Эти события начинались в далёком 1966 году. Вернее произошло. Завершение же… Впрочем, всё по порядку.

Чудесная тёплая ночь не располагала к приключениям. Скорее к любви. Настолько она была хороша. Но трое закадычных друзей были пьяны, находились в другом конце города от своих квартир и совершенно без денег. И хотя объяснять, каким образом молодые люди попали в такую ситуацию я для данной истории считаю совершенно излишним. Но всё-таки, чтобы у читателя не сложилось уж очень плохое мнение о молодых людях, поясню, что в таком состоянии и вообще в такой ситуации вчерашние школьники оказались впервые. Ребята не были ни шпаной, ни, как это принято говорить, детьми из неблагополучных семей. И хотя и выдающегося они тоже ещё ничего не совершили и, более того, для окружающих даже было и непонятно являются ли они таковыми. Да и вопросы то такого рода никто даже из близких этих молодых людей никогда себе не задавал. А из этого скорее всего следует вполне определённый вывод, что эта пьяная троица была вполне обыкновенными ребятами. И, как и многие в этом мире, они хотели стать студентами. А если более точно, то двое намеривались поступать в военные училища и уже сегодня днём должны были уезжать. Долговязый и худой Валёк в мореходку, а крепыш Серёга в танковое. Витёк оставался при родителях. И сегодня вечером они просто сделали себе небольшой мальчишник. И ничего в этом плохого нет. Даже то, что молодые люди были несколько максималисты и решили, что мужскую дружбу нельзя разменивать на баб. Так прямо и говорили, хотя все ровесницы нисколько не подходили под это грубое определение. Но что возьмёшь по сути дела ещё с пацанов. Они и в школе то дружно осуждали Наташу Ростову, называя её не иначе как самкой. А впрочем, всё было хорошо. В щемящем лирическом настроении, посидев сначала у Валька, а потом у Сереги друзья решили пройтись по набережной и полюбоваться красотами Волги. Вполне понятное желание для отъезжающих из родных мест. Тем более что вечер был не просто жарким, но душным. Река же это хорошо, это прохлада. И приземлиться в кафешке было приятно, настолько приятно, что не заметили даже как напоролись. А теперь… Теперь они стояли на трамвайной остановке, рядом со сквером и вели заплетающимися языками не очень светскую беседу, которая даже несколько отдавала вульгаризмом.

- Слышь, парни, я сегодня этого портвейна потребил столько, сколько компота за всю жизнь не выпил. Мне бы поссать надо.

- А вон у памятника. Я думаю, мужик не обидится.

- Ты чё? Это же министр обороны. Наш будующий или будущий командир. А как правильно говорить то? – оторопело, словно на уроке, перед учителем Валёк таращил глаза, которые всё больше и больше становились совершенно бессмысленными и беспомощно вопрошающими, как будто он ждал от друзей подсказки.

Однако никакой помощи он не получил, потому как никто и не понял, а что же от них хотят услышать. Однако и Витёк, и Серега добросовестно старались вникнуть в суть и даже попытались сосредоточиться, напрягая свои мыслительные способности, сильно пошатнувшиеся от выпивки. Поглядев снизу вверх на друга. Коренастенький Серега вытер лоснящееся от пота лицо и уточнил.

- А что, ты сказал разные слова.

- Я? Нет. Я сказал, что нашего бу… бу… в общем, командира, министра, начальника оскорблять нельзя. Это неуважение ссать у памятника.

- Ха, ха, ха. – Трижды толи хмыкнул, толи хрюкнул Витёк. – А кто вам сказал, что это ваш командир будет. Не будет. Вас ни в какие училища не примут. Вот.

- А почему?

- А почему?

И Валёк и Серёга теперь непонимающе уставились в несколько подпорченное угревой сыпью лицо друга.

- Мы что, недостойны его?

- Мы что, недостойны его?

Приятели говорили хором, одно и тоже и одинаковой интонацией оскорблённого недоумения.

- Ха, ха, ха. – Опять прохрюкал, выдохнув перегаром Витёк. – Вы просто касатики медкомиссию не пройдёте. И знаете почему?

- Ну?

- Ну?

- А потому, что в вашем портвейне крови нет уже.

- Разве кровь в вине бывает? А я думал только бифштекс. И гематоген из крови делают.

Валёк, объясни ему и мне. – Серёга опять старательно вытер лоснящееся лицо, которое в ночном мраке несколько напоминало луну.

- Ха, ха, ха. – Выдал вновь свое троекратное уханье Витёк. – Валёк, а Серёга то у нас умственно отсталый. Он даже юмора не понимает.

- Витя, ты не прав, - обиделся за друга Валька, - он умный, но сейчас пьяный. А юмор он не понимает потому, что беспокоится о маме. Его ждёт мама, меня ждёт мама и тебя ждёт мама.

- Нее, вас, касатики, ждёт всё-таки министр обороны. И ссать поэтому я на него не буду. И вообще это сквер в конце концов. Здесь люди ходят.

- Не ходят, - поправил друга дотошный Валёк, который до педантизма любим точность и конкретность.- Люди сейчас спят. Даже милиция не шелохнётся. – Тут он замолчал, сосредоточенно обдумывая произнесённое и, чтобы внести ясность, добавил, - Как лист не колыхнётся. Потому смело иди в кусты. Или прямо здесь, на асфальт.

- На тротуар нельзя, не культурно, брюки забрызгает и нам и себе. У меня собака и то никогда на асфальт не писает, только в газоны. А он что, хуже собаки?

- Нет, он не хуже и культурнее и трава несравненно лучше. В этот ты, несомненно, прав. Иди Витёк, сходи на газон.

- Сходи! – строгим тоном отдал команду и Серёга. Привычка выгуливать псину явно возымела.

Покачиваясь как моряк, сошедший на землю после нескольких месяцев плавания Витёк, тем не менее, отдал честь бюсту министра и скрылся в кустах, которые действительно совсем не колыхались. Но оттого, что естественная ограда была низкорослой, Витёк не захотел нарушать покой тихих листиков декоративного насаждения. Он поплёлся, постоянно меняя галс, словно парусное судно, идущее против ветра, к голубым соснам, крона которых сейчас выглядела тёмной и даже несколько зловещей, тем более что луна была скрыта за плотными тучами, фонари же были редки и тусклы. Так что не мудрено, что Витьку крона деревьев показалась более всего подходящим местом для туалета и даже самим туалетом. Он попытался подойти к стволу, но разлапистые ветви, самые нижние из которых стлались по земле, не позволили ему этого сделать.

- Надо же, никогда внимания не обращал, что у елей такая низкая посадка. Наверное потому, что не ссал никогда под ними. И… и на ветки не буду.

Витёк всё же очень любил природу и, как видим, заботился о ней. Прицелившись в середину между веток, начал усердно поливать газон. И в этот ответственный момент он увидел идущего по дорожке сквера мужчину. На миг Витёк испугался. А вдруг милиция. Но, приглядевшись, понял, что это всего лишь припозднившийся прохожий, который к тому же и не видел не только справляющего нужду парня, но и его друзей. Тёмные рубашки делали тех на фоне кустарника совершенно невидимыми. И поэтому, когда Валёк неожиданно очутился перед прохожим, да ещё пьяно, с хрипотцой произнёс: «Слышь, мужик, СОС», - тот от неожиданности вздрогнул всем телом, словно налетел сходу на невидимое препятствие и остановился. Валёк же миролюбиво, как ему казалось,

начал объяснять своим хриплым баском:

- С-с-с-слышь, браток, м-м-мы Самарские, м-м-ы не грабители. Но на мели.

- Погоди, - выплывая из мрака и встав рядом со своим долговязым другом, остановил того Серёга, - чего-то у тебя язык заплетается, дайка я ему сам популярно и доходчиво объясню.

С этими словами, Серёга положил свою жёсткую от постоянных упражнений с гирями ладонь на плечо мужчины, который вероятно совсем потерял дар речи, хотя друзья и не догадывались об этом. Они же даже не могли представить себе, что их вида кто-то может напугаться.

- Слышь, мужик, тут такое дело, мы все денежки сегодня пропили, а домой то ехать надо.

Как ты считаешь, надо ехать домой?

Друзья уставились в лицо мужчине, ожидая от того ответа, но тот почему-то молчал. Тогда Валёк тоже положил свою ладошку на плечо прохожего и ласковым тоном подытожил:

- Молчание – знак согласья.

Серёга, явно ободрённый, продолжил.

- Ехать надо, но в связи с начавшейся и продолжающейся до сих пор ночью, транспорт ходит очень плохо. Видишь, рельсы пустые. Нет на них трамвая. А его мама ждёт и меня мама ждёт, беспокоятся. Ну, раз ты молчишь, значит понимаешь. И поэтому ты дай нам трояк и свой домашний адрес и мы тебе завтра передадим, отдадим долг и спасибо скажем. Как честные люди.

Мужчина продолжал молчать и только всё больше и больше бледнел. Это было заметно даже в потёмках. Но друзья этого замечать не хотели и не замечали, продолжая говорить про свою порядочность, честность и про то, что им сейчас позарез нужны деньги на такси. Витёк в это время уже счастливыми зигзагами шел обратно. Вдруг нога его сквозь тонкую подошву летних туфель почувствовала что-то интересное и явно к корневищу не относящееся. Присев на корточки, иначе терялось равновесие, он начал осматривать неизвестный предмет. Это оказался складной нож с очень удобной рукояткой. Разглядывая рукоять, мальчишка попытался открыть лезвие, но сделать это ему никак не удавалось. Продолжая вертеть его и так и сяк, Витёк нечаянно нажал на выступ в виде небольшого бугорка. И вдруг с приятным шелестом, одновременно и напугав и приведя в восторг, лезвие раскрылось. И в этот момент он услышал возгласы своих пьяных друзей.

- Держи его!

- На тебя бежит!

Вопли выдавали азарт преследователей. Так, наверное, кричат охотники. А что в это время чувствует жертва? А кто входит в положение жертвы? Парни тоже не собирались этого делать. Ими охватил азарт преследователей, в такие моменты не до вопросов. Мужчина же бежал не по дорожке, а ломился сквозь кусты. Вероятно инстинкт самосохранения подсказывал ему, что так можно надёжнее скрыться. Но несговорчивый прохожий не подозревал, что несётся прямо на третье действующее лицо этой ночной сценки, на Витька, который продолжал сидеть на корточках с ножом в руках. Мужчина совсем уж было пробежал мимо не замечаемого им парня, когда Витёк резко, словно от хорошей пружины выпрямился и столь же резко, будто разрывая невидимую верёвку, выставил вперёд руку. Ощущение входящего в тело лезвия Виктор запомнил на всю жизнь. Страх, охвативший его в этот момент, был столь велик, что новоявленный преступник снова присел на корточки. Хмель прошёл и голова работала чётко, как будто он находился на олимпиаде по математике, когда решение приходит как удача или как озарение свыше. Только мозг сейчас работал у него не для того, чтобы сохранить творение, а чтобы помочь себе скрыть содеянное. Окровавленным лезвием он быстро выкопал ямку под корневищем и, сложив нож, быстро затолкал его как можно глубже в

землю, торопливо не забыв закопать. Раненый в это время убегал. Друзья весело улюлюкали, забавляясь испугом мужчины. Им было очень смешно, что их, таких славных, хороших ребят можно бояться.

- Можно подумать, что мы похожи на грабителей,- захлёбываясь от смеха, и сгибаясь пополам, словно делал зарядку, повторял, хохоча Валёк.

Тут из-за поворота, в конце улицы показался желанный трамвай.

- Витёк, Витёк, - совершенно забыв про прохожего, завопили друзья и побежали к остановке. Счастливая пора, когда и в пьяном виде люди могут бегать, при этом даже не спотыкаясь. Особенно если очень хотят этого. Троица жаждала. Валёк и Серёга бежали к родителям, которые наверняка беспокоились сейчас о своих чадах. Витёк в тот момент о родителях не думал. Он просто элементарно скрывался с места преступления. Заскочив в вагон, ребята плюхнулись на жесткие скамейки. Все учащённо дышали после короткой пробежки.

- Хорошо, - подумал Виктор, - если и волнуюсь, то эмоции незаметно наверняка. Он внимательно вглядывался в лица друзей, пытаясь понять, заметили ли те что-нибудь тогда, во время его короткой встречи - столкновении с прохожим. А те продолжали веселиться, обсмеивая своего друга.

- Слышь, Валёк, он там под ёлкой то, рядом с министром срал наверное.

- Точно, пока мы с этим немым разговаривали.

Парни залились смехом пуще прежнего.

- Здорово ты сказал. С немым разговаривали. Надо же.

- Видал Витёк, какие эти самые, как их… В общем хохмочки выдаёт. А ты говорил, что Серёга умственно отсталый. Да за ним его фразочки записывать надо. Классик. Молоток.

Виктор с застывшей гримасой, изображающей улыбку, слушал балагуров. Однако маска радости вскоре превратилась в истинную радость. Снаружи с мелким шелестом, переходящим в размеренную дробь, пошёл дождь. Из окон потянуло приятной прохладой.

- Вот почему я весь вечер потею. К дождю всегда душно, - тоном оракула известил Серёга.

- Хорошо, очень даже хорошо, - с жёстким прагматизмом порадовался про себя Виктор. И тут он подумал о том, что в другой раз он бы просто обсмеял реплику Серёги насчёт потливости к дождю. И эта мысль привнесла и другую. Виктор понял, что теперь он уже другой человек и этот другой изменит его поведение, образ мысли, взгляды на жизнь, отношение к людям. Даже в юморе, в шутках он уже не будет раскован. Да и сейчас, глядя на друзей, он старался сохранять маску, ничем не выдать внутреннего смятения, тревоги. «Молчи, скрывайся и таи,» - вспомнилась ему цитата из какого то стихотворения. Он попытался припомнить из какого именно, но оставил эту затею, сочтя её такой мелкой и не заслуживающей внимания, на чём даже и останавливаться не стоит. Но, тем не менее, он вновь про себя процитировал эту строку и неожиданно припомнил продолжение и то, что это Тютчев. Друзья насмеявшись, прислонились друг к другу и задремали. А Виктор сидел и словно молитву всё повторял и повторял всплывшие из глубин памяти строфы.

Молчи, скрывайся и таи

И чувства и мечты свои –

Пускай в душевной глубине

Встают и заходят оне

Безмолвно, как звезды в ночи, -

Любуйся ими – и молчи.

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймёт ли он, чем ты живёшь?

Мысль изречённая есть ложь.

Взрывая возмутишь ключи, -

Питайся ими - и молчи.

- Да, это уж точно, молчать придётся всю жизнь. Ни друзьям, ни будущей жене, ни детям, никому. Всё, всё оставлять в душевной глубине. Ну а лгать не обязательно. Просто не надо изрекать, чего не попадя.

Так думал Виктор, глядя на безмятежно спящих друзей и чувствуя буквально каждой клеточкой своего тела захлестнувший его страх.

- Спят, гады. Из-за них паскуд в такое дерьмо вляпался а им хоть бы что, дрыхнут.

Злость на друзей немного отвлекла и он смог понять даже то, что совсем не думает о том, раненом, пострадавшем.

- Раз так убегал с раной, то, значит, не убил я его. И то хорошо.

Он криво усмехнулся про себя.

- Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. Этих скотин мог запомнить.

Виктор нервно покусал себе губы, чётко при этом осознав, что желает смерти того неизвестного.

- Нет человека, нет проблем, - выплыла в его сознании циничная фраза. При этом он нахмурился, поняв, что постоянно обращает внимание на свои мысли и реакцию на них. Словно испугавшись, что его могут наблюдать, за его мимикой, моторикой и чем там ещё, он нервно оглянулся. Вагон был пуст, если не считать спящих друзей.

- Хорошо, что транспорт без кондукторов ходит. А эти завтра уедут.

Рассудив так, он криво усмехнулся, поняв, что его друзья это уже не просто Валёк и Серёга а стали теперь просто как местоимение, от которого ему хочется избавиться.

- Поступайте, поступайте. Не проваливайте только экзамены. А дружбе конец. Всё. И лишь бы нож не нашли.

С тревогой подумал об отпечатках. Сохранятся ли там, в земле и сколь долго. А может и нет их. Земелька, земелька поди и уничтожила, стёрла. И дождь всё сыпет и сыпет. Пожалуй, даже льёт. Очень хорошо. Виктор удовлетворённо вздохнул, с таким чувством, словно хорошо выполнил трудную работу. Он даже невольно улыбнулся, глядя, как мирно спят парни, прислонившись друг к другу. Ни Валёк, ни Серёга так никогда и не узнали, что же случилось на самом деле в ту ночь в скверике. Для Виктора оставалась лишь загадкой судьба мужчины. В советской информационной службе не было криминальных новостей. Однако Виктор с лёгкостью сумел убедить себя в том, что с мужчиной всё стало в порядке. Не мог же смертельно раненый человек так резво убегать.

Прошло четверть века. Виктора никто уже не звал лишь по имени. Неизменно добавлялось и отчество. Друзей же, которые могли бы игнорировать такую официальность, у него попросту не было. И это не смотря на то, что теперь он был заслуженный в авиационной промышленности человек, имевший научную степень доктора наук, заведовавший отделом в очень солидном НИИ. Свою жизнь он сузил или, может быть наоборот, расширил, это, наверное, как поглядеть, рамками чистой науки. В личной же жизни ему случилось пережить трагедию. Прямо на его глазах, перед входом в квартиру два обкуренных или обколотых наркомана зарезали жену. Последними словами супруги была удивлённая фраза: «Да у меня и денег то не было, всё на окорочка потратила». Но странное дело, не столько ненависть к подонкам, сколько непонятное беспокойство ощущал Виктор Петрович после той ужасной сцены, когда открыл дверь, хотя ещё и не было звонка, да и ключ не проворачивали в замочной скважине. Он просто открыл, потому что понял по каким то даже ему самому неясным признакам, что это возвращается жена. Он всегда интуитивно вычислял приход супруги. В тот вечер Виктор Петрович также не ошибся. Не ошибся, чтобы увидеть столь леденящую сцену и услышать последние слова про окорочка. Эта столь неожиданная смерть изменила и судьбу сына. Всю жизнь мечтая об авиации, тот пошёл в училище МВД, люто

возненавидев всю эту, как он выражался «нечисть». Виктор Петрович не возражал, понимая сына полностью. Он лишь себя не понимал, не мог уяснить, почему же не испытывает ненависти к убийцам. Разве он не любил свою супругу? Ведь он даже не пытался ни разу завести любовницу, деля свою жизнь между работой и семьёй. И дело даже не в его рациональном образе мыслей учёного, который не видел в посторонних связях необходимости, раз физиологически ему вполне хватало супруги, на которой он женился уже на первом курсе, вскоре после той злополучной ночи. И пусть жена не имела никакого образования, Виктор Петрович не искал ни более грамотных, ни более культурных и умных, и даже ни более красивых. Нет, не только здравая рациональность, но и врождённая порядочность препятствовали похождениям. Да он и не жалел об этом. И теперь, потеряв единственную в своей жизни женщину, он тем не менее, не испытывал ненависти к убийцам. У Виктора Петровича даже не было угрызений совести от того, что он вовремя не повёл себя активно и не предпринял никаких мер, чтобы пресечь сборища тихих парней на лестничной площадке. И не оттого он придерживался лояльной позиции, что наркоманы вели себя тихо, не вызывающе и даже собирались как в детективах не более трёх человек. Ему мешало что-то другое, а вот что именно, он понять не мог. Хотя это было вероятно весьма важно, ибо именно это «другое» мешало ему испытывать ненависть к убийцам. Но что это была за причина, он не понимал. Тренированный мозг избегал тематики из области криминальной психологии, благо материала для размышления было более чем достаточно. К тому же всё уже было позади и ничего нельзя было изменить. Сын же, закончив учёбу, служил в Самаре, совсем недавно познакомившись с очень милой, понравившейся и Виктору Петровичу женщиной. Молодые люди были ровесниками. Разница в возрасте составляла всего несколько месяцев. Но женщина была настолько миловидна, что выглядела значительно моложе своих лет и это несмотря на то, что совсем недавно осталась сиротой, похоронив мать, которая после смерти мужа часто болела. Возможно потому, что супруг её умер не своей смертью, будучи совсем молодым, ещё до рождения дочери. И хотя Виктор Петрович мечтал рядом с сыном видеть девушку из состоятельной, интеллигентной семьи, но, однако, даже словечком не обмолвился об этом. Лишь бы были счастливы. А деньги дело наживное. Это даже хорошо, что молодая знает им цену. Перед свадьбой сына Виктор Петрович часто листал семейные фотоальбомы, рассматривая фотографии жены. Пожалуй, впервые за всё время, прошедшее после трагедии, он так остро чувствовал своё одиночество. И хотя по натуре был человеком неразговорчивым, особенно это проявилось после той злополучной ночи, но всё же в эти дни перед свадьбой жаждал поговорить именно о быте, вернее ему хотелось послушать супругу. Ведь это она всегда рассказывала ему о шалостях сына в детском саду, о проблемах мальчишки в школе. Не будь жены, навряд ли бы Виктор Петрович, при своей загруженности работой, так хорошо знал и понимал сына. В этих его воспоминаниях и думах, грустных самих по себе, более всего бередили душу воспоминания наносимых по распростёртому телу супруги ударов ножом. Что-то было в его всплесках памяти тревожно непонятное. И он старался уйти в науку,

читая теоретическую литературу о достижениях в двигателестроении, жалея, что сволочь память не даёт ему даже возможности просто по-человечески погрустить и, может быть, всплакнуть. Виктор Петрович не пожалел затрат и, не смотря на протесты сына, помог молодым организовать свадьбу на весьма приличном уровне. Но не тщеславное чувство двигало отцом, не только стремление сделать это торжество запоминающимся, ярким, чтобы детям было приятно вспоминать это событие всю жизнь. Была и другая причина. Он знал, что именно такая свадьба порадовала бы супругу и, хотя её и не было с ними, но, тем не менее, Виктор Петрович старался и для неё. И то, что всё удалось весьма хорошо, его радовало. Он даже решил вместе с молодыми объехать памятные места города, где обычно по традиции бывают молодожёны. Не миновал кортеж и вечного огня. Посещение

монумента ничем не омрачило бы душу счастливого родителя, даже не смотря на то, что его дед в войну скончался от ран в госпитале города со странным названием Горби. Но случай смутил в очередной раз душевный покой почтенного пожилого человека. Когда молодые и сопровождавшие уже собирались идти к своим машинам, Виктора Петровича неожиданно окликнула не молодая, в каких то немыслимо пышных одеждах цыганка.

- Дай кровавую руку касатик. Все беды твои расскажу.

Сказано это было казалось бы негромко, да и молодёжь щебетала наперебой, не проникшись по молодости лет торжественностью посещения мемориала, но, однако, как ни странно, была услышана всеми присутствующими. Оторопело оцепенев, свадьба разглядывала цыганку. Сильно побледнев, сын подскочил к старухе и, заглядывая той прямо в глаза, как он это делал при допросах, яростно не спросил, но отчеканил с плохо скрываемой угрозой:

- Ты что несёшь, карга.

И вот в этот самый момент до Виктора Петровича дошло, что они находятся всего в нескольких шагах от места, где им был некогда найден злополучный нож. На противоположной стороне улицы начинался маленький скверик с бюстом министру, уже, правда, бывшему, обороны. Отстранив решительно сына в сторону, Виктор Петрович наклонился к старухе и, также как и сын, пристально посмотрел той в глаза.

- Ты была в ту ночь здесь? – тихо, очень тихо спросил он.

- Нет, страдалец.

- Я имею в виду там, - Виктор Петрович показал в сторону разлапистых елей, которые сейчас гляделись действительно голубыми.

- Нет, страдалец.

- Отец, что она несёт? Почему постоянно называет тебя страдальцем?

- Я бы и тебя так назвала, да закончатся твои страдания послезавтра.

При этих словах старуха пристально посмотрела в лицо молодого человека, от чего тот от неожиданности буквально лишился на мгновение дара речи. Молодая стояла рядом, сильно побледнев и держась за руку супруга. Виктора Петровича также весьма напугали слова старухи, но злоба, ураганом пронёсшаяся в душе, дали ему силы яростно прошипеть в лицо гадалке:

- Закончатся? Ты что, старая? Какие для молодёжи могут быть страдания?

- А ты думаешь, что только любви все возрасты покорны? - без всяких признаков иронии спросила цыганка. И, не ожидая ни от кого ответа, сама же и ответила. – Э, нет. В любом возрасте человек страдать может. И не обязательно муки компенсируются любовью. Спроси, кстати, старый, у снохи про её отца.

Завершив свою речь, которая была не лишена, как это ни странно, признаков философии, цыганка неприятно и, как показалось Виктору Петровичу, злорадно рассмеялась. От её смеха у него пробежала волна мурашек по всему телу и он, торопливо взяв за руку молодую, потянул ей к стоящей невдалеке свадебной машине, смятенно пробормотав:

- Не обращай на неё внимания дочка. – И, уже совсем тихо, просто для того, чтобы высвободить свои гневные эмоции, закончил, - Ведьма, дрянь старая.

Усаживая сноху в машину, сердито обернулся. К его удивлению никого постороннего поблизости не было. Виктор Петрович испуганно закрутил головой, пытаясь взглядом отыскать загадочную особу в столь ярких и пышных одеждах, но тщетно, той нигде не было видно. И это при том, что пространство было открытое, ни деревца, ни кустика, одна трава на газонах, да и та аккуратно подстрижена так, что и мышь была бы заметна. В полнейшем смятении Виктор Петрович поспешил к своей «десятке».

Свадьба прошла чинно и тихо. Молодые как умели прятали свою так нежданно возникшую тревогу. Да и Виктора Петровича не оставляли в покое слова цыганки о том, что страдания его сына закончатся послезавтра. Именно поэтому, чтобы загасить

непреходящее беспокойство он и поехал к молодым. Ему открыли сразу. Впечатление было такое, что в этот ранний час сын его уже ждал, словно Виктор Петрович заранее предупредил о своём прибытии. Хотя визит его был неожидан даже для него самого. В этот раз он изменил своей привычке продумывать свои действия и прикатил, подчиняясь своим мятущимся чувствам. Тут же с порога, сын, не тратя времени на расспросы о самочувствии и прочей подобной теме, спросил, с жестким прищуром вглядываясь в лицо отца:

- Так о какой кровавой руке болтала старая ведьма? И что это вообще за баба?

От этих вопросов, от тона, каким они задавались, от жёсткого взгляда опера, а не сына, Виктор Петрович ощутил, что покрывается испариной. То, что он потеет от взгляда хотя и оперативного работника, но всё-таки сына, Виктора Петровича не только удивило, но и испугало. И что самое плохое, так это то, что ни один из оттенков бушевавших в душе Виктора Петровича чувств не был пропущен зорким отпрыском, в котором уже заговорил инстинкт полицейского. Сжав зубы и, кривя неестественно рот, как бы усмехаясь, хотя ни о какой ухмылке и речи быть не могло, сын приблизил к себе теряющего волю отца и ещё более жёстко переспросил:

- Так что за кровавую руку упоминала старая ведьма?

И тут до Виктора Петровича наконец то дошло, что думает сын.

- Ты что! Ты что! Сынок! Очнись! Их же тем же вечером взяли. Неужели ты мог подумать, что я мать… Сынок. – Он при этом хотел добавить, что приехал столь рано так как не мог забыть непонятных слов старухи о страданиях, которые закончатся, но вовремя спохватился.

Сын же обмяк и, уже отводя взгляд в сторону, хмуро переспросил, или вернее как бы просто произнёс вслух, рассуждая:

- Так что же всё-таки за кровавую руку упоминала старуха?

Но Виктор Петрович отнёс этот вопрос к себе и, словно перед прыжком в воду с крутого обрыва, прикрыл глаза, глубоко вздохнул и сказал:

- Это лучше всего не здесь, а там объяснить.

Сын не стал переспрашивать, потому что сразу понял, где это «там».

- Ладно, подожди минутку, оденусь да супругу предупрежу, чтобы не волновалась.

Вскоре сын с отцом уже были в сквере. Было тёплое летнее утро, обещавшее быть жарким. Возле фонтанов, однако, ощущалась прохлада. Народу не было, поэтому Виктор Петрович не стесняясь откровенно крутил головой, внимательно осматриваясь. Казалось, что ничего не изменилось. Разве что ели стали мощными, да фонтаны работали вовсю, выбрасывая вверх тугие каскады струй. В то время фонтанов не было вовсе. А так… За все двадцать пять лет после той памятной ночи Виктор Петрович умудрился ни разу здесь не появляться. Хотя порой и возникали такие желания. Наверное, правду говорят, что преступника тянет к месту преступления. Сейчас, оглядывая сквер, он со всеми деталями вспоминал события, удивляясь живости переживаний. Он словно наяву вновь ощутил, как лезвие входит в тело незнакомого ему человека.

- Господи, я до сих пор не понимаю, как это случилось!

- Что, отец?

- Ведь я же птичек выхаживал, котят подбирал.

Сын не перебивал, давая выговорится и пытливо вглядываясь в такие знакомые и оказывается хранящие тайну черты лица. Виктор же Петрович опять глубоко вздохнул и прикрыл глаза. Потом, видимо решившись, начал свой рассказ. Никому он ещё не раскрывал душу о той ночи. Со стороны могло показаться, что двое мужчин просто прогуливаются. Никаких внешних проявлений бурных эмоций. Гуляют и гуляют. Сын и отец. Но нелегко, ох как нелегко давалось каждое слово Виктору Петровичу, хотя в

действительности он испытывал облегчение. Теперь преступник убедился и в этой истине. Закончив рассказ, Виктор Петрович почувствовал тяжесть огромной усталости.

- Давай-ка присядем, - предложил он, останавливаясь возле скамейки. Виктор Петрович и не догадывался, что не все испытания позади. Зато об этом знал сын.

- Что же, присядем, отец. Тем более от того, что ты сейчас услышишь, можно и упасть.

С недоумением и всё возрастающим беспокойством Виктор Петрович испытующе посмотрел на сына, который вдруг перестал быть в его глазах мальчиком. Перед ним стоял серьёзный молодой человек с несколько усталым лицом. Они присели на невысокую, сделанную из толстого бруса скамеечку. Теперь уже сын прикрыл глаза, помассировав при этом лоб вдоль бровей к переносице.

«Мой жест», - мысленно отметил Виктор Петрович.

- Так ты никогда не видел той бабы?

- Нет, - сразу поняв, что вопрос о цыганке, ответил, выдохнув Виктор Петрович.

- И ты не знаешь, почему она тебе посоветовала спросить у снохи про отца.

- Понятия не имею, - нахмурившись, предчувствуя неприятный сюрприз, ответил Виктор Петрович.

- Не имеешь понятия? – сын жёстко, не по-хорошему усмехнулся, - Зато я теперь имею.

- Что же?

- Что? А то, что именно здесь, двадцать пять лет тому назад убили отца твоей снохи, жены моей. Вот что, папа. Здесь. Понимаешь?

- Не может быть, - испуганно, еле слышно произнёс Виктор Петрович, хотя сын расслышал, у него вообще был прекрасный слух.

- Может, отец, может. Оказывается, может и такое быть. Видишь, как всё складывается, прямо как на картах.

Виктор Петрович был настолько ошеломлён услышанным, что не находил никаких слов и стоял перед сыном молча. Для Виктора Петровича это был эффект разорвавшейся бомбы.

А сын же, задумчиво глядя на отца, произнёс:

- Но остаётся неясным, откуда старая мымра знает про мою супругу.

Этого не знал и Виктор Петрович и продолжал молчать. Он лишь немного порадовался тому, что они вовремя присели на скамью, ибо ноги его, он чувствовал это, попросту ослабели. Сын не считал нужным более добавлять что-либо ещё. Так они и сидели некоторое время молча. Наконец Виктор Петрович прошептал:

- Этого просто не может быть.

- Может, отец, может. И та баба значит была здесь. А память у неё оказалась феноменальная, не даром у неё склонность к философским размышлениям. Но знает она, как ни странно, гораздо больше виденного.

- Какая память, сынок? Ночь была. Ни души вокруг. Темно. Только дальние фонари горели. Да и с цыганами я никогда близко не был.

- Ночь! Далеко! Близко! Ни души! Эх, отец, отец, - резко встав, сын пошел к остановке трамвая, забыв про машину отца или просто не желая сейчас ехать с ним вместе. Виктор Петрович ошеломлённо смотрел вслед. Сын удалялся твёрдой походкой служивого человека, не глядя по сторонам. Потом Виктор Петрович увидел троих, невесть откуда взявшихся. Те что-то спросили. Виктор Петрович не слышал ответа, но понял, что ответил сын резко, отнюдь не любезно. Возмущение было заметно в каждом движении, каждой позе троицы, которые переглядывались между собой. И вдруг, когда сын было уже прошёл мимо, один из них, будто разрывая невидимую верёвку, выбросил вперёд руку. Сын при этом жесте остановился, прогнулся в спине, сделал ещё один шаг вперёд и рухнул ничком, стукнувшись со всего маха головой о каменные плиты. И хотя расстояние до сына было уже весьма значительно Виктор Петрович, содрогаясь, услышал звук удара. И в этот страшный миг Виктор Петрович вдруг отчётливо понял, что заставляло его быть

пассивным и не прогонять с этажа наркоманов. Один из них, тот самый, что как раз и наносил удары финкой, был до странности похож на него самого в юности. Даже вихор справа, непослушный вихор, который никак не хотел укладываться и постоянно торчал куда то в сторону был и у убийцы таким же. И теперь и этот, который нанёс смертельный удар сыну, а то, что это так, Виктор Петрович не сомневался, был как близнец похож на него самого в юности.

- Да это же я! Да это же я! – громко, очень громко закричал Виктор Петрович.

И подъехавшему наряду милиции он также всё время твердил, что сына убил не кто иной, как он. А также и собственную супругу. И ничто не могло переубедить старика в обратном. Даже признание убийц, которых опять же задержали сразу, что называется по горячим следам.

Виктор Петрович пробыл в психиатрической больнице около года. Состояние его заметно улучшилось сразу после рождения внука. Сноха продала свою однокомнатную квартиру и живёт теперь у тестя. Впрочем, особого ухода за ним не требуется. Более того, врачи утверждают, что и рецидива не должно быть. Правда, из института ему пришлось уйти. Сейчас он пенсионер по инвалидности. Но, правда и то, что более заботливого деда найти трудно. Цыганку, естественно, Виктор Петрович более не встречал, как будто её и не было вовсе.