Синопсис.

Главные герои: превращаемый в шизофреника коронованный законник, демон-гуманитарий в оболочке дауна, преступники всех мастей и рангов, а также Елена Вайт, Николай Гоголь, Владимир Маяковский, Александр Пушкин, Евгений Евтушенко и др. не менее колоритные персонажи.

Место действия: местность возле Чертомлыкского Коша Запорожской Сечи (среднее течение Днепра), дурдом для заключенных-осужденных, зэков (таковых психбольниц в Малороссии всего две – здесь в Запорожских степях и в Днепропетровске).

Время – 1995г.

Основная идея книги: причудливейшие узоры и кружева демонической власти над человечеством и его менталом, от шизофрении до эпических памятников мировой литературы...

Повесть, мистическая (с попыткой поверхностного исследования Святого Писания) на фоне реалистичного криминального сюжета, расположена на моей странице, http://www.litkonkurs.ru/index.php?dr=17&;lu id=15567.

Глава 4.

... Всякое движение человеков в тайном психиатрическом царстве Малороссии определялось циркулярами от Минздрава СССР. Умершая держава диктовала порядок миграции умалишающейся органики в государстве козацких потомков. Призрак руководил реальностью. В этом огромадном театре абсурда не было режиссёров-постановщиков из руководящих кругов, ибо процесс был стихийным для смертного люда. Упаковка безумцев по дурдомам страны – это была незримая Цунами общественного моря, бушующего в шквале национальной деградации. Это была волна закономерности, вал неизбежности. Нация ползла к страшной неотвратимости долгими веками, и ничто не могло изменить текущие процессы. Среди штормов рушащихся экономики и идеологии псих-цунами катилась незаметно для мужей могущества и чёрного, рабочего люда. Лишь династические воротилы мирового капитала отчасти знали причины и цели растления определённых наций. Официальные правительства не видели планомерного графика многовекового процесса. А демоны ведали больше плотской гидры неправедного богатства. Но ярость раздирала этот неверный род от осознания, что все их усилия лишь приближают Определения Неизречённого о судьбах мира. Малую толику этих знаний втискивал в уши Лекса таинственный обладатель дауна. Вор, пришедший в определённую норму здравого бытия, впервые внимательно рассматривал своего единственного собеседника в стенах Дома скорби. Внешность его была типична для таких больных: небольшой череп с уплощённым переносьем, неправильно растущие, кариозные зубы, высокое нёбо и, конечно, беспредельно тупое выражение лица. Да, и было ли это лицом? Скорее это был просто мышечный корсет черепа. Из неведомых недр нечеловеческой природы, затаившейся в больной плоти, завибрировала речь:

-- Эта оболочка входит в те 5% даунов, у которых умственная отсталость на уровне дебильности. Хромосомная аномалия. Лишняя 21 хромосома – и всё: нет хомо сапиенса. Но какое нам дело до этих 5% «умников» и до остальных 95% микроцефалов-даунов с их имбецильностью и полной идиотией? Что нам многомиллионная армия олигофрении? Они по своему счастливы в своём растительном небытии. Они жертвы растления людского рода. Они лишь выкидыши демонической войны с человечеством.

-- Если таковы выкидыши, то каковы же жертвы абортов? - изрёк реплику Лекс.

-- В демонической войне эти миллионы выкидышей-абортов – капля, да и то ничтожная по смыслу и значению. Ибо цель войны – прельстить избранных. То есть, званых и родившихся свыше. Это труднее, важнее и почётнее, чем миллиардные измывательства над кучей мяса, костей и крови – над людьми с мёртвым духом. Эти миллиарды – ничто, они для мира духов всего лишь определённый порядок химических элементов. Нет разницы между камнем, животным и человеком с мёртвым духом. А речи о бессмертии человеческой души – это тонкая ирония князя воздуха, которую демоническая армия виртуозно выблевала в мир, в хилые умы людишек.

-- А, что скажешь насчёт людских контрактов с сатаной? Типа, души ему продают за какие-нибудь блага?

-- Не смеши этой глупостью. Что есть душа? Это плоть. А плоть с рождения продана в рабство греху. Грех же есть подельник восставшего ангела. То есть, покупать нечего – всё давно уже продано с молотка. И без всяких контрактов в эту минуту шкребётся человечек по собственной воле исполнять предначертание Обвинителя, даже не ведая об этом.

В этот час по пожарной лестнице взбирался на крышу дурдома Фёдор. Заветные бумаги ему были переданы лагерным медиком, смертельно уставшим от интриги в которую он врюхался из корысти. Теперь приходилось рисковать из страха за сохранность собственной души без всяких денег. Фёдор же рисковал настоящим ради светлого будущего. Он сделал ставки и пёр бронетранспортёром к цели. Порядочность стала его флагом на пути убийства. Внутри не было ни малейших сомнений в целесообразности и правоте намеченного предприятия. Чингачгуком пропетляв по чердаку и коридору он взошёл в козырную палату отдыха матёрых каторжанских авторитетов и бросил у порога холщовую сумчонку, звякнувшую нержавеющей сталью четырёх ножей-охотников. Крутизна не успела шевельнуть хвостом, как тренированный гигант нанёс четыре мастерских удара большим охотничьим ножом made in соседний усилок. Издыхающая плоть захрапела в агонии. Фёдор же вонзал нож с автоматическим остервенением. Ему казалось, что не он творит это яростное смертоубийство. И, действительно, ярость была извне. Через некоторое время подельник по имени Аффект покинул человека, и Фёдор пришёл в себя и огляделся. Палата украшалась фотообоями, старинный замок возвышался над девственным лесом. Казалось, из чёрных окон-бойниц лесной цитадели за ним некто пристально наблюдает. Преодолев слабость, вложил приготовленные ножи в стынущие кисти и предохраняя обувь от крови, он прежним Чингачкуком пропетлял в обратном направлении. Его совершенно не заботило, что украинский Пенитинциарий лишился Цвета старой масти, пришкандыбавшей в кандалах из умершей державы лжесоциализма.

-- Да, что ты на советскую власть взъелся? – между тем вёл беседу даун.- Всякая власть от Бога. Даже безбожная. Значит – разрешено Свыше, и баста. Бог же не добрый дедушка с нимбом, а Отец духов, Огонь Всепоядающий. Великие демоны, владыки поднебесных движений миллиардной плоти, трепещут диким скотским страхом от ожидания встречи с Повелителем духов, энергий и сил. Он превращает в пыль континенты, умерщвляет динозавров и миллионы людей, не взирая на младенцев. Это не человек, и плотским умом нельзя даже представить, Кто это. Ибо в материальном мире просто нет таких аналогий. Но, ладно, хватит теории. Готовься к свободе. Сейчас зайдёт бесконтрактный работник Великого Прокурора. Он несёт тебе избавление.

Лекс не успел выяснить какие либо подробности, ибо в палату взошёл сосредоточенный Фёдор. Гигант-завхоз осторожно и с затаённым страхом покосился на уродца-дауна. Встретившись взглядом с вором завхоз дурдома негромко спросил:

-- Ты в норме?

-- Вашими молитвами.

Прежде чем Фёдор успел открыть уста для объяснений, заговорил недочеловек:

-- Мы в курсе твоих намерений и приветствуем их.

Жуть явственно заполонила естество бывшего блатаря, а нелюдь закончил:

-- Делай своё дело. А с тобой, Алексей, я встречусь, когда ты заснёшь от снотворного. Пойдёмте, я провожу вас к пожарной лестнице.

Коллега Лекса по трагедии – Пономарь – остался в одиночестве. Обитель безумия мирно функционировала в привычном ритме своего виртуального бытия. Никто из персонала не ведал, что одна из хат уже вмещает в себе четыре окровавленных трупа и безжизненного Лекса, с имитацией ножевых ранений на теле. Фёдор глотнул лошадиную дозу снотворного и отключился в своей комнате до утра, до минуты Большого Кипежа.

... Танатос же не обманул своего протеже. Молекулярно разящий Меч-Haloperidolum так нарушил клеточные связи мозга Лекса, что теперь всякий лекарственный препарат либо алкоголь, или наркотик, создавали в этом мозге именно тот ритм движения атомов, нейронов, радикалов et cetera, что Вселенная этих микроскопических клеток-галактик и молекул-созвездий свободно пропускала в себя молекулярный Антимир. Ядра и атомы кружились в причудливом ритме, и в этот ритм вонзалась беспрепятственно иная молекулярная структура – неосязаемое естество Танатоса, закруживая своими ядрами общую орбиту с ядрами людского мозга. В левом полушарии обрабатывался зрительный рецептор правого ока и наоборот. И Лекс снова погрузился в реальное для себя действие, где он мог видеть, слышать, чувствовать и передвигаться. Он сначала смотрел на мёртвые тела некогда грозных вершителей каторжанских судеб, потом перевёл взгляд на собственное тело. Сверкающий ослепительным светом Танатос сказал:

-- Я желаю показать тебе грани моего нечеловеческого творчества. Следуй за мною.

Они проникали сквозь стены легче, нежели человек из плоти проходил сквозь туман. Они пролетели сквозь решётки, при чём Танатос прошёл сквозняком через плоть угрюмого сержанта, решётчатого сторожа с «Примой» в кармане. Скоро они были в одной из общих палат РПБ. Дряблая, серо-бледно-зелёная органика в количестве тридцати душ населяла эту палату. Впрочем, внешняя оболочка больных этой обители была типичной для всех палат. Эта внешняя оболочка стационарных больных тюремного дурдома заслуженно являлась образиной №1 среди всех зоновско-тюремных оболочек украинского Пенитенциария.

Между тем, некто из организмов палаты проснулся и исподлобья уставился со своей нары в нематериальный дух Танатоса. Было ясно, что сей шизофреник действительно видит то, что здоровому человеку узревать не дано. Танатос начал презентацию граней своего нечеловеческого творчества:

-- Чёрным покрывалом духовной ночи закрылись звёзды-жемчужины учения единственной правды. Сын Неизречённого принёс в поднебесный мир эту доктрину, доступную младенцам и непостижимую для мудрецов века сего. Но низверженный на землю великий дракон, увлёкший хвостом своим третью часть звёзд-ангелов с неба, стал преследовать жену-церковь, хранящей в себе учение вознёсшегося Христа. И пустил древний змей из пасти своей вслед жены этой воду как реку, дабы увлечь её рекою.

Это река религиозных концепций. И третья часть падших звёзд создавала и направляла эту величайшую из земных рек. Уже к IV веку было огромное сонмище всяческих несторианцев, максимилианцев и иже с ними. Христос, истинное имя Которого непроизносимо на земле, был уже вне материальной вселенной. Его апостолы, вернейшие из верных учеников, были уже вне мира. И кто заседал на первом соборе, Никейском? Званые, избранные, верные? Может, только званые. И потенциальные избранные, оступившиеся или заблудившиеся на пути к верности, даже не успев стать действительно избранными. Епископские и прочие чины человеческих измышлений значения не имеют. А верных и вовсе не было, ибо те религиозные деятели уже смешались с мирскою властью.Так что, даже каноны Святого, Богодухновенного Писания – это лишь субъективная часть правды, отголосок, полуфабрикат истины. Кто свыше дал добро именно на тот канон, который сейчас известен как Библия? Впрочем, избранному и хранящему верность будет открыто и то, чего нет в Сященном Писании, каноны которого установили самонадеянные люди по собственному произволу.

Много, много лилось вод-учений в реке религиозных концепций, создаваемых и обновляющихся в веках и тысячелетиях. Сообразно прогрессирующему менталитету. Миллиарды человеков захлебнулись в этой и ныне льющейся реке. А таинственная жена, хранящая Диамант Истины, до сих пор находится в пустыне, по зашифрованному Откровению любимого ученика Христа. А что есть пустыня? Там нет городов, храмов, соборов, синагог, костёлов, молитвенных домов и миллионных людских скопищ, ибо это – Пустыня. Но предназначение великой реки – не в захлебнувшихся миллиардах душ. Что в этом мясе с мёртвым духом? Предназначение духовных вод в том, чтобы увлечь в своих волнах избранных, которых гораздо меньше званых. Они избраны свыше задолго до своего рождения. И за них бьётся дракон с особенной яростью, желая доказать Отцу духов ничтожность даже лучших из лучших представителей людского рода. Но где они ныне, избранные и верные? Только в пустыне! Ведь, ныне живущие верные составляют живую церковь-жену здесь, на земле. Но не в Сахаре, не в Гоби, и ни в какой другой географической местности природных песков, а просто в тайном месте, неизвестном для невежественных масс, правительств, властей, религиозных князей и прочих смертных из праха земного. Лишь демоническая рать подставляет в эту пустыню своих плотских агентов, желая падения избранных на пути к верности. Это тайные места самой ожесточённой духовной борьбы. Там порою работает даже сам люцифер, со всегдашней своей иронией в околпачивании плоти. По мелочи, с мёртвыми духом, сюзерен не разменивается, ибо это ниже его княжеского достоинства.

Нечеловеческий гений дракона создаёт тысячеликие трактовки лжеспасения на любой вкус, и третья часть падших звёзд участвует в этом грандиознейшем процессе. Демоны веруют и трепещут, зная свой конец. Демоны знают наизусть каноническое Писание, знают апокрифы и утерянные тексты. Смертные люди не могут знать столько, они лишь проглатывают искусные интерпретации.

-- Колоссально, - задумчиво согласился Лекс. – В чём же твоё личное творчество?

-- Обрати внимание на тело, которое видит меня. Это был простой зэк, с общего режима. Схлопотал срок за пару алюминиевых кастрюль, а в зоне решил блатовать. «Наблатовал» он себе командировку сюда, в РПБ. Сам по себе этот индивид ничтожен и растлен до той степени, что не нужен уж никому – ни родным, ни близким, а главное – ни Богу, ни дьяволу. После обработки галоперидолом алколоидной крови субъекта я вставил в его мозговые нейроны модель другой личности. Я получил как бы клон иного человека, другой индивидуальности. Это будничное, кстати, дело – кто не слышал о наполеонах в палатах дурдомов? Но у меня не примитивные модели. Потому что я создаю живые памятники своей собственной творческой деятельности.

Вот, рекомендую – великая пророчица Елена Уайт: баснословная певица одного из ручейков великой реки лжеучений, первая леди адвентизма. Кто-то работал над лютерами, кальвинами, бонифасиями, тихонами, сильвестрами и тысячами других. А это мой Перл. Когда она падала в свои частые обмороки эпилептической, то есть – бесовской, природы, то я лично диктовал ей 5% правды с 95% лжи. И до сих пор миллион людей ищет своё спасение чрез это гениальное сочинительство: утончённо лживую трактовку Святого Писания. Тончайшая, филиграннейшая работа! Ювелирная ирония от люцифера – психически больная женщина во главе сердец целой религиозной конфессии. Я горжусь этим проектом. Когда мне бывает скучно, я впрыскиваю в это тело морфин и слушаю речи о Триединой Вести, о небесном храме, о сегодняшней священной субботе, об Адаме и Еве и прочее. Я слушаю собственную агитацию масс, личную программу одурманивания миллиона душ, свой рецепт духовного опиума. А моя полу-Елена до сих пор свято мнит, что сражается с демонами за чистоту своей веры, что терпит мучения и страдания, как испытание очищения, и проповедует мне мои же опиумные перлы. Архиконгениально и дьявольски, нечеловечески иронично!

Худой, бледно-серый, омерзительно-отталкивающей внешности зэк встал с нары и громко-дрожащим, почти звенящим голосом провозгласил:

-- Неправедный пусть ещё делает неправду, нечистый пусть ещё сквернится!

Танатос искренно захохотал, соседи по палате зашевелились, а Елена Уайт загорелась пылающей проповедью. Некоторые больные окончательно проснулись и зашипели гремучими змеями. Самые активные изблевали на проповедующую голову отборные русские маты. Но первая мадам адвентистов седьмого дня была непреклонна в своей вере, и скоро слабое тело похитителя кастрюль подверглось мученическому насилию.

Эфемерная субстанция Танатоса, невидимая для здорового людского ока, нырнула в стену, по пути показа новых экспонатов своего виртуально живого, сказочно-жуткого, пантеона. Лекс следовал ощущениями за ним, плотью пребывая с трупами каторжанских авторитетов.

Вдруг, вместо приевшейся казёнщины дурдомных палат, Лекс оказался под открытым ночным небом. Местность была совершенно незнакомой. Роскошный частный дом являл собою отголосок тех далёких времён, когда ваяли свои литературные монументы великие русские классики калибра Куприна, Чехова, Бунина et cetera.

Во дворе, прижавшись к акации, плакала женщина. Налетел лёгкий ветер и, точно сочувствуя ей, зашелестел листьями. Женщина своей высокой гибкой фигурой, нежным, но холодным и гордым лицом, кого-то смутно напоминала Лексу. Что-то близкое, с поволокой далёкой и чистой юности просилось в его сердце из забвения. Где же он видел эти прекрасные, хотя довольно большие руки и ту очаровательную покатость плеч, какую можно увидеть на старинных миниатюрах? Но вот он узнал с первых аккордов музыку, льющуюся из дома. Largo Appassionato! Это была княгиня Вера из «Гранатового браслета»!

Лекс слышал на фоне музыки мысли Веры Николаевны, громко звучащие в пространстве. Она думала о том, что мимо неё прошла большая любовь, которая повторяется только один раз в тысячу лет. Потом в воздухе зазвучала осанна княгине Вере её же устами. В уме её слагались слова, переплетались с глубинной музыкой и под звёздами открыто звучали как бы куплеты, заканчивающиеся известнейшей фразой: «Да святится имя Твоё». Это была молитва собственному естеству, сплёвшаяся в странный узел с образом умершего Желткова. И, странно, что этот Гимн своему эго звучал под небом реальными звуками, интонационными тембрами голосовых связок княгини Веры.

Но вот неподалёку возникла фигура со стриженою большою светловолосою головою, устало наклоненною к груди. Это был князь Шеин Василий Львович. Он теперь не мог найти в себе сил, чтобы представить этот жуткий момент в обычном юмористическом свете. Князь плакал, ибо понял, что вся жизнь его была полна светом ошибочной надежды. Вот вам и бедный телеграфист, вот вам и заплёванная лестница, пахнущая мышами, кошками, керосином и стиркою. Князь плакал без ревностной одержимости, без обычных для подобных открытий ненависти, возмущения или злобы. Тоска, щемящая грусть и могильное отчаяние стали его уделом при подведении главных жизненных итогов. Важнейшая линия бытия открылась иллюзией. Лучшие годы жизни прошли, уж ничего исправить нельзя.

-- Вот так-с, господин Куприн, - резюмировал Танатос клону-модели классика. – Собственно, ваше понимание любви здесь – это отголосок моих сумасбродных прожектов, специально оскудненных до немыслимых пределов примитива, граничащего с паранойей и неприятием элементарного здравого смысла. Вы были недурственным кузнецом куцего менталитета, с прекрасным слогом. Сейчас же мирно покойтесь, как-нибудь я покажу вам дальнейшее продолжение «Гранатового браслета». Скажу лишь, что желтковых в моей практике было, что собак нерезаных. Это многомиллионная армия шизофреников, одержимых какой либо манией. Тончайшая работа – любовь отождествить с шизофренией, с богатым букетом паранойяльных синдромов! Да влепить Сумасшедшее Тождество в умы! Да под соусом непререкаемости литературного монумента!

Картинка дореволюционной России исчезла, уступив место импрессионистским декорациям смешения негров, младенцев, трупов, компьютеров и миллиона одинаковых лиц, где некто упоительно, со страстью декламировал:

-- Я хотел бы любить

всех на свете женщин,

и хотел бы я женщиной быть –

хоть однажды...

Всенасущим хотел бы я быть –

Ну, хоть чашкою риса

В руках у вьетнамки наплаканной,

Хоть головкою лука

В тюремной бурде на Гаити,

Хоть дешёвым вином

В траттории рабочей неапольской

И хоть крошечным тюбиком сыра

На лунной орбите:

Пусть бы съели меня,

Пусть бы выпили –

Лишь бы польза была

В моей гибели.

Танатос жестом прервал этот словесный поток клона и объяснился:

-- Этот человек-нарцисс ещё здесь, в подлунном мире. Он мнил Бога запутать своей чепухой шизоидной, смех просто. Этот экспонат – как памятник маниакальному нарциссу с бисексуальной предрасположенностью, влезшему на пьедестал менестреля наций, первооткрывателя интеллектуальных мод и вкусов лирического толку. У него нимб великого поэта, тоже из ковалей народного менталитета. При чём – менталитета, так сказать, прогрессивной прослойки, читающей. Забавно, что никто даже не пытался поставить ему сугубо психиатрический диагноз. Снова образец грандиозной иронии!

-- Да, мне плевать, - равнодушно ответил Лекс. – Я не читал стихов этого нарцисса.

-- А слыхал Маяковского?

Благословенное для всякого время юности повеяло на Лекса из недр Мнемозины безмятежной свежестью неведения, и он продекламировал то, что знал, наверное, каждый школьник советской эпохи:

-- Я достаю из широких штанин

дубликат бесценного груза,

Смотрите, завидуйте – я гражданин

Советского Союза!

Танатос снисходительно ухмыльнулся, они оказались в новой комнате «музея ментальных фигур», и на «сцену» встал некто с неизменной для прототипа светящейся папиросой в руке. Он выпрямился, лицо оставалось бесстрастным. Оглядевшись по сторонам и не найдя зеркала, куда любил любоваться поэт при чтении своих новаторских изысков, Маяковский загрохотал лихорадочным набатом в стенах постсоветской РПБ:

-- Эй вы!

Небо!

Снимите шляпу!

Я иду!

Глухо.

Вселенная спит,

Положив на лапу

С клещами звёзд огромное ухо.

Танатос заметил Лексу:

-- Сколько экпрессии и оголтелой наглости! Здоровому, среднестатическому человеку такого не дано. И таких вздорных глупостей в этом творчестве предостаточно: всяческие «облака в штанах», «флейты-хребты» и прочая бессмыслица. Это роскошнейший, классический образец парафренного синдрома. У него было острое галлюцинаторно-параноидное состояние, как и полагается перед хронической парафренией. Он сутками работал над своими стихами, безумные идеи которых я всучивал в его напряжённый, больной мозг. Даже на морском песке курортов он судорожно развивал в новаторские рифмы мои бесстыдные в лживости идейчонки, не стоящие ломаного гроша для здравого ума. И потом погрессировал фантастический бред величия, вместе с бредовыми идеями преследования и антагонистическим бредом. Владимир Владимирович, извольте что-нибудь из глобальностей, пожалуйста.

-- Послушайте, господин Бог!

Как вам не скушно

В облачный кисель

Ежедневно обмакивать раздобревшие

Глаза?

Давайте – знаете –

Устроим карусель

На древе изучения добра и зла!

Танатос восторженно провозгласил Лексу:

-- Это дерзость шизофреника! Это вздор идиота! Заумь имбецила! Тупизна бесподобная! Но зато какая вибрация квази-уно-Иронии: ведь, это певец миллионов, владелец сердец новой псевдонации – сборища народностей! Но, конечно, с такой формой парафренного синдрома он долго протянуть не мог. Да, и растерял он скоро свою волну влияния на умы – стал нам бесполезным, ну, а Господину сил и энергий он давно стал не нужен. Думаю, ещё до своего рождения в этом мире похоти и растления, в юдоли слёз и страданий.

Презентационный ход по волшебному пантеону ментальных образов продолжился, создатель же четырёх «евангелий» о себе самом остался ваять пятое – о существовании человека в страшном чистилище с казёнными палатами, безумными зэками и решётками под выкручивание телесных суставов от неведомых лекарств. Быть может, эта поэма будет величайшей в поэзии!

...Между тем «путешественники» уже окунулись всеми фибрами чувствований в поэзию украинского лета. А как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии! Как томительно знойны те мгновения, когда полдень блещет в безмолвии и жгучей жаре и голубой неизмеримый океан, сладострастным куполом нагнувшийся над землёю, кажется, заснул, весь потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную в воздушных объятиях своих! На нём ни облака. Всё как будто умерло; лишь вверху только, над сияющим Танатосом и Лексом, в небесной глубине, дрожал жаворонок, и серебряные песни летели по воздушным ступеням на влюблённую землю, изредка крик чайки и звонкий голос перепела отдалялись в степи.

-- Эх, и славный же денёк! – сказал Танатос, и уж ангельское свечение его сменилось пышным нарядом седой запорожской старины. – Кажется, так и отдал бы всё своё хозяйство за то, чтоб день этот не имел конца!

-- Голове только горячо, точно в сауне, -- лениво заметил Лекс, оглядывая свою ярко-красную шёлковую свитку, справный пояс с дорогими каменьями, драгоценную саблю дамасской стали в роскошных ножнах турецкой работы, необъятные атласные шаровары алого колера и сапоги из отменно обработанной кожи.

Не успел он себя разглядеть более детально, как ... Зашумела вокруг, загремела людская стихия – то есаул Горобец празднует свадьбу своего сына. Понаехало много людей к есаулу в гости. В старину тоже любили хорошенько поесть, ещё лучше попить, а ещё лучше любили повеселиться да порадоваться за ближнего своего, хоть и на халяву, но зато уж глубинно искренне и без всякого камня за пазухой.

Лексова голова уж не была горяча от жгучих солнечных лучей, она была крепко хмельна от поданных гостям мёда и грецкого вина. Лекс вставал от блюда с караваем и во всю глотку хвалил Танатоса, который славно, бодро и мастерски, танцевал козачка. Кто он таков – никто не знал. Но по наряду и лихости сразу было видать знатного сечевого гультяя, лыцаря запорожских порогов и защитника бескрайних степей Вкраины.

Старый же есаул вынес две иконы благословить молодых. Те иконы достались ему от честного схимника, старца Варфоломея. Не богата на них утварь, не горит ни серебро, ни золото, но никакая нечистая сила не посмеет прикоснуться к тому, у кого они в доме. Приподняв иконы вверх, есаул готовился сказать короткую молитву... как вдруг закричали, перепугавшись, люди; вслед заплакали игравшие на земле дети, потом попятился народ, и все показывали со страхом пальцами на всё ещё танцующего посреди их козака. А безвестный гультяй-лыцарь сечевого братства продолжал энергично притоптывать, не касаясь земли красными своими чоботами! Наконец, увидев попятившуюся от себя толпу, козак остановился, став чоботами на грунт, подмигнул хмельному товарищу своему и крикнул:

-- Лекс, а славно же мы отметились на свадьбе у есавула-то Горобца!

-- Чудишь ты по беспределу! – весело отозвался Лекс, и мигом место около него обезлюдело – гости, спотыкаясь, кинулись прочь от дьявольского приятеля.

-- Это он! Это он! – кричали в толпе, тесно прижимаясь друг к другу.

-- Колдун показался снова! – кричали матери, хватая на руки детей своих.

Величаво и сановито выступил вперёд есаул и сказал громким голосом, выставив против него иконы:

-- Пропади, образ сатаны, тут тебе нет места!

Но совершенно не переменилось лицо козака, нос не вырос и не наклонился на сторону, глаза так и остались карими, подбородок не задрожал и не заострился, изо рта не выбежал клык, из-за головы не поднялся горб. Нет, стоял прежний козак-красавец! Он медленно пошёл в сторону есаула, так и застывшего в одеревенении с поднятыми иконами схимника. Козак же ступал по земле, смело оглядываясь по сторонам и громоподобно изрекая:

-- Слушайте слово, которое Господь говорит через святого пророка Иеремию в двадцать четвёртой книге Ветхого Завета Святого Писания! Так говорит Господь: не учитесь путям язычников и не страшитесь знамений небесных, которых язычники страшатся.

Ибо уставы народов – пустота: вырубают дерево в лесу, обделывают его руками плотника при помощи топора, покрывают серебром и золотом, прикрепляют гвоздями и молотом, чтобы не шаталось.

Эти мёртвые древеса – как обточенный столб, и не говорят; их носят, потому что ходить не могут. Не бойтесь их, ибо они не могут причинить зла, но и добра принести не в силах.

Все до одного они бессмысленны и глупы; пустое учение – это дерево!*

Досказавши слова эти диковинный козак подошёл к онемевшему от страха есаулу. Народ перестал дышать и ожидал, не смея сойти с места, что же будет. Козак взял из есаульских рук иконы, со всего размаху кинул их наземь и прыгнул сверху красными чоботами своими. Горобец рухнул с ног без памяти и бессильно распростёрся в пыли.

Ахнул в страшном возмущении православный люд. Негодование превозмогло страх, ибо вышло неслыханное поругание над святыней. Запорожец Микитка и названый брат есаула Данило Бурульбаш бросились первыми на небывалого кощунника, за ними двинулись остальные из храбрых ревнителей веры православной. Но дерзостный гультяй вдруг завертелся на месте юлою с невиданной скоростью, так что его нельзя было рассмотреть. Остановились в окаменении честные православные, а гультяй взмыл в небесную глубину до высоты полёта коршуна и снова опустился на подворье. И когда стал на землю красными своими чоботами, то на есаульском дворе остался один только Лекс, а народ в животном страхе невежества мчался прочь не помня себя. Лекс присмотрелся и увидал, что за столом остался какой-то задумчивый человек.

-- Эка невидаль! – удивился крещёный вор. - Что за храбрый философ?

-- Это Николай Васильевич, - объяснил подошедший Танатос. – Это тот, кто некогда писал Жуковскому, что в процессе творчества он прислушивается к высшему зову. Кто имеет ум, тот поймёт, с каких высот зов. Сей зов, по свидетельству самого Виртуоза, требовал от него безусловного повиновения, но зато давал благодать вдохновения. Однако, человек сей не имел простейшего и элементарного понятия ни об Доктрине Христа, ни об учении благочестия, ни о здравом смысле бытия. Мне невероятно приятно, что литературоведы с учёными знаниями, доктора и бакалавры филологических наук усмотрели в его устах... Божественную мудрость! Мне приятно совсем не то, что невежды перепутали меня с Богом. Что за честь быть богом нерассудительных варваров? Я удовлетворён очередным зигзагом иронии!

Тихо засветило по всему миру: то месяц показался из-за горы. И обратил демон к виртуозу литературного слога такую речь:

-- Вот, вы видели живую сцену своего умственного труда, но я переиначил несколько, отошёл от вашего дремучего невежества в сторону более здравого смысла. Такая версия бы вышла гениальнее. Ведь, помимо изысканнейшего слога была бы трезвая мысль и хотя бы частичное понимание устройства мироздания. Как вам кажется?

Виртуоз молчал. И Танатос заговорил с Лексом:

-- Дело в том, что эта моя модель – точная копия «водяного виртуоза». Почему «водяного»? Так его творчество – сплошная вода, мыслей-то - большой дефицит. Дело в том, что Гоголь был серьёзно, неизлечимо болен. Это результат повиновения высшему зову. Астения на фоне острого депрессивного синдрома. Вегетативные и соматические расстройства. В отрочестве случилась глубокая психическая травма сексуального порядка. Она и определила его удел, страшный связью со мною. Хотя, не это – так было бы другое. За всю жизнь – ни одного полноценного полового акта с женщиной. Тысячные акты онанизма грузили его витальной тоской. Это неприятные ощущения в эпигастральной области, тяжести и боли в области сердца. Всё окружающее несчастным воспринималось в мрачном свете. Настоящее и будущее слились в мрачную и жуткую безысходность. Аппетит отсутствовал, ибо вякая пища стала для него подобной траве, сначала – безвкусной, а потом – полыни. А дальше его преследовала рвота после всякого, даже мизерного приёма пищи. Бедняга пытался спасаться дорогой, путешествиями. Как будто от меня можно убежать! Он умер, когда уже не мог совсем принимать пищу. Я неумолимо беспощаден, когда человек даёт мне место в себе. Наша задача – уничтожение человека его же собственными мозгами. Саморазрушение, непреодолимое влечение к смерти. А если в этом процессе шизофреник становится литературным виртуозом и владельцем плотского ментала, то это успех. И снова – великая ирония, всегда приятная Сюзерену падших ангелов. Дело в том, что «Диканьская фантасмагория» - далека от народного фольклора. Это моя личная абракадабра. В гениальной словесной обработке шизоидной плоти. Со скрупулезным малороссийским колоритом.

-- Такая глобальная трясина, - вздохнул Лекс. – Куда ни плюнь – кругом обман и пустота в прекрасной рамке. Формы весьма красивы, а содержания ничтожны. Да под авторитетные фанфары о глубочайшем смысле вакуума. Вы действительно беспощадны. Создать такую неуловимо тонкую, просто непрошибаемую глыбу лживого ментала, даже в Литературе!

-- Люди для нас – менее чем для вас муравьи. Что ты испытываешь к ним?

-- Зачем же тебе возня со мною? Кстати, куча насекомых мне противны – комары, саранча, гусеницы, богомолы, тараканы, сороконожки всякие и прочая мерзость. А если вступить в муравейник? Они тогда просто закумарят. Так что, муравьи не так уж и безразличны.

-- Я и не сказал ничего о безразличии. А что тебе от контакта со мною? Плохо, что ли? Через считанные часы будешь на воле. Живи себе в радость и удовольствие.

Лекс пожал плечами:

-- Мне нормально, и хрен с ним. А этот Николай Васильевич разговаривает? Или астенический синдром перешёл в идиотию?

-- Молодой человек, - отозвался искусственный Гоголь, - не дай вам Бог узнать и тысячную долю моих мук.

-- Это ещё не ад! – устало засмеялся Танатос. – Это просто санаторий! Тем паче, с такими вот прогулками из казематов РПБ! Впрочем, не в моей компетенции сказать, будете ли вы в аду, Николай Васильевич. В раю, конечно, вы точно не будете. Да, и что вам там делать, собственно? Не говоря уже - за какие заслуги? Но вполне возможно, что ваш загробный удел будет, как у животных – просто небытие, аннигиляция, ничто. Вы, в конце концов, будучи моей игрушкой и жертвой, просто не могли быть врагом Богу. Утешьтесь этим.

... Декорации киевской окраины исчезли во мгновение ока и новые подмостки трёхмерного пространства поглотили в себя Лекса. Комната с высокими потолками, заполненная открытыми книжными полками, полна была скорби и уныния, ощущаемых физически. Гасло солнце русской поэзии. Трое суток мучений князя русских писателей завершались, страдания от огнестрельной раны и душевных неудовлетворённостей подходили к концу. Знавшие лично поэта-гения и не знавшие его, какие-то иностранцы и вообще невесть кто, толпились в передней. Танатос и Лекс бесплотными эфирами стали у страдальческого ложа. Никто из смертных не видел духа, лишь Александр Сергеевич почувствовал присутствие нечеловеческой субстанции и мысленно спросил: «Что тебе? Я умираю.» Танатос отвечал так же, мыслью: «Сними с перста таинственный талисман вдохновения и передай тому, кто с тобою неотлучно вот уже 72 часа. Умри с миром, ведь, ты сам искал своей смерти. Всевышний тебе судия». Пушкин судорожно стянул с большого пальца перстень с изумрудом и надел его на руку Даля. Это был тот легендарный перстень, который гений никогда не снимал, говоря друзьям, что божественный дар поэзии оставит его, если снять талисман хотя бы на минуту...

...В эту же минуту сугубо реальных времени и пространства умело вышивался параллельный узор иронии. Мария и Жорик Рысь под покровом ночи выволокли из «хрущобы» тело Арнольда и тащились с ним за городское предместье. От страха и напряжения с них сошли целые литры солёного пота. Нечеловеческое испытание нервов и режущая боль души от совершённого греха били кувалдой по мозгу Марии, она желала полного забытия. Аффект, мучительные стенания совести и сердечная боль перемешались со всеми страхами и выжали внутреннее естество, как лимон. Маша находилась в лихорадочной прострации и в нейронных клещах сразу нескольких психических синдромов. Жорик метнулся в пустынность ночного провинциального городишка стремительным оленем, выстучал спящего ларёчника, отоварился и стоял перед подельницей взмыленным конём. По бутылке вина влилось в желудки за одну минуту, жидкость проворно вошла в кровеносные системы и одурманила мозги. Сознание взывало о небытии, об отсутствии мыслей и их анализа, ложно взывая к сердцу. И во тьме, возле тела керченского мечтателя, на пожелтевшей траве, совершился пьяный коитус, как акт стремления к беспамятству и забвению...

... Тем временем Лекс витал в новой, виртуально живой картине, среди новых ментальных объектов демонического творчества. В этот раз в воздухе маячили воздушными шариками как бы восковые фигуры легендарного «иностранца» с разными глазами и его свиты. Воланд, большуший чёрный кот, Коровьев, Азазелло и Гелла покачивались буйками и бессмысленно взирали на Лекса. А Танатос в очередной раз раскрывал идейную мотивацию известного романа, оказавшего влияние на сотни тысяч человеческих душ.

-- Собственно, это грандиозная карикатура на действительно существующих и живущих представителей скрытого бытия и на подлинное положение вещей в устройстве мироздания. Под хитрым, неоспоримым прикрытием, что это карикатура только на советский строй. Парадокс, что сие прозаико-кривое зеркало многих граждан натолкнуло на... открытие Библии! О, квази-уно-ирония! Христос в моей интерпретации предстаёт полоумным, дьявол - каким-то мелким клоуном шапито с соответствующей командой. Однако эту нелепицу будут ещё преподавать в общеобразовательных школах – в этом и победная вибрация ироничной струны. Где бы ещё, как ни в этом талантливом пасквиле, сюзерен падших звёзд лично снисходил к ничтожной биологической массе, к людскому мясу с мёртвым духом! Где бы ещё апостолы Христа, будущие судьи неверности, представали бы в столь несуразном свете? Но сия превратная чушь заняла плотную позицию в ментале, и я горжусь этим.

Далее беспорядочно замелькали пулемётной очередью молниеносные картины всеобъемлющего обмана с помощью иных сотен людей, самих не ведающих о своей марионеточной роли. Реальное же течение времени на земле подходило к утреннему часу. И «странники» вернулись в обитель безумия, в стены республиканской психиатрической больницы тюремного типа, как раз к моменту большого кипежа: нервозных криков, многих ненужных движений, трёхэтажных русских матов, лихорадочной суеты, страхов мелкого персонала, злобствующего раздражения начальства et cetera. Лекс бесплотно парил чрез стены и этажы, наблюдая плотскую суету ответственного персонала.