Если бы кто-нибудь спросил у меня, на какой вопрос труднее всего дать ответ, я бы не повторила банальной фразы о том, как у спящего спрашивают: спит ли он? Нет, меня давно «кумарит», как выражаются мои подростки-сыновья, одна сакраментальная вещь, вкрапленная в абзац рассказа Александра Грина. Герою попадается потрепанная книга, обложка которой пестрит всевозможными надписями. И среди них: «Что мы знаем о себе?». Будто ветер приоткрыл краешек полога, а за ним – целая Вселенная. Светится, мигает, мерцает, зовет: «Приди и раскрой для себя тайну!» Пусть меня обвинят в мистическом восприятии мира, но запомнившиеся встречи на моем жизненном пути, действительно близки к чему-то неосязаемому, загадочному.

 

 

Эту историю помнят многие коренные жители села Могилев на Приорелье (Днепропетровщина). Показывают место, где стояла хатка одной бабки, проживавшей со старшей дочерью, младшая, выйдя замуж, уехала в город. Жили они на окраине, которую кто-то чуть ли не в насмешку окрестил Дрюкивкой. То ли потому, что без палки-дрючка здесь не пройдешь, поскольку хозяева предпочитают отпускать с цепи своих дворняг на ночь, то ли с намеком, что в местном перелеске всегда можно насобирать сухих веток для растопки печи. Наберет человек вязанку дров-дрючков и потихоньку движется, взгромоздив ее на плечи, - ходячая колючая избушка, и не одна. И так каждый день. Топить-то надо, угля не напасешься. Одним словом, Дрю-кив-ка…

 

Никто не помнит, что предшествовало странному явлению, которое описывало множество газет и журналов. Что повергло в сон женщину, младшую дочь той бабки, околдовав ее беспробудностью на целых двадцать лет? Не явилась же к ней волшебница-фея, не уколола же ее злодейским веретеном? Ничего подобного!

 

Жили они с мужем и трехлетней дочерью в Днепропетровске. И вдруг – такая беда. Как случилось – неизвестно. Дочурку пришлось определить в детский дом, мигом сообщили в Могилев родне. Мать расспрашивала: как да что, может, чего съела, может, отравилась, недосмотрели? А ей говорят: «Заснула она – и все тут!». Наутро не проснулась, на оклики не отзывалась, на прикосновения не реагировала. Приходили врачи, щупали пульс, поднимали веки – ничего не могли понять.

 

Науке-то известно понятие летаргического сна, но как лечить? Может, родное село поможет, родные стены, воздух, природа… Хотя местные и не считают свою окраину какой-то особенной. Но говорили, что однажды приезжий ботаник тринадцать часов кряду пролазил на четвереньках по цветущему лугу и заверял сельчан, что живут они не на земле, а в раю, потому что он насчитал 116 наименований трав, жучков, бабочек, давно занесенных в Красную книгу.

 

- Как же вы можете не замечать этого?- укорял ботаник. – Наступаете на птичий горец, выбрасываете из сена, как ненужную вещь, пижму, зверобой… А сон-траву даже не замечаете! Остановитесь же, наконец! Прислушайтесь: сколько разных голосов подают птицы, здесь их царство!

 

- Это у вас, городских, в ушах звенит… А нам привычно, - отмахивались мужики. – Ты, ботаник, водицы бы нашей испил…

 

Повели его к источнику, предупредили, что вода «смердючая», но желудки лечит. Бабы надрываются на огородах, а по осени ходят к водичке на исцеление. Попьют натощак и в банку наберут, чтоб до вечера хватило.

 

Вот какая она, Дрюкивка. Поди здесь, разберись, водятся ли чудеса в этих местах?

А женщина так и не просыпалась. Возили ее по лечебным учреждениям, всячески исследовали – ничего не добились. Забрала ее мать домой. Присматривала, как могла: травами поила, водой целительной, на подоконники чабрец ложила, полынь цитварную, очень горевала, глядя на родное личико, расчесывая дочкины волосы. Разговаривала с ней, гладила руки, вытирала капнувшие на них слезы.

 

Что же ей снилось, спящей денно и нощно? Веки иногда вздрагивали, брови сходились на переносице, и дыхание становилось прерывистым. Особенно, когда хоронили мать. По щекам спящей дочери то и дело катились слезы. Она что-то пробормотала.. – и проснулась.

 

Об этом много писали, рассказывали. Прошли годы, стерлись все острые углы, коварные слухи, домыслы. Судьба оказалась милосердной, летаргия – если это была она – отступила, открыв дорогу в нормальную жизнь. Люди говорили: мать дала жизнь, мать и спасла от болезни. Было все это будто бы давно, но не очень. Бабушки ведь помнят, все подтверждают, печалятся, что недолгий век женщине той выпал, а двадцать лет – хоть вычеркни. И еще говорят, что и природа на Дрюкивке особенная – целительная.

 

 

Рассказывала знакомая, что у нее завязалась дружба с одним человеком, не видящим света после случившегося взрыва в шахте. Мужчина он крепкий, плечистый, рослый. Вокруг закрытых углубившихся глаз – следы проникшей под кожу угольной пыли. Кому нужен слепой шахтер? Была ли у него семья до трагедии – не известно. Однако, вернувшись в родительский дом, он ненадолго оставался один. Нашлась сердобольная женщина, взялась хозяйничать, стряпать. Постепенно и осталась здесь, поскольку почувствовала, что нужна этому безродному калеке. Так оно было, или иначе, но потянулись в городок С. люди. Бывший шахтер объявил себя целителем и ясновидящим.

Знакомая так часто хвалилась своими визитами к необычному лекарю, что невольно пробудила интерес не только у меня, но и у двух весьма приметных в областном центре начальников, пожелавших испытать секрет целительства непосредственно на себе.

 

- Но ты прежде расскажи, как это у него получается? – доставали они мою знакомую цепкими расспросами.

 

Та не скупилась на ответы, мало того: очень детально объясняла. Однажды, мол, просыпается слепой с улыбкой на лице, просто светится весь. Подруге своей сообщает:

 

- Всю ночь путешествовал. Сколько всего насмотрелся – не поверишь! Девушку, помнишь, привозили? Еле спас, оттянул от края пропасти. Начиталась она черных книг, открылось ей то, что земному человеку недоступно видеть. Чего там только нет, в бездне той! Всякая нечисть бесится, норовит увлечь, схватить, затянуть. И рада она отскочить, убежать, а не может, везде ее преследует виденье. Если сегодня закрылась преисподняя, то будет жить, но нельзя ей больше тех книг в руки брать – не к добру это увлечение. Есть предел человеческому любопытству.

 

Подруга удивляется:

 

- Как же ты мог путешествовать, лежа в постели?

 

- Для этого нужно… как тебе сказать? Выйти из себя… Вот я лежу и вот как бы поднялся над собой, сам себя вижу лежащим, оттолкнулся от чего-то упругого, может быть, от самого потока воздуха, и перемещаюсь в пространстве.

 

- Получается, что это летает твоя душа? Она ведь не слепая.

 

- И знаешь, какая легкая! Управляй ею, как хочешь, задумай маршрут и двигайся.

 

Долго сомневалась женщина, не верила. Пока сама не убедилась. Зашла как-то в его спальню, посмотрела на него спящего и пошла себе на кухню. Вдруг слышит хохот своего подопечного:

 

- Нет, ты только посмотри, что они вытворяют! Пойди на улицу, скажи бабам, чтобы не садились под кустики, покажи им, где во дворе у нас туалетная. Хха-ха! Во дают!

 

Женщина тотчас выскочила в сени, затем босиком – на улицу! Точно! Приехавшие на лечение пациентки, закрывая друг друга широкими юбками, по очереди справляли нужду почти на тротуаре. Пристыдила их хозяйка, провела к туалету, а сама аж вспотела от внезапной догадки: он не врет, не выдумывает, это у него действительно получается!

Городские начальники после такой информации не стали откладывать поездку, мигом уселись в свою серебристую иномарку, пригласили и нас с собой. В пути обсуждали, кому заходить первому.

 

- Зайду-ка сначала я, - предложила моя подруга. – Упрошу деда, чтобы без очереди принял.

 

Провела она начальников. Тот, который был директором завода, после дедового сеанса лечения вышел, как из бани. Уселся впереди в машине и только плечами пожимал:

 

- Ты смотри, какие чудеса!

Ничего рассказывать не стал, ждал приятеля. Вскоре тот появился, потирая поясницу:

 

- Да, есть сила у шахтера! Мял меня так, вроде я из теста. Зато ногу мою попустило. С утра такие боли принял, пока поднимался на этаж в свой кабинет! А сейчас уже плясать готов. Давай, рассказывай: тебе хоть полегчало? Как твое сердце, перестало барахлить?

 

- Не то слово «перестало»! Едва вошел – говорит: «Здравствуй, Коля! Как у тебя дела? На что жалуешься?» Я так и онемел. Откуда вы мое имя знаете? А он: знаю, говорит, я все знаю. Сердце у тебя начало аритмию давать. Помнишь, как ты отказал рабочему, когда тот материальную помощь просил? Конечно, ты директор, ты выше их – кто бы то ни был – твоих подчиненных. А попробовал поставить себя на их место?

 

Рассказчик перевел дух:

- Уложил меня на кушетку, было такое ощущение, будто выпороть хочет. Я аж сжался весь. А он массаж делает. Совсем не то чувство,

 

- Да и мне то же самое. Говорит: ты охраняешь права человека, а скольким жизнь искалечил, невинно под суд подставил? Да, были, говорю, ошибки, не отрицаю.

 

Досталось начальничкам, обсуждали всю дорогу дедовы нравоучения, в особенности то, что упрекал их в бесчеловечности, наглости и высокомерии. Пытались оправдаться: рутина, мол, заела, нервы издерганы. Но в глубине души чувствовали, что поделом им воздается. Убедил ясновидящий. Не копи желчь – организм отравишь. Лучше попробуй сделать добро. Один раз, другой – и смотришь, здоровее становишься. Люди к тебе тянутся, улыбаются, руку жмут. Тепло идет от сердца к сердцу. Лечебное тепло, не забудьте!

 

 

Навсегда живыми в моей памяти остаются два человека – супруги Елена Владимировна и Пантелей Дмитриевич, проживавшие некогда в городе Никополе. Познакомиться с ними выпало, когда они были уже в преклонном возрасте. Она музицировала с детьми, приводимыми родителями к ней на дом. Складывала копейку к копейке, поскольку пенсии не хватало на лекарства. А он лежал, прикованный к постели, после обширного инсульта. Старушка чудом передвигалась по комнате: после перенесенных операций вследствие автокатастрофы у нее одна нога осталась короче другой.

 

Едва юные воспитанники переступали порог, Елена Владимировна уже полностью была готова к уроку: садилась за пианино, усаживала рядом мальчика или девочку и начинала «разминку для пальчиков». Ее серо-голубые глаза озарялись дивным светом, она подпевала мелодию, находила нужную клавишу, акцентировала внимание ребят на самом главном. Часто устраивала отчетные концерты. Слушателями были все родственники учащихся малышей.

 

Из спальни иногда доносился хриплый голос мужа.

- Иду! Секундочку, я сейчас – подхватывалась с места жена и, опираясь на старенькие стулья, двигалась к спальне. Комнатки были очень маленькие. Дети не могли долго усидеть на одном месте, то и дело норовили заглянуть в соседнюю комнату.

 

Преподавательница не усмиряла любопытных, наоборот – приглашала зайти и поздороваться с больным.

 

Панько Дмитриевич слабо улыбался, поднимал в знак приветствия ту руку, которая была ему подвластной, поправлял ею одеяло, будто стыдясь своего безжизненного тела. Ему хотелось общения и тем более с детьми, этими божественными созданиями, которых они с женой так и не дождались в ходе совместной артистической карьеры, сопровождаемой переездами и гастролями.

 

- Подойдите поближе, - приглашала Елена Владимировна. – Он хочет вас погладить. Ну, что – доволен гостями? А тепер им пора заниматься, извини.

 

Муж пытался возразить, что-то высказать свое, но с губ срывались только отдельные слова: «бери-бери-бери…» Из-за этого бессилия, из-за осознанности своей обреченности он начинал плакать. Жена спешила увести детей, затем возвращалась в спальню, чтобы вытереть лицо мужа, успокоить прикосновением губ ко лбу:

 

- Ты не будешь нам мешать, правда?

 

Он согласно кивал головой, снова улыбался и шевелил пальцами живой руки.

Но вот однажды произошло невероятное. Кто-то из учеников пробовал сыграть украинскую песню:

Чорнії брови, карії очі,

Темні, як нічка, ясні, як день…

Что-то не получалось. Елена Владимировна поправляла, подпевала, снова и снова ударяла по клавише, подавая правильную ноту. И в это время из спальни отчетливо донеслось:

Не буду спати, ні вдень, ні вночі,

Все буду думать, очі, про вас…

Все застыли, Елена Владимировна схватилась за голову:

 

- Панько поет, вы слышите? Это профессиональное. Это его номер, он выступал, исполнял со сцены! Боже мой, что же это? Неужели он заговорит?

 

И, сдвигая стулья с мест, опрометью бросилась к мужу:

- Пой, родной мой, пой! Тебе нужно петь, чтобы ты снова говорил! Я скажу врачам, что есть надежда…

 

По щекам взволнованной старушки текли слезы, она не вытирала их, не сводя сияющих глаз с поющего супруга, всем видом демонстрируя восхищение и восторг.

 

Врачи приходили, чтобы послушать пение парализованного артиста, удивлялись чистоте произношения каждого слова в мелодийном исполнении, делили восторг Елены Владимировны, но боялись пророчить что-либо утешительное.

 

- Как вы считаете, - допытывалась супруга, - пусть он и дальше поет? В нем произойдут перемены к лучшему?

 

- Пускай поет, - разрешали врачи. – Это доставляет ему радость. И вам, конечно…

 

- Но ведь можно надеяться… Скажите, он пойдет на поправку?

 

- Это и так чудо, - сдержанно отвечали специалисты. – Впервые в практике… Пусть поет.

 

И он пел. Песня взлетала, порхала под низким потолком, рассыпалась в оконных переплетах, ластилась к лицам ребят, проникала в сердца взрослых. Волшебная птица-песня.