Знаменитая исполнительница народных песен Надежда Васильевна Плевицкая блистала на подмостках дореволюционной России, а позже Европы и Америки. Судьба одарила ее с особой щедростью – и необыкновенным голосом, и выразительностью, и неповторимой исполнительской манерой. Слава Плевицкой в начале прошлого века была огромной, а ее богатая самыми разнообразными событиями и полная драматизма жизнь могла бы послужить сюжетом для захватывающего фильма или романа…

 

– Ваше имя?

– Надя.

– Профессия?

– Певица. Замужем, детей нет. Под судом не состояла. До эвакуации с Белой армией всю жизнь провела в России, за границу не выезжала.

Так в декабре 1938 года в Окружном суде Парижа начался один из самых громких и скандальных процессов двадцатого века, широко освещавшийся в прессе разных стран. На скамье подсудимых находилась русская эмигрантка, женщина за пятьдесят, со следами былой и для европейского вкуса весьма экзотической красоты. Газеты наперебой смаковали многочисленные подробности биографии эстрадной дивы. Действительно, в ней было столько головокружительных поворотов и событий, столько взлетов и падений, что казалось странным, как все они могли вместиться в сравнительно небольшой отрезок времени под названием жизнь.

 

Если бы в дореволюционной России существовало понятие «секс-символ», то Надежду Плевицкую, несомненно, наградили бы этим титулом. Но тогда таких слов не знали. Что не мешало неимоверной популярности певицы во всех слоях общества, и особенно – у мужской его половины. Высокая, статная, с волнующим сочным голосом, черными как смоль волосами, блестящими темными глазами и большим чувственным ртом, Плевицкая всюду производила фурор. Николай II называл певицу «курским соловьем». На большую сцену ее пригласил Собинов, заприметив в ресторане во время Нижегородской ярмарки 1909 года. В большое искусство напутствовал Шаляпин – «Помогай тебе бог, родная Надюша. Пой свои песни, что от земли принесла, у меня таких нет, – я слобожанин, не деревенский», – и подарил ей на память свою фотографию с дарственной надписью. Эту фотографию Надежда Васильевна всю жизнь хранила среди самых драгоценных реликвий. В высший свет Плевицкую вывел Министр двора барон Фредерикс. На гастролях в Америке ей аккомпанировал Рахманинов.

… В половине первого ночи Надежда Васильевна, как всегда, завершала ресторанную программу. Гул голосов подвыпивших посетителей внезапно затих, звон посуды и суета официантов как-то сами собой прекратились, едва на сцену вышла статная молодая женщина. Она запела, и песня ее была протяжной, печальной – «Тихо тащится лошадка»… Черты ее лица преобразились, стали одухотворенно-прекрасными. Заговорили выразительные руки и особенно – гибкие пальцы, делавшие ее музыкальный рассказ почти осязаемым. Казалось, зрители растворились в глубоких проникновенных звуках ее прекрасного, выразительного голоса. Неожиданным было услышать среди ресторанного разгула старинную песню о похоронах крестьянки. А под занавес она исполнила свой «коронный номер» – лихого «Ухаря-купца», завершавшегося в ее исполнении горестной пляской отчаяния. Собинов почувствовал, что у него на глаза навернулись слезы. «Заставить смолкнуть такую аудиторию может только талант. Вы – талант», – сказал он Плевицкой. Великий певец подарил ей букет чайных роз и пригласил выступить с ним в благотворительном концерте в оперном театре. Петь с самим Собиновым! Ей, примадонне кафешантана. Да о таком и не мечталось, как не мечталось о том, что вскоре начнется череда триумфов, и имя Надежды Васильевны Плевицкой прогремит на всю Россию.

После Нижнего певицу пригласили в Ялту. Ей предстояло дать сольные концерты перед самой изысканной публикой – казалось, в ту осень в Ялту съехалась вся российская знать. «Господи, помоги, чтобы не провалиться», – молилась Надежда Васильевна перед концертом. Перекрестившись, она вышла на сцену в своем самом дорогом розовом платье с длинным шлейфом. В зале было темно, она ничего не различала, кроме поблескивания направленных на нее биноклей и лорнетов, а ей непременно нужно было видеть лица и глаза зрителей. Тех, кому она будет «сказывать» свои песни, с кем поведет задушевную беседу… По ее просьбе зал осветили. Она увидела публику, увидела ободряющие улыбки из первых рядов партера, ей стало спокойно, и она, как всегда, «захмелела в песнях»…

Как и подобает роковой женщине, Плевицкая не была красива с точки зрения классических стандартов. Скуластое лицо, тяжеловатая нижняя челюсть и глубокая посадка глаз не раз становились предметом карикатур и дружеских шаржей. В ней сквозило что-то дикое, необузданное. Какая-то сумрачная страсть, сражавшая мужчин наповал. Вечный зов и основной инстинкт в одном флаконе. Шикарное платье с длинным шлейфом до мельчайших подробностей обтягивало ее упругое, налитое тело славянской павы. Концертный туалет зашивали прямо на певице перед выступлением – иначе влезть в него не представлялось возможным. И пластика артистки в таком платье была тщательно продумана и отрепетирована – чтобы, не ровен час, не лопнули швы.

 

ЛЮБИМИЦА ГОСУДАРЯ

…В тот памятный день Надежда Васильевна волновалась как никогда. Дело происходило в Царском Селе. Перед концертом она попросила подать ей чашку черного кофе и рюмку коньяка, но этого было недостаточно, чтобы унять дрожь. Тогда в ход пошли двадцать капель валерьянки, но и они не подействовали. А через несколько минут Плевицкая оказалась прямо перед Государем Николаем Александровичем. Она по-русски низко поклонилась ему. Внезапно ее страх прошел, она осмелела. Пела много, от души и была, что называется, в ударе.

Николай, слушавший ее впервые, был потрясен. Он начал горячо аплодировать и хлопал дольше всех. И потом, всякий раз на концертах Плевицкой, Государь опускал голову и плакал, не стесняясь своих слез. «Я много слышал ученых соловьев, но они пели для уха, а вы поете для сердца. Самая простая песня в вашей передаче становится значительной», – сказал он ей тогда и посоветовал оставаться такой, какая она есть. Николай II одаривал певицу множеством драгоценностей, которые она носила не снимая. Плевицкая обожала Государя и считала его своим «хозяином и батюшкой». Ее любовь к нему подчас граничила с религиозным экстазом.

Путь Надежды Плевицкой к песне начался с малых лет. В глубоко религиозной крестьянской семье Винниковых, где Надя была последним, двенадцатым ребенком (а в живых осталось только пять), петь любили и мать, и отец, бывший николаевский солдат. Да и все село не расставалось с песней. Гулянья под гармошку, игры с пением, хороводы, или на курский лад, карагоды, навсегда остались в памяти. Пели и на свадьбах, и на престольных праздниках, и во время сельских работ. Многие песни, впервые услышанные в детстве, живые, первозданные, из самой глубинки народной, вошли потом в репертуар Плевицкой.

Еще девочкой мечтала Надежда петь на клиросе в церкви. Два года провела она в Курском Троицком монастыре, да не прижилась там беспокойная Дежка. Другая, яркая мечта владела ее воображением, иная, неведомая жизнь манила ее. Так оказалась она в бродячем балагане. Сохранилась уникальная фотография того времени: в центре композиции, у входа в балаган, среди наряженных актеров, клоунов, акробатов – Надежда, совсем еще юная, в голубом боярском одеянии и расшитом кокошнике. Вот он, образ, потом принесенный ею на эстраду!

Стремительный даже по нынешним меркам взлет простой крестьянки, певицы-самоучки, превратившейся во всероссийскую звезду эстрады, поражал воображение современников. Успех ее был невиданным. Концерты Плевицкой – это аршинные буквы на афишах, баснословные гонорары, битком набитые залы, и какие залы – Московская консерватория, Дворянское собрание в Петербурге. Это сияние бриллиантовых диадем и дорогих мехов, оглушительные овации, слезы восторга, море цветов. Бывало, ей подносили корзины с несколькими тысячами роз! Публика заходилась в истошных криках, требуя исполнения на бис – «Ухарь-купец!», «Раскинулось море широко!», «Хаз-Булат!», «Молодушка!». Ее песнями заслушивались все – и высокопоставленные сановники, и титулованные особы, и офицерство, и самые простые люди. «Вишь-ты, как голосом забирает. Важно-о!» – говорили о ней слушавшие ее солдаты. Граммофонные записи ее уникального меццо-сопрано расходились огромными тиражами. Она покоряла слушателей своей искренностью, богатством интонаций, особой мелодикой звучания подлинной русской речи, огромным драматическим дарованием. Она доносила до слушателей душу песни. Недаром директор императорских театров Теляковский рекомендовал оперным артистам учиться у Плевицкой, как держаться на сцене. У Плевицкой, которая сама нигде не училась. Злопыхатели же не стеснялись называть ее «бабой от сохи» и утверждали, что публику потянуло на Плевицкую, так же как объевшихся сладостями барышень тянет на кислую капусту.

 

МУЖЧИНЫ ЕЕ ЖИЗНИ

Имея всего два класса образования, Надежда Васильевна была по-женски очень умна, что делало ее неотразимой в глазах противоположного пола. Вот уж действительно, самый сексуальный орган у женщины – это голова. Надежда Васильевна знала, когда надо перевоплотиться в беспомощную, доверчивую и ласковую, когда надо пожалеть и утешить, а когда следует проявить жесткость и несгибаемую волю. Она с умом, а значит – умело – распоряжалась и своим божественным песенным даром, и своим пленительным телом.

Пригласив певицу выступать в «Яре», хозяин ресторана Судаков первым делом осведомился, не слишком ли большое декольте на ее концертном платье, чтобы не случилось никакого неприличия, ведь в "Яр" купцы зачастую приезжали со своими женами. Надежда заверила его, что все будет в порядке. В начале карьеры ей приходилось выступать в разных увеселительных заведениях. Но в этой злачной атмосфере юная певица себя блюла. И постоять за себя умела. От одного назойливого купца, заказавшего ей ужин в отдельном кабинете, пришлось отбиваться силой.

Замуж за польского артиста балета Эдмунда Плевицкого Надя Винникова вышла честной девушкой, получив письменное благословение матери на этот брак. Однако элегантный танцовщик довольно быстро наскучил стремительно преуспевающей диве. Ее гораздо больше привлекали господа офицеры. Она питала слабость к эполетам и млела от блестящих мундиров. А безукоризненный поляк очень любил свою жену и прощал ей холодность и пренебрежение. Даже когда много лет спустя Плевицкая вместе со своим третьим мужем поселится под Парижем, Эдмунд пришлет ей деньги на покупку земельного участка.

На одном из приемов, устроенном Великой Княгиней Ольгой Николаевной, певица познакомилась с поручиком Кирасирского полка Ее Величества Василием Шангиным. Это была любовь с первого взгляда. И любовь взаимная. Прощаясь, Плевицкая подарила поручику самый красивый цветок из букета, преподнесенного ей после концерта Принцем Ольденбургским.

Первая мировая война застала влюбленных на отдыхе в Швейцарии. Пришлось спешно возвращаться в Россию. Шангин отправился на фронт, и Плевицкая вместе с ним. «Маленькая Дю», как нежно называл ее красавец кирасир, ухаживала за ранеными в лазаретах, пела для них, была и на передовой. Коротко остриженная, с обветренным лицом и огрубевшими руками, Плевицкая очень переживала, что в таком виде разонравится своему жениху. Их редкие свидания происходили в окопах и полуразрушенных домах. Любовь оборвалась трагически – в январе 1915 года поручик пал смертью храбрых под Ковно. В том же году умерла мать Плевицкой – горячо ею любимая Акулина Фроловна. От страшнейшего нервного потрясения Надежде Васильевне удалось оправиться лишь с помощью врачей.

Великая российская смута перемешала все карты в судьбе певицы. Ее триумфальному шествию по России, похоже, приходил конец. Она лишилась роскошной квартиры в Петербурге и усадьбы в родном Винникове, куда каждое лето приезжала отдыхать и набираться сил. Плевицкая продолжала петь – когда «Марсельезу», а когда «Боже, царя храни», в зависимости от обстоятельств.

Смута поселилась и в ее душе, заставляя бросаться из одних объятий в другие. Второй муж певицы – бывший поручик царской армии и сослуживец Шангина Юрий Левицкий – после революции переметнулся к красным. В Одессе Плевицкая пользовалась покровительством начальника гарнизона товарища Домбровского и закрутила бурный роман с его заместителем Шульгой. Вместе с мужем Надежда Васильевна кочевала по фронтам Гражданской войны, пока не оказалась в плену у белых. Здесь царскую любимицу узнал командир Корниловского полка Скоблин, и это спасло ее от расстрела. Стального чекиста Шульгу в ее сердце ненадолго сменил корниловец Пашкевич. А потом Плевицкая без памяти влюбилась в своего спасителя Скоблина, который был младше ее на девять лет. И это, что называется, при живом муже.

Если раньше Надежде Васильевне нравились статные кирасиры и рослые царские конвойцы, то теперь избранником певицы стал мужчина невысокого роста, а значит, честолюбивый и напористый. Николай Владимирович Скоблин, самый молодой генерал Добровольческой армии, сделал блестящую военную карьеру. Кавалер ордена Святого Георгия 4-й степени, награжденный к тому же золотым Георгиевским оружием, он отличался храбростью, хладнокровием и выдержкой. С ним Плевицкая тайно обвенчалась в Галлиполи, куда бежали остатки разгромленных белых частей. Посаженным отцом на их свадьбе был сам генерал Кутепов.

 

ФЕРМЕРСКОЕ ХОЗЯЙСТВО

Будучи в эмиграции, Надежда Васильевна пела в Болгарии, Сербии, Чехословакии, Латвии, Германии, во всех странах, где волею судеб оказались русские изгнанники. Пела и в Париже, в ресторане Большой Московский Эрмитаж, разрисованный изображениями бояр и троек. В конце каждого концерта она исполняла свой знаменитый романс «Замело тебя снегом, Россия», названный гимном белой эмиграции. Всякий раз это вызывало в зале почти истерические рыдания. Особенно потрясал зрителей ее неистовый крик в финале – «замело, занесло, запуржило»…

Эмигранты обожали ее, своего кумира, выходившую на подмостки в неизменном облике русской красавицы в пестром сарафане и кокошнике, ведь любовь к ней ассоциировалась с любовью к навсегда потерянной для них России. Но широкой европейской публике она, так и оставшаяся простой малограмотной крестьянкой, со своими народными песнями и ностальгическими романсами была не очень интересна. Стать звездой мирового масштаба ей не удалось. Денег катастрофически не хватало. Расходы в несколько раз превышали ее скудные гонорары.

Николай Владимирович, занявший пост одного из руководителей Российского Общевоинского Союза (РОВС), одновременно исполнял обязанности антрепренера певицы. Злые языки прозвали его «генералом Плевицким». И в самом деле, со стороны Николай Владимирович, маленький, худенький, с правильными чертами лица и аккуратно подстриженными черными усиками, скромный и застенчивый, выглядел забитым мужем при такой яркой, энергичной и властной женщине, как Надежда Васильевна. Он во многом находился под ее влиянием.

Плевицкую нестерпимо тянуло на родину. Об этом она, выступая в Америке, рассказала советскому консулу, по совместительству – резиденту советской разведки. Так Скоблины попали в поле зрения ОГПУ. Им обещали содействие в возвращении домой – в обмен на сотрудничество с органами.

Для переговоров в Париж приехал однополчанин Скоблина Петр Ковальский по кличке Сильвестров. Зная психологический расклад в семье, Сильвестров начал действовать через жену. Он пообещал Надежде Васильевне, что в СССР ее ждет всенародная любовь и Сталинская премия, а Николаю Владимировичу гарантировано место при Генеральном штабе. Для пущей убедительности Сильвестров передал Скоблину письмо от его старшего брата, проживавшего в СССР. Посовещавшись с женой, Николай Владимирович принял решение, ставшее для супругов роковым.

На Скоблина было заведено личное дело и присвоен псевдоним «Фермер-ЕЖ/13». Плевицкая фигурировала в деле под кличкой «Фермерша». Ключом для шифрованной переписки служила … их семейная Библия в зеленом кожаном переплете. За добросовестную службу «Фермерам» выплачивали солидные по тем временам деньги – двести долларов в месяц. Супруги купили двухэтажный дом с желтыми ставнями в предместье Парижа и в память о России посадили у ограды березки. Они приобрели автомобиль, лечились в дорогих санаториях, не зная, что обрекли себя на скорый и трагический конец. Да они ли одни, обманутые, дезориентированные, стали жертвами кровавой политической игры?

Когда руководство советской внешней разведки поставило вопрос о ликвидации Председателя РОВС генерала Евгения Миллера, главная роль в организации его похищения отводилась Скоблину.

 

АЛИБИ ДЛЯ ГЕНЕРАЛА

… Днем 22 сентября 1937 года в парижский салон модной одежды «Каролина» зашла хорошо одетая женщина, стягивая на ходу дорогие лайковые перчатки. Здесь ее хорошо знали, как постоянную клиентку, интересующуюся модными новинками. Знали и ее мужа, господина генерала, неизменно сопровождавшего певицу в походах по магазинам. Супруги всюду появлялись вместе. Но на этот раз мадам Плевицкая почему-то пришла одна. И была, пожалуй, более суетлива и взвинчена, чем обычно. Правда, она всячески подчеркивала, что верный муж ждет ее на улице в автомобиле. Знала ли она, куда и с какой целью отправился Николай Владимирович на самом деле, наскоро позавтракав вместе с ней в маленьком парижском кафе? Неизвестно. Но алиби ему она обеспечивала старательно.

В модном салоне певица провела около двух часов. Примеряла наряды, обсуждала с продавцами фасоны. То и дело подходила к зеркалу, чтобы оценить, как она выглядит в новой шляпке – к ним Надежда Васильевна питала особую слабость. Перебрав все, она в конце концов купила себе два платья. На предложение хозяина пригласить в салон Николая Владимировича, очевидно, запарившегося от долгого ожидания в машине, Плевицкая пробормотала что-то невнятное. Больше всего она боялась, чтобы тот не выглянул на улицу. Иначе алиби рушилось. Как нарочно посмотрев в окно, господин Эпштейн обнаружил, что никакого автомобиля у входа в магазин и в помине нет…

А в это время Скоблин встретился с Миллером на углу улиц Жасмен и Раффе. Престарелый Евгений Карлович предчувствовал, что это ловушка, о чем сообщил в записке, оставленной в столе. Но на встречу все же пошел… На окраине Парижа в районе бульвара Монморанси Миллера запихнули в грузовик. В тот же день советский пароход «Мария Ульянова» принял на борт «срочный дипломатический груз» и отплыл к берегам СССР. Участь Миллера, отказавшегося подписать обращение к белой эмиграции, была предрешена – через несколько лет его расстреляют на Лубянке под чужой фамилией.

Между тем двум генералам РОВС, прочитавшим записку Миллера и обеспокоенным его долгим отсутствием, удалось задержать Скоблина. Вместо того, чтобы сразу вызвать полицию, они решили провести собственное расследование и остались ни с чем. Скоблин скрылся, не успев предупредить «Васеньку» – так он называл жену.

В ночь после похищения Миллера Николая Владимировича переправили в Испанию на специально заказанном для него самолете. Оттуда он писал в СССР: «Сейчас я тверд, силен и спокоен и тихо верю, что товарищ Сталин не бросит человека». Действительно, Сталин не оставил его в покое. Вскоре Скоблин бесследно исчез, и можно только гадать, избавились ли от него за ненадобностью в охваченной гражданской войной Испании или в страшных подвалах Лубянки.

А что Надежда Васильевна? Она обегала пол-Парижа и выплакала все глаза, недоумевая, куда мог деться ее обожаемый Коленька, для которого она была готова на все.

На следующее утро певицу арестовали. Ее ждало еще более суровое испытание – открытый судебный процесс, издевательства и оскорбления в прессе и необъяснимо жестокий приговор. Мнения эмиграции разделились. Писательница Нина Берберова до глубины души возмущалась «враньем» Плевицкой в суде. А симпатии Марины Цветаевой, напротив, были на стороне Надежды Васильевны. Возможно, потому, что к похищению в 1930 году предшественника Миллера на посту Председателя РОВС генерала Кутепова был причастен ее муж Сергей Эфрон.

 

НЕ ВИНОВАТАЯ Я…

«Я – артистка и пою для всех. Я вне политики», – часто повторяла Плевицкая. Как же она ошибалась!

Ей предъявили обвинение в «соучастии в похищении генерала Миллера и насилии над ним», а также в сотрудничестве с советской разведкой. Вызванный в качестве свидетеля генерал Деникин, бывший главнокомандующий Вооруженными Силами Юга России, давно не доверял ни Скоблину, ни Плевицкой. Он не был уверен относительно роли Плевицкой в похищении. Но в том, что Скоблин был советским агентом, и что его жена заранее знала о готовящемся преступлении, всколыхнувшим всю Европу, не сомневался.

На процессе, продолжавшемся восемь дней, певица вела себя крайне нервно. То застывала в отрешенной трагической позе. То, подперев щеку рукой, начинала по-бабьи причитать и жаловаться на свою горькую судьбу. Одетая, как монашка, во все черное, мертвенно-бледная, резко постаревшая, одинокая, совершенно деморализованная, Надежда Васильевна не признала своей вины. Она утверждала, что «чиста, как голубь».

Несмотря на отсутствие против нее прямых улик, ее приговорили к двадцати годам каторжных работ. Президент Франции отказался ее помиловать. В тюрьме для особо опасных преступников французского города Ренна заключенная номер 9202 скончалась в 1940 году при загадочных обстоятельствах в состоянии, близком к помешательству. Возможно, не без помощи французских спецслужб. Все документы по ее делу пропали. Их следы затерялись в Германии.

Последним русским, который видел Плевицкую в камере, был инспектор уголовной полиции Григорий Алексинский. Он курировал громкие дела, связанные с русскими эмигрантами и был уверен, что Плевицкая невиновна. Ему Надежда Васильевна исповедалась в своих грехах за несколько месяцев до смерти. Но она не рассказала Алексинскому ничего нового. Все и так знали, что певица безумно любила своего третьего мужа и была ему верной женой до конца дней.

 

(с сокращениями опубликовано в сборнике "Русские богини", АСТ-Пресс Книга, 2005 и 2007)