Для своей бабушки я была старшей внучкой и, когда начала выговаривать первые слова, то вместо бабуня, называла ее буня. Так бабушку стали называть все в нашем дружном и крепком роду.

 

Этот рассказ я посвящаю ее светлой памяти.

 

Моя бабушка родилась в 1895 году в очень бедной украинской семье на хуторе, который тянулся единственной улицей вдоль узкой, но глубокой реки. Река пересекала донецкую степь, украшая берега свои душистыми травами и плакучими ивами.

В церковно-приходской школе, куда, не смотря на бедность, ее все же отдали родители, она проучилась всего четыре года. На семейном совете решено было, что она уже вполне может работать, умеет считать и писать – и на том спасибо. Так началась бабушкина жизнь, которая состояла только из работы- отдыха она не знала и не познала никогда. Совсем юной девушкой ей пришлось батрачить на немцев, которые, образовав колонию, поселились в тех местах еще во времена Екатерины II.

Красотой она обладала колдовской: темная шатенка с голубыми глазами, точеным греческим носом, яркими четко очерченными губами, высокая, с тонкими кистями рук, с изящными лодыжками и маленькими ступнями. Глядя на нее, когда ей уже было за восемьдесят, я задавала себе один и тот же вопрос: откуда у крестьянки, пробатрачившей всю молодость и пропахавшей всю жизнь за крестики в колхозе, такая тонкая красота?

Свои девичьи годы я прожила вместе с бабушкой. Ее дочери хотели, чтобы она, как они говорили, доживала свою старость с ними, но бабушка предпочла жить без опеки. Она предпочитала заботиться о других, а о себе заботы не принимала. Бабушка поселилась в районном шахтерском городке неподалеку от своих детей. У нее был небольшой типично украинский, беленький чистенький домик с красивым палисадом.

В то время моего отца направили работать в такую глубинку, где не было даже средней школы. Мне нужно было получить среднее образование, и мои родители отправили меня к буне. Я прошла великую бабушкину школу, которая меня сделала тем, кем я стала. Ее школа позволила мне многое выдержать, не сломаться. А самое главное , она научила меня радоваться Жизни.

Бабушка умела делать все: принимать роды и у людей, и у животных, лечить переломы и вывихи, заговаривать боль. Она лихо рубила дрова, могла починить мебель, забор. Умела копать, сажать, варить, печь…. Не хватит глаголов, чтобы перечислить, что умела делать моя бабушка.

Она никогда не обращалась к врачам, хотя говорила о них с большим уважением, впрочем , как и обо всех, как она называла «грамотных людях». Однажды, придя из школы и увидев буню, я остолбенела. В ту пору ей было около восьмидесяти , косы ее поседели , тугим пучком она укладывала их на затылке. Я увидела жуткую картину: сидит моя буня перед зеркалом, волосы распущены по плечам до пояса, рот широко открыт и она большим напильником подпиливает один из передних зубов. Я застыла в потрясении, ведь у бабушки не смотря на возраст все зубы были целы , и что такое зубная боль, и кто такой стоматолог она не ведала. Мне было и страшно , и смешно. Она показалась мне настоящей колдуньей из сказки, которая точит зубы….

- Буня, что Вы делаете? – удивленно спросила я.

- Решила подпилить зуб, что-то он заострился и губу мне режет- врачей она по-прежнему знать не желала.

Но все-таки, однажды ей идти к ним пришлось. А было это так. Прихожу из школы, буня, как всегда меня ждет. Я училась во вторую смену, приходила из школы около девяти вечера, но бабушка никогда без меня за стол не садилась. На ужин, как всегда было два блюда: жареная картошка на подсолнечном масле или блинчики с вареньем.

Через сорок лет, уже будучи сама бабушкой, став вице-президентом огромного и известного не только в России, но и за рубежом холдинга, объездив 49 стран мира помногу раз, ужиная в шикарных и не очень ресторанах во Франции, Германии, Италии, Японии, Аргентины, Китая и т.д. и т.п., я часто вспоминала простую жареную бабушкой картошку, ее блинчики с вишневым вареньем…. Вот и сейчас, когда я пишу эти строки, я бы отдала все изысканные ужины за ее картошку или блинчики, и за то, чтобы она сидела напротив и слушала бы мой рассказ о том, как сложилась моя судьба. Когда я представляю этот фантастический ужин, я в очередной раз слышу ее слова, которые она любила мне говорить в мои далекие-далекие годы молодости:

- Учись, детка, знания не носить в тяжелом мешке на спине, они тебе плечи не надорвут.

Но вернемся в тот вечер. Взволнованная и испуганная, буня поведала мне свою печаль:

- Завтра, детка, мне надо идти к женскому врачу. Какой стыд! Ты же знаешь, я в жизни ни к какому врачу не ходила, а тут ….

Оказалось, что абсолютно всех женщин нашего городка обязали пройти осмотр у гинеколога. Я успокаивала бабушку, как может это сделать девочка, которая сама ни разу не была у такого специалиста.

На следующий день я бежала после уроков, не чуя под собой ног, мне не терпелось узнать, как там моя буня. Да , наверное, мне было любопытно и самой что же это за врач такой… Буня меня встретила меня как ни в чем не бывало, чем очень меня удивила. Как только сели есть любимые блинчики, я не выдержала и спросила:

- Буня, Вы были у врача?

- А как же, была.

 

И , не торопясь, начала свой рассказ:

- Детка, пришла я к врачу, зашла к нему в кабинет, а он молодой такой, красивый, поздоровался , и попросил меня раздеться. Я его спросила:

- Что снимать?

- Трусы.

Я сняла и сижу на стуле. Тут в кабинет вошли в белых халатах хлопцы и девчата, дети совсем, а врач мне объяснил, что они студенты и будут, как и он , врачами.

- Бабушка, идите на кресло- попросил он меня.

Я посмотрела на штуковину, которую он показал мне рукой, хотя и не поняла, почему он ее назвал креслом. Ну подошла, увидела на штуковине приступочку небольшую, села на нее и жду, а врач посмотрел на меня и начал смеяться, а за ним и студенты.

- Бабушка, а у Вас дети есть?- спросил он меня.

- Есть, трое.

-- А где Вы их рожали?

- Дома, там, где и все в нашем хуторе рожали.

Врач все время улыбался, глядя на меня, и студенты, детка, тоже улыбались, а потом он сказал мне:

- Спасибо Вам , бабушка, идите домой, Вы здоровы.

- Детка, какие ученые люди, только посмотрели на меня, посмотрели как я села на кресло, и сразу поняли, что по женскому у меня ничего не болит. - Задумчиво заметила буня.

В тот вечер я решилась задать бабушке «женские « вопросы и попросила ее рассказать, как она рожала, кто ей помогал, где это происходило.

Взял буню в жены сын богатых родителей вопреки их жесткому сопротивлению. Его так покорила бабушкина красота, и они, видя, как он страдает, согласились на брак и благословили их иконой. ( Когда я , не послушав своих родителей вышла замуж , бабушка и меня благословила этой иконой. Я ее храню, как бесценный дар. )

Когда пришло время бабушке рожать, она сказала об этом своей свекрови. Та выдала буне чистые простыни, всякие тряпочки, домотканое пестрое одеяло и велела ей идти рожать в «клуню»( небольшая хозяйственная постройка, где хранят сено и другие корма для домашней скотины), а сама занялась кипячением воды в больших чугунах. Взяв всю приготовленное свекровью, буня отправилась в клуню, положила на сено одеяло, встала на четвереньки, то есть на колени и локти, потужилась и родила своего первенца-сына., перегрызла пуповину, отдохнула и запеленав младенца, понесла его в хату, где свекровь малыша обмыла и буню отдыхать уложила.

- Дня два-три я была в хате с ребеночком, а потом пошла на работу, и работала. Как все.- закончила она свой короткий рассказ.

Я не верила своим ушам. Я была испугана и просто потрясена. Замирая, я спросила бабушку:

- А мою маму Вы как рожали?

- Так всех деток своих так и рожала.- спокойно ответила она.

Много-много лет спустя я возвращалась из служебной поездки, из Кельна в Москву. Я стояла у окна вагона и ко мне подошла очень просто и скромно одетая женщина, едва за сорок. Ее так распирало от радости, она так лучилась от счастья, что ей , наверное, было абсолютно все равно с кем ей этой самой радостью делиться. Она выбрала меня и из ее рассказа я узнала, что живет она в Сибири, там же жила и ее старшая дочь, в которую влюбился временно работающий наладчиком завезенного из его страны оборудования, немец. Женщина выдала свою дочь замуж за немца и он увез свою молодую русскую жену в Германию, и когда пришло время родов, дочка позвала ее к себе. Рассказывая мне о том, как она была в гостях у дочки с зятем, она смеялась таким счастливыми переливами и трелями, это так ее молодило, что глядя на нее , я думала:

-Господи, да она сама, как-будто родила, и она просто не может скрыть своего счастья, да и зачем его скрывать, она им просто наслаждается….

Конечно же ее удивили и дом, в котором жили ее дочь с мужем, и мебель, и продукты, но ее буквально потрясло как рожала ее дочь.

- Представляете, Гансу ( так звали ее зятя) разрешили присутствовать при родах. Заехала за нами специальная машина и нас привезли в роддом. Нас с Гансом посадили в очень красивой комнате, поили и кофе, и чаем, а мою дочку Катю сразу увели куда-то. Примерно через полчаса нас с Гансом позвали в комнату , где уже начала рожать дочка. Гансу стало плохо и его снова увели в ту красивую комнату, где мы с ним пили чай и кофе, его уложили на диванчик, рядом с ним присел врач, а я осталась при дочери и мне разрешили поглаживать ее по голове, как маленькую девочку. Когда родился мальчик, снова пригласили Ганса и сказали ему, что у него родился сын, и право обмыть своего первенца принадлежит только ему, поздравили его с отцовством, дали ему кувшин с водой. Ганс то счастья заплакал и пролил немного воды на своего сыночка. Возле дочки хлопотали врачи, малыша унесли, а Гансу разрешили поздравить мать своего сына с рождением первенца. Он плакал и целовал, и целовал Кате руки, глядя на их счастье, плакала и я.

- Знаете, вот своему я родила троих- продолжала она свой рассказ,- как я их рожала знаю только я, а теперь вот думаю, если бы мой Володька

хоть одним глазком увидел, или хоть краем уха услышал, как я кричала, когда рожала, может и жили бы мы по другому, может и пил бы он меньше, и деток наших жалел. Не поверите, придет домой и как покроит их спьяну матом, так мое сердце и заколотится , и заколотится , и не в груди, а почему то в горле.

Во время ее рассказа я не проронила ни слова, просто слушала ее, улыбалась и смотрела на ее сияющее от счастья лицо. Вдруг, она, вспомнив что-то, сказала:

- Ой, ой, Вы представляете, в комнате, где рожала моя дочь, стены, одежда на врачах, все было розовым. И знаете почему? Врачи мне объяснили, что ребеночек-то, когда находится в утробе матери, видит все в розовом цвете и, чтобы ему не было больно в первые минуты своей жизни смотреть на белый свет, он все должен видеть розовым.

Интересно- подумала я – может быть именно поэтому возникло выражение «смотреть на мир в розовом цвете».

Теперь, у нас в России можно будущему отцу помочь своим присутствием во время родов своей жене, но зная сколько именно в нашей стране брошенных детей, я не представляю, что еще нужно придумать, чтобы дети были желанными и любимыми.

Моя буня часто говорила мне: вот ты выучишься, можно и умирать. Когда я окончила институт, она повторяла: вот выйдешь замуж, можно и умирать. Когда я это слышала, я готова была сама умереть, только бы жила моя бабушка.

Училась я в институте на факультете иностранных языков легко: сдавала все сессии досрочно, получала повышенную стипендию. В то время для меня было огромным счастьем приехать к буне и накупить ей сливочного масла, вермишели, риса, гречки, серой халвы из семечек подсолнуха ( она ее обожала). Бабушка пропахав, не проработав, а именно пропахав, заработала пенсию и она составляла , противно даже писать это: 12 руб 50 коп. Она по-прежнему все сама сажала, и кормилась со своего огородика. Выращивала потрясающе красивые георгины, астры, гладиолусы. Каждый год, 1-го сентября срезала всю эту красоту и раздавала идущим в школу детям.

Во время моих приездов к бабушке, она радовалась мне и не могла нарадоваться:

- Слава Богу, я дожила, и ты, моя детка, выучишься и станешь настоящим человеком.

И повторяла снова и снова :

- Вот дождусь окончания твоей учебы, можно и умирать.

У меня были последние каникулы перед окончанием института. Мне нужно было уезжать. Буня, как всегда, проводила меня до калитки, перекрестила, как она говорила «на дорожку».

Я изо всех сил старалась не плакать, чтобы ее не расстраивать. Держалась из последних сил, чтобы не броситься к своей самой любимой в мире бабушке со слезами, не припасть к ней. Мне хотелось бесконечно повторять ей:

- Буня, я люблю тебя больше всех на свете, пожалуйста, живи долго-долго, жди меня всегда, я буду к тебе всегда приезжать, я ничего не буду себе покупать, ты только живи и … жди меня.

Я сумела себя сдержать, я не заплакала, не бросилась к буне… Я себя, возможно, в сотый, а может, и в двухсотый раз сдержала….

Буня посмотрела на меня долгим-долгим взглядом и тихо, очень тихо произнесла:

- Прощай, детка, эту зиму я не перезимую. А за тебя я спокойна.

Пытаясь подбодрить буню , я начала смеяться и убеждать ее , что она ошибается, что я снова приеду и у нас все будет хорошо. Бабушка посмотрела на меня и строго сказала:

- Иди, детка. Иди. Пусть Господь тебе помогает.

И я… пошла. Как только я повернулась к буне спиной я начала рыдать, зная что уж теперь –то бабушка не видит моего лица. Отойдя шагов двадцать, будучи уверенной что буня не увидит моих слез я оглянулась. Моя красивая, высокая, гордая бабушка, положив седую голову на натруженные руки, которые придерживали родную мне калитку, смотрела мне вслед, . Я стояла парализованная и не могла идти дальше, я не могла сделать ни шагу, ведь я уходила от буни, осознавая почему-то , что она сказала мне правду и я больше ее не увижу.

В самом конце зимы буня умерла. Мои мама и папа , зная как я любила свою бабушку и что она значила для меня, сообщили мне о ее смерти, когда ее уже похоронили.

Умерла бабушка легко: она позвала своих дочерей, сказав им , что ей не здоровится. Они ухаживали за бабушкой и не отходили от нее ни на минуту двое суток. На свою последнюю, третью ночь, бабушка оставила только мою маму, на руках которой тихо ушла, как уснула….

Я ни разу не была на могиле своей бабушки. Я молюсь за нее, заказываю молебны во спасение ее души, ставлю во всех храмах мира, где довелось поюывать, свечи в ее светлую память…

Моя бабушка всегда со мной. Она и теперь жива, только мне не дано ее видеть.