ИСТОРИЯ ОДНОЙ ЖИЗНИ или ЧИСТАЯ ДУША

Я сидела на лекции, которую, читала уважаемая в ученом мире дама – специалист в области молекулярной биологии и биотехнологии из Кембриджского университета. Лекция была научно-популярной, рассчитанной на широкую аудиторию, то есть для всех желающих. Речь шла о перспективах развития науки и о том счастливом будущем, которое, по мнению ученой леди, ожидается в перспективе для всего прогрессивного человечества: исчезнут болезни, прежде считавшиеся неизлечимыми, люди станут жить в несколько раз дольше, сохраняя физическую активность, смогут по собственному желанию сконструировать себе тело, что позволит дышать под водой, летать, жить в безвоздушном пространстве. Дух захватывает от возможностей! Но самая главная задача науки виделась приезжей даме в избавлении людей от страданий, как от физических, так и душевных. По ее мнению, из жизни наших потомков должно исчезнуть все то, что роднит человека с животными: гнев, страх, чувство вины, любые переживания и, конечно, любовь. В самом деле, зачем человечеству нужна любовь, ведь от нее так много огорчений: тут тебе и разлуки, и ревность, и тревоги за любимого, и муки любви безответной. Разве не легче прожить без всего этого, не страдая, не болея душой, получая лишь физические удовольствия, если хочется? В самом деле, современная наука так много узнала о любви, что, кажется, уже готова вывести ее пресловутую «формулу». Никаких загадок больше нет, сплошная биохимия плюс физиология!

Знаете, мадам, мне Вас почему-то жаль. Что-то Вы не поняли в своей жизни, несмотря на обремененность званиями и наградами. Что-то прошло мимо Вас, что-то, быть может, самое главное… Хотите, я расскажу Вам одну историю? Правда, она не относится к компетенции Вашей науки, и женщина, о которой пойдет речь, никогда в жизни не слышала слова «биотехнология» и, наверное, не смогла бы ответить на вопрос: «Что такое любовь?» Но все же, послушайте…

День как-то незаметно близился к своему завершению: уже разбежались ужинать соседские ребятишки, стайкой оседавшие ветви старого кряжистого тополя, где с помощью перекладины и веревок были сооружены нехитрые качели; уже ленивые пестрые куры, копошившиеся с самого рассвета в придорожной пыли, вернувшись в курятник, устраивались на насесте; уже не слышно было писка вечно голодных птенцов ласточек, чьи родители от восхода до заката солнца стремительно носились над крышами в поисках мошек. Все угомонились в ожидании того блаженного момента, когда можно, наконец, забыть о волнениях минувшего дня и, расслабившись, забыться на несколько часов в сладком сне.

Восьмидесятилетняя Александра Ивановна или просто баба Саня, как ее называли свои и соседские внучата, в задумчивости сидела на лавочке перед забором одноэтажного дома, каких еще немало осталось в старинном русском городе Костроме. Дом этот выстроил собственными руками старший зять Василий почти три десятка лет назад для молодой жены Лиды, которая не пожелала оставлять мать одну среди чужих людей. Александра Ивановна и не возражала особо, так как от прежней жизни остались лишь горькие воспоминания, а от родного села Куниково – только воды поглотившего его Волжского моря. Что делать, жизнь вокруг изменилась, но хорошо уже и то, что бабе Сане в ней осталось место. Переехала к молодым, нянчила двоих внучат – Галю и Танюшку, обе уже невесты-красавицы, да никак с девичьей долей не расстанутся: жених старшей, Сергей, в Москве учится, а Татьянин друг, Федя, художник, все применения своим талантам в Костроме найти не может, себя ищет, а ведь девке-то уже двадцать пять лет, в былые годы таких перестарков разве что вдовцы сватали. Ну да ладно, главное, чтобы жизнь у них сложилась удачно, не хуже, чем у родителей.

– Мама, что вы там скучаете? Идемте ужинать!

Это Василий с работы вернулся, помогает жене на стол накрыть. Хороший Лиде муж достался! Уж сколько лет живут душа в душу; смотришь на них – не нарадуешься. А ведь первоначально очень не хотелось дочь за него отдавать. Лида-то пединститут закончила с красным дипломом, в сельсовете работала, потом в Кострому поехала – учительствовать. Там она Василия и встретила – шофера после четырех классов сельской школы. Читать-писать и то толком не умел, зато веселый, на гармони играл – заслушаешься. Вот Лида и не устояла, как он замуж позвал. Ой, как не понравилось матери это дело – невенчанные, в загсе расписались и готово: муж и жена, да и не ровня он красавице-дочери, могла бы и получше жениха сыскать. Да разве молодых переубедишь: они теперь грамотные, сами лучше всех все знают, про старые традиции не ведают, в церковь не ходят. Сильно баба Саня переживала, болело материнское сердце, но оказалось – зря: Василий Лиду уважает, пьет редко и в меру, самообразованием занялся – книжки умные читает. За все годы, что живут вместе, ни одного серьезного скандала у них, почитай, не случилось: так только, по мелочи… И тещу-старуху ни разу не попрекнул, всегда со всем почтением: «Мама, пойдемте есть, мама, вы устали». Всем бы женщинам таких мужей, и ничего другого и не надобно – и слезы, и жалобы исчезли бы. Потому и не упрекает она внучек, потому и не торопит: от своей судьбы никуда не денешься, и если суждено им своих женихов дождаться, то так тому и быть. Что делать – старуха уже давно никому не указ.

Вот и вторая дочь, Римма, ни о чем согласия матери не спрашивала. Самостоятельная она очень, активная. Сама в школе училась: утром – занятия, днем – работа в колхозе, вечером – домашние задания и помощь матери (Лиде некогда было), когда только все успевала! Сама решила дальше учиться, в Ленинградский институт поехала и – поступила. А как не хотела ее мать отпускать: «Как жить там будешь, дочка, в большом городе среди чужих людей, сельская девочка – пропадешь! Помочь тебе я не смогу, деньги перечислять – взять неоткуда, а ведь ты молодая – одеться захочется, на танцы сходить, не хуже городских девчонок выглядеть, на что жить будешь? Устраивайся-ка лучше на работу в Костроме, все поближе к дому».

Не послушалась дочь, по-своему поступила; четыре года училась на «отлично», стипендию получала и еще матери помогала: что ни праздник – посылка с подарками и продуктами. В пятидесятые годы в маленьких городках продуктами не особо разжиться можно было, так Римма из самого Ленинграда привозила и масло, и колбасу, и конфеты. А один раз парня привезла – невысокий, худющий такой. Привезла и заявляет: «Знакомься, мама, это мой муж Витя, мы с ним на прошлой неделе расписались». Батюшки-светы! Лидиного-то Василия хоть раньше знала, а этого в первый раз увидела и здрасьте-приехали, зять новоиспеченный, да и невзрачный какой-то, неужто в Ленинграде никого получше выбрать не сумела? И опять болело материнское сердце, и опять слезы на глазах: как-то у дочери жизнь сложится с этим Виктором? А сложилась она просто замечательно: Виктор оказался парнем бравым и умным, всего в жизни сам добился – из студентов в преподаватели вышел, а потом – слыханное ли дело? – ректором в институте стал, а ведь молодой еще, тридцать восемь годков. Сначала баба Саня, правда, не очень понимала, кто такой есть ректор, но Лида растолковала, что это самый главный начальник в институте, и все студенты и преподаватели у него в подчинении. Значит, уважают зятя, если ему такой пост доверили. Но не это главное, куда важнее, что они с Риммой дружно живут, двух дочек, Ирочку и Олечку, растят, между собой не сорятся, а если и бывает что, так не всерьез, если столько лет вместе. Всем бы хорошо, да вот беда – живут очень далеко, Римма с мужем аж в Иркутск уехали, а ведь это Сибирь, край дальний. В былые-то времена туда только по этапу людей отправляли, а нынче – по доброй воле едут. Вот как жизнь переменилась! Ничего, в Сибири тоже, говорят, города большие, автобусы с трамваями ходят, вот только внучек теперь редко видеть приходится. Сама баба Саня стара уже, в восемьдесят годков в Сибирь не доберешься, но Римма приезжает на лето, не забывает мать-старуху и письма большие каждый месяц присылает, Лида их вслух читает – Александра Ивановна плохо видеть стала, а у Риммы почерк мелкий-мелкий и аккуратный, сразу видно – отличницей была. Вот такие дела!

Соседки иногда спрашивают: «За какие-такие заслуги баба Саня, твоим дочерям такое счастье привалило? Наши-то мужики только и знают, что водку хлестать, да жену с детьми гонять, а твои зятья, как на подбор: работящие и непьющие, жен уважают, деньги в дом несут, детей любят. Видно, намолено им счастье-то!» Намолено? Это верно, в церковь баба Саня ходить никогда не забывала: и в голодные тридцатые, и в проклятые сороковые и после, когда уже прежних гонений на веру не было. Уж если дочери к церкви Божией равнодушны, то мать за всех поклоны земные клала и свечи во здравие ставила. Обо всех помнила: о дочерях работающих, о зятьях неверующих, о внучках шустрых. Пусть им Господь пошлет счастье, здоровье и благополучие. Она, баба Саня, одна за всех так отстрадала, что горя на их долю уж и остаться не должно.

От дочерей и внуков мысли к минувшей жизни перешли. Вспомнилась юность, большое село с тремя церквами на берегу Волги, со всех сторон лесами окруженное. В лесах тех грибов белых, смородины спелой – ведрами собирали, бочками солили, сами ели и в город на продажу носили. Волга весной разливалась, огороды и подвалы под воду уходили, поэтому все дома в два этажа строили: нижний, из кирпича, для хозяйственного скарба предназначался, на верхнем, деревянном, семья размещалась. Ну а зерно, муку и прочее, само собой, держали отдельно, чтобы не намокали и не гнили. Родители Александры Ивановны, тогда еще Саши, Королевы, известными в селе людьми были, уважаемыми и не бедными. Батраков они, правда, не нанимали, работали сами, но на ногах стояли крепко: хлеб с маслом и мясо на столе не только по великим праздникам водились; и дочерей не обижали – покупали и юбки бархатные, и шали расписные, и шубки беличьи, и кольца с сережками – полное приданое. Вся семья в работе была с утра до вечера, зато в воскресенье, как в церковь идут – достают дочери из сундуков лучшие наряды и с гордостью плывут, как лебедушки – загляденье. Да, счастливое время было! Но тут же словно темная тучка набежала на воспоминания: а точно ли счастливое?

Вспомнился красавец Алексей, его семья на соседней улице жила. Ох, и богатые люди были, богаче их во всем селе не сыскать! Целую конюшню держали, а кони какие – залюбуешься: настоящие рысаки, не крестьянским лошадкам-работягам чета. Важная семейка, ничего не скажешь, самый большой дом в селе имели. В этом доме при Советской власти школу организовали, куда Лида с Риммой ходили, но это все уже позже случилось. А тогда… Очень уж нравился Алексей Саше, да и она ему по сердцу пришлась, но родители-богатеи против высказались: недостаточно хороша невеста для их сыночка, приданое у нее меньше, чем хотелось бы. Нашли ему кралю из другого села – что ж: совет да любовь! А Сане уже ее родители сказали: «Не век же тебе с нами жить! Сватается к тебе Саня Фуров, он, правда, из семьи небогатой, зато единственный сын в семье, «одинчик». Так и стала Саня Королева Фуровой, согласия-то дочери в те времена не больно-то родители спрашивали: стерпится-слюбится.

Стерпеться-то, конечно, стерпелось, но с любовью хуже получилось. Может, потому и не возражала баба Саня особо, когда дочери без материнского совета семью создавали, что знала по собственному горькому опыту, каково это – с нелюбимым жить.

Муж, однако, неплохой оказался, хотя и на три года моложе супруги был, хозяйством обзавелись, сын Ваня родился, жизнь мало-помалу обустроилась, но тут коллективизация нагрянула. Семью Фуровых не тронули, поскольку Александр из бедняков был, даже наоборот, его важной персоной сделали – директором сельпо назначили, а Алексея раскулачили и из села выслали, куда – одному Господу Богу да комиссарам известно, более Саня о своей любви ничего не слышала. Но беда в семью все-таки пришла, беда страшная, хоть и не от Советской власти. Сын Ванюшка (ему уже двенадцать годков стукнуло) зимой с друзьями кататься на коньках на реку отправился. Лед тонким оказался, и Иван провалился. Вылезть-то он сумел, но, дурачок, побоялся родительского гнева и до темноты мокрый по селу ходил, домой не возвращался. А как вернулся – поздно было. Захворал Ванюша, несколько дней в жару метался и – сгорел, истаял, как свечка. Был сын – и не стало. Бог дал – Бог взял, да это все слова. Сколько слез Александра пролила, сколько свечек за упокой его души поставила – никому, кроме нее, неведомо. А муж как убивался, что единственного сына потерял. Пить стал по-черному, чего раньше не бывало, в пьяном угаре в огород с винтовкой выбегал, кричал, что застрелится.

Из-за этого пьянства и следующее несчастье приключилось. Видно, правду говорят люди: пришла беда – отворяй ворота. При проверке в сельпо обнаружилась большая денежная недостача. Сам ли Александр что-то недосмотрел, или кто другой его душевным состоянием воспользовался – Бог весть, дело темное, но только мужа арестовали. Суд его ждал и тюрьма. Как в такой ситуации быть? Разве может жена от мужа, пусть и непутевого, отказаться, если перед венцом клятву ему в верности давала? Значит, судьба у них теперь единая: в радости или в горе, но вместе. Нельзя человека в беде покидать, грех это большой. Неоткуда ему больше помощи ждать, если и жена отвернется. Чтобы Александра выручить, пришлось бабе Сане все наряды и украшения продать, в приданое от родителей полученные. Все шубы, серьги, кольца, платья по разным людям разошлись. Кто-то чужой беде порадовался, что такие ценные вещи дешево приобрел, но сама Александра твердо верила: не может принести счастья богатство, на чужих слезах и горе нажитое, потому и злости на людей не таила. Жертва ее все-таки не напрасной оказалась: поскольку все деньги жена выплатила, и ничего другого преступного за Фуровым не водилось, то освободили его из-под стражи, запретив впредь руководящие и ответственные должности занимать. Ну и хорошо, а то от этих должностей почета – с гулькин нос, зато потом беды не оберешься, если что не так. Супруг после этого случая переменился: пить перестал и к жене с большим уважением начал относиться, даже голоса не повышал, не то, чтобы ударить. Вскоре у них еще дети родились, две девочки – Лида и Римма. Александре в то время уже почти сорок лет было, другие в эти годы внуков нянчат, но что делать, если сына смерть-злодейка отняла, а дом без детей – не дом. Вновь голоса младенческие в комнатах зазвенели, и былой покой начал возвращаться, только тревога все время сердце сжимала: как у дочерей жизнь сложится, успеют ли родители их поднять, ведь оба немолодые уже?

Не успели. Не суждено было Александру своих дочек взрослыми увидеть и внучатам порадоваться: наступил сорок первый год, и война началась. Баба Саня как сейчас тот день помнила: лето в разгаре, весь народ о будущем урожае беспокоится, солнце светит, небо такое ясное и вдруг – война. О том, что фашисты напали, что города наши бомбят, от председателя колхоза узнали – он радио слушал. Никто не знал, как оно будет, сколько война продлится, но все понимали, что хорошего ждать не приходится, и мирные денечки миновали. Вскоре началась мобилизация. Призывали всех – и холостых, и семейных, всех, кто способен был оружие в руках держать. Александру тоже повестка пришла, а Римме в ту пору еще и шести лет не исполнилось. Сначала муж крепился, понимал, что лишние слезы супруге ни к чему, ей еще детей растить, но перед самой отправкой из села не сдержался. Не к жене, к сестре своей, Нине, обратился:

– Нина, помоги Шуре, прошу тебя, ей не на кого больше надеяться. Я знаю, что не вернусь, знаю! Прощай, обещай, что поможешь, слышишь, умоляю – не оставляй их!

Говорил, как чувствовал. Всего два письма пришло от него. Последнее, в ноябре сорок первого, заканчивалось словами: «Сейчас у нас затишье, пишу письмо прямо на пне, завтра – бой. Прощай». Больше Саня ничего от мужа не получала, а в декабре пришла похоронка, где сообщалось, что «рядовой Фуров Александр Иванович геройски погиб на Ленинградском фронте». Осталась женщина вдовой с двумя детьми – кого в те годы такой судьбой удивишь! Словно сердце пополам разрезали. Только теперь поняла Александра, что муж стал частью ее жизни. Девичья любовь миновала – и не ее, а женская привязанность – она на всю жизнь остается.

Все мужчины село покинули: кто на фронте, кто в сырой земле лежит, а работать в колхозе надо - кто воинов защитников накормит? Все, что могли, фронту отдавали, в горячую пору одни малые дети, немощные старики и инвалиды, с войны вернувшиеся, в домах оставались. Из-за этого и новая беда случилась. Баба Саня тот день тоже никогда не забудет. Сорок третий год шел, май стоял на дворе, погода была жаркая и сухая, ветер уже третий день дул, а дождей все не было. В самый разгар посевной весь трудоспособный люд находился в поле: забот было много, женщины трудились весь день, с самого рассвета, плохонькие лошадки с трудом тащили плуг и приходилось им помогать. Поле находилось примерно в километре от села, на пригорочке, так что все окрестности были видны, как на ладони: с одной стороны – Волга-матушка, успокоившаяся и вошедшая в берега после обычного половодья, с другой – село с возвышающимися куполами церквей, а дальше – лес, уже зеленеющий первой весенней листвой. Возле работающих женщин суетились чайки, выхватывая из земли червяков. Все шло, как обычно, о войне напоминало только отсутствие мужчин, сама линия фронта была очень далеко, и никаких катастрофических бедствий не предвиделось. Время близилось к обеду, когда можно было, наконец, разогнуть спину и немного посидеть, передохнуть. Вдруг одна из женщин, подняв голову, видимо, в ожидании дежурных ребятишек с продуктами, пронзительно закричала:

– Ой, мамочки!

Вслед за ней и остальные, повернувшись в сторону села, заголосили, закричали от страха, настолько жуткое представилось зрелище:

– Пожар! Горим! Село горит!

На глазах у замерших от ужаса женщин заполыхали крыши домов. Огонь стремительно проносился от одного двора к другому, не щадя ни сараев, ни коровников, ни бань, ни заборов. Вот уже загорелась церковь – пламя поднялось до самого купола, охватило его, и крест рухнул. Только тут женщины очнулись и опрометью бросились в сторону села: там, дома – дети и престарелые родители! С пожаром боролись всем миром, заливая пламя водой, которую носили прямо из Волги, но справиться с бедой удалось не скоро: не было тогда ни техники, ни пожарных бригад. Когда вечером стали подводит итог, то оказалось, что выгорела ровно половина села. Сотни людей остались без крыши над головой, вместо уютных домов – пепелища с обгорелыми бревнами и почерневшими досками. Среди погорельцев оказалась и баба Саня. Все, что осталось от совместно нажитого с мужем имущества, погибло в огне. К счастью, никто из людей не погиб – спасло то, что стоял день, и все успели выбежать из домов. Уцелели и коровы, так как стадо паслось в стороне от села, на заливном лугу. Зорька еще долго потом по привычке приходила на пепелище старого дома и жалобно мычала. Лида нашлась сразу, а вот Римма долго не появлялась, нагнав на мать еще страху. Оказалось, что девочка с перепугу убежала к реке с маленьким поросенком в руках. Его визг и навел на след беглянки.

Уже потом, много месяцев спустя, выяснилось причина пожара. Один из деревенских стариков решил, воспользовавшись хорошей погодой, просушить сено и, закурив самокрутку, бросил недогоревший окурок на землю. Огню только этого и надо было: уже через несколько минут горел двор незадачливого курильщика, а затем и вся улица. Сам виновник беды уцелел, но сразу не признался – побоялся, что люди, лишившиеся жилья, его просто убьют на месте. Потом, конечно, страсти остыли, и народ его простил, тем более, что горе-хозяин пострадал самым первым.

Но в тот момент главной мыслью было: как жить дальше, где, куда пойти с двумя детьми? Тут-то и пришла на помощь золовка Нина, не забывшая данного брату обещания. Александру Ивановну с дочками приютили в просторном доме на незатронутой пожаром улице. Сама Нина, бездетная и хозяйственная женщина, была рада гостям, но ее муж Михаил встретил погорельцев совсем не приветливо. Отказать от помощи он не посмел – люди в селе бы не поняли и не простили, но сразу указал нахлебникам их место, запретил шуметь, приносить в дом игрушки, приводить гостей и вообще причинять неудобства своим присутствием. Михаила в селе откровенно не любили и было за что: он и раньше отличался раздражительным и негостеприимным нравом, а, вернувшись с фронта без ноги, и вовсе озлобился, волком на всех смотрел. Как-то Нина в обед подала ему стакан чая неловко, так Михаил выплеснул все прямо ей в лицо, как еще глаза не сжег! Вот рядом с таким человеком пришлось бабе Сане прожить не день, не месяц, а целых десять лет, ведь строить дом самим было не под силу. Десять лет терпела все унижения, детей оберегала, ни разу голоса не повысила на хозяина, ни разу не возразила. Не за себя – за дочерей переживала. Сама она жизнь свою, как сумела, прожила, а у них все впереди – нельзя допустить, чтобы они девочки без крова по чужим людям скитались. Михаил бабу Саню иначе как «королевское отродье» и не называл, не любил он почему-то их семью, за что – одному Господу известно. Называть-то называл, но терпел: второй такой хозяйки, умевшей и вкусно накормить, и двор в порядке поддержать, и на огороде успевать – еще поискать в селе было. Хотя какая она хозяйка – прислуга бесплатная! И Нина-то себя хозяйкой не ощущала, что тут о невестке говорить. Но при этом грубости, которую Михаил с женой себе позволял, баба Саня от него не видела: верно, какое-то уважение все-таки имел и этот бирюк.

Когда Александра по селу проходила, многие знакомые бабы удивлялись: «как ты вообще с ним можешь жить, с Михаилом этим, под одной крышей? Видно, святая у тебя душа!» Святая душа? Баба Саня никогда не думала об этом, знала только, что жить надо всегда по совести, не делать другим того, чего себе не желаешь, того, за что потом перед народом стыдно будет, и что нет в мире безгрешных людей, потому и к Михаилу надо к пониманием относиться. Наверное, он это тоже чувствовал. Много лет спустя, уже лежа на смертном одре и глядя бабе Сане в глаза, попросил прощения за все обиды и сказал: «Помолись за меня, грешного, святая душа!». Разве можно такую просьбу не выполнить, разве можно на человека всю жизнь зло держать, если он сам раскаивается? Любить людей нужно и жалеть, тогда и жизнь твоя пройдет непостыдно…

– Мама, вы не заснули там? Ужин на столе, - Василий снова зовет.

Баба Саня не сразу вспомнила, что сидит перед домом на лавочке. Нахлынувшие воспоминания разбередили душу, заставили вернуться в прошлое. В сущности, она живет неплохо: дочери пристроены, внучки растут, всем нужен совет, Александра Ивановна – человек в доме не лишний. Прошлая жизнь возвращается лишь иногда во сне или вот в такой полудреме. Прошел сон – и нет его, остались одни воспоминания. Какое счастье, что у дочерей подобных воспоминаний нет – все осталось так далеко, в их раннем детстве, особенно для Риммы…

Господи, как же она могла забыть: на прошлой неделе Римма прислала телеграмму, сообщила, что приезжает двадцать шестого, а ведь это завтра! Лида уже и торт испекла, и черешни в саду набрала, и комнату для сестры приготовила, а она сидит тут, грусти предается. Некогда об этом думать, после поразмышляет, целый год дочь не видела, так соскучилась, а уж как Римма обрадуется! Она всегда рада вернуться в те края, где прошли детство и юность, откуда дочь уехала, но все равно чувствуется – сердцем прикипела к родным местам. Мать не обманешь: она настроение Риммы по глазам да по улыбке сразу чувствует. Сколько ни скитайся, ни живи в чужих самых распрекрасных землях, а все равно всегда будет домой тянуть, так уж человек устроен, что не может он жить в отрыве от родного края без грусти. Завтра приедет Римма, и все будет в порядке…

Я записала этот рассказ так, как передала бы его моя бабушка. Ее речь не похожа на оптимистично-деловой тон профессора из Кембриджа. Наверное, ученой даме было бы трудно понять стиль речи старушки, проучившейся всего два года в церковно-приходской школе и никогда не покидавшей пределов России. Думаю, с Вашей точки зрения, такую жизнь уж точно нельзя назвать счастливой, Вы с ужасом отказались бы от подобной перспективы, предпочтя существование вообще без всяких эмоций. Вы хотите избавить людей от страданий, но не забывайте, что «благими намерениями вымощена дорога в ад». Наверное, баба Саня удивилась бы желанию прогрессивных специалистов сделать всех людей счастливыми, устранив все причины дискомфорта. Выходит, вся жизнь будет состоять из сплошного счастья? Но как же тогда человек поймет, что он счастлив? Вы полагаете, мадам, что любовь роднит человека с животными? Не слишком ли Вы упрощаете это чувство, сводя его лишь к физиологии? Но даже если и так, то не будет ли отсутствие любви роднить людей с машинами? Может быть, для Вас вся история любви сводится к Ромео и Джульетте? Любовь к родной земле, любовь к детям и близким людям, любовь ко всему миру составляет саму сущность человека, но Вы хотите лишить людей этого чувства. Разве Вы не знаете, что самые счастливые люди – это идиоты, которые не понимают смысла своего существования. Неужели Вы хотите превратить человечество в толпу идиотов?