Была уже глубокая ночь, а он все не мог уснуть. Да и не пытался. Просто лежал у себя в комнате, а точнее в одной из комнат дома. Их было всего две.

 

После смерти матери, три года назад, он как-то постепенно перебрался в эту большую комнату, которая раньше днем служила залом, а ночью – спальней родителям. Отец же, наоборот, стал жить в его каморке. Она была отделена, от большой комнаты перегородкой, тонкой настолько, что иногда, когда отец чувствовал себя лучше, они могли переговариваться перед сном, даже не повышая голоса. Но чтобы пробраться в комнату к отцу, нужно было приложить немало усилий. В большей степени, конечно, моральных, но и физически пробраться было трудновато. Причина – малюсенькая кухня по пути, захламленная до такой степени, что он иногда думал: «Отец скоро не сможет выйти из своей комнаты на улицу».

 

Вскоре после похорон, отец перетащил к себе в комнату практически все те немногие вещи, напоминавшие о матери. Это были книги, которые нравились ей, одежда, кресло, настенные часы, подаренные сослуживцами на день рождения (кажется, тридцать шестой), которые шли с момента дарения не более суток, и, сколько он себя помнил, всегда показывали три часа (или пятнадцать?). Вещи перекочевали в комнату отца почти незаметно – просто каждый день (или ночь?) из большой комнаты что-то исчезало, и она становилась еще больше.

 

А вот у отца в комнате, куда он заглядывал всего-то несколько раз, свободного места не было. Там можно было только лежать на узкой, почти детской, кровати, на которой раньше спал он. Вещи занимали всю площадь пола, одежда матери висела на вбитых в стены гвоздях. Зато в комнате отца был свет. И хотя лампочка была маломощной, освещения хватало для того, чтобы отец мог читать. Он часто слышал шелест страниц по ночам.

 

Сам он пользовался старыми стеариновыми свечами, а иногда, как сегодня, не менее старой керосиновой лампой без стекла. Почему в комнате отца горел свет, они не знали. Видимо, электричество поступало в дом по разным линиям, о чем, почему-то, не догадывались электрики, а может, кто-то из них намеренно сделал так, чтобы хоть одна лампочка в доме горела. Может быть из жалости.

 

Обнаружили они это случайно, когда он выкручивал перегоревшую ранее лампочку, намереваясь использовать ее для штопки носков. Едва он дотронулся рукой до патрона, как 100-ваттная лампочка вспыхнула и тут же погасла (видимо от сотрясения сомкнулись концы вольфрамовой нити).

 

Отец тогда здорово оживился. Они перерыли весь дом, но лампочек не нашли, за исключением одной, 40-ваттной, из старого без плафона бра, вялявшегося под кухонным столом. С величайшими предосторожностями они доставили лампочку в комнату отца и вкрутили в патрон. Лампочка зажглась, а отец с тех пор стал похож на того человека, каким был до смерти матери или даже еще раньше. Он завесил единственное окно в комнате плотным одеялом, прибив его гвоздями прямо к стене, и теперь по ночам читал.

 

Иногда, когда не спалось, он слышал, как щелкает старый выключатель. Это отец гасил свет. Он смотрел на свои наручные часы, и, неизменно, они показывали без четверти три. Обычно он засыпал раньше, но вот сегодня…

 

И причину этого он знал. И уже проклинал себя. Что же, ему теперь – не спать каждую ночь? А если никто так и не приедет? И виной всему эта дурацкая игра.

 

* * *

 

Еще летом он впервые увидел ее по телевизору, когда на велосипеде поехал в город за продуктами (тогда еще были деньги, был свет во всем доме, а вот их старый черно-белый телевизор уже испортился) и, покупая для отца сигареты в каком-то небольшом магазинчике на окраине, услышал из динамика подвешенного к низкому потолку телевизора, волнующий голос ведущей. Это была первая игра.

 

Он простоял в магазине больше получаса, несмотря на неодобрительные взгляды толстого молчаливого продавца.

Правила игры были просты, а результат, в случае выигрыша, – сногсшибательным (по крайней мере, ему так казалось тогда). Правила он запомнил, номер телефона записал (нацарапал гвоздем на раме велосипеда), а телефон в его комнате пока еще работал, хотя никто им не пользовался, и никто за него не платил.

 

Конечно, существовали и другие игры, сулящие огромные денежные выигрыши и не сходящие с экранов по нескольку лет. Но… Эта игра была:

1. Новой;

2. Основная ее часть проходила не в студии, а …у тебя дома, да-да;

3. Она не обещала больших денег (как, впрочем, и денег вообще), а, значит, и выиграть было возможно.

 

Примчавшись домой, он едва дождался шести часов, чтобы с бьющимся сердцем снять трубку извлеченного из-под кровати телефона, корпус которого был расколот, а слуховая мембрана выпадала из трубки, и ее приходилось придерживать пальцем. Цифры и буквы на диске давно стерлись, и, прежде чем набрать номер, он огрызком карандаша, которым проделывал бороздки в свечках (чтобы стекал расплавленный стеарин) написал цифры на диске, на секунду задумавшись, где же должен располагаться ноль, до единицы или после девятки?

 

Последний раз он пользовался телефоном, вызывая скорую помощь матери, но тогда это был кнопочный аппарат. Позднее отец его продал вместе с другими более-менее ценными вещами. Именно по тому аппарату они получили весть из больницы о смерти матери. Это была одна-единственная фраза, произнесенная безразличным или, может быть, слишком усталым голосом. Он сам снял трубку. Он помнил, как было страшно. Тот аппарат отец почти сразу после похорон вынес в гараж, где он и находился до момента продажи.

 

Дозвониться сразу не удалось. После трех попыток он положил трубку и немного успокоился. Время у него было. Звонить можно еще долго. А пока он подготовится к вопросам, которые могут быть ему заданы.

 

В комнате отца было тихо. Наверное, он был в гараже. Вернется как обычно, к девяти часам. Отец пришел ровно в девять. Ровно в девять он положил трубку. Три часа, отведенные для того, чтобы дозвониться на телеигру «Ночной визит», истекли.

 

* * *

 

Игра проводилась два раза в неделю: в пятницу и воскресенье. Точнее, звонить нужно в воскресенье, а результатов ждать в пятницу, с 21 до 3-х. Он звонил каждую неделю с 18 до 21. И вот в прошлое воскресенье он дозвонился:

 

– Да?

Слышимость была отвратительной, но определить, что голос ответившего принадлежал мужчине, было несложно. А он почему-то думал, что будет разговаривать с самой Анной – так звали ведущую, это он хорошо помнил.

 

– Ночной визит?

Голос его дрожал, он прокашлялся и поерзал на скрипучем фанерном стуле. На том конце провода не торопились отвечать. От волнения он тоже ничего не мог больше произнести.

– Кто Вам нужен? – спросил безразличный (как тогда в больнице) голос. В трубке что-то трещало.

Собравшись с духом, он повторил:

– Ночной визит?

– Да. И первый вопрос Вам уже задан: «Кто Вам нужен?»

 

Ну, конечно, первый вопрос задан! Кто мне нужен? Кого я хочу видеть у себя в пятницу? Надо же быть таким недогадливым! Он почувствовал, как от досады (или стыда?) горит его лицо.

 

– Мне нужен… – выбор был большой, он помнил. Но чем круче твой выбор, тем больше испытаний. И главное из них, по мнению передачи (а уж они-то знают), это то, что перед приездом в твой дом знаменитости, тебя посещает их человек, который в течение нескольких часов доводит тебя до белого каления (случались очень неприятные вещи, несмотря, на юный возраст проекта). Он может позволить себе ВСЁ! Его задача вывести тебя из равновесия, добиться твоего отказа от затеи пообщаться со звездой.

 

В его доме уже нельзя было устроить больший кавардак, чем есть. Он был уверен, что такое испытание выдержит (выдержал бы их сотрудник). Единственная проблема – отец, который здорово сдал за последний месяц.

 

– Мне нужна Анна! – выпалил он. И сам поразился своей дерзости. Условия игры не предполагали участия в выезде ведущей.

– Неплохой выбор, – с удовлетворением ответил голос, – Но в этом случае…

– Я согласен, – перебил он, в долю секунды решив, что примет любые условия. Вообще-то, такого поворота событий он не ожидал. Сердце его колотилось, и руки тряслись от возбуждения.

– Но в этом случае, ожидайте приезда не только в следующую пятницу, но и во все другие дни в течение, гм… месяца. Если Вас не будет дома – Вы проиграли.

– А теперь, – голос стал значительно бодрее, если не сказать веселее, – ответьте на несколько вопросов… Хорошо, Борис. Желаю удачи.– Трубку положили.

 

Он был счастлив. Он ответил на все вопросы. Кроме одного. Он забыл сказать, как его зовут.

 

* * *

 

Он проснулся от звука работающей машины. Она остановилась почти напротив окна его комнаты. Хлопнула дверца. Одна. Один раз. Этого быть не могло! Должно приехать много людей, минимум – пятеро. Это если автомобиль легковой, но мог быть и микроавтобус. Он видел по телевизору рекламный ролик не так давно. Всё в том же магазине, но уже с улицы, через окно.

 

Двигатель работал, а не должен был. Ведь они приехали надолго. Они же будут снимать на камеру, устанавливать освещение и кое-где делать дубли (всё-таки шоу).

 

И ещё:

Они должны смеяться и громко разговаривать, свирепо угрожать и визгливо просить пощады. С первых шагов. Сразу…

 

Сигналить… Они должны сигналить. Долго. Противно. Громко.

 

Ничего этого не было. Звуки, доносящиеся от калитки, убедили его в том, что человек, вышедший из машины, пьян.

 

Он не мог пошевелиться, он не мог посмотреть в окно, он не мог крикнуть и разбудить отца. Он был скован ужасом. В два часа ночи в их дом направлялся пьяный человек. Он видел пьяного однажды – десять лет назад. И только спустя пять лет смог снова заговорить…

 

* * *

 

Десять лет назад его семья жила в большом, красивом и богатом доме. И была счастлива.

Пока пьяный человек (человек ли?), прирезав по пути собаку, не вышиб входную дверь, и не унёс их счастье с собой на тот свет.

 

И вот, оказалось, что все они ошибались. Человек этот жив и уже выволок отца на кухню.

Уже избил его и теперь пытается заставить пить. Пить отцу нельзя. Но он, видимо, пьёт. Он слабый, и не только физически.

 

И вот, этот человек, немолодой, длинный и нескладный, но невероятно сильный тащит и его на кухню.

 

Там темно, и поэтому горит керосиновая лампа. Кто её зажёг, он не понимает. Ведь всё происходило так быстро.

 

Человек бьёт его по лицу и протягивает стакан с водкой. Он выпивает…

 

Через несколько минут время останавливается и затем начинает идти вновь, но уже не так быстро. Ему теперь не так страшно. Он просто наблюдает и слушает.

 

Когда этот человек достаёт нож, он сразу же вспоминает сельский магазин, в котором таким же ножом, огромным и чёрным, продавец отрезал сливочное масло от огромного многокилограммового куска. В городе такого не увидишь.

 

Он слышит крики, мат и имя своей матери. Постепенно в его голове складывается определённая картина, позволяющая делать выводы о произошедших много лет назад событиях. Всё очень просто. Почему он сам не догадался раньше? Не хотел догадываться, наверное.

 

К тому моменту, когда его отец мёртв, он понимает, что остался один на один со своим настоящим отцом…

 

* * *

 

– Нет, сынок, я не обманывал тебя. Ты выбрал Анну, и я хотел привезти её тебе сюда. Я дал твой номер своей дочке. Сказал, что это номер Анны, что это подарок от меня. Я мало ей делал подарков. Она живёт с матерью. Сегодня она одна дома. А у неё день рождения сегодня. Уже наступил. И вот сейчас она должна позвонить. Кто ответит ей?! Эта сука отказалась, а я хотел её привезти к дочке, хотел сделать подарок, понимаешь? – Его родной отец всё больше пьянел.

 

– Я узнал Ваш номер сразу. У меня определитель. Только вот никак не мог понять, кто звонит мне? Только твоя мать знала мой номер, только она. Я, сынок, жутко испугался, жутко. Трубку не брал… Ведь она умерла, так? А потом решил, что она всё рассказала тебе, и это ты звонишь. – Он выпил ещё один стакан водки и закурил.

 

– И это оказался ты! Но звонил-то ты не мне! Вот так! Я вот и не понимаю, как это ты звонил в «Ночной визит», а попал ко мне? Номера перепутал? Я ведь тоже звонил на телевидение – дочке подарок сделать хотел. – Отец стал повторяться.

 

Минут через пять он продолжил:

 

– А вопросы? Да я и слыхом не слыхивал про этот Тринидад. Я же не ответил ни на один. Только трубку положил, а тут опять ты. Ну, думаю, надо брать. И в точку! Даже про Тринидад ещё не успел забыть. А ты молодец, хотя откуда мне тогда было знать, правильно ли ты ответил? Ты ведь не учишься. В меня пошёл…

 

Борис слушал и не понимал, что с ним происходит. Он не чувствовал ненависти к этому человеку… Было что-то другое…

 

– Я тогда решил проверить сразу. Звоню опять. А вопросы другие. Вот, чёрт!

На двенадцатый раз повторились вопросы. Или на тринадцатый. Повезло, да?

 

– Нет, не понимаю я чего-то, – отец начинал злиться. – Ну, ты сам мне всё расскажешь, правда ведь, сынок? Время у тебя будет. Будет время. Хватит, чтобы рассказать… – Он встал из-за стола и, покачнувшись, заговорил снова:

 

– Пойдём, поможешь мне, вытащим эту суку из багажника, положим рядом с твоим папашкой – пусть развлекаются. А мы им мешать не будем, ведь так? А чтобы не замёрзли, надо и лачугу вашу прогреть. Бензин у меня есть. А потом поедем. Я тебя с дочкой познакомлю, сестра она тебе всё же, я же не изверг, чтобы… – Речь его оборвалась, и тело шумно упало на грязный деревянный пол.

 

* * *

 

Борис бросил тяжёлый нож между двух мёртвых тел. Снял с чужого пальца связку ключей. Ещё раз посмотрел на трупы. Вот его отец, который пришёл его убить. А вот, отец, который не смог его защитить. И уже не в первый раз. Не собирался защищать. Назвал себя отцом, и только…

 

* * *

 

Он вышел на улицу, открыл багажник машины. Да, папа не обманул. Вот она – победительница трёх конкурсов.

 

Он захлопнул багажник и вернулся в дом. В комнате звонил телефон. Он снял трубку.

 

– Я ищу своего папу.

– Не волнуйся, сестрёнка, папа уже едет к тебе. Но он забыл сказать нам твой адрес. Ты же хочешь, чтобы Анна приехала к тебе? – Он отхлебнул из бутылки, которую взял на кухне, когда сталкивал со стола керосиновую лампу. – Да, папа это сделал для тебя. Он очень старался. Мы уже едем, сестрёнка. Мы едем…

 

* * *