Меня, как начинающего, желторотого журналиста, редакция отправила не на поп-концерт, и не на открытие памятника с банкетом и со звездами, а на тревожное, неясное интервью с сыном недавно покончившей с собой старушки. Я шла в эту квартиру как на каторгу, злясь на редакторов, которые легко ведутся на всякую "чернуху", да и на себя, что не хватило духу спорить и отстаивать свое. Я верю, что писать можно лишь искренне, лишь о том, что волнует, а как писать о том, почему повесилась восьмидесятилетняя, вероятно выжившая из ума старуха...

Я подходила к дому, отмеченному трагической кончиной, и мне становилось все более не по себе. Мысли кружили вокруг этого явления - самоубийство, и я невольно гадала: ну что, что ее толкнуло? Старушка божий одуванчик, дети, внуки, даже правнуки - все как у людей... Психиатрия, наверняка...

Я поднялась по темной лестнице, отыскала эту зловещую квартиру, позвонила, желая поскорее все записать и уйти.

Открыл сын старушки, Дмитрий Иванович - пожилой, лысеющий, но приятный, чисто и аккуратно одетый дядька. И в обращении он был очень интеллигентным и обходительным, я это поняла, еще договариваясь по телефону о встрече. Я боялась найти в их квартире завешенные зеркала, венки и портреты в траурных рамках, но ничего этого не было. Прошло уже около двух недель, и все убрали. Обычная квартира, с кошкой на пуфике, с теснотой в коридоре, с заваленными хламом антресолями.

Мы сели на кухне, Дмитрий Иванович предложил чаю, принес фотоальбом.

 

Я готовила какие-то вопросы, но теперь поняла, что он сам все расскажет, четко и ясно, просто не надо ему мешать.

 

И он начал рассказ.

 

- Их было две сестры, - начал Дмитрий Иванович. - Жили они с родителями в Ленинградской области, в обычной деревне, жили небогато, но чисто и мирно. Война началась, отец ушел на фронт, они с мамой собирались эвакуироваться, да не успели. Пришли немцы, мать убили, а девочек отправили на работы в Германию. Старшей - Любови Захаровне было шестнадцать, а маме нашей Варваре Захаровне - пятнадцать. Любу не довезли, заболела она и умерла по дороге, в Польше. Везли-то их как скот, в товарных вагонах, не кормили почти, одежды брать с собой почти ничего не дали... А ночи уж были холодные, осенние. Ехали месяц по военным дорогам. Там молодежь везли в основном, молодая рабочая сила, здоровые, выносливые... А чуть не половину по дороге похоронили, кто от холода и голода заболел, кто бежать пытался - расстреливали. Там, в этих вагонах, Варвара за няньку и за медсестру была: лечила как могла, согревала, убирала, еду какую-никакую добывала как была возможность... На станциях иногда выпускали их ненадолго, станцию оцепят, а пленные могли ходить на этой территории, так мама то картошки выпросила у поляков на станции, то хлеба буханку стащила у немцев, то грибы нашла на откосе, все сырое ели, но хоть так. Это что она рассказывала нам, то и Вам передаю.

Что было в Германии - мама не рассказывала, но по отдельным каким-то фразам да по рассказам тех, кто это все пережил, я могу судить, что творилось там страшное. Холод, голод, смерть людей. Нам с Вами это не понять, это видеть надо. Вот одну иллюстрацию Вам расскажу: среди этих пленных нашли еврейку, а она сперва сказалась, что русская, так ее повесили посреди лагеря пленных и три дня не снимали, чтоб страху нагнать. И еще слышал я от старшей моей сестры, Марии, ей как-то мама сказала, что девушек всех стерилизовали. Мы не родные все у мамы, у нее детей своих-то не было, так что это все правда.

 

Дмитрий Иванович нашел в альбоме фотографию, сделанную в пятьдесят шестом году. Там была снята вся их семья: Варвара Захаровна, ее муж Иван Степанович, и трое детей: Вера, Дмитрий и Мария. Вера стояла на костылях.

 

- После войны пленных вернули на родину, но дали срока, как работавшим на Германию. Маме дали 7 лет, и то повезло, что она попала в плен несовершеннолетней, а то бы и больше дали. Отправили ее в ссылку, на Урал, и там она вышла замуж и нас троих усыновила. Много детей после войны остались без родителей, так вот она нас взяла.

 

Дмитрий Иванович замолчал, глядя на фотографию.

Я записывала, чувствуя интерес к истории этой семьи, мне уже было стыдно за свои мысли о редакторах, мне захотелось написать эту статью именно так, как рассказывал Дмитрий Иванович.

 

- Расскажите, каким был ее муж, какой была Ваша семья, - попросила я.

 

Дмитрий Иванович вздохнул, полистал альбом и начал рассказ.

 

- Замуж мама идти не хотела, знала, что детей у нее не будет, но отец очень терпеливо ухаживал, он так и был влюблен в нее всю жизнь, был ей послушен во всем и ставил нам в пример. Его осудили по какому-то наговору, что вроде он осуждал Сталина, уж не знаю, сколько было тут правды, но он был в ссылке на Урале, там они и познакомились, там и поженились. При Хрущеве их обоих реабилитировали, но жить на родной земле, в Ленинградской области не позволили, и они остались в Перми, получили комнату сперва, а когда уж нас взяли троих - дали вот эту двухкомнатную, где мы и теперь.

С Верой особенно тяжело было, она ходить не могла почти, ее привезли в конце войны в детдом из-под Курска, ей там ножки повредило снарядом, а было ей всего четыре года. Маша уже школьница была, она у нас умница, медалистка, но про свое прошлое так и промолчала всю жизнь, ничего не говорит. Мама искала ее родню, вроде получалось, что она из семьи расстрелянных врагов народа, из московской интеллигенции, но это домыслы, а Маша и теперь молчит, говорит, все забыла. Я помню немного своих родных, но маленький был, и имен не знаю, как звали моих родных родителей... Откуда я - не найти, меня трехлетнего нашли во время бомбежки в Смоленской области, прятался под мостом. Я еще заикался сильно в детстве, так из меня слова было не вытащить, особенно когда волновался. Мама Варвара работала нянечкой в детском доме, и вот так мы все соединились в семью.

 

Дмитрий Ивнович на минуту прервал рассказ, думая, о чем продолжать. Он листал альбом, показывал Варвару Захаровну то на работе со шваброй, то дома за обеденным столом, и я везде видела ее лицо без улыбки, хотя и спокойное, но серьезное.

 

- Дмитрий Иванович, Варвара Захаровна редко улыбалась, так хочется найти фото, где она чему-то рада...

 

- Она не любила фотографироваться. Я Вам сейчас расскажу про ее характер, и Вы поймете. Необычный она была человек.

 

Я подумала, что сейчас Дмитрий Иванович мне расскажет, что могла повлиять на ее решение покончить жизнь самоубийством.

 

- Мама хоть получила только школьное образование - всего семь классов, но была очень самостоятельна в своих мыслях. У нее было свое какое-то миропонимание, и я вот, дожив до седых волос, не скажу, что еще у кого-то встречал столь последовательную логику и такое четкое, ясное мировоззрение. Вот пример: она была из верующей семьи, но сама - в бога не верила и в церковь никогда не ходила. Или с замужеством: иные девки и рады замуж, а она долго отказывала, хотя любила Ивана. А почему - потому что не хотела его сделать несчастным, она ведь знала, что не может иметь детей. И только тогда пошла за него, когда все ему рассказала и взяла с него обещание усыновить нас троих. Вот как! Если бы он засомневался, она бы и не пошла за него. Такой принципиальный характер... Вы видите, у нас нет фотографий, где мы все были бы на природе, на отдыхе... Мы не ездили никуда, ни в отпуск, ни к родственникам, у нас вот есть тетка по отцу, а мы ее не знаем. Мама говорила: "наездилась я по свету, не хочу больше, а деньги всегда найдется на что нужное потратить". Только вот с классом я ездил как-то в Москву, да уже потом как выросли - с сестрами ездили на море. А мама - никуда. И отец не ездил, он всегда был рядом с ней.

 

- Тяжело было с ней в общении? - спросила я.

 

- Нет, не то чтобы тяжело.... - ответил Дмитрий Иванович. - А необычно, не как в других семьях. Она наряды не любила... Отец купит ей с получки то бусы по моде, то платок, а она не надевает. Говорит: "детям обновки надо бы". Мы-то всегда были нормально обуты-одеты, всегда хватало нам одежды, книжек, игрушек... Это мама так завела, что дети - в первую очуредь. Потом уж хозяйство, муж... Отец слушался, и стал тогда ей цветы носить, даже не покупал, в нарвет у станции, или в роще, и то мама не была рада. Ставила в вазу, а ему говорила: "жалко, живые ведь". А угодить ей можно было одним: кошку хромую принести, или голубя раненного, или еще какую живность, вот тут она хвалила, и всех нас обучала как живому помочь. Это у нее в крови было: помочь живому да больному. Она в детдоме работала - полы мыла, так все детям тамошним покупала печенье, или еще что-то с получки... Церковь у нас тут недалеко, вот ее как-то поп пришел позвать на службу. Она и прогнала его веником. Отец допытывался, что и почему, она ему сказала: "был бы бог на небе - такого бы на земле не допустил, чтоб войны такие были, чтоб дети сиротами оставались, да чтоб вешали и расстреливали невинных". Вот и весь ответ. Она попов за обманщиков держала. А в нашем доме соседка - бабка старая жила, сын у нее пил, всю пенсию пропивал, бабка голодная ходила. Мама суп варит - и этой бабке несет горшочек... То котлеты, то хлеб с молоком...

 

Дмитрий Иванович снова перевел дух. Я видела, что он разволновался от своего рассказа, и будто не знал, говорить ли ему дальше.

 

- Телевизора у нас долго не было, хотя уж был у всех соседей и мы бегали кино смотреть. Тогда уж мама разрешила отцу купить, но смотреть нам давала немного. Говорила: "жизнь ненастоящая в телевизоре". Сейчас я вот тоже самое своим внукам говорю, - снова вздохнул Дмитрий Иванович.

 

Он помолчал, обдумывая слова, и снова повел рассказ. Я не хотела задавать вопросы, пусть расскажет, что хочет. Я уже не чувствовала себя журналистом, а просто слушала затаив дыхание.

 

- Маша вышла замуж и уехала, потом отец слег с инсультом, мама и Вера ухаживали за ним почти два года. Вера-то ходила на протезах, от нее помощи не много... Мама постарела сильно... Отец умер, и мама совсем стала старухой, прямо на глазах, будто потеряла опору в жизни. Так и было, отец был именно ее опорой, во всем подерживал, помогал, был ей предан все годы. Перед смертью он сказал ей, что был счастлив с ней, не жалеет ни о чем и умирает счастливым. Такая вот любовь...

 

Дмитрий Иванович вытер слезу, я увидела, как дрожали его пальцы.

 

- Может быть, не будем продолжать, Дмитрий Иванович? - спросила я. - Вам тяжело вспоминать...

- Да ну что Вы, я извиняюсь очень, - ответил он. - Вот как ребенок, расплакался... Я уж к концу подошел... Сейчас...

 

Он приоткрыл форточку, походил по кухне, налил себе воды.

 

- Старый тоже становлюсь... Извините меня...

- Я понимаю, Дмитрий Иванович, не волнуйтесь, - ответила я. - У меня и самой глаза на мокром месте...

 

Мы снова попили чай, посмотрели фотографии, помолчали, чтобы успокоиться, и Дмитрий Иванович продолжил.

 

- В девяностые годы у мамы было много потрясений... И перестройка, и все эти передряги с ее статусом: то ей одну пенсию выплачивали, то другую, каждый год перерасчеты, она и ветеран труда, и в плену была, и в ссылке.... Стали там наверху все это считать, никак не могли решить, как ей платить... Унижение одно, словом... Но главное, что ее подкосилов девяностые - это телевидение. Она не любила никогда телевизор, но на старости лет нет-нет да и включит, когда за вязанием, или штопает... Она, знаете, из детдома на пенсию ушла, а деткам все носки да варежки вязала. Распускала отцовские и наши свитера, что малы или износились, и вязала. То перешьет что-нибудь, штаны или пальто... Мы-то все работали, и наши дети работали, нам уже не надо было помогать, и она все этому детскому дому помогала. Так вот, телевизор... Он психику ее подорвал, так я думаю. Раньше если в новостях начнут говорить про убийство или про насилие, она сразу выключала, не могла слушать. А в последнее время только про это и говорят. и по радио, и в газетах - все одно: трупы. Я видел раз: говорили про детей, которые погибли в авиакатастрофе, там группа школьная туристическая летела ... И вот они все разбились, даже фотографии останков самолета показали. Мама заплакала и пошла пить валидол. Я ей говорю, не смотри, мол, телевизор. Она: да, конечно. А сама смотрит все равно, и все новости. Она мне говорила как-то: Митя, я теперь мир не узнаю. И был-то мир несчастный, а теперь... И совсем одна трагедия осталась, нет отрады.

Я запомнил эти ее слова "нет отрады". Но не знал, конечно, как все это серьезно... Я-то человек достаточно простой... Как все: хорошо - радуюсь, плохо - печалюсь. А она - будто за весь мир, за все его несчастья переживала... Как-то, помню, увидела тоже по телевизору, что какая-то американская фотомодель свадьбу устроила на шесть миллионов долларов. Мама в шоке была: у них в детдоме мальчик однажды умер, порок сердца, кажется... Ему предлагали операцию за деньги в Израиле. А денег не нашлось... И мама сказала тогда: сколько же детишек можно было вылечить на эти шесть миллионов... И заплакала.

И вот за день до ее самоубийства я внуков привел к ней, и сладостей принес, чтоб они порадовались все вместе... А тут в новостях - показали мальчика больного... Забыл я, что там за болезнь, мальчик лет трех худой ужасно, красно-синего цвета и задыхается, хрипит весь... Врачи ему трубки в рот суют, но говорят, помочь нельзя.

Мама встала, на меня глядит глазами страшными и говорит: Митя, жить-то как, когда это рядом происходит, а?.. И ушла на кухню. У меня мурашки по коже, и дети затихли сразу, бабка страшное сказала.

Я детей успокоил, включил им мультики, пошел за матерью. Еще подумал, Вере сказать, чтоб ее получше успокоила.

Мама на кухне стоит, бледна. И говорит мне: жить не хочу на этом свете проклятом.

Я испугался, глажу ее, обнимаю, пошел таблетки искать. Принес, дал воды, говорю: мама, надо жить, смотри у тебя правнуки подрастают. И хорошего ведь много, мама! А она не слышит словно. Говорит: мне жить больно, не приму я мир ваш.

 

Дмитрий Иванович снова заплакал, и я уже не стеснялась, мы сидели и рыдали с ним.

 

Спустя минуту, Дмитрий Иванович сказал уже почти сухо:

 

- А на следующий день мама повесилась. Вымылась, чистое одела и...

 

Я поблагодарила его за рассказ, еще раз спросила его разрешения все это опубликовать и вышла в коридор.

Там пришла семья Дмитрия Ивановича: дочь, зять и два его внука - близнецы лет пяти. Дмитрий Иванович представил их мне:

- Это Варвара, дочь моя, с мужем и детьми. Я дочь назвал в честь мамы.

 

Мы крепко пожали друг другу руки.

 

Я ушла и на следующий день отнесла цветы на кладбище, на могилу Варвары Захаровны.