Ещё неделю назад искрился поздний снег, а сейчас земля оголилась, просохла, и чёрнозём чернел по-особенному, словно природа за зиму соскучилась по чёрному цвету. Солнце уже поднялось, но его положение всё равно не сравнится с летним трепыханием около зенита, и косые лучи грели нежно, будто заново учась. Ветки деревьев располнели, некоторые незаметно, некоторые сильно, а ива так и вовсе зазеленела, и теперь её ветви покачивались на прохладном ветерке.

Из-за деревянного забора с вымокшим и почерневшим штакетником, жаждущим весенних забот, вышел ветеран войны Павел Андреевич. Он тащил с собой тёплую фуфайку, чтобы постелить на лавку.

Постелил и сел, вытащил непослушными пальцами папиросу, черкнул спичками и затянулся, с кряхтением закинул ногу на ногу и, чуть наклонившись, опёрся на левую руку, стал глядеть, щуря глаза от солнца.

Павел Андреевич наблюдал за хозяйственными успехами соседей с иронией и пониманием: в их годы он тоже был неумелым, а сейчас, когда всё знаешь и умеешь, нет сил, да и незачем строить-городить.

По дороге протопала каблучками девчушка в юбочке ширины ремня и топике, смахивающем на бюстгальтер. Павел Андреевич шевельнул усами и подумал, что, будь у девчушки нормальные родители, они выпороли б её, как сидорову козу. Но...

Интересное время. Страшное время.

Чуть позже Павел Андреевич заприметил краем глаза молодого человека среднего роста и широкого в плечах. Шагал незнакомец вразвалочку, нагло, подбрасывая своё упитанное тело и ловя его мощными ногами. На голове парня серела кепка, одет он был в армейскую форму, на ногах - ботинки.

Чем ближе подходил незнакомец, тем чаще билось сердце старика. Это сердце чувствовало то, чего не видели охваченные старостью глаза.

"Он или не он?" - думал Павел Андреевич, а когда парень свернул на его подъезд, взволновано вскочил, уронив папиросу.

- Ваня... - проговорил, задыхаясь, Павел Андреевич.

- Привет, дед Паша, - улыбнулся внук и обхватил стариковское тело могучими руками. - Как поживаешь?

- Ой, - махнул рукой дед: от волнения язык его не слушался.

- Я тоже ничего, - улыбался внук, присаживаясь на фуфайку. - Пришёл вот с армии...

Деду почему-то неловко было глядеть на Ивана, поэтому он украдкой бросал на него взгляды.

- Как служба? Тяжело?

- Тяжело, - вздохнул с улыбкой внук.

- На то она и служба, чтобы тяжело было.

- Ага, - кивнул внук, оглядываясь по сторонам. - А где вишня, дед Паш? Здесь же вишня, вроде бы, стояла.

- Срубил её к бабушке. Уже вишен не давала.

- Ясно...

- Мак рвём.

- Какой мак? - спросил внук.

- Да, на огороде. Сеется.

- Это наркоши сеют, - сказал Иван. - Весной залазят в огороде и бросают семена, чтобы в мае или летом снова залезть и сорвать.

- Ох, времена, - покачал головой дед. - Помню, жарили семена конопли. Вкусно! А как собирали коноплю? - спросил дед у самого себя. - Привозили бабам воды в бочке и быстрей с поля. Однажды паренёк один задержался - лошади попадали от испаряющегося дурмана. А бабы с утра до вечера работали - ничего. Люди всё выдержат, а бабы особенно.

- Да, бабы, как тараканы, и радиации, наверное, не боятся.

Дед и внук засмеялись, но дед, лукаво сверкнув глазами, спросил вдруг:

- Были бабы?

- В смысле? - не понял внук.

- Ну... отлучались из части?

- А! - внук сконфузился. - Ну, а как же без них?

Сказав это, Иван вспомнил, что за прошедшие два года у него были не только женщины. И конфуз прошёл.

- Пойдём - чай пить, - предложил дед.

- Я-то ненадолго.

- Пойдём, пойдём.

Павел Андреевич провёл Ивана по знакомым с детства дорожкам в низенькую, но весьма опрятную хатку с кухней, ванной и двумя комнатками. Внук с наплывшей радостью и подкравшейся тоской отметил, что пролетевшие два года ничуть не изменили внутреннего убранства дедовой хаты. А дед в это время, как следует, рассмотрел Ивана и со страхом отметил, что внуковы глаза стали другими, в них искрилась едва заметная злоба.

- Вот интересуюсь, - нетвёрдо заговорил Павел Андреевич, - били тебя хоть раз? Говорят, бьют. Сказки, да?

Иван сначала растерялся, но тут же ухмыльнулся.

- Сейчас, дед Паша, всех бьют, закон такой. Если ты попал в армию, тебя нужно приветствовать: побить, рёбрышки посчитать, суставчиками похрустеть.

Дед слушал. Чайник уже бурчал на огне.

- Значит, правда...- задумчиво проговорил Павел Андреевич. - Только это ж не закон, а беззаконие.

Иван пожал плечами.

- В том-то и штука, что беззаконие стало законом. Но меня не сильно били. Я ведь крепкий, да и не наглый. Меня для порядку, легонько.

- А куда офицеры смотрят?

- Они делают вид, что не замечают. Они ж выше нашего брата.

- Ах, вот оно что! - задохнулся от волнения дед. - Офицерская честь осталась в прошлом... Жаль! - Глаза его смотрели в одну точку, но вдруг оживились. - Видишь ли, Ваня, что страшно. Поверь моему опыту: армия - это зеркало государства. Если в армии царит, как вы называете, дедовщина, то и в государстве всё вверх дном и вместо закона чиновничий разврат.

- Это правда!

Павел Андреевич достал чашки и налил по половине кипятка, потом очернил кипяток крутой ароматной заваркой.

- Эх, Ваня, не застал ты, к сожалению, то славное время, когда мы с гордостью пили вкуснейший "Краснодарский чай". Это сейчас его пить невозможно, потому что губернатору больше по вкусу индийские да китайские чаи. Эхе-хех, - вздохнул старик. - Учат патриотизму, а сами его в глаза не видели, не ведают, что это такое и с чем его едят. Только мы, старики, знаем. Ну, а ты, Ваня, бил?

От неожиданности внук едва не поперхнулся.

- Кого?

- Дотумкай: солдат, новобранцев.

Ивана охватила пара противоборствующих чувств: стыд и молодая спесь.

- Ну...

Дед развернул конфету и посмотрел на внука.

- По глазам вижу: бил.

- Да, бил, - кивнул Иван, и кровь зашумела в ушах. - Ну, а почему не бить? Нас били и мы били.

- Небось, проказничали? Наглели новобранцы?

- Ага, - ухватился внук, - порой такие уверенные в себе, рожа откормленная, маменькин сынок...

- Ягнёнок прям, - вставил дед.

- Да, ягнёнок!

- Ну, и вы из него волка делали, так?

Иван осёкся, с лица стёрлась улыбка, и её место заняло недоумение. Казалось, он понял что-то.

- Зачем же из ягнёнка, пусть и самоуверенного, делать волка? - Спросил с интонацией дед. - Чтобы грызли друг друга? Или умней, просто, не придумали?

- Ну, дед, ты загнул прям! - усмехнулся Иван. - Когда ты худой, голодный, злой, вдруг становишься ма-аленьким начальником, хочется подчинённым показать, какая она, настоящая служба, какие настоящие они, солдаты.

- Да фашисты вы, а не русские солдаты, - махнул рукой дед, и от этого жеста Ивана передёрнуло.

- То есть как - фашисты?

- А вот так, - ветеран поставил чашку. - Русский русского ударит, только если честь оскорблена. Я помню, можешь представить, как мы дрались с фашистами в рукопашную, а со своими были как братья. А вы теперь из-за безделья и своей низости мучаете своих же. Нет, вы не солдаты, вы предатели, уж поверь мне! Если тебя били, так будь умней, будь человеком, в конце концов, - не бей! А если ты поднял руку на сослуживца, пусть и подчинённого, то ты не русский солдат, а фашист, дрянь и сволочь!

Иван тяжело дышал и ошалелым взглядом впился в деда, у которого руки тряслись особенно сильно.

- Ну, ты загнул дед... Я к тебе, а ты... Вот...

- Я думаю, ты уяснил себе, что, бив солдат, ты сам солдатом не был, ты был простой сволочью.

- Ты, дед, должно быть, рехнулся тут...

Павел Андреевич молодо выпрямился и через стол вмазал внуку пощёчину.

- Это за честь. А когда поймёшь свою ошибку, придёшь ко мне, попросишь прощения за оскорбление.

Иван секунд пять сидел совершенно неподвижно, потом рванулся к двери и выскочил на улицу.

Пощёчина солдата жгла сильно.