ДАРЬЯ ЕВГЕНЬЕВНА ЛЕЙХТЕНБЕРГ-БОГАРНЭ. "Дважды царственная кровь". Очерк из цикла " Царский альбом".

 

(7.03.1870 г Санкт - Петербург* — 5.11.1937 г. Ленинград),

 

….Она не жаждала стоять в ряду примерных. Никогда. Хотя и носила весьма громкую в свете фамилию: Богарнэ, происходя из рода герцогов Лейхтенбергских, породнившихся через третье колено с царственным русским Домом Романовых... Ее бабушкой была дочь гордого рыцаря — императора Николая Павловича, Великая княгиня Мария Николаевна, женщина страстного темперамента и яркого музыкального таланта, а дедом — внук того, в чьих жилах текла кровь древнего аристократического рода Богарнэ, который берет свое начало в душных, ванильных зарослях Мартиники... Ей не очень много рассказывали о Мартинике и о ее прабабке, великой Жозефине Туше де ля Пажери, ставшей впоследствии, — о вихрь времен! — императрицею Франции! — но она часто с любопытством разглядывала гладкие страницы старинных альбомов, трогала пальцами тяжелую позолоту овальных и квадратных портретных рам, чуть потемневших от времени. Оттуда, из загадочного полумрака времен, на нее смотрела улыбавшаяся чуть небрежною, мягкою, но — иногда ей так казалось — озорною улыбкою легендарная женщина, всю жизнь любившая изгнанника, терзавшая его, изменявшая ему, но не предавшая его до самой смерти памятью сердца и пылкой души креолки.

 

Прабабка не двигалась, не поднималась с софы на полутемной террасе Мальмезонского дворца, она, будто бы, бесконечно устала от всех перипетий, что уготовила ей щедрая на горести и радости судьба...

 

Но, куда бы ни пряталась от нее маленькая шалунья Долли, всюду мягко-небрежный, чуть затуманенный печалью и неистребимо влекущий в глубины тайны взгляд прабабушки неотступно, незримо-хранительно сопровождал ее, следил за нею, пестовал, кружил, тревожил ее душу.

 

Чеканные лестницы Мариинского дворца, роскошные гостиные и будуары, оббитые то синим дюком, то позолоченным штофом, то малиново-пурпурным, бархатом, то легким сиреневым кретоном; сквозная, увитая мраморно-прохладной резьбою балясин, тень многочисленных террас и аркад, ведущих в зимний сад с лимонными деревьями и густыми зарослями папоротника и вьющейся кремонской розы — все они хранили следы любопытства, игры, мыслей, чувств маленькой Долли Лейхтенбергской, княжны Романовской; все сказки, легенды, сочиненные ею. Впрочем, может быть она и не сочиняла сказок — все больше какие-нибудь авантюрные приключения в духе Гюстава Элимара, которым зачитывалась в детстве, или романтическую историю, похожую на те, что описывали в своих повестях и романах «кавказские изгнанники» и поэты Бестужев-Марлинский и Мишель Лермонтов... Ах, нет, она никогда не воображала себя княжною Мэри, отвергнутой Печориным... Не то, чтобы ей не нравился характер княжны, столь блестяще выписанный одухотворенным, несколько даже «демоническим» гением Лермонтова, нет, просто ей не нравилось быть отвергнутой. Бабушка, знавшая Мишеля довольно близко, оставила в своих заметках о нем прохладу антипатии, некую загадку, которую Долли не могла разгадать вовсе, читая старые бархатные волюмы дневников Анмама. Та писала, к примеру, что поэт-изгнанник всегда предпочитал роли отвергнутого, роль победителя и говорил, что «лучше им слыть, нежели — не быть вовсе!». Долли почти не помнила бабушки, та умерла, когда ей было пять неполных лет, осталось в памяти голос, полный волнующе-скрытой музыкальности и достоинства, и запах лимона и жасмина, слабо исходивший от ее платья, да полные белые руки, с длинными музыкальными пальцами, в сверкании фамильных перстней. На руках не было морщинок — фрейлины ее говаривали, что аnmama ежевечернее надевала перчатки, пропитанные миндальным маслом и в них спала до утра. То же самое Долли пыталась делать и в пансионах Германии и Франции, куда ее отослали учиться по достижении неполных семи... Но изысканность привычек маленькой «granddushess» и независимость ее нрава плохо сочетались со строгой холодностью и замкнутостью заморских пансионов. Впрочем, необходимое изящество манер, светскость тона, представление о науках и мире «маленькая колдунья» Долли Лейхтенберг все же там приобрела. Оставалось только навести на них лоск первыми выходами в свет и балами. Что и не замедлило сделать ее большое Великокняжеское семейство. Особенно старалась и хлопотала в этом роде новая Maman — Зинеида Дмитриевна, урожденная Скобелева... Долли с хитрым прищуром посматривала на нее, озаряя свое лицо самою приветливой улыбкою. Интересно, ведь Papa, в 1871 году, еще не придя в себя после кончины первой супруги — Дарьи Константиновны, урожденной Опочининой — и оставив на руках бабушки и тетушек с кузинами годовалую дочь отправился в поход на басурманскую Хиву, где столь храбро сражался, что получил из рук Государя Александра Второго орден Станислава четвертой степени... Где, когда же он познакомился с Зинеидою Дмитриевной, сестрою генерала Скобелева? Уж не на поле ли сражения? Вполне может быть! Эта изящная, говорливая дама старалась поспеть всюду, где только можно, пылко и напоказ обожая своего легендарного брата-полководца.

 

На самом деле, Долли казалось, что весь пыл обожания «Maman Zizi» служил только прикрытием ее неудовлетворенного, непомерного тщеславия. Став законною супругою герцога Лейхтенбергского, (чего она вовсе не ожидала, скажем прямо!) — ошеломленная столь высоким взлетом и ошеломительная в своем проворстве и женском прельстительном очаровании, Зинеида Дмитриевна, приложила все усилия к тому, чтобы благорасположить к себе Высочайшую Императорскую Фамилию. Это удалось ей вполне. Она получила из рук Государя титул Герцогини Лейхтенбергской с поименованием «Светлейшей». Этого также никто не мог ожидать, всего менее — она сама. При Дворе полагали, что виною тому всё же — заслуги ее храбреца - брата, Михаила Дмитриевича Скобелева, во славу русского оружия: второй Хивинский поход закончился разгромом орды турок и падением осиного гнезда работорговли. Но разговоры сии велись только шепотом.

 

К тому же Император Александр Второй весьма благоволил к красивым женщинам при своем Дворе. Родные искренне надеялись, что и Долли Лейхтенберг найдется там весьма достойное место и она составит себе хорошую партию — семейство Романовых не оставляло племянницу и кузину своим «царственным вниманием». Названная матушка только втихомолку кривила губы, да отпускала по адресу юной Долли колкости, оправленные в тонкую лесть. Какая досада, ведь она почти ни в чем не могла превзойти падчерицу, даже и в воинской доблести родни: слава Прадеда Долли по матери, и — тоже «светлейшего» ! — Князя Михаила Кутузова была все же чуточку сильней и древней фимиама брата-героя столь упорной в негласном соревновании второй Maman! Долли — не сдавалась, лишь лукавая усмешка мелькала иногда в уголках ее красиво изогнутых губ, да холодный блеск в глазах, подзадоривая, до отчаяния холодил сердце капризной мачехи. У Зенеиды Дмитриевны временами опускались руки: Долли — неприступна, неуязвима, многочисленная родня не даст ее в обиду, да и кто посмеет укротить правнучку самой императрицы Жозефины и внучку дочери Николая Первого?!

 

Читать до ночи? Ради Бога! Менять туалеты четырежды на день? Пожалуйста. Играть на рояле anmama Marie пять часов подряд, не давая покоя никому, в том числе, и — papa, страдавшему после ранения от мигреней? Покорно просим. Сам герцог Eugenie только морщился и тихо-виновато улыбался в ответ. Он страстно-молчаливо любил дочь, и прощал ей все, считая, что всегда уделял « талантливой девочке» мало внимания. К тому же, она слишком рано лишилась матери. Последнее слово намеренно подчеркивалось, Ее светлость, герцогиню Зенеиду при тех словах всегда окатывали холодно-презрительным взглядом — как бы мельком, вскользь, — и она опять могла лишь отпускать колкости, да тихо стенать в своем роскошном кретоновом будуаре, что "совсем, совсем не хозяйка в собственном доме!" Этот рефрен повторялся в Мариинском дворце годами, десять раз на дню. Все изрядно устали от сложившейся обстановки, и вздыхали чуть свободнее лишь тогда, когда юная Богарнэ-Лейхтенберг уезжала на лето за границу. С гувернантками, компаньонками, в сопровождении кузенов, тетушек, дядей — целой свиты сиятельных родных... Но отпускать юную особу за границу одну — мыслимо ли такое?! Ее должна неотступно и всюду сопровождать мать. Или хотя бы — муж. Императорский Двор выражал мягкое неудовольствие эскападами Долли. Она самостоятельно посещает музеи Парижа и библиотеку Сорбонны. Веселится до утра на балах и маскарадах. Напрашивается на обед к командующему императорской эскадрой в Ницце, кружа там головы офицерам... Кажется, она даже посещала казино в Монте-Карло! Сие — никак недопустимо для особы «романовской крови». Нужно сей час же принять меры! Но что делать?! Как?!! Ее светлость, Madame Лейхтенберг, обворожительная Zizi, в тоске ломала руки, а герцог Eugenie в ответ лишь меланхолично улыбался, то и дело взглядывая на портрет первой своей супруги Долли или прабабки Жозефины...

 

Возмущенная granddushess* Zizi,) * Великая герцогиня (франц.)) — Р. видя это, еще сильнее кусала губы, незаметно рвала пальцами платочек из валансьенского кружева, томно прикладывая его к вискам.

 

Тени, ненавистные тени прошлого и густой, пряный дым славы этих надоевших теней ревниво довлеют над Мариинским дворцом и охраняют взбалмошную его наследницу... Ах, эта маленькая Долли! Казалось, выхода — нет.

 

И тут вдруг ее светлости все же милостиво улыбнулась проказница фортуна: нечаянно представился случай выгодно, блестяще выдать милую, но чуть-чуть надоевшую оригиналку-падчерицу замуж. За богатого и солидного сановника Льва Михайловича Кочубея.

 

Впрочем, тридцатиоднолетний князь солиден и стар был только в глазах Долли, ей то в 1893 году исполнилось всего двадцать три! Импозантный, холеный, с длинными наманикюренными ногтями, и — что еще важнее — огромными имениями и неумеренными доходами, умник-князь Лев Михайлович напрочь потерял голову от юной красавицы в вихре одного из балов. Она не противилась предложению руки, сердца и разума сиятельного поклонника... Ей тоже хотелось получить независимость. Став княгинею Кочубей, своенравная Долли, чья прелесть была неуловима и не обладала статичною холодностью блистательных петербургских красавиц, не стала хоронить себя в отдаленных полтавских имениях супруга, ударяясь в показную слащавость благотворительности и вихрь уездных празднеств, а поспешила опять выехать за границу. Но теперь о сем никто уже не беспокоился. У княгини Кочубей есть благоверный, пусть он и страдает теперь и от ее нескончаемых музыкальных рулад по ночам, и от прогулок в Булонском лесу, и от эпатажных знакомств с парижскою богемою! — рассуждали родные.

 

Кто же знал, что знакомства богемные закончится разводом с мужем ( в 1905 году) и прослушиванием курса лекций по филологии в Парижском университете!

Княгиня Долли, кстати, еще надолго осталась во Франции; ей явно не хотелось возвращаться в Россию, скованную не только природными снегами, но и холодом в петербургских гостиных, где весьма настороженно встречали колкие высказывания Долли, побаиваясь ее острого язычка. Она запросто могла высмеять какую-нибудь, слывшую очень умной светскую красавицу, поставив ту в тупик каким-либо неожиданным филолого-философским вопросом, или — ввергнуть в шок придворных дам, появившись в чересчур открытом платье там, где полагалось иметь только строго официальный вид.

 

Ходили тихие слухи, что обаятельную умницу, «вдову по разводу», княгиню Кочубей, недолюбливали и в Семействе и за резкие высказывания об Августейшей царской чете... Но такие шепотки вряд ли имели под собою почву... Любимице Долли, действительно гордой и независимой, прощали многое в кругу ее родных, даже и второе, неожиданное, чуть сумасбродное, чуть неравное, замужество. В ней одной было много истинно Царской крови. Слишком. С избытком. И, может быть, Семья считала, что этого «избытка» с лихвою хватит на двоих?

 

Следующим избранником правнучки пылкой креолки, судя по всему, вполне унаследовавшей темперамент легендарной властительницы сердца Бонапарта, стал командир линкора «Полтава», командующий императорской флотской эскадрой, барон Владимир (Вольдемар) Евгеньевич Гревениц.

 

И, судя по тому, что сию счастливую баронскую чету часто принимала у себя к завтраку и обеду Вдовствующая Императрица Мария Феодоровна* — Дама правил необычайно строгих! — речь о какой либо антипатии Семьи к Долли всерьез никогда не шла

 

(*Об этом есть упоминания в недавно изданных дневниках Ея Императорского Величества Вдовствующей Государыни Марии Феодоровны. — Р.)

 

Государь же Император Николай Александрович, узнав, на ком пылко и несколько своевольно женился барон Вольдемар Гревениц (По всей вероятности, венчание произошло без согласия родных невесты, да еще на палубе военного корабля! — Р.), отказался предать командира флагмана эскадры взысканию, а лишь рассмеялся: «Он и так достаточно наказан!».Император как в воду смотрел, хорошо зная свою взбалмошную, яркую кузину. Второй брак Долли длился всего пару лет. Супруги Гревениц разъехались по взаимному соглашению. В начале двадцатого века такое раздельное «житие», увы, редкостью уже не было...

 

Возможно, графиня Богарнэ, баронесса Гревениц, и далее совершала бы какие-нибудь ошеломительные эскапады, кружащие головы многим мужчинам и бесконечно будоражащие светское общество, но тут, на ее счастье, случилась самая главная «эскапада» века: Первая Мировая война. Долли живо приняла в ней участие: немедленно окончила курсы сестер милосердия и на свои средства в январе 1917 года организовала большой санитарный поезд, с которым отправилась на фронт. Но пылкую деятельность в области милосердия и помощи раненным ей пришлось развивать, увы, недолго. Обухом по головам многих ударил февральский переворот семнадцатого года. Долли сумела не растеряться, и, тотчас приняв правила новой, увлекательной игры, подняла над своим поездом-лазаретом красный флаг, восторженно встретив представителей новой власти. Ее, разумеется, оставили в покое. Даже откомандировали по линии Австрийского Красного Креста в Баварию, где она поспешила принять германское подданство.

 

Но уже в октябре 1918 года Дарья Евгеньевна Богарнэ-Лейхтенберг, баронесса Гревениц, вновь необъяснимыми путями оказалась в России: растерзанной холодной, голодной, во время разгула террора, бандитизма, всеобщей разрухи, ночных расстрелов и едва ли не людоедства. Обессилевшую от голода скиталицу на петроградских улицах подобрал ее случайный знакомый, австрийский подданный, инженер полурусского происхождения Виктор Александрович Маркизетти. Во время Первой Мировой войны, в чине майора, он служил в австрийской армии, в войсках связи, а в 1918 году приехал в Москву чтобы принять участие в подготовке переговоров по заключению Брест-Литовского мира... Этот мир, как известно, позволил большевикам выпутаться из войны ценой колоссальных уступок немцам. Потом Маркизетти оказался в Комиссии по улучшению быта австро-венгерских военнопленных. Вероятно, получал какую то часть пайка, скудного по тем временам, но все же... Имел крышу над головой. Подданство другой страны. В какой то степени это делало его неуязвимым. Он предложил Дарье Евгеньевне свою помощь и покровительство. Она не отвергла предложения. И вскоре они поженились.

 

Как австрийский подданный, Виктор Маркизетти мог спокойно выехать на родину, но не сделал этого и остался в РСФСР. Почему? Неизвестно. Возможно его уговорила Долли... Неутомимая, очаровательная Долли по-прежнему брызжущая энергией и неутомимой тягой к бесконечным авантюрам. Она каким то чудом смогла сменить документы (скольких бриллиантов или жемчужин стоил ее новый паспорт — доподлинно неизвестно! — Р.) и превратилась в Дору Евгеньевну Лейхтенберг. Вместе с мужем она работала в издательстве «Всемирная литература», основанном Максимом Горьким, а когда в 1924 году издательство развалилось и его библиотека влилась в крупнейшее собрание Государственной Публичной библиотеки в Петербурге — в качестве иностранного отдела, Дора Лейхтенберг вместе с мужем устроилась работать туда. Супругам Маркизетти помогала великолепное знание иностранных языков, эрудиция, и какое то особое отношение к читателям, в котором сочетался своеобразный шарм, неподдающейся описанию: достоинство, желание помочь каждому, кто обратился к ним и непревзойденное умение смотреть на весь царящий вокруг хаос как то несколько отстраненно, с юмором и долей иронии.

 

В 1927 году Д. Е Лейхтенберг приняла гражданство СССР.

 

Ее жизнь в новом государстве была довольно своеобразной. В самое тяжелое время она выезжала в Финляндию и гостила в доме генерала Маннергейма. Всячески хвасталась своими знакомствами с видными большевиками, в частности — с Лениным и Троцким. Не без основания, многие сотрудники библиотеки полагали, что Дора Евгеньевна служит секретным сотрудником в ОГПУ. Но о ней все вспоминали не с опаской, привычной в те времена, а с некоторою долей недоумения и восхищения одновременно: «Величественная, стройная дама в безукоризненно темном платье, с непередаваемой грацией разливала половником по тарелкам какую то баланду для полуголодных сотрудников... Дама шествовала, останавливаясь перед столами, благосклонно протягивая руку, как бы для поцелуя (которую никто не целовал)... в ее речах на всех пяти языках вперемешку, как самоцветы в драгоценной оправе, сверкали имена и бабушки Марии Николаевны и дедушки Максимилиана Лейхтенбергского и дяди , Великого князя Георгия Максимилиановича, и даже (самое плохое!) дяди Макса Баденского (последнего рейхсканцлера Германской империи — Р.)

 

В 1929 году началась пора «больших чисток». Дарью Лейхтенберг уволили из библиотеки, директором иностранного отдела которой был ее муж.

 

Она твердо заявила, что работала с ОГПУ, но это не спасло ее. В протоколе комиссии говорилось, что «несмотря на то, что со времен Октябрьской революции (Так в документе! — Р.) Д. Е Лейхтенберг живет и работает в Советской России, она не изжила полностью характерных черт своего класса, проявляющихся до сих пор в отношениях с сотрудниками, как-то: высокомерие, гордость и прочее...»

 

Следователь комиссии спросил ее, почему она, бывшая графиня, баронесса и так далее — вернулась в Россию. Она сказала в ответ, что ей посоветовал сделать это один хороший знакомый. «Кто же он? — спросил следователь.— «Ленин, слышали, наверное, о таком? — с безмятежной улыбкой отвечала Дарья Евгеньевна. Может быть у Вас еще и письмо от него имеется — ухмыльнулся следователь. Вот оно — спокойно парировала Дарья Евгеньевна и вытащила из ридикюля письмо за подписью Владимира Ульянова( Ленина)...

 

Работу в библиотеке Дарья Евгеньевна возобновила в 1931 году. Но в августе 1937 года и она и Виктор Александрович снова были уволены, а 10 сентября 1937 года — арестованы.

 

«Бывшую княгиню, скрывшую свое социальное происхождение» обвиняли в том, что она «является агентом разведывательного отдела австрийского генерального штаба и проводит активную шпионскую работу по заданию последнего на территории СССР». По обвинению «в принадлежности к монархическо-террористической организации и за связь со шпионско-террористической группой..» комиссия НКВД 28 октября 1937 года, по статье 58-а УК.РСФСР приговорила «гражданку Д. Е. Лейхтенберг к высшей мере наказания, в особом порядке, как не подлежащую суду».

 

Виктора Александровича Маркизетти, последнего и самого верного спутника ее жизни, полной приключений и неожиданностей, превращений и призраков прошлого, в декабре 1937 года формально сделали гражданином СССР, а в январе 1938 года расстреляли, как «агента германской разведки, руководившего боевой террористической группой, которая готовила покушение на товарища Жданова».

 

Страна зловещего абсурда разыгрывала зловещий спектакль в зловеще - мрачных красках. Кровавых. Хранительные тени Мариинского дворца и легендарной Мальмезонской террасы уже не летали над гордой, вечно смеющейся Долли Лейхтенберг, так любящей жизнь. Уже не смогли охранить ее. Ведь в ней было слишком много «царственной крови». Через край! И когда она пролилась, ее даже не заметили... Быть может, просто пришло время платить по счетам «рождения на высотах», по завету гордого прадеда, Николая I?

 

Супругов с диковинными иностранными фамилиями, но с «русской жилкой» реабилитировали. Посмертно. Обоих — в разное время. В. А Маркизетти — в 1975 году. А бывшую графиню Дарью Богарнэ, правнучку Николая I и праправнучку императрицы Жозефины Бонапарт и Михаила Кутузова — только в мае 1989 года... Могилы В. А. Маркизетти и Д. Е. Богарнэ — неизвестны, разумеется. Разве могло быть иначе? Или — может быть иначе, в этой странной, призрачной, несущейся в пропасть неведомого, Стране, безжалостно обрывающей путы, нити, струны, звуки Прошлого?...

 

___________________________________

 

* Многие материалы о жизни и деятельности Дарьи Евгеньевны Богарнэ-Лейхтенберг остались мне неведомы, неизвестны. О ней слишком мало документов, слишком мало достоверных сведений. Время не пощадило ее, а, может быть, и она сама не пощадила себя во Времени — жестоком, сметающем все на пути своем.

 

В исторических антологиях, посвященных Романовым и угасшим древним Фамилиям России, мелькают иногда упоминания о том, что потомки детей Дарьи Евгеньевны от первого брака с князем Л. М. Кочубей, (значит, они были — дети? Почему же она решилась покинуть их?! Как?) проживают во Франции... Но каковы их имена, судьбы, жизненные пути, мне, увы, неведомо... Навсегда ли? Поживем — увидим....

 

23 — 24 апреля 2006 г.

© Макаренко – Светлана - Princess.

Член МСП "Новый Современник".

Член Литфонда МСП.