Сергей Злобин

 

Дар.

 

Рассказ.

 

Утро – лучшее время для активного клёва. Ну, по крайней мере, так говорят. Знающие и опытные. То есть, вероятно, это те, кто с шиком и шашлыками приезжает к воде почти к полудню. Именно это время для них и является «зорькой». Растолкав немилосердно зевающих и почесывающихся спросонок в банке червей, они с гневным видом оглядывают поверхность водоёма, словно приказывая рыбе, ракам и прочей водной «шушере» признать их сегодняшнее финансовое превосходство, после чего тут же начинают азартно пить. Глухо и со вкусом.

Обмыв и облив как следует рыбалку, собственные штаны и берега, индивид в обнимку с удочкой почти отвесно падает в камыши, откуда и начинает свои первые доблестные потуги распутать для начала леску. Матеря всё и вся, что попадается под руку и на что лягут его мысли и взгляд, рыбак для начала успешно глубоко накалывает себе палец и победно ревёт на всю округу, оглашая окрестности ликующим криком состоявшейся таки радости общения с природой. Кляня, на чём свет стоит, единение с нею, проклятой, дюжий молодец громко призывает на помощь и в свидетели свою и чужую мать. Не наблюдая что-то их торопливых перебежек в его сторону, он сквозь зубы для чего-то упоминает про какого-то ёкарного Бабая, после чего, наконец, удосуживается выковырять чуть ли не губами из банки дорогущего червя, рождённого где-то за бугром и с ужасом взирающего на местную действительность. Впрочем, узрев норвежский крючок и немецкую леску на далеко не дешёвом удилище, он несколько успокаивается и начинает торговаться о размере гонорара за участие в процессе. Что вызывает просто бурю негодования со стороны его патрона, сопровождаемое немилосердным треском камыша и бурным всплеском воды, куда сгоряча влетает вконец ошалевший от подобной наглости правообладатель будущего неподъёмного улова. В конце концов, выбравшись из тины на берег, по уши в водорослях, наступив ногой червю на голову, его натягивают на острие, с трудом проволакивая за шкуру по цевью крючка. После чего двумя руками наглеца забрасывают в воду, сопровождая пинком и матюгами, чуть не отправив при этом в виде комиссионных туда же и всю остальную имеющуюся в наличии снасть. Успевают перехватить в последний момент самое ценное, - невесть как прихваченную лесой за горлышко бутылку, после чего грузно оседают в кусты и предаются сонным грёзам. На этом участие непосредственно рыбака в процессе заканчивается.

В дело вступает уже Их Величество Случай, а так же капризы мстительных обитателей водной среды. Наглая и прожорливая, мелкая краснопёрка захватывает в плен барахтающегося червя и уносит того в переплетение подводных коряг и травы. Чтобы там, в тишине и покое, насладиться с товарками ранним халявным обедом.

Проспавшийся к вечеру «участник феерии» продирает глаза, обрывает, к чертям собачьим, зацепившуюся лесу и крючок, намертво увязший в теле тростника, и едет домой, прикупив по дороге рыбы на каком-либо колхозном рынке у хитроватых браконьеришек.

Чтобы за столом на кухне страшным голосом поведать домашним о жуткого вида чудовищах, монстрах, водящихся в тех «сумеречных водах». Которые оборвали ему в борьбе за жизнь лесу, и разве что только на берег не лезли для расправы над его дражайшим телом…

Домашние клацают от страха зубами, повизгивая от смеси восторга и ужаса, жалея отважного папу, который не побоялся выйти один на один, с голыми руками, с одной лишь бутылкой водки наперевес, против всей дикой природы…

Твёрдо уверив детей в намерениях папы поехать туда вновь, чтобы отстоять «честь клана» и жутко отомстить, выловить, перебить, перестрелять «этих поганцев», глава семьи выдувает пару-тройку бутылок пива и начинает задорно клевать носом прямо за столом…

Вот точно такую же картину я наблюдал и этим днём. Расположившийся неподалёку рыхлотелый «гость Юга» без сучка, без задоринки отбарабанил весь расписанный мною выше сценарий за компанию с дружками, после чего отбыл восвояси, считая капотом и бампером машины по пути все мыслимые препятствия, которые легко обошел бы даже подслеповатый слон.

Этим утром я прибыл сюда в препоганейшем настроении. Основания для этого были, и они были самыми серьёзными. Последние события в моей жизни заставляли меня злиться и пыхтеть на весь белый свет. За право удушить начальника я был готов проглотить раскалённого добела ежа!

А уж за возможность отомстить так, чтобы он помнил об этом всю свою жизнь… О-о-о, что б я только ни дал!

Пожалуй, не было на свете такой муки, какой бы ему удалось избежать…

Я бы его согнул колесом против часовой стрелки, в обратную от пупа сторону, сворачивая одновременно жгутом вокруг его поганой оси… Я б его медленно жарил на сере, поливая сверху ядрёной уксусной кислотой… И ещё втыкал бы в него раскалённые шомпола, молотя по его грязным пальцам кувалдой!!! Я бы…

Только хороший клёв отвлекал меня от столь кровожадных мыслей и тем самым не позволял мне отбросить к едрени фене удочки, сломав их о колено, и ринуться по камышам напролом исполнять задуманное, воплощать коварные свои намерения…

Я только подтащил к берегу и зацепил в подсачек оч-чень неплохого жирного карася, эдак на килограмм, и от удовольствия почти забыл уже о своих полыхающих магмой ранах души, как слева от меня, за густою стеной сухого камыша, тоже раздался свист подсечки, следом - мощный протестующий всплеск, и началась затяжная борьба. Леса звенела и стонала, но кто-то умелый и настойчивый выводил добычу прямо к берегу, не давая ей ни малейшей надежды на спасение в глубине. Я даже счёл необходимым встать, заглянуть к своему «соседу» и поинтересоваться, - кто же ещё такой удачливый здесь, как и я сам?!

Как выяснилось, там притаился, до этого не слышимый даже мною, старичок - божий одуванчик, с весьма примитивным старым удилищем и скромной хозяйственной сумкой вместо садка. Крупный сазан отчаянно сражался за свою жизнь, ни в какую не желая сдаваться добром. Дедуля поцокал языком, укоризненно покачал головой и, видимо, решился на «превентивные меры». Думая, что я его не вижу, дед негромко щёлкнул пальцами, и рыба послушно поплелась к берегу, где и замерла, уткнувшись мордой в прибрежный ил, терпеливо дожидаясь, пока старичок, кряхтя и скрипя суставами, соизволит встать и дошлёпать до уреза воды.

Там он, к моему безмерному удивлению, спокойно нагнулся к сазану и за жабры поднял это чудище на воздух. Сазан жалобно всхрюкнул, пискнул жабрами и, готов поклясться, прослезился выпученными глазками…

Однако без какого бы то ни было сопротивления дал упрятать себя в недра сумки, ещё и свернувшись для удобства дедушки кольцом. Пусть меня навеки лишат новогоднего винегрета, если он при этом что-то не пробубнил деду тихо и жалобно. Дед, ей-богу, прислушался, слегка наклонив для этого к рыбине голову, но затем махнул раздражённо рукой и прогундосил:

- А, поделом тебе, бездельник! – И снова взялся за банку с червями… Обычно, чтобы достать эту вредную тварь, нужно переворошить всю массу компоста, основательно извазюкав пальцы, затем вытянуть его, сердешного, за уши, победить в честной борцовской схватке, и только после этого его, извивающегося, словно в аду на сковороде, заставить принять нужную вам форму крючка…

Однако у дедули всё было просто, словно в волшебной лавке. Как только он соизволил поднести узенькую ладошку к банке, как из неё на ладонь к нему выбрался бодренький червячок, словно ждавший приказа ещё накануне. Едва только честь не отдавал, ей-богу! Создавалось впечатление, что черви ну просто толпятся у выхода, нетерпеливо толкаясь в ожидании своей очереди. Как актёры за кулисами во время спектакля. Дедушка одобрительно покивал пушистой головкой и буркнул что-то вроде «не зря вчера я вас ругал, на пользу пошло»…

Если меня не приобнял при виде этой пантомимы Кондратий, то только потому, что за время своего увлечения рыбалкой я насмотрелся среди каналов и лиманов такого, что только держись. Особенно на пьяную голову рыбаков, - их, то гоняющих с улюлюканьем по камышам водяного, то ласково зовущих из лодки русалку, причмокивая умильно слюнявыми губами.

И тем, и другим, и ещё целой массе перепитых и ошалевших от подобного «пребывания на свежем воздухе», безотказно являлась вездесущая Белочка. Она-то, словно стюардесса лодочного флота, и сопровождала бедолаг на берег, к базе. Сидя в моторке рядом с угрюмым егерем, которому до смерти надоели подобные спасаемые им «экскурсанты», и приветливо помахивая «гостям», взятым на буксир, пушистым хвостиком. Иных такая замена вовсе не устраивала, и они орали и бушевали, даже будучи связанными. Другие же вполне удовлетворялись её компанией, и вскоре их симпатии целиком и полностью переключались на эту новую «пассию». Порой доходило до того, что ей начинали предлагать интим, деньги за стриптиз и даже обеспеченное замужество. Поскольку особенно подверженными столь масштабным пьяным галлюцинациям почему-то оказывались именно обеспеченные сверх всякой разумной меры граждане. Видимо, по доходам и выпитое. Точнее, его количество…

А поскольку пребывание таких «мэнов» на рыболовецких угодьях часто затягивалось на несколько дьявольски угарных дней, то многие отбывали восвояси, уже будучи накрепко обручёнными с горячкой. Развод при этом, как правило, оформлял затем уже по месту жительства нарколог.

Так что «беседы» дедушки с рыбкой и его «ладушки» с кольчатыми меня не поколебали. Всего лишь ещё один индивид, вырвавшийся из дома подобно цепному псу и налакавшийся без меры на природе…

Когда престарелый любитель жареной рыбки забросил снасть, он неожиданно, не оборачиваясь, крякнул в мой, очевидно, адрес:

- Вот так и приходится, милай, всякий раз воевать с ними, негодниками. А то бабка запилит, если без рыбы-то домой, значится.

Дед явно напрашивался на беседу. Они любят поговорить всюду и везде, эти старики. Вне вашего социального положения и места, где они вас настигли. Жалобы на долю, лечение и пенсию не признают авторитетов и условностей. Мишенью для них может стать даже шейх, неведомо как ставший на пару минут вдруг соседом по месту в троллейбусе. Причём выйдет он оттуда с конкретным злобным намерением спасти перспективную старость России…

Тяжело вздохнув, я приготовился подарить деду из вежливости несколько минут своего «сочувствия», хотя у самого и без его излияний проблем хватало…

- А вот про тебя, уважаемый, скажу, - твои проблемы с начальством очень даже решаемы. – Старичок задорно хихикнул. Меня же словно обухом по голове ударило.

Он что, - экстрасенс, что ли?! Откуда вызнал?!

- Да не пугайся ты так, сынок… - голос престарелого рыбака звучал почти ласково. Того и гляди, я вот-вот заплачу.

- Дедуля, а как Вы про мои беды-то прознали? Вы вроде волшебника, видимо? – тщательно скрываемое мною за иронией тона удивление всё-таки вырывалось, видимо, наружу, потому как старикашка глянул на меня с некоторым сожалением, - мол, фальшивишь, друг! Не можешь ты, олух, не поражаться тому, что видишь и слышишь…

Однако при этом в нём напрочь отсутствовали бахвальство и любое выказываемое превосходство. Словно за всю долгую жизнь дед сам так привык к собственным «чудесам», что они и ему самому уже осточертели и казались некоей обыденной, неизбежной и доставляющей проблемы данностью. Вроде возрастных проблем хождения в туалет по утрам.

Так что его «таланты» при этом как-то не задевали, знаете ли… Как это часто бывает в общении с теми, кто знает на две страницы больше вас относительно особенностей ядерной физики… Такие обычно кичатся своим подобным «превосходством» круче тех, кто ни хрена не «бычит» в прочтении инструкций к авторучке, но имеет квадратную кучу денег, по высоте и ширине превышающей размеры пресловутого «термоядерного гения».

Так что я простил деду его «способности» ещё до того, как против собственной воли начал изливать ему свои «болячки»…

Даже не знаю, что на меня тогда нашло. Как правило, свои проблемы я ношу в себе и не пускаю в них никого, разве только тех, кто в состоянии реально помочь, а не тех, кому ковыряние в чужой душе доставляет эдакое садистское наслаждение.

А тут я вывалил на дедулю всё, что мыслил и переживал. Одним духом, словно загодя готовил эту пламенную, полную гипербол и страсти, речь…

Закрыв, наконец, рот, я вдруг подумал, - а на кой я всё это ему рассказывал?! Он не прокурор, не депутат, не общественный защитник, наконец. Что ему с того? Да и каким боком он к моим проблемам стоит?! Я был крайне озадачен собственной болтливостью и словоохотливостью. Словно из меня тянули нитки помимо моей воли.

Однако дед ни словом не перебивал меня, при этом хмуря брови и нервно барабаня пальцами по колену.

- Вот ведь остервенел народ, прямо не знаю, что с вами всеми и делать… - старик с видом вершителя судеб яростно сжал костлявые кулачки.

Я несколько офигел от подобного «наполеондорства». Но ничего не сказал. Внезапное озарение бросило меня в пучину стыда. Да он сумасшедший! Я тут, как оказалось, распинался перед клиентом психиатрической лечебницы! Он, видите ли, не знает, «что с нами делать»… Вот так заявка! Не иначе, как на мировое господство!

Я собрался по-тихому свалить в камыши, чтобы там, в тиши своего «гнезда», предаться самобичеванию за собственное непозволительное головотяпство, которое довело меня до исповеди перед ходячим диагнозом…

В это время дед покосился на меня и с недовольством изрёк:

- Ты куда это собрался, внучок? Я по тебе сейчас решение принимать буду, а ты удирать надумал?

Вот тут я и сел на задницу, что называется… По мне в моей жизни часто «принимали решение», что и говорить. Невзирая на то, прав я был или нет, но чтоб такое…

Он, понимаешь ли, находясь скудными остатками умишка в неведомых науке и психиатрии далях, будет «принимать по мне решение»!!!

С трудом удержавшись от того, чтобы не заехать дедушке по морщинистому загривку, я возмущённо фыркнул и собрался совершить разворот на все сто восемьдесят, что называется, но неведомая сила схватила меня за ноги и рванула в сторону старикана. Бодро подрулив к его «засаде», я плюхнулся задом прямо на землю рядом с дедушкой, словно верный пёсик, ошарашено округлив от удивления глаза и чуть не с обожанием уставившись на этого «чародея». Без его влияния и козней здесь явно не обошлось!

Между тем тот продолжал, словно не видя моих выкрутасов и внутренней борьбы. Он даже не смотрел в мою сторону, будучи абсолютно уверенным, что я тут, рядышком, и внимаю его болтовне!

- Ты, сынок, не один такой, и сам, я думаю, это понимаешь. Всем не поможешь, ибо грубо вмешиваться в ход событий, даже видя, что события имеют явно выраженную гадкую окраску… - дед словно читал лекцию. При этом нимало не смущаясь от того, что вид у него был действительно профессорский, а рассуждал он чуть ли не как верховный судья… - Но что-то в тебе, человече, есть такое, что мне по нраву. Дам я тебе рецепт, пожалуй… А пока иди, лови рыбу-то. Приехал ведь за этим?

Я послушно и с готовностью коротко кивнул с видом полного дебила. Мне самому казалось, что я вот-вот высуну язык и задышу часто-часто, помахивая хвостиком…

- Тогда не забудь сказать «ловись, рыбка». Сказки читал ведь, знаешь…

Я не знал, что и ответить. Послушно поднявшись, я утопал к себе. Не знаю уж, зачем, но я пробормотал всё-таки эту дурацкую фразу, и тут такое началось…

Как заведённый, я натаскал одну за другой чёртову уйму рыбы, которая вдруг жутко разохотилась ловиться, устроив форменную давку со скандалом возле моих поплавков. Вода возле них вскипела… Тут и там раздавался завистливый мат рыбаков, около «засек» которых вся рыба вдруг словно вымерла.

Я же таскал её, чуть не выворачивая себе кисти рук и тихо дурея… Когда через неполный час эдакой «гребли» я увидел, что мои немалые по размерам садок и ведро полны уже доверху и были готовы треснуть по швам, я отчего-то вспомнил хриплый вскрик падишаха, или кто он там, из кучи золота в сказке «Золотая антилопа»:

- Довольно…

Как только я об этом подумал, вода разом, словно рыбы расходились с работы, разрезалась спинами уходящих в стороны жирных тел, оставляющих за собой стреловидные следы на поверхности. Словно разбегались в разные стороны смертоносные торпеды…

Переведя дух, я оглядел свой «улов». Поражал тот факт, что рыба была отборная, одна в одну, как говорят, и при этом таких размеров, что обычно леса, подобная моей, просто не выдерживает подобных монстров. А тут холоднокровные вели себя столь смирно, словно дети в детсаду во время тихого часа. Чудеса, да и только…

Под тяжестью свалившихся на меня впечатлений я устало присел на свой вместительный рыбацкий ящик и тупо уставился на воду...

Не прошло и полутора часов с того момента, когда моё мнение о мире претерпело существенные корректировки…

То, во что упрямо верят и о чём страстно мечтают до поры, до времени дети, сидело и банально дёргало удочку совсем рядышком, за соседним рядом камыша… Волшебник во плоти. Старик Хоттабыч собственной персоной, не иначе…

Правда, оно не приказывало рыбе прямиком шествовать в корзину, а получало, так сказать, удовольствие, непосредственно по максимуму ловя её!

С ума сойти…

Я искал всему этому привычное логическое объяснение. И не находил, увы и ах…

Когда за моей спиной раздались шаркающие шаги, я уже был собран и готов двигаться куда угодно. Какой-то частью перепуганного мозга я понимал, что пойду туда, куда укажут, и буду делать то, что приказали бы…

- Поехали, внучек, к моей бабушке…

По правде говоря, всё остальное я помню смутно. Мы долго куда-то молча ехали с дремлющим на заднем сиденье дедом на моем стареньком джипе, отмахав при этом километров, я думаю, с двести, в сторону, абсолютно противоположную той, откуда я прибыл сам. Пока не очутились на взморье.

Я словно заранее знал направление и гнал нещадно машину так, словно опаздывал на свой последний в сезоне самолёт. Пролетая мимо постов ГАИ, я даже не притормаживал, зачастую попросту обходя их по полю, если пост был запружен остановленными ментами машинами. Нас же словно не замечали, - ни моих ста тридцати-ста сорока в час, ни наглых объездных манёвров. Никто из гаишников даже не оглядывался нам в след.

С ума сойти, говорю же!!!

Словно призраки… Затем помню какую-то хибарку на берегу, и мысли по поводу, что называется. Ассоциации детства. Дядя Пушкин. Невод… Правда, разбитого корыта я что-то не видел, врать не буду.

Бред какой-то…

Его старуха, какие-то свечки-порошки-травки… И отчётливо запомнилось бубоненье старушенции. Колдовала что-то, насколько я могу судить об этом причудливом действе. Старушка усердно причитала надо мною что-то, обсыпала меня с головы до ног всяким пыльным хламом, прискакивая и припрыгивая вокруг меня, как пичуга в хороводе.

В конечном итоге, вылив мне на голову какого-то дурно пахнущего отвара, от чего у меня осталось ощущение того, что меня облизали слюнявые ящеры, меня отходили по спине каким-то веником из неведомого мне растения. На этом кошмарная процедура закончилась.

Выводя меня за порог, старик, всё это время хмуро молчавший за столом, всучил мне здоровенный мешок, который я с превеликим трудом поднял из угла хатёнки и запихнул в багажник. И дал напутствие. Его я, в отличие от всего остального сумасшествия, запомнил чётко:

- Значит, теперь ты, мой дорогой, вполне управишься сам. Однако смотри, - не переусердствуй. Сила – она на то и сила, чтобы с нею обходиться осторожно. Не забывай о тех, кто просит. Ибо сам ты знал беду. Ну, бывай, человек. Имени мне твово не надо. И так знаю. А нас ты не ищи. Не найдёшь по своей воле. Ежели что – сами и встренемся. Там же, где и сегодня. Если шибко прижмёт… Мешок откроешь уже дома. Там сам разберёшься, что да как. Бывай, и не оборачивайся боле…

Я, как во сне, сел за руль.

…Дикая боль в щеке заставила меня дать самому себе с размаху по морде, да так, что из головы вылетели и поскакали, звеня и подпрыгивая на неровностях, остатки сна. Размазав по лицу ошмётки прибитого овода, я приподнялся и сел.

Очумело потряс башкой и продрал глаза. Время было половина восьмого, поэтому задремал я буквально на двадцать минут. Двадцать несчастных минут, а сколько всякой дури привидится!!!

Осоловевшим взором обвожу окружающее. Леса натянута, поплавка не видно даже. Ну, конечно, а как иначе? - пока я спал, крючок вместе с несчастным червячком упёрли проклятые вечно голодные малявки! Готовые день и ночь жрать, жрать и портить нервы рыболову! И теперь мне придётся долго выковыривать пустую снасть из зарослей. Как тем, кто… Кажется, о них я уже говорил, да?

Вот тебе и «ловись, рыбка, большая и маленькая»…

Обречённо беру в руки удилище и начинаю несильно тянуть к себе в надежде, что обойдётся без обрывов…

Глубина взрывается фонтаном брызг! Чуть не помахав мне на прощание рукоятью катушки, удочка бросается в воду. Еле-еле успеваю перехватить за самый кончик, потянуть снова на себя.

На удивление легко идёт! Сорвалась, что ли?!

Где там! Тяжесть висит серьёзная, но идёт она послушно, как пьяный солдат в колхозную баню.

Над поверхностью появляется огромная рыбья башка. Дедушка, ты тута?!

Не стоит и говорить, что натаскал я в тот день знатно. Всё, к моему ужасу, происходило именно так, как в моём сне. И рыба, и её размеры и количество… Но не ловить я НЕ МОГ! И мне даже пришлось сказать пресловутое «довольно»…

Не помня себя, собирался я впопыхах домой… И лишь когда взобрался по косогору на дорогу, притащился к машине и открыл багажник…

Честно говоря, мне поплохело. Разом через всю голову и основательно. Всё пространство багажника занимал баул. Я готов спорить с кем угодно и на что угодно, что никому и ни разу не удавалось впадать в такой ступор, как это повезло сделать мне. Проезжающие мимо рыбаки долго любовались на меня, поднявшего крышку багажника и держащегося в молчании за неё, тупо и не моргая пялящегося при этом внутрь….

Наконец, очнувшись, ловлю себя на мысли, что этот мешочек выкидывать нельзя ни в коем случае! Мало ли шастает народу, - не приведи Бог, кто найдёт, да не в те руки…

Короче, - быстренько побросав в кабину манатки, захлопнув багажник, я отбыл домой в состоянии, крайне близком к натуральному помешательству. Я орал по дороге песни, чтобы убедиться в собственном здравом уме. Хлопал себя немилосердно по щекам в надежде проснуться, останавливался среди камышей и долго бегал взад-вперёд по грунтовке, нервно куря и убеждая самого себя в нереальности, невозможности происходящего. Раз тридцать я открывал и закрывал багажник, чтобы удостовериться, что этот «подарок» исчез. И раз пятьдесят – узнать, что он всё ещё на месте. В-общем, вёл себя, как конченный придурок, получивший нежданное дядюшкино наследство, и нервно ждущего подписи нотариуса, чтобы тут же потратить его на жвачку и хлопушки.

Затем, неожиданно для самого себя, я успокоился, плюнул на все сомнения, запрыгнул в авто и попёр рогом вперёд, твёрдо решив для себя разобраться со всем поутру…

В итоге я провёл ночь над этим мешком, как дурной Кощей над златом.

…Заглянув в него, я был поначалу крайне, просто дико разочарован. Как оказалось, он был под завязку набит дикой, невообразимой смесью разнообразного хлама. Чего там только не было, Господи!

Какие-то корешки, крышки от бутылок, камушки, гвоздики, обрезки верёвочек и шнурков, стекляшки и скрепки, жёлуди и затёртые спичечные коробки, стебельки и пуговки, рыбьи сухие головы (не иначе кильки!), косточки то ли слив, то ли чего-то ещё, катушки от ниток и обломки пластмассовых игрушек, кусочки шкурок и моточки тонкой проволоки. Словом, всё то, что составляет счастье умалишённого, годами копившего подобный мусор, таская его с улицы или наполняя мешок собственными отходами… Гордостью всей коллекции, видимо, должна была бы являться увесистая старая наволочка, под завязку набитая…чем бы вы думали?! Придорожной пылью!!! Аккуратненько завязанная, с любовью заштопанная грязная наволочка, на которой, должно быть, сладко спало и оставляло на них пьяные сопли поколений пять этого чокнутого дедушки…

У меня начала багроветь морда лица… В груди гневно заклокотало. Жажда крови обуяла меня похлеще голодного вусмерть тигра.

Я чувствовал, что меня надули так изящно и со вкусом, - так СМАЧНО, так гениально и виртуозно сбагрили мне месяца три не выносимый из хаты мусор… При этом я сам столь старательно выступил в роли бесплатного грузчика, что смыть подобный позор можно только кровью! Я начал уже искать взглядом топор или что потяжелее, чтобы свершить акт возмездия немедленно, несмотря на ночь за окном. Я готов был искать их, старых негодяев, хоть год. Прочесать всё побережье, перевернуть все прибрежные камни и коряги… Но найти и обезвредить жуликов!!!

А затем во мне зазвучал слегка дребезжащий, раздражённый голос старикана: «Твой гнев неуместен, глупец! Доверься своему наитию.»

Я замер, как вкопанный. Не хватало, чтобы я ещё начал слышать голоса… Для полноты ощущения собственного слабоумия. Я выждал так минут десять.

Однако голос больше меня не поучал. Он заткнулся, словно никогда его и не было!

Я готов был взвыть и начать рвать на себе волосы. Вот так съездил, вот так порыбачил!!! Ну и подарочек я получил…

Рыба! Я отвлёкся на некоторое время. Её ж нужно куда-то определить! Пока супруга была с сыном в отпуске, у родителей, мне некуда было девать всё это неимоверное количество рыбин. А чистить её, заразу, самому, да ещё и среди ночи, - ну уж нет, увольте! После того, что я пережил сегодня, меня не заставили бы взяться за ЭТУ рыбу даже объединённые усилия десятка палачей!

Оставался один путь, - раздать гадину прожорливым соседям. Но все уже, поди, спали. Впрочем, меня это почему-то нимало не смутило. Не мне же одному не спать, верно?! А такая рыба, да на халяву, была призвана исключить любые недоразумения с разбуженными. Да и начхать мне как-то было на то, что они там себе в пол-уха подумают. У меня тут такая рыба пропадает, в самом деле! А они там дрыхнут, негодяи! Мысль о том, что её вполне благополучно можно было бы до утра засунуть в холодильник, отчего-то мне не приходила в голову. Да и с чего мне брать на себя ИХ хлопоты?!

Таким образом, я решительно взял в руки огромную пластиковую бадью, с горой набитую несчастными гигантами, и начал свой радостный ночной «обход дарителя». Эдакий не по сезону, осенний Дед Мороз. Только вместо мешка – бадья наперевес живота. Лицо тоже, правда, красное, - от натуги. Нелегко ж таскать впереди себя ночью, после столь насыщенного событиями дня, под восемьдесят кило подарков. Хорошо, хоть по трубам, подобно Санта, лазить с этим тазиком не придётся! А хотя это ведь очень даже презабавная идея, - раскидать всем рыбу по дымоходам! Ха-ха! Кто не заметит её присутствия в отопительном котле или печи, - тому, значится, крупно не повезло. Особенно с запахами, - эдак через пяток дней!

Гнусно и гадко улыбаясь при этих мыслях, я заколотил ногой в ближайшую калитку. Залаявшие было радостно собаки уныло притихли, узнав меня. Ну, как же,- лишить их такого удобного случая побрехать для потехи спящих среди ночи!

Выскочивший на шум в одних трусах первый из соседей в испуге шарахнулся назад от стоящего впотьмах с размашистым сазаном под его дверью. Нервно сглотнув, он ошарашено уставился на меня. Затем перевёл закисшие зенки на подношение.

- На, держи. Подарок, говорю. – Сосед взирал на рыбину со страхом. Одна только её чешуинка почти целиком заклеила бы его дурной лоб…

- Ого…- только и смог протянуть он. – Где взял-то, а?

- Пригнал из лесу… Ты тут выкобениваться будешь или брать? Может, мне её в сортир тебе кинуть? – Видимо, настроение моё было написано на мне жирной, светящейся красной краской. Поэтому, мгновенно заткнувшись, он лихорадочно схватил волокущуюся по порогу тушу. Не удержав её, выскальзывающую из рук, и тяжеленную, как молодой кабан, он выронил эту громадину прямо себе на голые ноги, параллельно загадив весь пол собственной конуры её кровянистой слизью и чешуёй, за что его восторженная таким событием супруга обязательно намылит ему с утра грязной тряпкой тощую шею. Как пить дать, намылит!

Однако это тоже будут уже не мои проблемы. Всучив этому жлобу рыбу, я повернулся и пошел прочь с чувством переданной с рук на руки проблемы. Собака соседа поджала хвост и торопливо затрусила в будку. Мой норов они все знали не понаслышке. Я ведь не только добрым задодробительным пинком наградить могу. На клочки порву, если хоть тявкнет, балда…

Сегодняшняя ночь не обещала моим соседям уютного сна и целомудренного спокойствия. Уж если я что задумал, - я пинками подниму и спящую царевну, безо всяких там поцелуев!

Потому мне предпочитали открывать и не бурчать, заслышав мой задорный голос…

Одарив всех, я негромко затарахтел в дверь пожилой соседки, с которой у меня были наиболее нормальные отношения.

В домике горел свет, поэтому можно было предположить, что там не спят. А следовательно, уж там моему вторжению с таким сюрпризом будут рады, как нигде. В бадье оказалось ещё три рыбины, и их я собирался приютить именно здесь.

Тётя Глаша жила куда как небогато. Сын болен, много из-за этого не зарабатывает. Потому она будет благодарна точно, несмотря на мой поздний визит.

Она открыла мне дверь почти сразу. Видно, - так и не ложилась. Глаза заплаканные.

Я недоумённо уставился на неё:

- Тёть Глаш, в чём дело?! Кто Вас тут обидел-то? Кто из наших? Только скажите, - голову ж оторву!

Она расстроено махнула рукой, скорбно закрыв сложенной в щепоть ладонью горестно сжатый рот. Видно было, что она едва сдерживается, чтобы снова не пустить слёзы.

Я настырничал:

- Ну, в чём дело-то? – Меня вдруг охватила какая-то бесшабашная уверенность, что я смогу наказать сейчас кого угодно, когда угодно и как угодно. Не знаю, откуда это взялось, и отчего это чувство вдруг возникло и разлилось безбрежным, могучим морем в моей голове…

Я чувствовал в себе дикое могущество, беспредельное и неограниченное, словно сама Вселенная! Попади мне сейчас в руки хоть Усама Бен Ладен, я б его так отделал, что он роздал бы всё своё состояние, сбрил бы бороду, отрастил патлы и пошёл бы в прачки. Играя по выходным на ложках благотворительные концерты в пользу бомжей!

Иными словами, меня понесло. Тётя Глаша глянула на меня как-то внимательно, словно прикидывая, - стоит ли мне рассказывать свои беды, а затем тихо начала:

- Тут, понимаешь, Игнатушка, такое дело… Сын мой, Олежка, тут с начальником поругался… Так он на него недостачу на складе списал, и уголовное дело завели…- она всё-таки не сдержалась заплакала.

Ох, уж мне эти начальники! Как только какая-нибудь сивая, кривая с перепою харя получает небольшой стул, вдребезги раздолбанный, печать и конторку, как у неё сразу прорезается начальственный клык и львиный рык…

Ну, утро вечера мудренее, видимо?

- Приходите ко мне часиков в одиннадцать утром. Я отосплюсь после рыбалки, и покумекаем, лады? – Пробарабанив это бодрым голосом, я совсем было собрался уходить, заручившись её грустным кивком, и только потом заметил, что так и держу в руках бадью. – Это Вам, тёть Глаш. Ешьте на здоровье! – Может, ничем конкретно я ей и не помогу, но хоть сыта будет пару недель. Олег-то заработка и так лишился, ясно ведь!

И я решительно бахнул ей бадейку на порог. Сдаётся мне, она так и не уснёт с её чисткой. Зато я усну теперь спокойно.

…Как бы не так! Мне всю ночь мстительно шептали всякие гадости пойманные караси и сазаны, а единственный белый амур материл меня просто нагло и площадно, гневно указывая шатающемуся с перепою рыбинспектору на меня крупным плавником… И что я сделал ему?!

Так что встал я ещё до рассвета с чугунной головою и в мрачном расположении духа…

Тем хуже для всякого рода «начальников»…

Едва я успел привести себя в порядок, стукнули ворота. Это пришла соседка. Тётя Глаша. Не утерпела, сердешная… Я глянул на часы. Семь утра. Ну, она и кофе со мной, несмотря на печень больную, выпьет! Мировая тётка!

Поэтому мы через пять минут с комфортом расположились на моей веранде.

Закуривая в утренних сумерках, я снова выслушал её рассказ о злоключениях Олега, посочувствовал, стал перебирать вслух знакомства и связи, куда мог обратиться для решения проблемы… А в довершение ляпнул в сердцах:

- Да чтоб ему усраться, подонку! И чтоб ему бумажки поблизости не оказалось!

Тётя Глаша, раскрасневшаяся от горячего кофе с коньячком, смешливо фыркнула в ответ на мои выражения и уточнила:

- И чтобы регулярно!

Похоже, настроение я ей всё-таки немного поднял. Поэтому для закрепления эффекта я громко хлопнул ладонью по столу и «утвердил»:

- Да будет так!!!

Где-то высоко в облаках словно лопнула струна, и тихонько зазвенело бубенцами тончайшей работы стекло…

И тут же меня словно током ударило, - мешок! Пойти к нему и развязать! Немедленно!

Я озадаченно поднялся и на деревянных ногах поплёлся в прихожую, где стоял и вонял застарелой ветошью он, источник моих мучений типа «выкинуть-оставить».

С камнем на сердце я подошёл к этому немому олицетворению бесполезности и неуверенно развязал на нём ветхие тесёмки. Уж не знаю, что я ждал оттуда, чтобы оно выпрыгнуло, выскочило или ещё каким-то образом появилось, но только ничего не произошло. Постояв с минуту, я вновь начал злиться. Да что ж это за издевательство такое?! Держать в доме кучу элементарных отбросов, по собственной, можно сказать, дурной инициативе, и ещё поклоняться ему?!

В сердцах я пинаю мешок ногой. Будь передо мною обычная куча мусора, пусть даже и в полтонны весом, - от моего доброго пинка она разлетелась бы так, что я б ещё неделю собирал, сметал и находил в укромных местах её содержимое! Здесь же мешок даже не дрогнул! Из него всего лишь со стуком выпал небольшой камешек…

Готов поклясться на полиэтиленовом пакете с маркой «Кэмэла» или лысине приснопамятного Хрущёва, что его сверху не лежало! Каким же образом он, преодолев наваленное на него сверху безобразие, выбрался из недр этой поганой «торбы» на мой сияющий паркет?!

С удивлением подняв камушек, я начинаю смутно догадываться о некоторых странностях сего «дара»…

При близком рассмотрении на ярком свету ламп он подозрительно похож на крохотную кучку дерьма…

«Да будет так»?! Посмотрим… Хуже, я думаю, Олегу точно не будет…

И я, волоча ноги, возвращаюсь на веранду. Подойдя к обернувшейся соседке, молча и с грустной торжественностью вручаю ей этот «муляж».

Та пялится на меня непонимающе, но я всё-таки нахожусь:

- Пусть Олег подкинет это своему…мучителю, скажем, в машину. На сиденье. Ну, или в рабочий стол. Главное, чтобы он его заметил и взял в руки. Хотя бы для того, чтобы выкинуть. Так, мне кажется…

У меня ощущение, что моим языком и мыслями ворочает кто-то знающий толк в подобных вещах.

- Ах, да, чуть не забыл. Если подействует, пусть Олег намекнёт шефу на свою обиду. Мол, так и так, помните, господин Засеря? Срать этот индивид должен будет чаще, чем моргать. Гарантирую. – Я устало прикрываю глаза. – Идите, тёть Глаш! Мне нужно кое-что обдумать… - Недоумённо озираясь и прижимая к груди всученный ей предмет, та тенью испаряется со двора.

Кое-что обдумать?! Х-ха! Как же… Да мне попросту нужно прийти в себя перед величайшим позором в моей жизни! Приготовиться, так сказать, грудью и лбом встретить летящие в меня гнилые помидоры…

Я, непризнанный гений и талант, каких мало, но не признаны, - я только что записался, по чьей-то злобной воле, в шарлатаны и ведьмаки! Неужели это действительно происходит со мною?!

Ну ведь не поможет Олегу всё это, а я на самом деле стану посмешищем для начала улицы, а потом и всего нашего маленького городка…

Что ж я, балбес, натворил? Дал человеку глупейшую надежду… Закрываю лицо ладонями. Стыдно-то, прости Господи, как…

Первым моим порывом было вскочить, догнать мать Олега, выпросить обратно этот камень, чтоб он был неладен, и топтать, топтать его ногами прямо на глазах у обалдевшей соседки… А потом сбивчиво оправдываться и извиняться взахлёб…

Я и в самом деле чуть было не вскочил и не рванул за соседкой, да тут ко мне вдруг постучали. Я поднял глаза. За калиткой маячила физиономия участкового. Припёрся, гнида… Тебе-то чего в такую рань от меня надобно?! Не спится? Таблетку попросишь для потенции? Ща выпишу, погоди, только сниму вот эти плащик со звёздами и колпак, - атрибуты ведущего алхимика захудалого села…

Я с криминалом не знаюсь. Никуда не лезу и не нарываюсь. Поэтому ни на какие его вопросы я отвечать не намерен. Хочет знать что – пусть бегает резвее да нюхает ещё ниже.

- Чем могу? – моё утробное ворчание через забор говорит некоторым личностям на нашей улице о многом. По крайней мере, о том, что если мною ты не зван, лучше спешно поискать для себя более гостеприимный порог. Так обычно наверняка отыгрывается у меня время на лечение и спор на прочность собственных костей.

Однако этот упырь ушастый то ли не знаком с этими скорбными особенностями моего характера, то ли он «на службе»… По крайней мере, осклабилась при моём появлении эта усатая обезьяна знатно. Ишь, изображает он тут мне откормленной ухмылкой открытость и радушие…

- Вы Игнатом будете? – Делая упор на втором слове, он нагло сверкает золотыми фиксами.

- Нет, не буду. Ни «Игнатом», ни аллюром…ни прискоком. И третьим не буду. Я такого вида спорта не знаю. Даже не наливайте, не просите угостить и сами не предлагайте. Не даю в долг и не скидываюсь по рублю. Я тут беспробудно бдю, как Вы изволите видеть…я тут почти на работе, можно сказать. Говорите по-быстрому, что надо, и не отвлекайте по утрам честной народ от праведной молитвы! – Он чуть не поперхнулся собственной «улыбкой». Она разом сползла с его бульдожьей морды, явив на её место более привычное ему и миру защитную маску по имени «хамство и властолюбие». Такое выражение всегда навешивают на собственный дощатый забор, носимый вместо лица, те, кому не хрен ответить, и кто обличён Властью. Пусть это даже власть над подвальными тараканами.

Вид же у меня, надо сказать, тоже был, - ну богомольнее просто некуда! Прямо почётный выпускник Духовной Семинарии…

Небритый, с мешками под красными глазами. Всклокоченный и злой, как чёрт. Засунув руки в карманы джинсов, расставив ноги шире рельсов и зажав сигарету в углу рта, я стою развязно посреди собственного двора, всем своим видом указывая ему пути его единственно возможного, такого для него естественного и дальнейшего желательного, в его случае целенаправленного, движения… Ну, вслух тебе сказать об этом, олух, что ли?! В смысле, перевести?

Он, кажется, не врубается. Намёки и язык поз – не его конёк. Не силён он в шашках, как я уже вижу… Даже в тех, что на такси нарисованы.

И вместо того, чтобы лихо приподнять свою помятую форменную кепку в почтительном прощании и растаять, подобно чеширрскому коту, в облаке поднятой им прощальной пыли, этот бульдог с гневным хрюканьем настырно и напористо торкается в запертую калитку! МОЮ калитку!!!

Мои глаза хищно суживаются… Ах, так, значится? Неприкосновенность жилища тебе прямо с утра, и даже без ордера, уже не помеха? Ты – Александер Македоненский, гришь? Ну, тогда - welcome, милый! Заходи – не бойся, выходи – не плачь, видимо… Не обессудь потом на гостеприимстве…

Я дурачком на побегушкам услужливо бросаюсь к забору, тереблю засов и раскрываю свою пасть на пределе возможностей, до рези в уголках губ растягивая рот и ощериваясь в глумливой улыбке:

- Проходите, как же, как же… Заждалис-ссс… Кофейку изволите?

Тот вроде почти снисходительно буркает себе под нос:

- Можно…- борьба с моей неподатливой калиткой существенно поумерила его боевой пыл. Жирная спина в рубашке и сальный лоб покрыты испариной и мокрыми пятнами пота. Сварено по металлу и заперто у меня на совесть.

- У меня сегодня только растворимый сорт, извините…- я делаю растерянное лицо, словно прибыл дорогой гость, а мне его, кроме как сырыми простынями и продавленной кроватью с клопами, и угостить-то нечем…

- Ну, давайте тогда растворимый…кофе, раз так…- оно страдальчески морщится, выдавливая из себя столь ненавистные ему понятия.

Естессссно, герр генераль! Кофе ты, как отраву, пьёшь лишь в дни безденежной тоски и такой вот безысходной печали, как сейчас. Когда ничего другого тебе либо с утра нельзя, либо тебе попросту тупо не предлагают. Обыкновенно ты, псина невоспитанная, предпочитаешь икру и выдержанный «Камю», смачно занюхивая его задом податливой на постель сослуживицы в её засаленной от просиживания прелых кресел юбке…

Однако вслух я заискивающе кудахчу:

- Чем обязан Вашему столь внезапному и щедрому визиту? Все свободные от оборота наркотики, оружие и подробную налоговую декларацию в семи томах я сдал органам на хранение ещё третьего дня!

Боров вскидывает на меня изумлённо-негодующий взгляд:

- Вы мне тут поговорите ещё, гражданин Черенков! Перед Вами представитель законной власти! Я тут могу и перестать сиропничать с вами всеми! Совсем пораспустились на участке, понимаешь…негодяи…

Я беспрерывно киваю головой, словно заранее соглашаясь со всем, что выдохнет вчерашним перегаром это рыхлое животное. Рискуя напрочь оторвать себе башку от слишком частой амплитуды кивков.

Тот важно впихивает свою тушу в креслице и оно жалобно трещит, проклиная тот день и час, когда оно из молодого, стройного бамбука превратилось в поджопник для бегемота-деревенщины…

- Так…эээ…бэээ…мееее…

Клянусь, «так» и «эээ» – любимое вступительное слово всех ментов и совершенных в своей ограниченности бездарей.

- Конечно, «так», конечно, «эк»! А как же ещё, иначе, кроме «така» и «эка»? – Я восторженно соглашаюсь и снова зарабатываю весьма неодобрительный взор из-под насупленных кустистых бровей. Впрочем, завидев на столе восхитительное печенье и «Нарзан», угодливо подставляемые под его прожорливые очи, оно уже несколько оттаяло…

Приняв меня за явного дурака, не ведающего по тупости своей, с каким «важным птицем» он разговаривает, участковый заведомо уже подарил мне, ущербному, индульгенцию на некоторые мои глупые, с его точки зрения, выходки на глазах у Закона. Поэтому я с благодарной готовностью кидаюсь на кухню и начинаю нарочито громко греметь там посудой.

…Прихлёбывая кофе, на который я не пожалел ни половины банки растворимого порошка, ни горы сахара, - так, что он приобрёл вкус ядрёной хины вперемежку с полкило приторного мёда, - он озадаченно крякает и приглядывается к чашке с некоторой долей недоумения. Я же с ласковой улыбкой салютую ему такой же чашечкой. Правда, себя, дорогого, я обслужил по-божески, щадящее. Поэтому и пью я свой напиток с явным, нескрываемым наслаждением.

- Простите, если немного крепковат… Я вот сам очень люблю по утрам крепенький. Помогает, знаете ли, обрести ясность мыслей, рисунок образов, контуры бзиков и чёткость галлюцинаций… - Снова лыблюсь ему дружески и обезоруживающе. Ну, идиот я местный, что с меня взять?!

- Ничего, пойдёт..- с неимоверным усилием проглотив горький до жути комок, он снова с упрямством Сизифа делает изрядный глоток «напитка Долины Смерти». Мол, железобетонную нашу милицию ничем не проймёшь, да? Герой, ай герой, дядя! Молодца! Честь и заупокойная хвала твоим «мотору», кишечнику и почкам!

А впрочем…- им, ежели да на халяву, то и гранитный гравий, что твой рафинад… Они и на острие гвоздя стоймя и строго по центру задом будут ездить, если на нём «Мерседес» или «Хаммер» будет нацарапано.

Тем временем на столе возникают уже какие-то бумаги. Судя по неспешности выкладывания содержимого папки и многозначительности бросаемых на меня взглядов, разговор намечается у нас «важный» и…какое бы подобрать выражение? Пикантный, видимо… Тет-а-тет…

Ну, это уже зависит целиком и полностью только от меня, мой ты яхонтовый… Уйдёшь ли ты отсюда бодро, или ускачешь вприпрыжку на четвереньках, поджав скрюченные стручками погоны…

У меня, для знающих законы лицедейства людей, вид довольного собой вампира, заманившего доверчивого обывателя на свою собственную вечеринку в полнолуние. Но этот тип воспринимает моё удовольствие на лице счастьем лицезреть его, - убогое и сирое создание нашего придурковатого мира.

Ну и пусть себе тешится! Авось меня не порвёт на ремни от зависти?

Я не обидчив и не страдаю повышенной возбудимостью на почве драк за признание пальмы первенства среди обделённых природою умом приматов.

- Давайте приступим, наверное! – Решительный тон колобка в униформе вывел меня из приятной задумчивости. Снова глоток из чашки, от которого лейтенанта все-таки, видимо, проняло, потому как его тут же судорожно передёрнуло. Что ж, я умею угощать от души, не скрою… Ты оценил, мужик?

- Давайте-давайте! – сам чёрт тому свидетель, что моей искренней радости от удовольствия помочь в явно каком-то гадком деле ну просто не было границ! – Всё, что скажете, гражданин лейтенант! – Я устроился поудобнее в кресле. Жаль было поганить такое прелестное утро, но что поделаешь… Весело насвистывали проснувшиеся пичуги, разгуливалось солнышко, лаская меня тёплыми осенними лучами… Красота! И эта жопа с ушами под боком…

- Гражданин Черенков, Вам знаком некто Журавликов Степан Константинович?

- Ах, этот! – я даже подпрыгиваю от готовности услужить. – Препротивная личность, доложу я Вам! Гад, каких мало! Душить таких, - не передушить, верно?

Степан был глухонемым, измученным жизнью и бесконечными хворобами жены и злобной тёщи бездетным мужиком, отсидевшим за сущий бред целых шесть лет.

Вернувшись из зоны, он состарился раньше срока, приобретя дурную славу среди милиции и немой укор бездушных соседей. Вор он, как же! Шедший однажды вечером с работы домой, и прихвативший прислоненный к помойке лист полурасколотого шифера, который затем и пристроил с грехом пополам на свой убогий свинарник. Лично я, проезжая несколько дней мимо той же мусорки, много раз видел тот злосчастный осколок.

Какая-то мразь, видя это, донесла и заявила, что «данный новый шифер был вынесен гражданином Журавликовым с моего подворья среди бела дня. Выйти и остановить его я побоялся ввиду того, что последний явно был в состоянии сильнейшего алкогольного опьянения и имел вид агрессивно и решительно настроенного к краже человека».

Это язвенник-то Степа?!

Шифер тогда, естественно, «нашли и опознали». А поскольку судят у нас не за реальность преступления и его последствия для мира, а «по факту» и заявлению, то и загремел несчастный на полную катушку, как «опасный социальный тип». Вы можете себе представить СССР-овский суд в глубинке над глухонемым, когда он не мог даже понять толком, в чём его обвиняют. Как не мог и оправдаться. Диалог слепого с глухим…

Когда ему в зале суда показали на пальцах срок, он подумал, сердешный, что ему впаяли пятьдесят один год зоны, и упал в глубокий обморок… То есть, в его годы, как он подумал, это выходило пожизненно. Так его и увезли в СИЗО на руках. Единственное его богатство, - старушку-«Яву», - и ту благополучно конфисковали. Прежний участковый так и добил её потом в хлам по пьяни.

Я был в то время ещё подростком, но хорошо помню тот правовой беспредел. А сейчас всё куда хуже…куда хуже…

Слышал я краем уха, что тот, кто донёс на него, «срубил» его этим с тогдашнего места работы. Куда метил своего зятька. Вот так и живём, граждане… Ну не позор ли?!

Теперь Степан и вовсе потерялся для окружающих. Замкнувшись в себе, он угрюмо продолжал ходить на какую-то слесарную, малооплачиваемую работу, и молча беседовать со своей старой собакой. Пожалуй, только при виде меня он несколько оживал. Я всегда находил для него при встрече время. Мыча и жестикулируя, он пытался мне что-то рассказать своё, застенчиво улыбаясь и краснея от неловкости того, что не в состоянии донести до меня смысла сказанного. Так мы и беседовали, - я спрашивал одно, он торопливо «отвечал» мне другое…

- У товарища Швыдко вчера со двора вынесли кое-какие строительные материалы. На хорошую сумму. А насколько мне известно, гражданин Журавликов, Степан Константинович который, отбывал срок за хищение. То есть за воровство. И живёт он почти рядом с гражданином Швыдко, - чувствуете взаимосвязь? – Участковый утёр морду ладонью. – Мне нужно опросить Вас и пару соседей. Может, подскажете, - кого именно? Ну, чтобы покладистые были? Я вот, например, так вижу: Журавликов воровал раньше, зона людей не исправляет, к сожалению… Так что по всему – он, больше и некому. Так пусть и сидит, раз он такая сволочь! – Лейтенант довольно хохотнул, колыхая животом.

Так вот ты по чью душу явилась, гадина…

Я помолчал несколько секунд.

- А вдруг это не он? Вы его видели? Это высохший от невзгод и несправедливости человек, который, к тому же, болен хронической язвой. Он и себя-то сам еле таскает!

- А Вы, гражданин Черенков, не переживайте так за него. Знаем мы этих «больных» да «невиновных»! Рожи их воровские… Он сидел за воровство? Сидел! Живёт рядом? Живёт! Значит, и присмотрел, как сосед на стройку материалы завозит… Так что Вы не разводите мне тут антимонию, - «виновен, не виновен, человеколюбие, презумпция невиновности»… Напишем протокол опроса, да и дело с концом. Так, мол, и так, - подозрительный тип этот Степан. Мог вполне, и так далее. Оно Вам вот надо, заступничество это?!

- А если я откажусь, не стану ничего писать? – Я попробовал прощупать эту гору сала до конца.

- Знаете, беды особой для меня и для дела не будет. Я поставлю пометку, что от подписи Вы отказались, и дело с концом. Мол, пояснения дать – дали, но подписать не захотели, - мести Журавля этого побоялись… - на физиономии опера явственно читалось удовольствие, получаемое им от того, что он в состоянии устроить пакость любому из нас, живущих на свете. Власть и безнаказанность отныне – синонимы.

- Хорошо, пусть так. Но ведь я, как сознательный гражданин, могу и написать Вашему начальству жалобу на Ваши неправомерные, по сути преступные, действия… - моё терпение начало истощаться, и я с трудом удерживал себя, чтобы ударом сапога не показать этой скотине обратную дорогу.

- Да Вы что, - угрожать мне тут надумали, милейший?! – Изумлению этой твари не было предела. – Так напишите! Попробуйте… А завтра, я Вам обещаю, сознательный вы наш гражданин, борец за справедливость и чистоту Закона… Завтра Вас возьмут из постели тёпленьким, потому как в Вашем прелестном, милом домике найдут наркотики. И для полноты картины – оружие. Много и разного. При понятых. Ясно, «сознательный» ты наш?! Ты всё ещё намерен тут мне гавкать?! – Его прямо перекосило от злобы. Он так и привстал, - с плачущим от боли креслом на необъятной заднице. Нависая надо мною, он багровел, наливался кровью, словно перезрелый помидор, и всё плотнее приближался ко мне своей сопящей мордой. Меня так и подмывало врезать ему сокрушительным «ап-чаки», чтобы он провалялся в кроватке и с загипсованной харей эдак недели три. Да под аппаратом искусственного жизнеобеспечения… Может, в его разжиженных мозгах забулькает при пробуждении позабытая совесть? А ведь я это смогу сделать весьма профессионально, уж поверьте…

И тут меня совершенно внезапно посетила шальная мысль. Что ж, «правоохранитель» ты наш… Ты сам подсказал мне готовое решение.

- Гавкать, говорите… - я опасно прищурился, а затем примиряющее ему улыбнулся и обезоруживающим жестом поднял ладонями вперёд руки:

- Сдаюсь и признаю, - убедили Вы меня, красноречивый… Пишите, а я подпишу… Прямо сейчас!

- Так бы и сразу, Черенков, а то играешь мне тут невинность, строишь из себя морального девственника… Доиграешься, гляди, - он великодушно ворчал с видом заведомого победителя. Затем углубился в начало составления протокола.

«Теперь Черенков в моих лапах. Целиком и полностью. Или он погиб. Навеки и безвозвратно. Я ему устрою развесёлую жизнь»…

Так он наивно думал. Даю сто процентов. Ну, его право. Пускай его думает, пока есть чем. Что тут скажешь… Прибить его прямо тут я не могу. Он в форме, он Закон, видите ли… Подлый, мерзкий, но Закон… Да и не лезет он ко мне в форточку за сухарями из хлебницы. А жаль…я бы уж его тут накормил, как следует…

Но кое-что крайне полезного я могу для него сделать. Прямо спецзаказом, как он и просил. Со вкусом и с толком, так сказать.

Ну, держись, дорогой мой погонник…

Встаю и собираюсь идти в дом. Гляжу – а оно так старательно выводит закорючки в сраной бумажке, которая определит чью-то судьбу, что меня чуть не порвало от злости.

- Да будет так!!! – я дико заорал и от души треснул по столу во второй раз за это странное утро, отчего расслабившийся было мент аж подпрыгнул на месте. Опять же, - вместе с креслом на сраке. МОИМ, таким дорогим креслом!!!

Я чуть было не вспылил, а потом едва не расхохотался тому, что он почти завалился на двух ножках назад, задрав ноги и беспомощно размахивая своими коротенькими пухлыми ручками... И упасть бы ему аккурат на спину, да башкой бы о помост…но я вовремя и от души пнул ногой в обратку спинку кресла, и он грохнулся уже вперёд, жирной своей грудью о массивный стол. Позеленев от боли, он старался восстановить сбитое напрочь дыхание. Паря, мой стол ведь к веранде намертво прикручен… Как и у вас, гадов, в кабинетах. Каково попасться на собственные профессиональных фокусах?! Подыши тут, приди в себя, пока я по твою душу отлучусь… Ты мне для чистоты эксперимента активным нужен, - бодрая ты моя, рвущая от избытка сил тропу, свинка…

Зайдя в дом, я без раздумий и колебаний врезал по торбе, как я её теперь называл. И совершенно уже спокойно поднял с пола то, что из неё тут же брякнулось. Это оказалась крохотная булавка, которыми пользуются портные. Слегка заржавленная, она всё-таки сохраняла потрясающую остроту. Вот сейчас мы и поговорим о Степане, чудо ты моё пухлое… И всё, всё подпишем…

Быстро выйдя из дома, я с ходу, не задерживаясь, подошёл к уже почти полностью очухавшемуся участковому и громко приказал:

- Гавкать!

Тот выпучил на меня свои бельмы и открыл было рот, чтобы возмутиться, когда я вновь отчётливо произнёс:

- Я сказал гавкать, а не разговаривать! – С этими словами я, немного пригнувшись, с размаха всадил ему в задницу булавку…

Истошный рёв человеческой глотки сменился затихающим собачьим визгом. Жалобно поскуливая, лейтенант поднял на меня обиженные слёзные глазки лабрадора, и попытался издать какой-то осмысленный звук, но из горла его отчётливо и свирепо раздалось лишь:

- Гав! Гав, гав!!!

Залепив в испуге себе обеими руками рот, ошалевший мент пучился на белый свет и вращал глазами, не осознавая ещё всей глубины происходящих с ним метаморфоз.

Я щёлкнул его по носу:

- Как дела, Бобик?

Тот как-то покорно дёрнул приобретшими внезапную подвижность ушами и озабочено пошевелил рыхлой картофелиной носа:

- Гавввв…. Гав!… – казалось, он и так, и сяк пробовал на вкус и смаковал свои новые таланты, сулящие ему, конечно же, беспредельные горизонты стремительной карьеры… Там, в отделе, такое ценится, я уверен. Его начальству понравится! Жаль, что пока это – единственный и неповторимый экземпляр истинного вислощёкого Барбоса! Я испытывал неподдельную гордость за своё первое, пускай пока ещё весьма убогое, но детище. Ну, я буду тщательно работать в этом направлении… Займусь селекцией, отбором…

Мне же лично больше нравятся доберманы. Поджарые и стремительные демоны злобы. Я бы даже соорудил им крылья, будь я Творцом…

Жаль, что ко мне забрёл не сухопарый сержантишка, а вот эта тухлая свинина в штанишках…

И что они не приобретают вида непосредственно собак, оставаясь телом людьми?! Ну, на первое время схиляет! Мозги-то, я уверен, истинно собачьи!

Тем временем мой бульдог активно осваивался. Руки его уже не прикрывали рот, а как-то странно, криво висели вдоль тела. Он деловито обнюхал стол, изорвал в клочья зубами собственную папку, потом брякнулся на четвереньки и попытался прогуляться в таком виде. Очевидно, не найдя такой способ передвижения удобным, оно, сопя, поднялось на ноги, умильно моргая заплывшими жиром глазками. Хм, прямоходящая дворняга…- да это ведь верная Нобелевская премия! Павлов бы умер от инфаркта на месте!

Налюбовавшись вдоволь, я счёл достаточным для своих утомлённых нервов эстетическое созерцание бегающего по двору безобразия, которое всё примеривалось обоссать прямо через штаны мой розовый куст. Для чего смешно и неумело пыталось задрать ножку, но то ли силёнок, то ли навыков не хватало, поэтому оно всякий раз падало набок, злобно взрыкивая и начав хватать ртом (то есть пастью всё-таки, наверное?) покрытые шипами розовые плети. От чего стало взвизгивать и тереть морду запястьями…

Приоткрыв для верности калитку пошире, я наконец-таки смог примериться в заднюю, филейную часть штанов…

- Пшёл вон, скотина! – Несчастного Бобика вынесло со двора, словно силой атомного взрыва. Неистовые крики оскорблённого в лучших чувствах павиана огласили окрестности. Как-то не по-собачьи он орёт. Ну да ничего, ещё научится… Какие его годы…

После того, как вопли этой животины затихли вдали, я устало плюхнулся за стол и погрузился в размышления.

Так, что мы имеем? В активе - то, что ЭТО действительно работает. Со страшной силой. Дед не только не обманул, но и дал мне в руки мощнейшее, неотразимое, а самое главное, на вид вполне безобидное оружие. Точнее, они с бабкой сделали оружием меня самого. А всё, что к нему прилагается, - мешок, хлам в нём и повод для применения, - всё вытягивается на меня.

Сдаётся мне, именно для этого дедуля и выбрал меня. Для того и возил на Кудыкино своё взморье. И не успел я продрать глаза, как источники, носители горя людского и слёз, как и страдающие от них, сами меня находят. Кого мне ждать теперь? Или взять кофе-тайм?

Оружие возмездия, чёрт подери…

Внезапно в доме затрещал телефон. Времени – начало девятого. Проклиная всё на свете, я попёрся в холл. Сняв трубку, уже надеюсь услышать какую-нибудь очередную гадость. Быстро же я вхожу в роль! «У меня зазвонил телефон. - Кто говорит? -ОМОН!»

- Алло!

Трубка взрывается счастливым тёти Глашиным голосом:

- Игнатушка, дорогой, получилось! Всё получилось! Он только в руки взял…так до сих пор от туалета не отходит!!! Только выйдет – и бегом назад!

Я осторожно кладу трубку на рычаг. Вот и ещё одно зло бегает на привязи вокруг собственной тщательно отстроенной пирамиды…

Куда там помчался участковый? Как бы его кобели ревнивые насмерть не задрали…

А не пойти ли мне, да не посмотреть ли телевизор?

Только включаю ящик, как на местном канале – злоба дня. Судебные приставы по предоплате известного Банка выселяют народ на улицу из старинного особняка, который Банк прикупил для собственных нужд. Офис хотят делать они там, видите ли…

Что-то мне не нравится в мелькающих рожах Председателя местного Совета Правления Банка, он же управляющий, и его дружка, - лысого и юркого начальника ФССП…

Стоят в сторонке, курят и посмеиваются, наблюдая, как здоровые, кормленые бугаи в чёрно-голубой форме выволакивают на улицу за волосы детей и женщин, пока их мужики на работе…

Что ж так воротник мне жмёт?

Пожалуй, сменю я рубашку да штаны на костюм. И пойду прогуляюсь в сторону этих интересных организаций…

Визит к торбе дал неожиданный результат. Точнее, не дал ни хрена! Ну…похоже, и должно быть логически. Эти негодяи ничего не возьмут из чужих рук, ни к чему не прикоснутся сами, а затребуют уборщицу. Ну, и вообще, - чтобы попасть к ним, придётся проявить изобретательность.

Сборы шпиона не состоялись. Мои карманы не оттопыривают ни горы аппаратуры, ни тонны оружия, яда и поддельных документов. Так, посмотрим, что там ещё можно поправить без необходимости стереть…

Лёгкая небритость, гель на волосы, слегка их взъерошив… Дорогой, хорошо сидящий костюм. Глянец дорогих туфель и сиреневая лазурь галстука. Крутые часы и очки… Подвешенный язык, неординарный подход к делу… И нагловатый вид. Всё остальное – дело техники.

И вот я на пороге Банка. Порывистым шагом пересекаю «демаркационную линию», которую стерегут древоподобные дегенераты с ментовским прошлым. Повадки те же – условия куда комфортней.

- Эй, Вы куда это направляетесь, молодой человек?! Вернитесь!

Я резко оборачиваюсь и рву к нему, наставив на него указательный палец:

- Если ты ещё раз позволишь себе заорать таким образом, плебей, то ты вылетишь отсюда раньше, чем успеешь зевнуть в свой заплёванный платок… Я иду к своему компаньону, и упаси тебя Господь, если он даст тебе хреновую характеристику! Иди, забери из машины сумки с документами.

И пока этот дебил торопливо летит на улицу, я лечу вверх по ступеням. Времени прорваться, не увязая в препираниях и выяснениях, - что да как, - мало. Как только тот кретин обнаружит, что его надули, они ринутся следом. Бить охрану мне не запретишь, но дело важнее. Разберусь с ними попозже…

Просторный холл, кабинет и дородная секретутка за конторкой. Любит себя сверх всякой меры, ясно… Из тех, кто собственное рыльце считает главной ценностью мира. Падает в обморок при виде крохотного прищичка на третьем подбородке.

- Чаю, быстро! – моя рука уже открывает заветную дверь, за которой куются липовые кредиты и получается «откат».

Баба не успела и рта раскрыть, как я уже внутри. Так и есть! Трое негодяев кавказской наружности как раз передают какие-то обёрнутые газетой пакетики управляющему. Явно кредитные «дилеры». Немая сцена а-ля «К нам едет ревизор» позволяет мне перехватить один пакетик и одним движением развернуть его. На стол выпадают три увесистые пачки тысячных купюр…

В «предбаннике» запоздало заверещала секретарша.

- Что Вы себе тут позволяете?! – банкир опомнился первым.

- Наоборот, я тут не позволяю. Вам, милейший! – мой грозный вид пригвождает к стульям кавказцев. Они разве только не лезут под стол. Грожу им пальцем, как маленьким. Они цепенеют.

В их воображении уже явно рисуются Колыма, снега, «колючка», ёлка в банкнотах из бересты, и медведи…

Управляющий белеет. Видимо, его тоже посещают такие же нехорошие ассоциации.

За дверью торопливый топот и грохот. Дождался.

Распахиваемая дверь едва не слетает с петель, и в неё вваливаются четверо, по глупости примчавшимся на защиту кормящего Службу Безопасности шефа. И с явным намерением жестоко меня поколотить.

Не теряя времени даром и не желая совсем уж отказывать себе в удовольствии, двумя точными, размеренными ударами валю замертво передних.

- Сидеть! – рявкаю оставшимся, и те послушно притормаживают. – Сидеть, сказал…сявки…

Те обалдело замирают ненадолго, но послушно присаживаются на краешки стульев. Двое их корешей и так уже вольготно устроились на полу. Все в сборе? Ах, да!

- Бабу, что за дверью, давай, тоже зови. И председателя кредитного комитета сюда давай. Сейчас я вас, гадов, «лечить» тут от всего сразу буду… - во мне поднимается тайфун валящего с ног гнева.

«Бык» метнулся и довольно скоро непочтительно затолкал в кабинет какую-то недоумённо упирающуюся лохудру. Секретарша присеменила сама по мановению моего пальчика.

Вроде все. Шушера вроде клерков и инспекторов с кассирами не в счёт. Те просто быдло, исполнители.

В кабинете пока ещё висела мёртвая тишина, и мне следовало поторопиться. Ещё немного времени, и на меня вновь посыплются вопросы, начнутся понты, распальцовка… Не дадут плодотворно поработать. А прибегать к методам физического воздействия не хотелось. Всё-таки могут потом расценить как хулиганство…

- Значит, так, мерзавцы и негодяи, сегодняшняя процедура будет носить для вас характер профилактической. До тех пор, пока я не скажу одного заветного слова. Если процедуры не принесут результата, амбулаторию я заменю на крайне постоянный стационар. То есть оставлю всё, как есть, навсегда. Вопросы есть?

Они непонимающе переглянулись.

- Тогда приступим. Ты и ты, - я указал на охранников. – Ваше завтрашнее утро начнёте на болотце за рынком. Ква?! – я резко нагнулся в их сторону. Те смотрели на меня поначалу с некоторым сомнением, - а не дать ли мне всё-таки тумаков?

Затем, словно против своей воли, медленно и озадаченно кивнули.

- Вот и славно. Теперь вы, дети гор. Культурными себя считаете?

Те согласно помотали головами.

- Животами не маетесь? Не пучит? Метеоризм, колики?

Те перепугано замычали.

- Значит, будете. Держитесь теперь подальше от скопления народа. Любая гадкая мысль, слово, планы или даже намерение, - а вы полны ими доверху, - и вы носители дурно пахнущего позора. Понятно?

Наиболее смело зыркающий на меня нацмен хмыкнул, и тут же тишину кабинета разрезал мощный, звучный и препротивный на слух и аромат пук… Ошалелый кавказец подскочил на стуле и дико покраснел. Здесь завёлся свой Фома Неверующий?! Вылечим…

Присутствующие суетливо прикрыли носы и озадаченно переглянулись. Не думал, что они так быстро уверуют в мои способности и возможности! Пример страдальца одного – другим мгновенная наука. Похоже, трудностей у меня с ними более не будет. Не дураки ж они, в самом деле? Вон, - сидят, слушают и мотают на ус…

Что ж, лечение начато. Похоже, после того, как все из них серанут по разу, другому, будут даже думать тщательнее, чем гладить собственные брюки.

- Вы, мадам Непропущу, отныне ежедневно бреетесь. Целиком. Ото лба до груди. А Вам, сокровищница начальства, - я повернулся к главе кредитного комитета, - я предложу следующее: сколько б Вы или Ваш муж, сожитель или друг ни зарабатывали, ни находили, ни воровали, ни получали в виде взяток или того же кредита, ни выигрывали в казино или лотерею, или ни занимали в долг…- я перевёл дух, - пусть в Вашем доме или кошельках наскребается только ровно столько денег, чтобы купить только самое-самое необходимое. Впритык. Скажем…, хлеба, воды и соли…

- Господи…у меня же дети…внуки…- «кредиторша» шептала в ужасе, сжимая лицо унизанными перстнями пальцами.

- Ничего, продадите всё, чтобы выжить. Живут же люди как-то?

- Ну, и ты, мой хороший. Тебе я приготовил сюрприз другого рода. Чтобы его не испытывать лишний раз, - не пиши, не звони, не говори, не читай, не жестикулируй и не печатай. Понятно?

Изумлённый управляющий протянул было ко мне негодующе руку в рубящем жесте…и тут же сильно икнул… Он замер, так и не опустив эту руку. Зато другой моментально схватился за грудь. Само собой его лицо приняло страдальческое выражение. Ну, само собой, мой хороший, - некоторая икота вызывает страшные боли в диафрагме, сердечной мышце и желудке. Доикаться можно до смерти, однако. Это факт. Так что ходить тебе молчаливым истуканом, безо всяких признаков мимики и жестикуляции, поц! А самое смешное, что все эти дни ты не будешь выполнять никакой работы, в упрямом ужасе отмалчиваясь от наездов вышестоящего начальства. И в результате, сам понимаешь…

Сидящие слева от него охранники как-то уж чересчур заинтересованно присматривались оба разом за летающими по кабинету мошками, синхронно водя головами…

- Ну, как я вижу, все всё уяснили. Не пренебрегайте моими столь щедрыми для вас инструкциями, и даст Бог, мы ещё свидимся. Да будет так! – Мой фирменный хлопок по столу, и я покидаю помещение. Не успев отойти и нескольких шагов, слышу за спиною какофонию неприятных звуков и набор судорожных движений, сопровождаемых грохотом и криками. Там пукают, икают, с ужасом осматривают пробивающуюся прямо на глазах щетину ранее нежных щёчек, проверяют скудное содержимое кошелька, а так же азартно ловят летающих мух высоко подпрыгивающие охранники. Интересно, - долго ли теперь проработают в этом дурдоме те, кто валялся на полу в отключке или не был мною задействован в силу жалости?

Я уверен, - это драное заведение обречено.

Почти таким же макаром я навестил Службу приставов, вот только там я был куда щедрее, чего уж там! За право активно и страшно чесаться дни и ночи напролёт, во всех причинных и общих местах, там боролись теперь начальник с замом, а также все виденные мною герои телевизионной передачи. Оттуда прочие члены столь дружного коллектива начнут сбегать уже к завтрашнему обеду. Ни за какие взятки и доходы на свете они не согласились бы терпеть подобные мучения…

Кто ж захочет денег, если они связаны с какой-то заразой, от которой не помогают никакие лекарства?! Это страшная болезнь, - Зуд Совести…

Медицина в данном случае бессильна.

Как и все народные средства. Сила силу ломит. Парадоксально, но факт.

Могучие и непоколебимые в своей безнаказанности столпы социума, закона и бизнеса, которые не удавалось срубить никакими Кодексами и жалобами, падали под ударами простых слов и явлений. Маленькая чесотная блошка и микробная флора победила каток несправедливости…

Фантастика какая-то…

Поскольку по Закону на мои действия статьи нет, ха-ха!!!

С тех дней понеслось, как в сумасшедшем доме…

Как только где-то что-то происходило в рамках несправедливости, меня прямо надирало «разобраться»…

К тому же народ прознал, прознал… И теперь, если честно, мне стало не до покоя и рыбалок.

Днями и вечерами я только тем и занимался, что принимал народ, тряс мешок и стучал кулаками по столу…

Лихоимцы и негодяи, бюрократы и мошенники всех мастей…

Злобные соседи и хулиганы с соседней улицы. Грубияны-таксисты и продавцы кваса…

Несправедливые и продажные следователи, мздоимцы судьи и зажравшиеся работнички прокуратуры…

Никто оказался не застрахован от того, чтобы кто-то не наслал на него «бяки».

К моему ужасу, настал день, когда я стал замечать на улицах разные странности…

Куда ни кинься, повсюду что-то не так с народом. Что-то много развелось личностей, страдающих недержанием мочи, диареей, непрестанным чихом, чирьями, мигренями, запорами, икотой…ну, и прочими «радостями». Практически половина передвигается по городу короткими перебежками, с выпученными глазами и со страхом на загнанном лице…

Туалеты и поликлиники были переполнены. На дорогах резко сократилось количество машин…

Ну, я-то понимаю, - нелегко крутить баранку, коли ты не можешь думать ни о чём другом, кроме как об уютном сортире или лекарстве от зубной боли…

Эдак через несколько месяцев половина города выйдет из строя. Остановится транспорт, закроются учреждения…

И никто не напечёт и не продаст хлеба. Не заправит мне машины. Не приедет тушить хибару соседа-алкоголика…

Мне что-то стало как-то не по себе…

А ещё… Ещё - самое смешное состояло в том, что за всеми своими «мстями» по чужому поводу я совершенно забыл про свою собственную проблему!

То есть про то, ради чего всё это, надо думать, и затевалось. И от чего, в конечном итоге, плясало!

Вот те на…

Наведя справки, я быстренько выяснил, что насолившие мне лица, все до единого, уже страдают разного рода неприятными «недугами»…

С парой из них уже приключилась форменная истерика. И они поменяли палаты больничные на зарешеченные окошки психушки…

Очевидно, не только мне нагадили ребятки? И загадочная карающая длань дотянулась до них опосредованно?

И что самое грустное, мне не было теперь до них никакого дела…

Желание мести куда-то испарилось. Жаль немного, конечно, - такие рисовались планы, - но…

В некоторой растерянности брёл я домой.

События последних недель высосали мои силы и опустошили меня до крайности.

Во мне не оставалось ни злости, ни жажды возмездия.

Было лишь устойчивое чувство, что скоро настанет время, когда мне некого будет уже наказывать, окромя полоумных старух и грудных детей. В той или иной степени не нравились или насрали друг другу все в этом городке. И тот, кто первым добежал до моего дома за «управой» на соседа или «обидчика», оказывался в некотором фаворе. Остальные… Ну, остальным было куда как хуже…

В таких мыслях я дошёл до дома.

Ещё издали я заприметил в темноте у ворот какую-то суету.

Перед домом стояла милицейская машина, около неё сгрудилось не менее десятка круглых тел в бронежилетах, вооружённых до зубов. Наверное, для храбрости. За версту несло перегаром, потом и шпорами.

Это за мной.

Иначе и быть не может. Ну, что же. Я здесь, господа. Чего изволите, как говорится?

- Черенков, стоять! Милиция! – голос сзади предательски дрожал и выдавал истошного «петуха», но настрой у ребят был серьёзным.

- Дык стою, чего там… - безжизненность моего ответа не дала им обмануться. Очевидно, на мой счёт у них были чёткие инструкции…

- Вздумаешь бежать – стреляем!!! – Паника, переходящая в визг. Эк тебя разобрало-то, сердешный…

- А что, есть альтернативные этой засратой стране направления? – мне было безразлично всё и вся. Апатия? Так вовремя?

Ко мне уже бежали. В атмосфере расплывалась отчётливо ощущаемая смесь ароматов страха и ненависти.

Кажется, меня пытались бить. Мы немного поиграли с ними в сопротивление, а когда я увидел, что парни намаялись и все скоро свалятся с ног, я стал делать это без души, и скоро их превосходство в числе и общей массе стало сказываться. Я дал себя скрутить, и даже пропустил для порядка пару ударов по голове…

…Рассветная дымка над попахивающей тиною свежей от прохлады водой пробрала до костей. Я очумело потряс башкою и недоумённо уставился на окружающую действительность.

Как ни крути, а очнулся я в камышах. На том же самом месте, что и в прошлый раз. На мне та же «униформа», при мне удочки, прочее барахло…

Вроде всё, как всегда здесь. Неужели мне приснилось всё то, что так ярко отпечаталось в мозгу?!

Однако отчего так трещит черепная коробка, и почему она вся в шишках?

Странно и погано всё-таки я себя чувствую. Вроде не пил, а поди ж ты… Валяюсь тут, словно выдул ящик «бормотухи»…

Случайный поворот ноющей от боли шеи повергает меня в ступор. Рядом с моим вещмешком, в котором возлежит моё рыбацкое имущество, назойливо мелькает нечто до боли знакомое… Господи Иисусе, - МЕШОК!!!

Сиротливой тряпицей, поначалу не замеченною мною, примостился он по соседству с подсаком. Сморщенная ткань капризно дует губы, словно в укор нерадивому хозяину, бросившему щенка на проливном дожде…

Мой поплавок подпрыгнул и рванул в сторону. Инстинктивно тоже подпрыгиваю и мчусь к воде. Экземпляр – что надо! Нервно облизывая потрескавшиеся сухие губы, начинаю выбирать слабину…

…Слева от меня, за густою стеной сухого камыша, тоже раздался свист подсечки, следом - мощный протестующий всплеск, и началась затяжная борьба. Леса звенела и стонала…

- О, Боже…, - простонал я, - День сурка начинается…

В этот момент я ничему уже не удивлялся. Поразмыслив секунду, бросаю, к чертям собачьим, удочки, и, подхватив мимоходом отсыревшую мешковину, решительно и нахально пру напролом в сторону удящего моего соседа.

Доброго тебе утречка, золотой ты мой дедушка! Кто там у меня ещё не принимал пилюль?!

Вставай, страна огромная! Вставай, забудь покой…

 

Август 2008 г.

Новороссийск.