Эта история… Нет, не история даже, а эпизод моей беспокойной жизни начался в тот день, когда на улице было очень холодно. Ветер гудел между домами, залезал под мою не по времени короткую куртку. Я тихонько материлась – у меня мерзли руки, спина, живот, попа, а уши напоминали два кусочка льда. Мне это не нравилось.

В сухое, теплое и вонючее метро я нырнула в состоянии некоего сенсорного аффекта – то есть почти утратив контроль над окоченевшим телом. И вот, когда я отряхивалась на эскалаторе, мне позвонил Антон.

- Слушай, - сказал он как-то очень спокойно, - тут такое дело. Михей умер.

«Так, - подумала я, - опять все начинается со смерти».

- Который с Джуманджи? Так это ж давно было.

- Дура. Мишка, наш Миша умер, - и чуть слышно вздохнул.

Я открыла рот и замолчала.

- Але? Ты меня слышишь?

- Очень плохо, - пробормотала я. Сердце колотилось где-то в районе пяток, а в голове стало пусто.

- Я говорю, Мишка умер!

Я отодвинула трубку от уха. Помолчала еще.

- Слушай, короче, ты как слышать нормально начнешь, перезвони мне. Надо тут как-то все решать. Мама его в ауте, родичи только завтра приедут. А надо же как-то организовывать, тут похороны и все такое… Помощь нужна.

И отключился.

Я, конечно, в тот момент ничего не поняла. Мне только казалось, что эскалатор стоит на месте, и это мое бесчувственное тело само куда-то едет. Стараясь не расплескать ту пустоту, что густо заполнила голову, я сошла со ступеней, встала на перроне, дождалась поезда, зашла в вагон. Двигаться старалась аккуратно и никуда по сторонам не смотреть. Пустоты хватило до Садовой. Я почувствовала, что сердце возвращается в грудную клетку, в голове начинает шуметь, а в глазах появляется мучительная резь. Двери открылись и впустили толпу по-вечернему бодрого народа в кожаных куртках. Меня придавили в углу. Что-то подкатило к горлу, и, сдерживая рвоту, я сильно оттолкнула черную скрипящую спину и выскочила на платформу. Там мне было очень плохо. Женщина в синей форме, увидев меня, устало и визгливо запричитала:

- Да ты что делаешь?! Сволочь поганая, наверх было не подняться?!

И потом:

- Господи, ну что ж это такое? Опять уборщицу звать… Как вы меня достали все, алкоголики, бомжи, беременные… и всем лишь бы нагадить…

Я выпрямилась и вытерла губы. Потом, стараясь говорить четко, сказала:

- Извините. Идите в жопу.

Поднялась наверх и пошла домой пешком.

Из дома я наконец-то позвонила Антону. Оказалось, что все очень непонятно. Мама Мишки слышала, как ночью он пришел домой, вроде кричал, но Миха, когда выпьет, всегда начинает орать, так что она из комнаты не вышла. А утром обнаружила сына на кухне, уснувшего за столом. Только к тому времени он уже был мертвый. На столе перед ним лежал mp3-плеер, включенный, наушники были у Мишки в ушах. А в руке он держал желтого бегемота. Эту дебильную игрушку мы ему когда-то подарили, просто так, потому что у бегемота были очень смешные выпученные глаза, похожие на Мишкины. Такая вот смерть.

Врачи ничего толком не говорили. Сердце, стресс, наркотики – не употреблял ли? И прочую галиматью.

Мне сразу стало интересно, какую музыку Миха слышал, когда умирал. У него в плеере записан миллион песен. И вообще, как же так, ты лежишь, и ты труп, а в барабанные перепонки к тебе долбятся мелодии и голоса? Я не понимала.

У нас была большая компания, но дружил Мишка, в основном, с Антоном, Наташей и со мной. Не знаю, почему. Он был немного странный, особенно, когда выпивал, курил или нюхал. Говорил странные вещи, вел себя иногда по-свински, а иногда был просто чудо. Не все были готовы общаться с таким парнем, а мы втроем как-то вписались в его картину мира. Мы смеялись над его шутками, дурачились вместе с ним и терпеливо выслушивали его бесконечные монологи а-ля Пруст.

Так что мы в какой-то мере чувствовали себя ответственными за Мишкины похороны, и, хотя у всех было своих дел по горло, взялись их организовать.

Это был ужас. В похоронной конторе плюгавый мужичок назвал нам безумную цифру. Таких денег у нас не было. Видимо, мужичок это понял и предложил обставить все «по-средненькому». Цифра была уже приемлемой. Мы быстро согласились – торговаться за похоронный обряд казалось нам чем-то неприличным. Но я все же думаю, что тот коротышка получил неплохой барыш от нашего чистоплюйства.

Наталья как раз перед всем этим купила новые сапоги, в которых растерла ноги. Поэтому ее мы оставили дома, общаться с мамой и родственниками. Их, кстати, оказалось немного – приехал Мишкин дядя с женой, бабушка и какие-то двоюродные тетки. Все по маминой линии. Папы у Миши никогда не было, и как-то по пьяни он признался мне, что в детстве часто плакал из-за этого и мечтал об отце-летчике. Говорил трогательно, я сама чуть не расплакалась.

Бабушка оказалась очень религиозным созданием и стала настаивать на отпевании. Мы с Антоном чуть не взвыли – отпевание стало бы панихидой по нашему бюджету. Да и Мишка всегда относился к таким обрядам с подозрением. В конце концов мы убедили старушку, что максимум наших возможностей – короткая заупокойная кладбищенского священника, и то, если она сама ее организует. Бабуля была оскорблена, но настаивать перестала.

Мишкина мама все три дня, что мы познавали азы похоронной науки, по-прежнему была в ауте. Реально. Она почти не ела, не двигалась, не отвечала на вопросы. Мы установили сторожевой пост в комнате, где она сидела, чтобы кто-то был рядом, если она очнется. Странно. Мне всегда казалось, что сына она не любит. Я не осуждаю, не уверена, что сама буду любить своих детей, но что ж она так сейчас убивается? Или это какая-то психологическая штука? Защитная реакция и все такое. Думать об этом мне особо не хотелось, и я с готовностью сдала маму набожной бабусе.

Вечером перед похоронами мы пошли в знакомый кабак выпить водки. Это было необходимо, мы втроем были на грани помешательства. Антону пришлось ездить в морг, и он крепился из последних сил.

- Лучше б мы его сожгли, - сказал он после первой рюмки. Потом пояснил: - В крематории. Говорят, там все быстро. Платишь бабло, ребята все сами делают. Машину присылают, тело готовят, у них там даже зал для поминок есть. Стоит столько же.

- И почему мы туда не обратились?

- Потому что бабуля бы нас съела, - сказала Наташка, и мы засмеялись. Шутка была не ахти, но стало полегче.

Через час Наташа рыдала в туалете, Антон с безумными глазами курил (сигарету последний раз он держал в руках лет пять назад), а я погрязла в Мишкином плеере. Я его взяла, потому что там он явно никому не был нужен. Может быть, дядя с женой увезли бы плеер сыну, но обойдутся. Мне казалось, что я имею полное право на это маленькое наследство.

Я слушала каждую песню по десять секунд и переходила к следующей. Не знаю, что я искала, но у плеера кончилась зарядка. Я выпила еще водки и поехала домой.

Утро было грустным. Я проснулась очень рано и долго лежала просто так, стараясь не думать о том, куда я сейчас поеду. В голове вертелась песенка из того безумного нерусского мультика про Вини-Пуха: «Мишка, плюшевый Мишка, вот она какой, такой…». Какой? Я напевала «большой». Хотя наш Мишка был худым и невысоким. Наверное, ему сколотили очень узкий гроб.

На улице стоял тот же холод и дул тот же ветер, что и в день, когда мне позвонил Антон. На этот раз я оделась по погоде – у меня был один черный свитер, длинный и очень теплый. Обувь я выбирала долго. Наконец обула самые удобные ботинки. Они, правда, были уродливые, но я старалась об этом не думать. «Сука, ты же на похороны едешь, - сказала я себе. – Не выпендривайся». И перестала думать о ботинках окончательно.

Кладбище оказалось на удивление уютным. Ветра здесь почти не было, и даже щебетали невидимые птицы. Народу собралось человек тридцать. Родственники и друзья. Было еще несколько человек, про которых я ничего не могла сказать и видела в первый раз. Бабуся-таки нашла священника, и он бубнил молитву над открытым гробом. Миша лежал с очень спокойным лицом, белым и почти красивым. Мне стало очень завидно, потому что ему явно было лучше, чем этой кучке огорченных и растерянных людей. Я подумала, что так ни разу и не заплакала за все время. Что это? Неужели я бесчувственная сволочь? Я попыталась выдавить слезинку, но только чихнула – не к месту. Наша троица и те ребята из компании, которые пришли, вообще не нравились родственникам. Слишком длинные волосы, слишком бесформенная одежда, слишком нервные движения. Ну да, мы не идеальны, но Мишке было с нами хорошо.

Наташа опять плакала. Наверное, за меня тоже. Я наклонилась к Антону и тихо спросила:

- Так что врачи в морге сказали?

- Говорят, сердце… у него какое-то врожденное заболевание было. Б.., а мы ничего не знали.

Я поняла, о чем он. Мы частенько заправлялись не самыми полезными для слабого сердца веществами. И Мишаня вместе со всеми. Наверное, ему нельзя было.

Чувство вины накрыло и меня. Я с жалостью смотрела на белое лицо. Мне очень захотелось подойти, взять Мишку за руку и сказать ему что-то хорошее, такое теплое, чтобы он услышал даже там. Извиниться. Порой мы ругались с ним без причины, я даже пару раз называла его «ублюдком», а он дергался от этого слова, как от пощечины. Наверное, в детстве не раз слышал.

Мне вдруг стало очень плохо. Должно быть, это и были муки совести.

Священник закончил бубнить. Гроб закрыли крышкой и начали заколачивать. Я наконец-то заплакала. Потом гроб опустили в яму, и все стали кидать землю и цветы. Последней была Мишкина мама. Она подошла, очень аккуратно бросила белый букетик, вздохнула, взглянула на нас совершенно ясными глазами и сказала:

- Ну вот и все, сыночек. Теперь все хорошо.

Спокойно так сказала, без надрыва. Я почувствовала робость и уважение к ней. Словно только она понимала, что же тут происходит на самом деле. А ступор был лишь отгородкой от нас, таких суетливых и бестолковых.

- Ань, - прошипел кто-то над ухом.

Я оглянулась. Это был Павлуня. С Мишей он не очень ладил, но на похороны зачем-то пришел.

- Ты курить будешь?

Я кивнула. Пашенька был нашим «снабженцем». Когда-нибудь он доиграется, и его поймают, но пока мы с удовольствием пользовались его дарами. Ну, не дарами, но товаром со скидкой.

Когда родственники нестройно пошли к автобусу, мы кучкой спрятались за большим памятником. На нем был выдолблен человек в костюме, а рядом надпись «Другу и отцу от тех, кто любит». Павлуша раскурил трубочку с гашишем, мы с облегчением вдохнули сладкий дымок. Через десять минут мне полегчало, в голове опять стало пусто, и я подумала, что все не так уж плохо. Рабочие почти засыпали Мишкину яму и начали возиться с оградкой, поэтому я присела на чью-то могилку с гранитным надгробием. На небе выглянуло солнце, птицы защебетали громче. Ветер дул теплый и несильный. Рядом присела Наташка. Она курила уже сигарету. Я попросила у нее одну, и пару минут мы сидели молча, наслаждаясь робким весенним теплом.

- Как думаешь, все теперь будет хорошо?

- Да, - я попробовала улыбнуться. – Теперь все будет хорошо.

И достала Мишкин плеер, который зарядила дома. Включила. Ник Кейв пел что-то про лаймовое дерево, про то, как он кого-то хочет обнять… А Михей сидел на облаках, смотрел на меня и смеялся.