Они не едят булки, они игнорируют твои семечки, им пофиг на твой арахис. Они даже и не смотрят в твою сторону.

Голуби.

 

Их выталкивают за дверь недокрашенные жены, забывая поцеловать, дают в руки пакеты, в пакетах гремят банки со вчерашним супом.

Рабочие.

 

Они падают в лужи и мокнут, что-то пугающее и необъяснимое заставляет их раз в год тихонечко умирать.

Листья.

 

Они не ведут к храму. Их почти не видно из-за людей. Хотя скорее наоборот.

Улицы.

 

Они стоят днями напролет. За целые сутки к ним прикасаются только одни руки. Руки дворника. В остальное время их можно пинать ногами.

Урны.

 

Они жмутся друг к другу, замерзая на холодных улицах. Они давно не ели и им позарез нужна еда. И тепло. Тогда они не умрут.

Кошки на люках.

 

Они скучные, холодные и с мертвым светом. Они предсказуемые, ожидаемые и желтые.

Автобусы.

 

Они сидят с пакетами на головах. На руках перчатки. Каждая перчатка по килограмму. Они совершенно необъятные в своих пальто 1930 года.

Бабушки со стихийных рынков.

 

Они где-то там темнеют. Дети, хотя, что уж там, и взрослые стараются обходить их стороной. Но все равно с жуткой периодичностью там находят очередные трупы.

Недостроенные здания.

 

Их много. Попробуй только закури. Они синие и зеленые. Ни одной красной.

Заправки.

 

Они все время в очках, каждый день что-то вроде фейерверка. Каждый день – праздник. Мальчики-мажоры?

Нет. Сварщики.

 

Не заметил и чертыхнулся. А потом подумал-подумал и утешился. «Ну, вот я себя и увековечил».

Следы от обуви на свежем асфальте.

 

Они улыбаются. Улыбаются. Улыбаются. А сами тебя ненавидят.

Специалисты сервиса.

 

Их четыре. Четыре по три. Мрачнее, тоскливее и грустнее.

Осень.

 

Не радует и совершенно не хочется на него смотреть. Но почему-то оно тебя притягивает, и ты поднимаешь глаза вверх.

Серое небо.

 

Ненавижу его.

Город.