Она спала на сундуке у родственников, точнее у двоюродной тёти. Сундук был добротный, окованный железом. Звали её Анюта. Шёл 1946 год. Её мать, получив похоронки в один день на мужа и двоих сыновей, слегла и вскоре умерла. Дом быстро обиходовали цыгане, потихоньку поселившиеся и заполнившие всё пространство. Её, семнадцатилетнюю девчонку, даже не сочли нужным спрашивать.

У тёти жила в качестве «кухаркипрачкиуборщицы» и ещё «что барыня изволит». Но и такое положение вещей хозяйку не очень устраивало. Скандалы сменялись скандалами и выхода, казалось, не было. Тётка была очень жесткой женщиной, воспитавшей семерых детей. Держала всех в страхе и полном подчинении.

Мужчин, после войны было очень мало, даже возвратившиеся с ранениями и контузиями были на пересчёт. А так, как у тётки было своих четыре девчонки на выданье, она привечала всех молодых, да и не очень людей. Один заходил чаще других, всегда с угощением, то сахар принесет, то картошку. Его, тётка уже видела мужем своей старшенькой Оксанки, девчонки не злобливой и весёлой.

Василий, бывший военный, в сорок втором пришедший домой из-за контузии, имел большой дом с садом. Сад с огромными яблонями и вишнями, выросшими под три метра, был замечателен. Вся ребятня округи не могла пройти мимо – ветви, как гроздья рябины ягодами, всегда был усыпан детворой. И, как ни странно, их не прогоняли.

Анютке нравился сад, тихий, молчаливый Василий, белый налив, струившийся соком, как только его откусишь и спелые темно - бордовые вишни. Она помогала ему собирать опавшие яблоки с подгнившими кое-где боками и варить из него варенье. Спелые плоды яблонь возили на базар и продавали под невозможно жарким июньским солнцем.

Как-то Василий пришел к Анютиной тёте и предложил ведро варенья за сероглазую приживалку. Тетка погоревала, но сопроводила племянницу «добрым» словом.

Первое время жили хорошо. Анюте нравился большой дом, добротно сделанный, как будь-то на века. Вкусно пахло деревом и сушеными яблоками. Запах ни выветривался, поражая постоянством. Объединившись, пропитав брёвна сладким ароматом яблок, получился густой, настоявшийся, древесно-пряный, почти пьяный «дух». «Дух» дома.

Скот заводить не стали. Жили тихо. Василий не любил чужих людей в доме, не переносил. Анюта как-то легко и безболезненно отказалась от своих подруг, все, променяв на спокойное семейное счастье. Вскоре он стал выпивать, не сильно, так, идти мог, и ладно. Анюта терпеливо таскала его до кровати, раздевала, сама ложилась в ноги, тихо, как мышка.

В один знойный, июльский вечер, когда всё клонится к земле, пытаясь обрести прохладу – Василий не пришел. Анюта долго стояла возле ворот, почти слившись с деревом, выплакав в него все свои страхи. Под утро его привела женщина, уже не молодая с печальными, больными глазами. Прошла в ограду и молча посадила его на крыльцо.

Анюта вышла следом за ней на улицу. Хотела догнать, спросить. В голове множество вопросов, которые не терпелось высказать. Она неслась по улице. Солнце, ещё наполовину показавшееся из-за соседних домов, как будь-то не выспавшееся, мягким тёплым светом струилось по деревьям, крышам, по стоптанной и пыльной траве.

Слезы в глазах и листва перед глазами не позволили ей догнать женщину. Так и пошла Анюта обратно домой.

Василий спал на крылечке, сгорбленный, уткнувшись к себе в колени, от него пахло водкой и почему-то мылом.

Проснулся он ближе к вечеру, помятый и небритый.

- Анька, ты где? – закричал он, что есть мочи.

Она прибежала из сада с удивленно – испуганными глазами, не ожидая ни чего хорошего.

- Как я здесь оказался? Я вроде домой не собирался? – спросил он, злым, охрипшим голосом.

- Я тебя спрашиваю. Чего молчишь?

- Тебя, Васенька, женщина под утро привела,- и немного помолчав, спросила:

- А что эта за женщина?

- Тебе то, какое дело? Жила бы да радовалась. У тетки дурёху забрал, а то бы и сейчас говно за всеми убирала. Молиться должна, что меня встретила, а не вопросы задавать.

Видно на душе у него от этих слов стало легче – лицо разгладилось, глаза подобрели. Взявшись за перила, поднялся, и, спотыкаясь, подошел к яблоне.

- Вообще, когда у меня мать умерла, в доме хаос начался. Я же не сварить, не убрать, не постирать не могу, только вот садом и занимался. Как прослышал про тебя: дурёху непутёвую, так и решил, что деваться тебе некуда. Мне как раз такая и нужна. Ну и не уродина, слава богу.

Анюте от таких слов захотелось убежать, чтобы не слышать, не видеть, не ощущать. Она побежала в самую гущу сада к любимому «белому наливу», обхватила ствол яблони, как мамку свою. Прижалась щекой к шероховатой, живой, тёплой коре. Пустила слезы свои. Ветви закрыли её, загородили собой маленькую, затерявшуюся в этом мире душу. Не к кому было ей идти, не кому было высказать всю боль и весь страх, не кому защитить, кроме Яблоньки.

А ведь она думала, как он обрадуется, как зацелует, как на руках будет носить – ведь потяжелела она. Первенца хотела ему родить, наследника.

Долго простояла Анюта. Не хотела в дом возвращаться. Уже ночью Василий пришел, накрыл плечи её. В дом увёл.

 

Восемь месяцев спустя родила Анюта дочку. Назвали Верочкой. Девочка была хрупкая и какая-то прозрачная. Анюта её любила нечеловеческой любовью, забывая про себя и окружавший её мир.

Василий уходил всё чаще, задерживался дольше, пил безотчетно. Стал жену поколачивать. Несильно, так, чуть-чуть. Анюта терпела. Куда она с дочкой на руках.

Вскоре узнала Анюта от «добрых» людей, что есть у мужа её другая семья: жена, сын-подросток. Хотела с ним поговорить, но без толку. Ударил Василий её. Да так сильно, что потеряла Анюта сознание. Попала она в больницу – родила там девочку семи месяцев. Девочка выжила – упрямая оказалась девочка. Анюта вроде и рада была, своё ведь. Но теперь, с двумя детьми понимала она, что попала под полную, вселенскую власть Василия.

Однажды, когда Верочке было шесть, а Люде четыре, Василий пропадал целую неделю. У Анюты кончилась еда, а вместе с едой силы и терпение. Оставила она старшую дома и с младшей на руках пошла, искать мужа.

Дом её соперницы был небольшой. За зелёной оградой выглядывал ухоженный сад. Анюта решительно постучала в дверь. Василий вышел в одних штанах, довольный, сытый.

- Чего пришла то? Денег не дам. – Сказал он, и весело прищурившись, облокотился о калитку. Видимо его такая ситуация забавляла.

Анюту как будь-то, завели: румянец в щеках, в голове холод.

- Да ты кобель. Я то ладно, дети то твои голодные. – И ещё что-то она говорила, говорила, ругая и костеря его.

У Василия быстро сошла улыбка с лица. Подошёл. Ударил. Закрыл дверь.

- Иди домой, – крикнул он из-за забора. - Приду скоро.

Начался дождь. Лил, словно хотел смыть с Анюты всю мерзость. Шла она по мокрому песку с ребёнком на руках, размазывая кровь по лицу. Люда кричала, цеплялась матери за волосы, мешала идти.

Через два дня Василий пришел домой