- Милый Саша, так вы собираетесь стреляться с этим подлецом Дантесом?

- Родной Кюхля, вы прекрасно знаете то, что Дантес отвратительный мерзавец и дрянь. Более того, он гвардеец и трус. Ясно как день, что он не при-мет мой вызов на дуэль.

- Ну почему же? - Булгарин взялся за крылышко цыпленка, - Почему вы так уверены в этом уважаемый Александр Сергеевич, ведь Домбровский со-гласился стреляться с вами или хотя бы драться на шпагах.

- О, не напоминайте мне об этом Домбровском, после Польского восстания он стал совсем невыносим. Стреляться? Да этот лопух скорее думает о посмертной славе, чем о настоящей дуэли.

- Александр Сергеевич, - Булгарин жевал цыпленка, - но с Дантесом вы все-таки несправедливы. Он милый и добрый.

- Да бросьте, вы свои разговоры. Кто добрый, Дантес, да он чмо. Кто милый, Дантес, да он отстой. Поверьте, мне Булгарин, Дантес просто чмо и от-стой.

- Вообще говоря, - продолжил Пушкин, - что меня и волнует в столи-це, так это наш свет. Эдакая смесь деревенщины и французского апломбу, хотя и скучно. Впрочем, - Пушкин хлестанул рюмку водки, - в деревне еще скучнее.

- А поэзия, а вдохновение, вы Саша скромно умалчиваете об этом.

- Что поэзия милый Кюхля, так мрак и дикость. Поверьте, но надое-ло.

- Зачем вы тогда пишите, милый Пушкин.

- Как зачем, ведь мне надо содержать свою жену, ее детей, дом, ко-нюшню, выходить в свет, в конце концов. А это деньги, деньги и деньги, кото-рые вы любезный Булгарин постоянное жмете. Вас, что, сопливая табакерка, жаба давит?

- Да нет Александр Сергеевич, я даю вам много денег, но вы их по-стоянно просаживает в карты.

- Да есть грех, люблю я карты, люблю.

- Ну, тогда вы хотя бы играть научились бы, что-ли. Булгарин налили себе вина.

- А зачем добрый вы наш, издатель, зачем, мне все это, недосуг.

Хлопнула дверь и в ресторан вошли Дантес и два офицера, Пушкин немедленно схватил листок бумаги и написал крупными ломаными буквами: «Дантес, вы чмо, блядь и пидор», после чего подозвал лакея и отправил записку на столик который только что занял Дантес со своими товарищами.

- Саша, а это уже не слишком, - спросил Кюхельбекер, отпивая шам-панское, - все-таки он тоже человек, хотя и француз.

- Да нет, милый Кюхля, совсем нет, просто я раз и навсегда отучу этого Дантеса добывать дешевую светскую славу из своей педерастии. Вот увидите, он даже и не подойдет.

В это самое время к столику, за которым сидели Пушкин, Булгарин и Кюхельбекер подошел Дантес:

- Вы, Александр Сергеевич, должен извиниться. Я требовать сатис-факции. Вы писать обо мне, что я «пидор». Но я знать русский язык хорошо и слово надо писать так - «педераст».

Пушкин вскочил с кресла:

- Ах, вы мелкий французский ублюдок, вам мало того что вы жируе-те на русских хлебах, пьете нашу русскую водку, отхерачили мою жену, а по-том женились на ее сестре, вам мало что вы щупали меня за жопу на прошло-годнем балу у Салтыковых и липните к нашему богоподобному императору. Так еще вы позволяете себе наглость учить русскому языку, меня, великого русского поэта и прозаика. Пойдите прочь, иначе я отхлестаю вас перчатками по щекам, низкий и пошлый пидарас.

Дантес, поклонился Булгарину и Кюхельбекеру:

- Я есть жалеть, что великий поэт так плохо воспитан.

Пушкин плюнул в лицо Дантесу:

- Пошел прочь, хам и неудачник.

Дантес поспешно бежал в дальний угол, где и зашелся в рыданиях.

Пушкин, устало сел в кресло:

- Ну, вот господа, как всегда вечер безнадежно испорчен, да и деньги кончились. Пожалуй, нам пора и по домам. Не правда ли милый Кюхельбекер.

- Да, Саша, надо ехать, время уже позднее, пока доберемся, а ведь вам еще и писать.

- Конечно господа, я с вами. - Булгарин тяжело поднялся со стула.

Пушкин, Булгарин и Кюхельбекер вышли из ресторации. Пушкин хо-тел подозвать наемного извозчика, но Булгарин, стесняясь, сказал:

- Извините, подождите. Я бы зашел вон в ту подворотню, сами пони-маете, отлить бы.

- Ну, что вы Булгарин, конечно же мы подождем вас. – в сердцах вскричал Кюхельбекер.

Пушкин раскурил сигару:

- Милый Кюхля, а я видимо уеду за границу. Например, в Лондон.

- О, нет, Саша, ты же русский поэт и должен жить и умереть в Рос-сии.

- Постойте милый Кюхля, но ведь Россия это куча говна, точно гово-рю вам куча говна. Я и так многое сделал для ее славы, пожалуй, сейчас могу пожить частным лицом где-нибудь в Вермонте или Париже. В конце концов, чем я хуже Солженицына или Бунина.

- Вы, вы лучше, много лучше этих писателей, да это так, но вы не можете покинуть Россию, мать вашу!

- Но я все же уеду, милый Кюхля, завтра первым пароходом, прямо в Лондон к этому подлецу Герцену.

- Если вы ставите вопрос так, то Александр я буду вынужден убить вас, чтобы вы навечно остались нашим русским поэтом.

С этими словами Кюхельбекер достал пистолет и приставил его к гру-ди Пушкина.

- Да, смерть от руки друга в меру приятна, это все же лучше чем быть застреленным поляком Домбровским.

- Александр прошу, вас не вынуждайте меня, откажитесь от своих замыслов.

- Нет, Кюхля, нет. Если вы не убьете меня сейчас, я завтра же уеду в Лондон. Так и знайте.

- Тогда Александр, я убью вас.

- Стреляйте, смелее стреляйте, милый мой, Кюхля.

- Прощайте, Саша вы были моим лучшим другом, еще с лицея.

- Прощайте и вы Кюхля, кроме Муравьева - Апостола, Бестужева – Рюмина и Николы – Угодника вы были моим лучшим другом.

Пушкина на мгновение задумался.

- Впрочем, мне можно высказать последнюю просьбу.

- Конечно Саша.

- Когда вы убьете меня, скажите всем, что меня убил на дуэли этот подлец Дантес, а стрелялись мы из-за мой вонючей жены. Это все-таки роман-тичнее, чем быть застреленным в подворотне другом детства.

- Я исполню все, как вы велели. Прощайте, прощайте, Саша.

- Прощайте мой добрый Кюхельбекер.

- О, будь все проклято!

С этими слова Кюхельбекер выстрелил в грудь Пушкина, который свалился на мостовую.

Кюхельбекер подозвал наемного извозчика:

- Езжай братец и знай, что только, что проклятым французом Данте-сом убит наш великий русский поэт Пушкин.

- Ой, ее, ее, - извозчик настегнул лошадей, - что же теперь будет, ведь убит наш великий поэт Пушкин, ой, ей, ей. Что же теперь делать и как жить. Ой, ей, ей.

Когда повозка укатила рыдающего Кюхельбекера, из подворотни вы-шел Булгарин.

«Надо же Пушкин убит, прямо в грудь, должно быть насмерть. А ведь голова, какая, голова какая».

Булгарин, подошел к Пушкину и встал на колени.

«Может еще дышит, нет, мертв, но какова голова, голова-то».

Булгарин достал из-за голенища финский нож и отрезал голову Пуш-кина.

«А голова, какова, чайник».

Булгарин встал с колен, сунул голову Пушкина себе подмышку и унес ее с собой в могилу.