нарисую на переднем плане глухаря. Знаешь такую птицу? Она крупная, сильная. Глухарь будет на взлете. Вообрази! Он весь мокрый от росы, и крылья его, только что раскрывшиеся, взбивают в воздухе водяную пыль. Вверху просеки, напротив солнца должна вспыхнуть радуга. Или даже несколько. Это закон физики. Сумеешь радугу нарисовать?

 

-А как же!- с жаром воскликнул мальчишка - И еще я думаю: в просвете леса, на самом заднем плане голубенький купол церкви изобразить. А крест - чтобы был золотой. Он лучики должен отбрасывать... Такие желтые, будто золото с солнцем перемешанное.

 

Шишкин, несмотря на то, что ему отказали в усыновлении Николки, все равно считал его своим сыном, и, проникнувшись ответственностью за мальчишку, постепенно стал опять зарабатывать деньги, найдя вновь применение своему дару живописать еду и в новой капиталистической жизни.

 

Пища ни при каком политическом строе, режиме или уклоне не будет отменена. Как и тысячи лет вспять, народ будет требовать у правителей хлеб.

 

Происходило это так: выберет, бывало, Шишкин, частную пивнушку, которые во множестве открылись в городе, зайдет внутрь, сядет за столик и уверенно, как заядлый посетитель, призовет к себе хозяина.

 

Рядом сидит худенький Николка, по блестящим глазенкам которого видно, что он зверски проголодался.

 

- Сейчас, парень, знатно покормлю я тебя,- ободряюще говорит Шишкин, - Заказ на рисование будем принимать... Ты сиди, слушай и помалкивай! Твоего мнения здесь не нужно! Учись деньги зарабатывать. Любой талант надо уметь в звонкую монету обращать...

 

- Ага, дядя Ваня! Мне бы новый альбом и краски хорошие купить... И принадлежности для подводного плавания. Как у нашего учителя по физкультуре. Он ныряет и рыбу бьет... Только дорого все это стоит. Я рыбу пронзать не хочу, мне бы на мир из воды посмотреть. Какой он?

 

- Все будет! Потерпеть только надо тебе...

 

Вскоре являлся хозяин. Молодой, рыхлый, заметно прихрамывающий, и с разорванной ноздрей, через которую со свистом проходил воздух - начальный бизнес в России тотально контролировали бывшие уголовники, используя метод рэкета и средневековых пыток.

 

- В чем дело? - сурово оглядел гостей хозяин.- Кто такие будете? Разве вы не знаете, что меня крышует сам Куколь! Долю ежемесячную уже отстегнули ему, как положено. Если пожалуюсь, что какие-то хмыри ко мне пристают - он вам ж... к пяткам пришьет. Вы с какого дуба упали? Что за апофигей?

 

- Не трепещи, любезный!- мирно просипел Шишкин.- Проясняю ситуацию! К тебе не бандит пришел. Я художник! Обозрел вывеску над твоим пивным заведением. Это разве реклама? Да под такую картину ни один порядочный клиент не взойдет .

 

- Художник - это Ваша подпольная кличка или род занятий? - вытирая потное лицо полотенцем, спросил трактирщик, привыкший ни кому не верить

 

- Эх, пуганый ты мой... Какая кличка? Я с уголовниками никаких дел не имею. Профессия такая есть. Художник!

 

- Паяльник в задницу вставят - любой напугается. А насчет рекламы согласен. Маловыразительная вывеска. Пивная кружка - будто вокзальный унитаз, пена грязная какая-то, сушеная вобла похожа на жабу, а сосиски, извините, на член инопланетянина. Ужасно! Апофигей! Спорить не буду.

 

- А ты что, бедолага, даже пришельцев из космоса видел?

 

- Как паяльник куда надо вставят и на максимальный разогрев включат - все, что хочешь, увидишь. Хоть марсианина, хоть лунатика. Иезуиты до этого не додумались!

 

Он переступил с больной ноги на здоровую, со свистом втянул в себя воздух разорванной ноздрей.

 

- Да! Потрепал тебя бизнес,- сочувственно произнес Шишкин.

 

- Живем, как на вулкане. То бандиты паяльником кишку греют, то налоговая инспекция десять шкур с одного барана дерет. Милиция до изжоги надоела, санитарные врачи, пожарники. Беспределово! Все от заведения кормятся. Будто тут Лас-Вегас какой... А мне, самое малое, надо восемьдесят клиентов в день иметь. По арифметике моего бизнеса. Иначе - закрывай кафе. А как с такой вывеской доходы предпринимать... У входа, извините, блевать клиента позывает.

 

- Согласен! Халтура! Кто рисовал?

 

- Маляр один знакомый! За кружку пива. Паяльника ему мало в задницу. А реклама - двигатель торговли. А какой это двигатель, если сосиски отвратную порнографическую форму имеют... Даже, гад, вилку столовую правильно нарисовать не мог. На грабли навозные похожа.

 

-Хорошо рассуждаешь! Сразу видно делового человека. И в сосисках хорошо разбираешься. Я берусь переделать вывеску твоего маляра. Качество гарантирую.

 

- А Вы действительно художник? - хозяин заткнул изувеченную ноздрю пальцем и закрыл глаза, пережидая приступ головокружения.

 

- Рога изобилия прежде рисовал. Наглядную агитацию за коммунизм! Может, видел случаем? Они по всему городу висели в свое время. Рядом с портретами вождей. Двадцать благодарностей от райкома партии имел. Теперь и то, и другое на дрова порубили.

 

- Мне рога жена наставляет! Изобильно! Горше паяльника это мне! Апофигей ума!

 

- Я говорю о символе коммунизма!

 

- Не понимаю! В коммунизм не верю. Даже если паяльник вставят, куда надо. Я за свободу человека ратую... И за букву закона!

 

- Тогда ясно! Эх, молодежь! Истории своей не знаете, а пытаетесь выше себя прыгнуть...

 

Шишкин вытащил из кармана плаща блокнот для эскизов.

 

- Ладно, горемычный мой! Оставим тему. Какую закуску к пиву предлагаешь своим клиентам?

 

- О! Богатый выбор!- оживился хозяин , опять переступая ногами, будто готовился к легкоатлетическому забегу.

 

- Не волнуйся, ретивый ты мой. Излагай строго диалектически. Я - бывший член партии.

 

- Вобла, сухарики соленые, орешки, немецкие колбаски-гриль, куриные окорочка в пиве. Но главная фишка моего заведения - свежие раки... Впервые за многие годы...

 

- Ого! Раки-то откуда?- неподдельно удивился Шишкин.- Неужели реальные они у тебя?

 

- Натуральный продукт. Из нашей речки. Вот откуда. Раков на заводских станках пока не делают. Они природного изготовления.

 

- Разве Советская власть их не уничтожила? Наша речка - это же помойная канава!

 

- Промышленность и колхозы сдохли, а раки ожили. Вода чистой стала. Мужички ловят и несут мне на продажу. Я даже мечтаю поставлять раков в Германию. К ихнему темному пиву.

 

- Тащи одного рака сюда, - Шишкин энергично потер руки, - Живого и покрупнее. Пусть поработает натурщиком. Раков даже в роге изобилия не было. Остальную снедь изображу по памяти. И вот еще что, почтенный. Это мой сын и помощник,- он указал на Николку, - Принеси ему в счет будущей оплаты заказа твоих немецких колбасок. Две порции. И орешков попитательнее.

 

- Мне не съесть,- просипел Николка, хватаясь за свой впалый живот, - Одной колбаски хватит. И хлеба маленький кусочек.

 

- Ешь, дружки - набивай пузо по ушки!- весело воскликнул Иван Валентинович, - А для меня, любезнейший, боевую дозу водочки. В русском граненом стакане, и чтоб непременно российского винокурения.

 

- Сто грамм, то есть!

 

- Я сказал - боевую!

 

- Уточните...

 

- Сто грамм - это наркомовская. А боевая - сто пятьдесят!

 

- Вы фронтовик? Война - апофигей вашей жизни?

 

- Не удостоен историей. Мал был по годам!

 

Через три дня над пивным заведением засияла свежая вывеска. Число клиентов пивнушки возросло многократно. Хозяин еще больше располнел и даже дерзко замыслил о пластической операции ноздрей.

 

Пиво, колбаски, ломтики ветчины и сыра выглядели аппетитнее настоящих, а живописность раков была столь потрясающей, что, как шутили завсегдатаи пивной, живые раки из реки сами приползали к порогу заведения, чтобы полюбоваться своим изображением.

Тут хозяин и прихлопывал их обыкновенным вафельным полотенцем, и тотчас отправлял в кипящие суровые котлы, где они принимали в смертном горе своем аппетитный красный цвет.

 

Трактирщик приготовлял теперь к пиву не только вареных раков, но и суфле из раков, раки-бордолез и майонез из раков.

Основная работа была сделана Шишкиным, однако и Николка помогал смешивать краски и подрисовывал аппетитные дырки в сыре. Мерцание непременной сырной слезы у него, конечно, не получалось, но Мастер, находившийся неотступно рядом, одним касанием кисти исправлял ненатуральность любого продукта. Николка, краснея, молча восхищался им и стыдился своей неопытности.

 

На гонорар от работы Иван Валентинович купил Николке краски, кисти, мольберт и простенькие принадлежности для подводного ныряния. Как он и просил. Это было новое, неожиданное увлечение Николки.

 

- Хочу рисовать природу под водой,- заявил он - Растения, рыб, раков, солнце утром, днем, и вечером. Оно не только на земле, но и под водой в разное время суток - другое.

 

-Валяй, Николка! Хорошо придумал! Это даже какой-то новый жанр будет ,- поддержал его Шишкин.

 

4.

 

Однажды Ивана изловила на улице хозяйка обувного магазина и попросила оформить вывеску.

 

- Обувь я не рисую,- сразу отказался Шишкин - Шнурки, стельки всякие, гуталин и щетки - не мой профиль. Извините!

 

- Но мне рекомендовали Вас, как хорошего художника. Вы попробуйте!- настаивала она.-- И взглянув на разношенные ботинки Ивана Валентиновича, добавила,- я вам лично новую обувь за это презентую. У меня очень качественный товар. Супер! Из Германии! Там очень дорогая обувь. Зато качественная!

 

- Вы бываете в Германии?

 

- Случается! Закупаю партии товара. Но главная моя гордость там - это внук! Он суперталантливый парень. Вся наша семья им гордится...

 

- В чем же он суперталантливый?- без особенного интереса, а лишь скорее из вежливости спросил Шишкин, зная, как все бабушки любят до крайности преувеличивать достоинства своих внуков.

 

- Он учится в Германии в специальной художественной школе,- с распирающим восторгом и почти что с горловым визгом воскликнула дама - Туда берут не каждого, а лишь особо одаренных детей. Сейчас они поехали в Италию. Учебная экскурсия. А Италия- это же Мекка художников! Ни один живописец без Италии не станет мастером. Вы же художник, Вам это известно! Вы не прошли эту школу, вот и рисуете вывески...

 

- Да никакой я и не художник,- выждав , когда экзальтированная дама чуть успокоится, сказал он, - Рисовальщик только... Копировщик! А сколько лет вашему внуку?

 

- Сереженьке-то? Десятый пошел... Но рука у него уже поставлена.

 

" Как Николке! - грустно отметил он про себя - Но в Италии ему тоже не бывать! И разменяет весь талант на мелочи. "

 

Неожиданно душу его осветил радостный луч. Он словно отогрел ледяную мертвую землю...

 

- Еще раз извините, что не помог!- торопливо закончил он разговор с владелицей обувного магазина и заспешил домой.

 

Он шел и, по-прежнему чувствуя неведомую благодать в душе, мучительно пытался разгадать причину обновления.

 

И вдруг сами собой , будто кто их со стороны нашептывал , вспомнились слова его приемной матери.

 

- Иван,- сказала она перед смертью, - Я усыновила тебя, но все твои прежние документы - те с которыми тебя когда-то сняли с поезда и привезли к нам в детский дом на Урале - они целы... Там даже есть справка о твоих настоящих родителях. Где умерли и где похоронены. Знай об этом! Они хранятся в старом сундуке моих родителей. Он стоит в чулане. Я не посчитала нужным уничтожить всё о твоем прошлом. Мало ли что произойдет в будущем. Жизнь человека - не прямая дорога. Это кольцо, замыкающее наши дни. И пока не сойдутся начало и конец - бог не примет душу.

 

"По этим документам я - стопроцентный иностранец... Немцы массово переселяются на Запад, - наконец, Иван начал размышлять здраво, - И мне есть туда дорога. Стало быть, и для Николки есть. Один светлый человек переменил когда-то мою судьбу.

Пришла моя очередь спасать талантливого мальчишку. Разве он хуже какого-то внука Сереженьки, который сейчас обучается в самой Италии?!"

 

Прийдя домой, он стал с небывалой тщательностью отыскивать в кладовой сундук, о котором давно забыл. Надобности-то в нем прежде никакой не возникало.

 

Под обувью погребальным хором звенели бутылки. "А ведь прав был судья, не отдавший мне Николку в сыны! - подумал Шишкин, - Это сколько же водки я вылакал? Какой дурак повелел мне ходить по этой тропе?"

 

Заветный сундучок не скоро, но обнаружился, заваленный пересохшими лаптями, серпом, ручной мельницей для блинов, плюшевой жакеткой, собачьей цепью с ошейником... Его содержимое охранял грубый, ручной ковки замок. Ключ от него Шишкин найти не надеялся вовсе. Пришлось, скрепя сердце, крушить запор с помощью небольшого ломика. Дерево истлело от времени, поэтому старинные петли, вделанные в крышку, легко поддались взлому.

 

Внутри была кипа бумаг, в основном, военные газеты - на многих из них он увидел портреты молодой летчицы Валентины Шишкиной, очерки, статьи и заметки о ней. Она действительно была знаменитой во время войны и была, к тому же, очень красивой девушкой. На этих фотографиях в ней еще не было той суровости, которая появилась позже.

 

В отдельную тряпицу были завернуты его, из первой жизни, немецкие документы, в которых он был записан Эдвардом Химмелем... Валентина Николаевна оказалась прозорливым человеком. Она могла бы уничтожить эти бумаги, чтобы Иван не мог вернуться обратно, но не сделала этого, и теперь Шишкин, держа в руках свои детские документы, еще раз с благодарностью воскресил в памяти ее образ. "Вот и сойдутся начало и конец!" - радостно вздохнул он и сдул с архивов пыль. В косом свете облачко заискрилось мерцающей пылью.

 

Вечером, по обыкновению, пришел навестить его Николка. Он был хмур и озабочен.

 

Шишкин был уже пьян, однако, глаза его поразили мальчишку: они обрели молодой блеск. Обхватив руками маленькую полуседую голову, он, пошатываясь, ходил по комнате, и мычал что-то бессвязное, похожее на молитву.

 

- Дядь Вань!- морщась, сказал мальчишка.- Мне запретили у тебя ночевать. Директор пригрозил. Мол, вечно будешь на кухне дежурить.

 

- Ерунда все это!

 

Шишкин, глупо улыбаясь и пританцовывая, указал ему рукой на стол, где лежали бумаги.

 

-Никакой я не дядя Ваня!- вдруг пронзительно закричал он и ударил себя кулаком по лбу,- Пойми ты это.. Я - не дядя Ваня! Пошли своего директора ко всем чертям! Вот здесь,- качнувшись, он подошел к столу, - Здесь, Николка, наше с тобой будущее! Я тебя буду снова усыновлять. Ты только скажи мне, согласен быть моим сыном?

 

- Да! - кивнул головой мальчишка.

 

-Скажи как следует!

 

- Дядя Ваня! Ну ты же знаешь! Чего спрашивать? Но против суда не попрешь...

 

- А я опять напишу заявление! И ты, Николка, пойдешь со мной в суд... Если опять откажут - ты скажи твердо свое решение. Прямо судьям в лицо. Заплачь там, закричи, хоть что делай, но в этот раз проиграть мы не должны. На карту теперь ставится всё... Мы поедем с тобой за границу... Я мечтаю побывать во Фландрии, а тебе обязательно нужно посмотреть Италию... Это Мекка художников!

 

- Я не понимаю, дядь Иван! Что ты задумал?- в недетском испуге крикнул мальчишка, пронзительно вдруг осознавая , что его учитель просто начал от пьянства путаться умом - Ложись-ка ты лучше спать. Дядь Ваня, умоляю тебя! Ну, миленький! Прекрати дурака валять...

 

- Я вовсе и не Шишкин, как все думают...Я Эдвард Химмель. Я снова буду им скоро... В соответствии с документами,- кричал Иван в пьяном восторге,- Когда-то одна добрая женщина спасла меня, теперь я должен сделать то же самое... Николка, где твои родители? Отвечай, сукин сын!

 

- Я же говорил тебе. Их давно нет. Разбились на машине. И мать, и отец! Вернее, не разбились, а их трактор переехал, - всхлипнул мальчишка, - Машина у них маленькая была, а трактор большой..

 

- Ты знаешь, где они похоронены?

 

- Знаю! Только это далеко отсюда...

 

- Мы проведаем их! Перед отъездом за границу. Как уладим все дела. Обещаю тебе! Ты ведь можешь и не вернуться обратно. Я и своих родителей еще должен найти. Увидеть их могилы.

 

- Дядь Вань, мне страшно что-то! Я не пойму, что сегодня с тобой? Лучше мне уйти! До свидания!

 

- Ну и проваливай! - жестко сказал пьяный Шишкин.- Один хрен ты мне сегодня не веришь... Дурачок!

 

Утром Николка пришел снова. Шишкин уже был трезв, перебирал за столом вчерашние, мельком знакомые мальчишке бумаги, но энергичный блеск в его глазах так и не прошел.

 

- Садись, Николка! - дружески прокричал он ему, подставляя стул,- Вчера напугал я тебя вижу. Извини, сын! Были причины. Вот сейчас хочу тебе одну длинную-предлинную историю рассказать. Все сам поймешь! Ты, парень, у меня неглупый... Сам уже лиха немало хватанул. Слушай!

 

И он поведал мальчишке историю своей, так долго скрываемой, двойной жизни. Рассказал все, ничего не утаив. Долго рассказывал. Начал уральским детдомом и закончил вчерашней встречей с хозяйкой обувного магазина. Показал военные фотографии своей приемной материи и все свои прежние документы.

 

Николка изумленно таращился на него, и все же чуток мучился вчерашними сомнениями.

 

- А я подумал, что ты, дядь Вань, с ума спятил. Всю ночь не спал от расстройства. Вот это да! Ух, история! А ты, оказывается, навроде шпиона жил. С двойной фамилией.

 

- Спятишь тут. Немудрено. Жизнь, видишь, как брыкается. Будто на коне диком мы с тобой сидим.

 

- А вдруг не выгорит дело? Тогда один уедешь в Германию? - тревожно спросил мальчишка.

 

- Отбрось сомнения... Все у нас должно получиться. Объездим мустанга. Не сбросит он нас на землю. Не на тех напали!- уверенно заключил Шишкин, - Сегодня воскресенье - давай на озеро съездим. Порыбачим, уху сварим...Ты поныряешь. Я водочки на бережку выпью. Впереди много дел. Кто знает, когда нам еще такая благодать выпадет!

 

5.

 

Этот день, как потом оказалось, был последним в его жизни. Они приехали на озеро, расположились небольшим уютным лагерем.

 

Николка шустро натаскал дров для варки ухи и потом сразу принялся за подводную охоту.

 

- Будь осторожен в этом озере,- сказал ему Шишкин.- На дно не опускайся. Там ключи холодные бьют.

 

- Не волнуйся, отец! - ответил ему Николка, приводя в готовность подводное ружье, - Может рыбину крупную вытащу. С меня ростом.

 

- Счастливой тебе охоты! Я так рад, что ты меня отцом называешь. Верю в нашу удачу. Я тоже бы хотел нырнуть под воду.

 

- Нет уж. Сиди на суше! Мне так спокойнее будет.

 

- И то правда!- вынимая из рюкзака спички, согласился Шишкин.- Я даже плавать не умею. У меня в детстве только степи были. Но я запомнил их красивыми. И моя собака Пират без устали носилась за грызунами. Хороший был пес. Интересно, как он жизнь кончил. От старости сдох или степные волки загрызли. Выпью за него первую стопку.

 

- Ты бы с водкой вовсе кончал...

 

- В новой жизни само собой пить брошу. Влил в себя достаточно!

 

Иван Валентинович развел на берегу веселый, желто-пламенный костер, повесил над ним закопченный котелок и , размотав удочки, стал выдергивать из воды небольших полосатых окуньков, и ершей, водившихся здесь в изобилии. Уха из них особенно наваристая.

 

Рыбу он бросал позади себя в траву. Окуньки извивались, и пружинисто подпрыгивали. Ерши скрежетали своими колючками, распускали их во все стороны, будто готовились улететь. Иван Валентинович, несмотря на то, что сразу ошарашился рюмкой, внимательно наблюдал за Николкой, шумно плескавшимся у другого берега.

 

Неожиданно он смолк. Шишкин знал, что там под обрывом, в тенистом месте, где до воды склонились ивы, в дождь и туман плакавшие о своем одиночестве, был глубокий песчаный омут, вырытый подземными ключами, питавшими озеро. Ключи эти постоянно бурлили, как пароходный винт, отслаивая пласты холодной тяжелой воды. От них вода на дне даже в пору летней жары была судорожно ледяной.

 

Иван Валентинович заволновался. Он в самом деле не умел плавать, а других людей, которых можно было позвать на помощь, на берегах озера в этот день отчего-то не было. Всегда здесь или купались, или рыбачили, но сегодня мир точно забыл об этом живописном месте.

 

Мгновенно оцепенев от ужаса, так, что даже в глазах померкло, он вскочил на ноги и, не снимая длинного серого плаща, в котором обычно ходил всюду - как говорится, и в пир, и в мир - засеменил к обрыву. Подбежав, увидел пузыри воздуха, рвавшиеся со дна омута.

 

В одно мгновение осознав, что Николка в опасности, Шишкин, не раздеваясь, прямо в длиннополом плаще бросился с обрыва головой вниз.

 

Вода была мутной, но он не закрыл глаз, чтобы видеть белые пузыри, рвущиеся из гибельной бездны. Его выталкивало наверх, но он упорно продвигался вглубь, зная, что там погибает Николка. Пузырей становилось всё меньше.

 

Он , задыхаясь, и почти теряя сознание, нащупал наконец в темноте щупленькое тело своего будущего сына. Николка запутался в сетке цепких подводных корней. Глубина здесь была небольшая, но холодное течение властно тянуло куда-то в сторону - туда, где, вероятно, находился центр омута. Там было очень глубоко. Шишкин успел разглядеть даже какую-то большую рыбину, отдыхающую в этой ужасной воронке.

 

Он обхватил Николку руками, потянул на себя из последних сил и, освободив из капкана корней, вытолкнул наверх, туда, где тусклым пятном мережил расплывчатый комок осеннего солнца. Он трепыхался наверху, будто взволнованное сердце.

 

Николка все понял и, бурно заработав руками, гибкой рыбой скользнул мимо Ивана Валентиновича. "Жив! Я спас его!" - острой вспышкой мелькнула в мозгу радостная мысль.

 

Николка, очутившись на воздухе, сорвал с себя маску, откашлялся, и, объятый страхом от близости со смертью, пулей выскочил на берег. Опомнившись, оглянулся назад.

 

Шишкин тоже всплыл на поверхность и беспомощно барахтался на поверхности воды. Он кричал что-то бессвязное, захлебываясь, и раз за разом погружался в воду. К тому же, его относило в центр омута.

 

Закричав от ужаса, мальчишка, не раздумывая, опять сиганул головой вниз с обрыва, устремляясь на помощь не умеющему плавать художнику. Он в несколько махов достиг цели, ухватил Ивана Валентиновича за плащ. И тут Шишкин бессознательно, как все утопающие, мертвой хваткой вцепился в мальчишку.

 

Им суждено было погибнуть обоим. И тут Николка услышал глухой подводный крик.

 

Это Шишкин, невероятным усилием воли вернувшийся в себя, навсегда попрощался с ним. А следом, даруя мальчишке жизнь, он из последних сил оттолкнулся от него и ушел в непроницаемую глубину.