---

Эта сессия выдалась небывало длинной. Была реальная перспектива «загреметь под фанфары» - преодолеть роковой лимит из трех «хвостов», означавший отчисление. Об этом плотоядно улыбаясь, не уставала напоминать ненавистная инспекторша курса. В прошлом – тоже студентка, женившая на себе известного профессора. Теперь, вооруженная его звучной фамилией, с нескрываемым удовольствием рубившая головы «хвостатым». Популярный ансамбль, в котором я работал до этого, устав ждать окончания моей учебы, пригласил другого солиста и уехал на гастроли. Просидев после сдачи всех академических задолженностей в Москве еще неделю и истратив последние заначки, через знакомых администраторов я, наконец, нашел себе работу – отделение в одной из приволжских филармоний. Куда и отправился прямо на маршрут своего нового коллектива. Надо было зарабатывать деньги на очередной семестр и следующее полугодие жизни.

Поезд, согласно закону подлости, пришел на станцию в полчетвертого утра. Одноэтажное здание вокзала, по пояс вросшее в собственный перрон, еле-еле проглядывалось в темноте парой тусклых окон. Ветер старательно скоблил снежной крупой промерзшие рельсы. Словно обрадовавшись новому объекту, он тут же накинулся на меня, швырнув в лицо обжигающую пригоршню. Придерживая одной рукой «грыжевик» - шестидесятикилограммовый чемодан, в котором помещался весь мой походный дом, хорошо заземленный кирпичами учебников, другой я тщетно пытался приподнять воротник. Лязгнула металлическая площадка над ступеньками вагона. Последний раз в закрывающейся двери мелькнуло заспанное лицо проводницы. Я остался один на один с провинцией. Впереди ждала долгая изматывающая поездка в составе «чесовой» бригады местной филармонии.

- Барыш-Париж,- веселил себя я, пытаясь закинуть на плечо ремень от дорожной сумки. Заодно - вспоминал цирковой номер, в котором Леонид Енгибаров вот так же пытался взять и понести то, что никак не помещалось в двух руках. Скорее спиной, чем взглядом, я почувствовал чье-то присутствие. Ночью на пустом перроне в чужом городке – ощущение не из приятных. Но, обернувшись, увидел вполне безобидного мужичка небольшого роста, одетого в куртку размера на четыре превышающую его габариты. Он широко улыбался щербатым ртом.

- С прибытием! - сквозь шум отходящего состава услышал я. Закурить есть?

Казалось, холодную февральскую ночь он провел на перроне ради того, чтобы стрельнуть сигарету.

- Можно две? – спросил мужичок, пряча в карман три сигареты, ловко выдернутые из пачки. Ну, что – поедем? – так же радостно пригласил он.

- На чем и куда?- осведомился я, несколько растерявшись от такого сервиса.

- Э-э... Как – куда? Тык.. Эта… В гостинцу, наверно. Вы это, командировочным будете, аль в гости? Так, ежели б, в гости – встречали б, - сам себе ответил он.

- Ну, поедем. Машина-то где?

- Тык эта... Вот он мой мерцыдес, - он выкатил мне под ноги свое сооружение на четырех колесах - что-то среднее между детской коляской и садовой тележкой.

Только тут я заметил, что он ловко управляется одной правой рукой. Из второго рукава время от времени высовывалась культя, замотанная несвежей тряпкой. Ею он поддевал ручку тележки и даже пытался ворочать чемодан. Чувство неловкости подступило, как внезапное удушье.

- Осторожно, хрусталь,- отнял я свою поклажу и под протестующие междометия нового знакомого, водрузил на тележку. Ну, поехали. Только больше ста не гони, права заберут.

- Не понял... Извиняюсь... Как эта больше ста?

- Да это я так, к слову…

- А... юмор, - обрадовался он. Мишка меня зовуть.

Мы пересекли пустынную привокзальную площадь с одиноким памятником. Местный Ленин гипсовой рукой указал нам верную дорогу. Если не считать бродячих собак, нарушавших лаем девственную тишину, Барыш, как и все подобные городки, производил впечатление, человека, впавшего в летаргический сон. Одноэтажные дома за высокими заборами, были похожи на солдат, спрятавшихся в окопах полного профиля. Они настороженно выглядывали темными окнами из-под покатых крыш через брустверы заборов. Сами крыши напоминали солдатские каски. Витрины магазинов, как во время войны, были затемнены. Для полного сходства недоставало только наклеенных крест накрест полос бумаги. От невеселых размышлений меня отвлек суетливый говорок Михаила.

- Тык эта, значить, если по-первой у нас – не пужайтесь. Никого нету, а хто есть – так спять ханурики…

- А днем что делают?

- Дак, хто што... Хто пьеть, хто похмеляицца, хто только примиряицца...

- А работать-то - работает кто-нибудь?

- Дык, а где работать?

- Ну, предприятия какие-то у вас есть?

- Был этот, как иво... Молокозавод... Да... Так последня-то коровка в районе давно Богу душу отдала. На силикатном кирпич, значит, делали, так он неделю работат, год молчить... Тольки дерехторов меняють. Кого посодють, кто сам сбежить. Из местных уж никого, почитай, партейных не осталось, чтоб поставить. А пришлый – кто ж сюды пойдеть? Швейна фабрика че-то там шьеть тако, че нихто не купить. В войну шинелки шили. Вот с тех пор все не перестроються.

- Ну, а вы, вот так извозом и занимаетесь?

- Дык, а чё? Чего еще тут делать-то?

- А профессия у вас какая-то есть? Ведь вы еще не старый.

- Кака там профессия с культей-то? Была профессия, была, конечно, а как же...

Мишка закурил и надолго замолчал. Так, под повизгивание колес, мы добрались до места. Местом оказалось одноэтажное сооружение барачного типа. Украшала его фанерная вывеска. Какой-то местный умелец вывел на ней многообещающее название: «Гостиница «Уют». Облезлая дверь с традиционной табличкой «Мест нет» была наглухо замурована. Мы колотили в нее добрых десять минут, пока, наконец, не услышали шаги и клацанье замков. В узком проеме появилось злющее лицо в папильотках. Нам, как я понял, открыли с единственной целью - чтобы убить.

- Ну, какого долбите? – осведомилось лицо. Нету мест. Читать не умеете?

- Умеем. По слогам пока, правда. Я не к вам лично в гости, уважаемая. Место у меня здесь забронировано.

- Какое место? К нам филармония сегодня заезжает, все занято.

- Вот я – филармония и есть.

Моя шуба впечатлила. Ворота крепости приоткрылись. В этот миг за моими плечами дежурная усекла «водителя».

- А этот – тоже филармония? - наливаясь яростью, прищурилась дежурная.

- А это – наш водитель, начальник транспортного цеха, если угодно.

- Чего? Чего угодно? Какого цеха?

Я явно вогнал ее в замешательство.

- Ты че тут делаешь, Мишка? Снова приезжим баки забиваешь?

- Ну, давайте мы как-нибудь с Михаилом сами разберемся, кто тут кому что забивает. А сейчас, если вас не затруднит, пожалуйста, покажите номер, в который я могу внести мои вещи. Паспорт в чемодане.

Трижды прав был тот, кто впервые заметил, что ничто так не действует на самых заскорузлых хамов, как холодная вежливость. Продолжая бурчать, «хозяйка гостиницы», пропустила нас внутрь и даже позволила сдать анкету утром. Но прежде, чем выдала мне ключ, заявила, что в гостинице – только «братские могилы», многоместные номера без удобств. Есть двухместный люкс, но он - для самого главного артиста.

- Вот, считайте, что я - он и есть.

- Че-то я вас по телевизору не видала, усомнилась она.

- Ничего, там я загримированный и с бабочкой. А здесь – только с поезда.

- Да… Обманываете, наверно, попыталась кокетничать она, накрывая свои папильотки газовой косынкой. А этого – не пущу! - вызверилась она на Мишку.

- Ну, ладно. Номер забронирован, оплачен. Какие проблемы? А Михаил с сегодняшнего дня будет работать у нас заведующим постановочной частью. Еcть договоренность. Утром приедет руководитель коллектива, подпишем договор.

Я обернулся и увидел обалдевшее лицо Мишки. Я подмигнул ему – мол, не боись и мы повезли мою поклажу по темному коридору. Люкс оказался двадцатиметровой комнатой с вылинявшими обоями, двумя кроватями с панцирными сетками, застеленными цветастыми одеялами. Посредине - стол с белыми отметинами от стаканов с кипятком и мутным графином на блюдце. Обстановку завершала пара стульев, засаленный диван и прожженный торшер с оторванной вилкой на электрошнуре. Чудовищного вида ванная с черными от грибка стенами, совмещенная с туалетом, мало располагала к водным процедурам. Главной художественной достопримечательностью люкса были шишкинские медведи в лесу в облезлом багете. Впрочем, странно было бы, если бы чего-либо подобного из гостиничной классики здесь не оказалось. Пока я распаковывал чемодан, Мишка топтался у двери, время от времени утирая культей вспотевший лоб.

- Да ты раздевайся, будь, как дома.

- Эта... Как дома? Я ить местный... У меня эта и дом тута, как бы уж есть...

- Вот именно – как бы. Тебя ж туда не пускают, на вокзале вон обитаешь.

- Дык, когда тверезый – пускають…

- Ну, а сегодня?

- Дык, сегодня еще не успел, не на что…

- Понятно. Ладно, давай, - выставил я на стол коньяк и вытащил батон финского сервелата, заначенные для прописки в новом коллективе. Я из Москвы, с экзаменов. Больше месяца там сидел, сдавал сессию в университете, извини, приехал пустой, как барабан. Последние – за чай с бельем в поезде отдал. Днем подъедут, возьму аванс. И тут же поймал себя на мысли, что бабка еще надвое сказала. Имея за плечами несколько лет достаточно успешной работы в известном гастрольном коллективе и даже записи на радио, я, в общем-то, не сомневался, что осчастливлю провинциальную бригаду. Но – мало ли? Сам еще не работаю, других на работу принимаю. Молодец. Ничего, ответственность за двоих мобилизует вдвойне, успокоил я себя.

- Давай по паре капель, если не возражаешь.

- Дык... Не возражаю. Ток, неудобно как-та…

- Неудобно спать на потолке, знаешь?

- Дык, известно дело… Одеяло падаить, да?

- Вот, вот... Садись.

Михаил подрасправил на голове жидковатые потные волосы и вдруг одним движением, ловко надкусив пробку, откупорил бутылку.

- Да ты профессионал, я смотрю

- Дык, есть кой-кака практика, - смутился Мишка

- Ну, тогда - давай за знакомство.

- Да... Вот ить как... Не думал, не гадал – с москвичом и сразу тебе - на... За знакомство и на работу. Скажи кому – не поверють...

- Давай, давай, не стесняйся,- подрезал я на единственное треснутое блюдце кружочки сервелата.

Мы выпили. Мишка с видом знатока сказал что-то привычное про запах клопов, присущих коньяку и прежде, чем закусить колбасой, долго рассматривал кружок на свет.

- Что разглядываешь? Есть ее надо.

- Дык, я таку колбасу-то отродясь не видел. Мылом отдаеть. Заграничная?

- Ага. Чухонская. Финская по-нынешнему. Так, как же вы живете здесь?

- Да, хто во што. Пьють боле всего, да тырють, что плохо лежит.

- Ну, ты-то вон, извини, даже с одной рукой что-то делаешь, на вокзале подрабатываешь.

- Это что... Я в армии - вон ШМАС закончил. Учебку, значить. Школу младших авиационных специалистов по радиолокационному оборудованию самолета. Меня даже с неполным средним взяли. С малолетства любил паять, сам приемники детекторные сбирал. Да... После армии, значить, женился. Хорошу девку, думал, взял. Не местна, километров сорок отсюда. Из Новоспасского, утюг чинить привозила. Я как раз в ремонте работал. Нормально сначала усе было, двоих мне родила, потом - как с ума сошла. Жили у моих родителев, дом еще прадед поставил. Хороший пятистенок, с амбаром, сараем. Как мои померли, она своих перетащила из деревни. Начала гыркать на меня, попрекать почем зря. Ну, я, конечно, не ангел, но зарабатывал, уважение имел. Все подряд чинил. Не то что, с приемниками-телевизорами шли, кто бывало – стиральную машину или холодильник попросит. В область-то на горбе не натаскаисся. Свои все, не откажешь. Наливали, конечно... То там с мужиками встрянешь, то там отблагодарят. А домой уж итти не хотелось. Потом, зимой за Красну армию, на 23 февраля, значить, хорошо приняли, я домой поздно добрался, дык не пустили. Хотел в окно залезть. Но выпимши был сильно. Застрял вот так,- Мишка показал рукой наискось от плеча по пояс,- вот та рука, кака внутри была – цела, а та, што снаружи, дык и околела. Отрезали коновалы наши, сказали, штоб гантгрены не было. Попало им потом. Из области сказали, что вылечить можно было руку-то. А они смеялись,- скажи - спасибо, что ноги, да достоинство уцелело. Мороз был под тридцать, а я заснул... Вот тако оно, кино-домино, лебедь однокрылый,- горько усмехнулся Мишка. Инвалидность не дають, сам, говорять, виноват.

- Ладно, не грусти. Действительно, жив остался, скажи - спасибо.

- Та на хрена она мне, жисть така-то! Вон, те, кому чинил-выручал, уважали-наливали, надсмехаються щас, крабом кличуть.

- Ладно, брось придурков слушать. У тебя вон – детишек двое. Есть для кого жить-стараться. Кто у тебя, мальчик, девочка?

- Не... Две девчонки. Галка и Лизка. Шесть и четыре. Токо, я их и не вижу, считай. Моя росомаха с тещей не подпускають. Мишка дернул головой и уставился невидящим взглядом в окно.

- Да что за хрень? Ты ж – отец!

- Ага, отец… Другого отца моя благоверная им подыскала. Торговал тут на рынке. Керим с Азербайджана. Так он уже весь свой кишлак перетащил. И родителев своих, и братьев с племянниками и женами. Там цела камуна их в доме теперь... Забор на метр подняли, две овчарки-кавказца во дворе, сожруть кого хош, не подавятся. Меня в первый же год - отрихтовали. Хотел по-хорошему поговорить насчет родительского дома. Вон два зуба суки выбили, почки отбили. Всей сворой накинулись. Припугнули – если буду возникать, мало руки - еще и башку отрежуть. Месяц отлеживался, кровью ссал... Мне ход отгородили к сараюхе, что-то из утвари дали, кровать там старую, посуду кой-каку. Моя исть тайком носила, что от собак оставалось, лекарства там какие, шоб не сдох. Пожалела. Эти ж хотели, шоб загнулся, дом-то на меня записан. Да испужались, видать. Люди знали, что они меня отмутузили. Да ладно. И на том спасибо. Так и обитаюсь.

- Да... Нормально... Переселение народов. А власть-то куда смотрит?

- Дык, в карман им и смотрит. Их тут у нас теперь почитай больше, чем местных. Приедет с мандаринами, комнату снимет у нашей дуры, подженится, пропишется. Через полгода глядишь – весь кишлак тут.

- Ну, а ваши мужики что же?

- Да какие мужики? У нас мало кто до сорока дотягиваеть, все на стакане... А эти – шустрые веники, при деньгах, вон - все с золотыми зубами, машин накупили. Местну власть прикормили, творят, что хочут, никого не стесняются. Днем – сам увидишь.

- Увижу. Я тут тебя, без тебя женил, ты как – не против?

- Это работать у вас, что ли? Я думал, ты это так, для этой злыдни Булычихи сказал. Булычина ее фамилия, дежурной нашей... Дура нетоптанная.

- Это как?

- Да так! С школы ее ить знаю. Все така бешенная. Всю жизнь одинока, как та овчарка. Мужики смеються – две целки у нас осталось. Булычиха, да колхозница с снопом возля райсовета. От ней мужики еще с девок шарахаються Так никого на себе и не затащила. Вот и беснуиться зараза... Так, а как я с рукой такой-то?

- Главное, чтоб голова работала. Аппарат в переездах вылетает, концерты срываются. Его чинить надо. Паяльник-то держать не разучился?

- Дык, нет. Анод и катод различаю, пароход от паровоза отличаю...

Ну, и слава Богу. А с руководством, думаю, все утрамбую.

Выпили еще по одной. В преддверии наступавшего утра надо было укладываться спать. День предстоял не из легких.

Пока я ходил в душ, захмелевший Мишка успел вздремнуть прямо за столом. Очнувшись, долго оглядывался, не понимая, как очутился в этих апартаментах.

- Слушай, а давай-ка и ты, сходи в ванную. Давно, наверное, не был. Давай, давай, не стесняйся. Там мыло, шампунь. Трусы с майкой, вот новые, бери на вырост.

Миша долго сопел на своей койке, распаковываясь из замызганной одежки. Наконец, аккуратно сложив ее поверх одеяла, прижал к груди культю, словно ребенка и направился в ванную.

- Ты там разберешься? В смысле – справишься, уж извини.

- Дык, че ж, я по-вашему, совсем убогий?

Мишка, видимо, от волнения, все время переходил с «ты» на «вы».

- Извини, не в том смысле. Я там с их долбаными кранами сам намучился.

- Да ниче, ниче... Я с сантехникой тоже ить, дело имел...

- Ну, видишь, ты у нас мастер на все ру... Короче,- дернулся я от своей новой глупости,- возьми там флакон, сделай пену, посиди в ванной, отмокни. Станок там тоже есть, побрейся. И вот что. Я, знаешь - сам родом из небольшого города, в Москве пока только учусь. Но жить буду обязательно в ней. Потому что, там можно делом заниматься по-серьезному. Тем, чему учился и учусь. А мог бы после армии стоять на нашем пятачке возле гастронома со своими корешами и смотреть вдаль. Ждать когда кто-то придет и нальет. Но взял чемодан и рванул в Москву. Рванул в никуда и ни к кому. Потому что не хотел спиваться вместе со своими друзьями. Там сейчас тоже, как и у вас – особо делать нечего, кроме как пить. Что я там в Москве пережил, как кувыркался, рассказывать – водки не хватит. Жил в первое время у дядьки двоюродного в коммуналке. Он пил так, что меня не узнавал, когда проспится. Милицию грозился вызвать. Соседи, спасибо, объясняли, что я - его племянник. Мать ночами не спала, все глаза выплакала – как я один в той Москве? Но могу сказать одно – ни у кого ничего не просил, не кланялся. Все долбил сам. И в эстрадную студию поступил, и в университет без репетиторов и взяток. И вагоны разгружал, и тухлую капусту на овощной базе в химкомплекте из танков выкидывать. С москвичами, которые с родителями да при деньгах, рубиться пришлось, доказывать, что тоже – не пальцем деланный. Так что - не дергайся, никто тебя не жалеет и за убогого не считает. Просто думаю, что всегда есть возможность выбраться из говна. Если захотеть. Надо просто вспомнить, что ты - мужик и перестать, как это самое говно, плыть по течению. Вот так, считай, у тебя появился шанс. Но со стакана надо слезать. Пойдет работа, там бухие - никчему. И меня подведешь. Считай, сегодня последний раз гуляем. И давай, закончим на этом. А сейчас - гони в ванную, грехи смывать.

Мишкин гардероб не выдерживал никакой критики и явно нуждался в обновлении. Ладно, днем что-то придумаем,- продолжал я упиваться своей ролью волшебника. Хотя, значительная разница в наших размерах усложняла дело. Но большее – не меньшее, успокоил я себя. Что-то перешьем, укоротим в крайнем случае. С этими мыслями я развернул на столе предмет своей страсти и гордости - японскую стереомагнитолу с пристежными трехполосными колонками, купленную накануне в московской комиссионке. Достал наушники и запустил кассету с любимым пятым концертом «Чикаго». Сидя в замызганном «люксе» гостиницы, я купался в любимом джаз-роке, которым меня радовали лучшие музыканты мира. В этот миг они играли только для меня одного и я уносился из реалий жизни, оставшихся где-то на темных улицах Барыша. Настолько, что вдруг ощутил - потихоньку схожу с ума. На второй композиции лучший барабанщик всех времен и народов Ден Серафино, вдруг, начал играть поперек. И только приподняв наушник, я понял, что ему кто-то помогает, настойчиво барабаня в дверь. Из-за порога на меня решительно двинулись дежурная.

- Он что, у вас теперь здесь жить будет?

- Да не волнуйтесь вы так, номер оплачен полностью. Какие проблемы?

- Ну, и что, что оплачен? За кого? За этого хмыря, что ли? Мне что, милицию вызвать?

- Лучше – сразу армию с танками. Во-первых, уважаемая, начнем с того, что это теперь мое официальное жилье и вам по закону в нем нечего делать без моего приглашения. Тем более – ночью. Во-вторых – здесь нет хмырей, как вы изволили выразиться. У соседа моего есть имя - Михаил. С сегодняшнего дня - он наш техник.

- Чего? Техник по пустой таре,- отреагировала она на бутылку на столе. И вдруг, лицо ее приняло настороженный вид. Через мое плечо дежурная узрела неизвестный ей агрегат с наушниками и антенной. Пробормотав что-то нечленораздельное, она исчезла в темном коридоре. Минут через двадцать Мишка прошлепал босыми ногами и умиротворенно вздохнув, откинулся на кровати. Его распаренное розовое лицо излучало блаженство. Побритый и причесанный, он стал выглядеть вдвое моложе.

- Ну, что? С легким паром? Ты, прям - огурец теперь. Давай, еще по одной, да ложись, отдыхай от трудов своих праведных. Я в поезде поспал. Мне тут надо еще кое-что послушать по работе и клавиры просмотреть. Днем поговорю с руководителем коллектива. Покатаешься пока с нами, а там поглядим.

- Японец? - со знанием дела осведомился Михаил, осмотрев магнитофон. Умеють делать, хоть и косые... Слухануть-то можно?

Я стал свидетелем того, как у человека впервые в жизни срабатывают до того ни разу не задействованные рецепторы, познавшие ультравысокие частоты. Стереозвучание в наушниках вызвало абсолютно неожиданную реакцию. Слушая «Чикаго», Мишка стал что-то подкрикивать, видимо, вторя музыкантам и при этом - нещадно материться. Однако, сняв наушники, страшно смутился. Потом, посидев в задумчивости, выдал рецензию: капиталисты, конечно, живуть там от пуза, но скоко ж пахали, тренировались, чтоб так играть. Уважаю...

Через считанные минуты Мишка спал сном счастливого человека. Может быть, впервые за последние годы - на чистом белье. На лице его расплылась детская улыбка. Мое самоуважение раздулось, как воздушный шар и вспарило к небесам. Я мысленно поздравил себя с маленькой победой над мировым злом, снова надел наушники и погрузился в музыку, которой меня поздравляли мои кумиры. Новый настойчивый стук в дверь прервал мою радость. На этот раз на пороге стояла целая делегация. На меня сурово смотрели здоровенный детина в пожарном бушлате и прыщавый парень лет двадцати, в спортивном костюме, с монтировкой в руке и шапочке с помпоном «Adudas», явно - местной вязки, судя по грамматике. Возглавлял группу низкорослый мужичок в телогрейке и форменной фуражке с кокардой из скрещенных листьев. В руках он держал двустволку.

- Лесник,- про себя подумал я, даже не удивившись. Наверное, потому что пожарник и прыщавый физкультурник с монтировкой, явившиеся на рассвете, выглядели не менее нелепо. За их спинами суетилась знакомая газовая косынка. Воцарилась мхатовская пауза, в ходе которой мы с нескрываемым интересом добрую минуту изучали друг друга. Прервал ее лесник, неуверенно мотнув в мою сторону ружьем, - «хенде хох»!

Эту фразу в последний раз я слышал на черно-белых киносеансах про войну. Жалел в эти секунды, что этого не видит никто из моих университетских. И ни в жизнь не поверит, как бы я не старался, не рассказывал, о том, как меня брали в славном городе Барыш. С трудом давя утробный смех, я чувствовал себя героем какого-то телесериала

- Вы арестован! - срывющимся от волнения дискантом объявил юноша и, сглотнув слюну, перехватил монтировку в правую руку.

Да, весело думалось мне. С монтировкой еще никого в мире не брали. Гоп-стопы там, авторазборки, прочие дела – это святое. Наш любимый национальный инструмент. А вот арестовывать... Первым в мире буду, если поверят.

- Не орите, пожалуйста, обратился я к нервному юноше, - видите, человек спит. И давайте определимся – что это у вас тут за группа многоборцев и чего вам, вообще, здесь надо?

- Там где надо объяснят, че надо, не волнуйся, авторитетно добавил пожарник. И с радиостанцией тоже разберутся, что ты там на ней морзянил. Служили, знаем...

Тут до меня, наконец, дошло. Бдительная Булычиха, завидев мою аппаратуру с антенной и наушниками, среди ночи в течение часа мобилизовала все силовые структуры Барыша для задержания шпиона.

- Про ваш секретный молокозавод, где ваша последняя корова на себя копыта наложила, вот в Пентагон передаю,- не дрогнув ни одним мускулом, доложил я.

- Чего? Какая еще корова?

- Как - какая? Ее тоже разоблачили, не хотела сдаваться. А у вас есть еще что-то секретное? Платят в долларах.

- Что надо, то и есть,- с достоинством ответил юноша. А сколько?

- Ага, продолжил я, это хорошо, не зря с парашютом с поезда прыгал. Ладно, вот этот завербованный, когда проснется, все мне и без вас выдаст.

- Хрен он че выдаст, со знанием дела заявил лесник. Сам ни фига не знает, вон даже руку пропил.

- Ему родственнички-азеры по чердаку надавали, через день помнит, как самого-то зовут,- добавил прыщавый.

- С помпоном поэтому ходите, свои голову бережете, пан спортсмен? Что ж, вы такие вояки, своего сдали, вступиться не могли? Или шпионов ловить легче?

- Ага, вступишься... У них тут все схвачено.

- А вы – что? Проездом? Или – родились здесь? У меня, знаете, аллергии на инородцев нет и не было никогда. С армии дружу и с абхазцем, и с армянином, и евреем, особо не интересуясь их пятой графой. И сам – наполовину русский, наполовину – хохол. Но если вот так нагло приходят, опускают тебя и родной поселок в кишлак превращают, надо вспомнить - какого вы роду-племени, а не сопеть в тряпочку и водку жрать.

- И что предлагаете?

- Разговаривать надо. Не с кольями и монтировками, а нормально, по-человечески. Если они люди нормальные, поймут, что в гостях себя надо вести прилично. Их законы тоже об этом говорят.

- А не поймут?

- А вы выяснили? Нагородили заборов и ходите с монтировками. Люди на то они и люди, вне зависимости от того, где родились, где живут. Должны уметь говорить-договариваться, если они - люди, а не бабуины в штанах.

- Вон Мишка пошел, поговорил...

- Один пошел и не очень трезвый. А если б пошли все вместе, да на сухую, совсем другой разговор мог получиться.

- Может, и вы с нами пойдете?

- Пойду, если Михаил захочет. А вообще-то мы договорились, что он с нами теперь работать будет, поедет с коллективом.

- Артистом, что ли?

- Вроде того.

- Да, вас бы такого умного, да головой нашим поставить

- У меня другая работа. А вам - свою голову иметь надо. Сами выбираете. А с чужой всю жизнь не проживешь. Ну, ладно, - сменил я тему разговора, а вместе с ней и тон. Может быть, все-таки что-нибудь секретное знаете? Славянский шкаф с тумбочкой, к примеру, где прикупить у вас тут можно по случаю?

Войско впало в ступор. Ситуация сама по себе, изначально дурацкая, окончательно зашла в тупик, в связи с мебельным вопросом.

- Нет, ты погляди,- выпрыгнула из темени коридора, как черт из табакерки, Булычиха,- он и этим мозги запудрил. Вот откроется утром милиция, будет тебе там и шкаф и тумбочка!

- А мы что, уже на «ты» перешли, любезная?

- Будет тебе и на ты, и на вы, когда Хайрулин тебя за жабры возьмет.

- Что-то вы мне много интересного наобещали. А милиция у вас - что, как магазин, на ночь закрывается, а Хайрулин, как я понимаю, это ваш главный чекист?

- Главный, не главный... Определит тебя куда надо, там узнают, что ты за птица. Ишь ты, артист! Я всех этих артистов, как облупленных знаю. А тут – прям, с самой Москвы, с наушниками, учит тут всех. Дурачка еще вон нашел нашего...

- Эй, вы че тут, с ума все посходили? - рядом со мной появился, закутанный в одеяло Михаил. Митрич, - обратился он к леснику,- ты че с ружжом-то припер? Тут зайцев ить нету, палить не в ково. Ты патроны свои казенные год назад еще пропил, я ить, знаю. Слышь, хорош, позориться. Перед человеком неудобно. Подумает, придурки тут одни у нас живут.

Группа захвата, переминаясь с ноги на ногу, кажется, окончательно начала понимать в какую дурь втянула их сумасшедшая дежурная.

- Ну, а документы для порядка все равно проверить бы надо, чтоб хоть как-то сохранить лицо, неуверенно предложил пожарник, он же этой... не показывал, говорила.

- Да, ради Бога. Вот – он мой - серпастый, молоткастый. Вот – студенческий МГУ. А вот,- я вытащил из чемодана сложенную вчетверо афишу,- я же, только в увеличенном виде.

Окончательно сконфуженные мужики, грозно смотрели в сторону каморки, в которой успела спрятаться Булычиха.

- Ну, что земляки, заходите, гостями будете, пригласил я.

- Да нет, мы пойдем… Неудобно как-то получилось,- отговорился за всех лесник.

- А приходить среди ночи, стращать гостя города – удобно?

- Ну, вы уж не обессудьте. Эта зараза... ее мать, нам тут такого наплела... Диверсант-шпион с радиостанцией! Что-то передает на антенну, елки-палки! Человека захватил... Бегала, как сумасшедшая, в окна стучала. Делать ей не хрен, кина дура насмотрелась на дежурстве. Они все Булычины – мешком пустым прибитые. Никто не увернулся. А этой – больше всех, видать, досталось. Еще в гостиницу дуру поставили, людей пугать. Хорошо, Хайрулин в область уехал, капитана ему дали. А то - вообще б цирк был. Он у нас - заводной татарин, пристрелил бы на фиг гадину за такую подставу.

- Ладно, приедет – пристрелит.

- Я ж ей телик с этого нумера налаживал, - вспомнил Мишка, - бегал, вон, конденсаторы доставал. Так, вишь, к себе в каморку заволокла. Спасибо даже не сказала, зараза. С тех пор кидается на меня, как жильцы затребовали. Он ить, в стоимость номера входить. Думает, я кому сказал...

- Ничего, приедет Хайрулин, наведет революционную справедливость. Вернем телевизор. Расстрелянной Булычихе он больше не понадобится, - с серьезным видом подытожил я. Останется у вас в Барыше единственная целка - каменная. С Ильичом вокзальным ее повенчаем, пусть вам октябрят производят. Ну, и хватит в дверях топтаться. Заходите, тут осталось чуть-чуть. Не серчайте, если обидел. Давайте, за знакомство и ваш доблестный Барыш, чтоб вы людьми себя тут чувствовали.

Третий стук в дверь раздался ближе к обеду. На меня смотрел человек, один в один подпадающий под описание Ильфом и Петровым сына турецкоподданного. Полнеющий жгучий брюнет с черными маслянистыми глазами ослепил белозубой улыбкой:

- Борис Владимирович, руководитель коллектива.

- Очень приятно, Владимир.

- Вы, как я понял, ночью приехали.

- Да и успел уже в шпионы попасть.

- Наслышан. Мне доложили. Напугали вы их своей аппаратурой. Я уже со всем этим разобрался, не волнуйтесь. Теперь в Барыше все вас знают, как Джеймса Бонда и лично увидеть жаждут. Все билеты проданы, вечером концерт, работать надо.

- Как работать? Надо же порепетировать, выучить песни…

- Некогда нам, палки молотить надо. Репетировать будем на концерте. Вы дайте клавирчики, обозначьте тональности. Сделаем аранжировки, распишем партии. Ребята посмотрят. Перед концертом прогоним – и вперед. Что не так – простят. А к десятому концерту – все от зубов отлетать будет…

- Да-а… Нормально….

- Ничего, привыкайте. Это немножко не то, к чему вы привыкли в гастрольном коллективе. Мы Дворцы спорта не работаем, по колхозам больше чешем. Так что, извините, нам не до пафоса. Деньги зарабатывать надо. Мне тут сказали, вы какого-то местного уже к нам в коллектив устроили?

- Да, так получилось. Я обещал, уж простите. Знает электронику, паять умеет, сможет аппаратурой заниматься. Надо помочь человеку.

- А он кто вам?

- Да никто. На вокзале познакомились, вещи помог довезти.

- Это, извините, ваше условие работы у нас?

- Если хотите – да. Я обещал.

- Ну, хорошо, что-то придумаем. В пять часов подходите в ДК, тут - через дорогу, познакомитесь с музыкантами, прогоним песни. Ну, и человека своего прихватите, посмотрим на него.

Я отдал ноты и кассету со своими записями, закрыл дверь и, обернувшись, наткнулся на благодарный мишкин взгляд из-под одеяла.

- Ну, хватит маскироваться. Все слышал? Надеюсь, не передумал?

- Да что вы? Эта.. Спасибо. Прям ить и не знаю… А возьмуть? С рукой-то?

- Возьмут. Услышат, как пою – возьмут,- поразил я себя собственной скромностью. А что было делать? Сказал – отвечай. Это не было излишней самоуверенностью. К пятому году работы на эстраде я научился достаточно точно оценивать расклады. Солиста им искать, менять - уже нет возможности. Концерты заделаны, их работать надо. Да и в собственных возможностях я уже с некоторых пор не сомневался.

Репетиция прошла быстро. На всю оставшуюся жизнь в памяти осталась фраза руководителя:

«Играем, как получится, до конца не останавливаемся. Некогда. Что не так – потом разберемся…» Всю это время Михаил просидел в пустом зале, изображая зрительскую аудиторию. И даже пытался аплодировать, как мог. Потом на удивление быстро нашел общий язык с музыкантами и уже к началу концерта - вовсю командовал установкой аппаратуры, отдавал команды местными пацанами, как обычно, помогавшим за бесплатный проход и буквально, смотревшим ему в рот.

Что это был за концерт, как я его отработал, толком не репетировав, честно говоря, вспоминается уже с трудом. Он затерялся в долгой череде чесовых поездок. Битком набитый зал принимал все «на ура», заводясь сам от себя и не особо вникая в нюансы. А тревоги мои, действительно, рассеялись уже к третьему концерту. Цепкие ребята, с хорошей кабацкой «академией», делали все на раз и что удивительно – добротно и профессионально. Без чопорности и занудства, свойственного музыкантам столичным. Но все это было - потом и так же смутно помнится. А вот чего я никогда не забуду, так это то, как Мишка, слегка смущаясь под восхищенными взглядами земляков и прижимая культей край афиши, вслед за музыкантами - ставил на ней свой первый в жизни автограф...