Если спросить меня, где это было, то я не отвечу. Не помню. Столько лет прошло. Где-то на границе, еще не Румынии, но и не Союза уже. От Бендер нас везли на полуторке по нейтральной территории, которая каждый день изменяла свои очертания. Потом у перевала всех разделили, и тех, кто оставался на “нашей” стороне, наспех поселили в местном исполкоме, где базировался военный штаб. Я и еще несколько мужчин ожидали отправки “в тыл”. Война кончилась. Но не было ни всеобщей демобилизации, ни порядка, ни хотя бы намека на нормальную жизнь. Стреляли как и прежде, с той только разницей, что больше не вникали в моральные и патриотические коллизии, грабили еще проворнее. И пока Европа плясала “Яблочко” и пела “Катюшу”, здесь, на границе, творились самые фантастические вещи. Через Румынию шел не основной поток возвращающихся с фронта, но все же это были тысячи, многие из которых продвигались отнюдь не порожними, и в числе прочих трофеев волокли за собой порядочный шлейф криминала. И если двигавшихся своим ходом с тощими котомками за спиной полуголодный, оборванных солдат чаще никто не трогал, то отдельные личности, катящие на немецких авто с полными багажниками добра, расплачивались дорого. Огромными толпами здесь шастал разношерстных народ - цыгане, румыны, молдаване, литовцы, немцы, русские. Большинство, потеряв ориентиры, просто пытались отвоевать кусок хлеба и место под солнцем, а также добраться до своих, хотя уже никто не мог сказать определенно кто свой, а кто чужой. Самые проворные бандитствовали чрезвычайно жестоко и успешно. Несметных размеров банда под предводительством некого Жуляпы разгуливала по городам и весям, внося страх, смуту и желание закопать, спрятать последние пожитки и поскорее съесть последних кур и поросей. Кто был этот Жуляпа? Личность зловещая, талантливая и алчная. Смута всегда порождает не только самозванцев, но и разбойников. Один из них был у нас прямо под боком, порой мы чувствовали его присутствие. Он ненавидел нас, власть, немцев, свой народ - всех. За час до отправки экспедицию неожиданно отменили, и, как выяснилось позже, на перевале сорвалась с кручи очередная штабная машина. Шофер, везший пассажиров - электриков, оказался жуляповцем. Его опознал кто-то из местных, но сказал об этом только после происшествия - не то от страха, не то из идейных соображений. И все же мы выехали. Благополучно миновав перевал, опять разделились. Выяснилось, что мне выпало ехать в самую глушь.

 

* * *

Дорога шла под уклон, потом в гору и, наконец, выпрыгнула на равнину, где подернутый дымкой горизонт заострялся маковками леса. Редкие клены вдоль дороги покрывали красной листвой нежную, как гречневая мука, пыль. Поле казалось не тронутым войной, и лишь вдали виднелся рваный край воронки, дыбящийся над голой землей. Грузовик тряхнуло, и Таня подскочила на танкетке. Ненароком оглянувшись, она увидела причудливо сплетенные, похожие на драконьи лапы, облака в красном зареве вечерней зари. Поежилась, может от холода, может от того, что наконец прочувствовала свое положение. Еще в комендатуре какой-то человек, пожилой молдаванин с длинными седыми усами, в выворотной безрукавке, укоризненно поглядев на Таню, сказал что-то на родном языке сидящему за столом чиновнику. Тот поскреб пальцем пространную лысину и, пожав плечами, ответив по-русски: ”Они же добровольцы. Уж кого направили.” Тогда уязвленная Таня подумала, что ее подозревают в некомпетентности. Но нужно ли быть первоклассным специалистом, чтобы караулить тюк со свежей почтой? И потом если бы она, выпускница военной академии связи, не была бы хорошо подкована и профессионально, и политически, ее бы сюда не направили. Она вызвалась сама, но основную роль в назначении сыграли чистые анкетные данные и прежние заслуги. Академию она окончила с красным дипломом. Если бы она знала тогда, чем придется заниматься. И где. Тане были не понятны недоверчивые взгляды, недоуменные пожатия плечами и за всем этим несомненная враждебность. Она еще окончательно не оправилась от случая с электриками и размышляла, что опаснее - упасть с обрыва или не угодить. Представители органов остались там, за условной границей, а здесь своя, местная власть. И где-то посередине, с обеих сторон внимательно рассматриваемая, она, Татьяна Григорьевна Лопарева, не боящаяся ничего, кроме двусмысленности и злого навета. Гордо подняв голову, она сидела в приемной комендатуры этаким партизаном и старалась понять слова плохо выученного чужого языка. В разговоре двоих после очередного занесения ее данных в ручную картотеку и какие-то дремучие журналы, вдруг мелькнуло фраза, от которой повеяло запахом ведьминого пойла, паутины и кладбищенской земли. Старик молдаванин упомянул развалины какой-то крепости и, кажется, духов. Таня ничего не поняла, но насторожилась. А перед тем, как влезть в машину, столкнулась нос к носу с седоусым недоброжелателем и тот, щуря карие глаза в мягких складках кожи, учинил ей еще один, неформальный допрос. Оказалось, что по-русски он говорил хоть и с акцентом, но вполне сносно.

- Не боишься? Кругом бандиты. Банда большая, везде шпионы их.

- Я выполняю приказ, мне некогда бояться, - отчеканила Таня, стараясь показать свою решимость.

- Ну ладно. А мертвецов не боишься? Там рядом кладбище.

- Кого? - Таня опешила. - Вы смеетесь надо мной. Я здравомыслящий человек и не верю в глупые байки. А против бандитов у меня имеется табельное оружие.

Действительно, еще в Бендерах всем выдали пистолеты, и на боку у Тани в кожаной кобуре мирно почивал видавший виды ТТ, которым она чудесно умела пользоваться, будучи лучшей на курсе по стрельбе.

- Э-хе-хе, девушка, - старик, крякнув, махнул рукой. - Знать бы все. Ты хоть крещеная? Или тоже серых боишься?

Таня, не ответив, бодро перелезла через бортик полуторки и, примостившись на танкетке, бросила вниз:

- Я может выгляжу молодо, но видала не своем веку немало. И не все было приятным.

Но теперь, увидев багровый зловещий закат, и эти корявые иссиня-черные тучи, словно в красную краску накапали темных пятен, и туман над лесом, за которым пряталась ее почта, она струхнула по-настоящему. Когда подъехали к ельнику, росшему вдоль дороги, в темноте показались огоньки, которые гасли и вспыхивали вновь, а вдали, за кустарником, надрывно закричала ночная птица, зашелестел листвой, будто зашептал заклинания, лес. Таня, вцепившись в вещи скрюченными пальцами, сжалась в комок. Дорога вильнула влево, и грузовик встал. Парень шофер выскочил из кабины и махнул Тане рукой, чтобы слезала. Забалаболив по-своему, провел ее в двухэтажный каменный дом, который и был почтой. Из его речи Таня только и поняла, что все комнаты закрыты, а окна забиты досками, кроме одного единственного жилого помещения. Именно там Тане предстояло спать длинными одинокими ночами, хранить свой нехитрый скарб, готовить еду. Вытащив чемодан и вещмешок, Таня зашла внутрь почты. Там было темно и душно. Парень чиркнул зажигалкой (трофейной, Таня разглядела на ней парящего орла и готические буквы) и принялся, грохоча невидимыми во тьме стульями, искать местный источник света. Найдя лампу, он поджег фитилек, и нижний этаж осветился тусклым светом. Выяснилось, что здесь располагалась конторка, прилавок и стояли напольные весы для взвешивания посылок, а на второй этаж вела крутая лестница. Вскарабкавшись наверх, Таня и шофер нашли путем проб и ошибок нужную незапертую комнату. С обратной стороны дверь закрывалась на щеколду, что очень обрадовало Татьяну. Потом она проводила парня к машине, они пожали друг другу руки и, беря под козырек картуза, тот весело сказал, чтобы она не боялась, ценных грузов почти не бывает, а банду Жуляпы здесь не видели уже месяц. Однако, когда грузовик скрылся из вида, Таня загрустила. Она была совсем одна в этом пустынном месте, соседями ей приходились лишь некогда вполне почтенные и славные, но, к сожалению, ушедшие в мир иной люди, оставившие в этой земле на вечное хранение свои бренные кости. Таня поднялась к себе и выглянула в окно. Благо кладбища из него видно не было. Зато во всей красе представали развалины древнего замка, принадлежавшего некогда богатому румынскому князьку. Деревья, как по заказу, расступались, и вдалеке, метрах в двухсот от почты, виднелась стена и край здания с чернеющей прорезью окна. Окончательно стемнело, а потому более ничего нельзя было разобрать. Синие сумерки окутали плодородную, богатую, ныне разоренную землю, мстящую за это людям всеми мыслимыми способами. Какая-то бабка в комендатуре, плача, рассказывала как подорвался на мине ее сосед - такой работящий, честный человек. Не здесь ли это было, на поле? Таня разожгла огонь в буржуйке, сняла шинель и, достав из чемоданчика белье, утроила постель. Одеяло осталось от прежнего начальник, но оно было порвано. Именно этот человек, коего Таня знала по рассказам, ушел с должности при странных обстоятельствах. После месяца работы, за который, если верить шоферу, Жуляпа на хуторе не объявлялся, он заработал сердечный приступ и был госпитализирован. Опять же по слухам, бродившим в комендатуре, немного оправившись, начальник каждому, кто к нему наведывался, а также всем врачам и сестрам, твердил фразу на каком-то не вполне понятном, хотя и напоминающем румынский, языке. Что она означала, никто не знал, и этим занялось МГБ.

Таня легла и закрыла глаза. Вокруг - гробовая тишина. Она перевернулась на другой бок и, по-детски положив ладонь под голову и поерзав на скатке, чтобы поудобнее примоститься, задремала. Ей приснился древний замок, увешанный затхлыми, рваными коврами и люстрами, похожими на колеса огромной телеги. На люстрах лепились свечи. Растаявший воск наплывал угрюмыми комками, изредка срываясь вниз и растекаясь на выщербленном полу. Таня шла по переходам, пролезала в малюсенькие двери, балансировала по тонким перекрытиям и балконам. Везде было пусто, и только в одной далекой комнате горел свет. Таня никак не могла попасть туда, двигала ногами, но как бы стояла на месте. И тут услышала чьи-то шаги. Мерные, четкие, приближающиеся шаги, какие, должно быть, принадлежали шекспировскому Командору. “Бух. Бух. Бух.” Так капает вода из крана посреди бессонной ночи. Так точат нож для убийства, и тикают неумолимые стрелки настенных часов. Таня шелохнулась и, приоткрыв один глаз, увидела синеву теней на стенах и потолке. В реальном мире было тихо. Она опять заснула. В какой-то момент ей почудился звук подъезжающей машины, но, не соотнеся его с реальностью, она продолжала наслаждаться дремотой, липкой и бесплодной. Сквозь медленно отступающий сон она услышала шаги. Они приближались, становились громче. Когда раздался стук в дверь, Таня вскочила и, ловко вынув из под скатки ТТ, крикнула еще заспанным голосом:

- Кто там?

- Заснули, что ли? Фургон пришел, спускайтесь.

“Фу ты. Это же почту привезли. Совсем про нее забыла,” - с облегчением подумала Таня. Действительно, основная часть ее работы заключалась в принятии полуночной машины с почтой. Натянув шинель, Таня сунула пистолет в карман и побежала вниз. На дворе стоял грузовик, вокруг в свете фар суетились двое солдат.

Когда ящики и тюки с почтой были сгружены, Таня обратила внимание на кованую цистерну, стоящую отдельно от других грузов.

- А это что?

- Вода.

Конвойные говорили по-русски.

- А зачем?

- Разве вас не предупредили? Местный колодец отравлен, а на хутор ходить далеко. Еще здесь есть речка, но с ней связано какое-то древнее поверье, и местные воду оттуда не берут. Так что это ваш запас воды.

- Спасибо, - кратко ответила Таня, подумав про себя: ” Ничего себе - забыли предупредить. А если бы я еще вечером собралась пить чай?”.

Военные быстро перетаскали почту в здание, погрузились в машину, и та с грохотом исчезла во тьме, унося с собой яркий, жизнеутверждающий свет лупоглазых фар. Таня сняла с ветки сиротливо мерцающую лампу и отправилась к себе. Она заперла на засов двери почты и поднялась к себе наверх.

Сперва, опять сделав подушку из шинели, она не могла заснуть, но вскоре ее телом овладела дремота. Проснулась она от странных звуков, раздающихся за дверью комнаты. Это были не шорохи, не треск, не завывания, какие часто случаются в старых домах, а снова шаги. Таня села и прислушалась. Больше почту привезти не могли. Оцепенев, Таня просидела в таком состоянии столько времени, что оно показалось ей целой вечностью. Взяв пистолет в руку, чтобы чувствовать себя увереннее, она тихонько подкралась к двери. Ночной гость шел, печатая шаг подобно солдату на параде, в точности как во сне. Звуки шагов то приближались, то, пройдя дверь, немного стихали. Дойдя до невидимой отметки, вновь двигались к Таниному убежищу. “Бандиты? Откуда? И зачем им меня пугать? Как они проникли в дом, если он заперт со всех сторон, заколочен, закрыт на все замки и засовы?” У Тани похолодело внутри. Немного оправившись и чуть привыкнув к шагам, она дождалась, когда они достигнут апогея и, рванув щеколду, распахнула дверь. Дуло пистолета уставилось в черноту коридора.

- Стой, стрелять буду! Руки на голову, лицом к стене!”- скомандовала Таня уверенным голосом.

Никакого движения, щума, не слышно ни дыхания, ни скрипа рассохшихся половиц. Схватив с гвоздя керосинку, она посветила. В коридоре было пусто. Постояв неподвижно в позе нападающего на вражеское гнездо героя, она опустила руки и вздохнула. Закрыв дверь, подошла к постели и села. Только под утро она задремала вновь и проснулась уже от криков со стороны улицы - приехали первые гонцы, развозящие по хуторам и селениям посылки, письма, местные газеты и провиант.

Когда грузы были распределены по подводам, и гонцы разъехались, наступило время приема населения, которое могло прийти к начальнику со своими бедами, связанными с недоставкой почты, а то и просто поболтать. Но из-за того ли, что Татьяну посчитали чужестранкой, или же прошел слух, что она военная, а может просто некому и незачем было приходить, ни один человек не явился. Таня, подождав для приличия полчаса, заперла конторку и отправилась погулять. Выйдя из дверей почты, она свернула налево и вскоре оказалась у руин. Древнее здание - замшелое, облепленной коростой мха и лишайника, наполовину разрушилось и вросло в землю. Вокруг росли клены и тополя, расцвеченные яркими красками осени. Что-то зашуршало в кустах, и выбежал еж. Бормоча по-деловому, он скрылся в еще зеленой траве. Таня подняла голову и вдруг почувствовала, как нехорошо сжалось сердце, словно кто-то коснулся его ледяной лапой. В окне замка медленно проплыла белесая фигура, вполне реальная, но слишком нечеткая, призрачная, чтобы быть кем-то из хуторян. Таня отчетливо видела - фигура не растаяла, а спокойно зашла за стену, и ее не стало. Остальные окна были черны и пусты. Воображение Татьяны стало рисовать вскрывающиеся сами собой могилы и сизых вурдалаков с закрытыми очами и черными ногтями, которые по ночам длинной вереницей движутся к охраняемому ею объекту и бродят там до первых петухов, а потом перелетают в замок и пугают случайных прохожих. “Не может быть”, - твердо решила про себя Таня, не вполне уверенная в этом, но иначе невозможно стало бы работать. Решительно повернувшись к таинственному месту спиной, она пошла обратно к почте. Изучая очередную тропинку, она наткнулась на наглухо заколоченный досками колодец. Длинный “журавель” был опущен и привязан цепочкой к срубу. Казалось, будто он нагнулся по делу, да тут его разбил радикулит, и распрямиться уже оказалось выше сил.

По приближении ночи, Таня совсем успокоилась, внушив себе, что хождения по почте больше не повторятся. Она будет почивать без помех, и явятся ей лишь сны о долгожданной мирной жизни. Не нагрянул жуляповцы, не проснутся покойники и не покинут насиженных мест призраки, которых нет и быть не может. Таня приняла груз, заперлась, легла и заснула. Очнулась, будто кто-то толкнул ее в плечо. Через силу распахнув слипающиеся глаза, осмотрела комнату и прислушалась. В оконном проеме виднелась полнощекая Луна, ухала по кустам сова, далеко на хуторе лаяла собака. А за дверью сперва тихонько, потом все громче и увереннее, раздались мерные, четкие, удручающие и без того смятенную душу, шаги. Таня, как и в прошлую ночь, вылезла из постели и взяла пистолет. Ей сделалось жутко, но нужно было как-то действовать. И она, набравшись решимости, резким движением руки отворила дверь. Молча нацелившись в ту сторону, откуда раздавались мешавшие ей жить звуки, Таня хладнокровно нажала на курок. Один выстрел, другой. Первая пуля, видимо, рикошетом ударилась об пол где-то за ее спиной, а вторая... Ей показалось, что-то застонало, заныло внизу, у стены. Она схватила керосинку и посветила. Никого. “Что за черт?”

- Кто здесь? Отвечайте или я буду стрелять! Ну!

Но видимо ей действительно показалось - коридор был пуст. Ни следов крови, ни следов побега. Повинуясь какому-то странному чувству, Таня повернула голову назад. Она с детства знала, что оглядываться, особенно если страшно - последнее дело, и поплатилась. Волосы зашевелились у нее на голове. У поворота на лестницу парил в воздухе прозрачный шар, похожий на шаровую молнию, но бледный, почти растворяющийся в темени коридора. Он продержался недолго и в последнюю секунду, прежде чем исчезнуть, трансформировался в человеческую фигурку, несшую в руках нечто наподобие меча. Видение растаяло, а выпускница военной академии осталась стоять, прижав одну руку к горлу, а другой пытаясь повесить на гвоздь срывающуюся лампу. На полу лежал табельный ТТ. Из него первый раз стреляли по привидению.

“Если так будет продолжаться, я сойду с ума, “ - с ужасом осознала Таня. - “Я видела это собственными глазами. И предыдущий начальник с сердечным приступом. Но чтобы это ни было, нужно просить о переводе на другое место. Только как это сделать? Если рассказать - запишут в психические, и поминай как звали нормальная жизнь. Придумать нападение банды - нет доказательств. Пожаловаться на плохие условия - так ведь сама вызвалась, никто на поводке не вел.” Таня приуныла. Закрыв конторку, она сидела у стола, пила жидкий, из экономии, чай и отчаянно размышляла о странностях этого места и способа избавиться от них. Вдруг за спиной ее раздался шорох. Таня, от неожиданности дернув рукой, облила юбку, но не стала утираться, а только поставила чашку на стол и повернулась. Перед ней стояла бедно одетая, вся в черном, старуха, не старая даже, а скорее древняя. Ее лицо, морщинистое, страшное, словно вырезанное из дубовой коры, все время находилось в движении. Ходили ходуном скулы, двигался стянутый вулканчиком рот, рыскали безумный темные глаза. Выбившаяся из под шерстяного платка седая прядь, дополняла облик старухи, которая и так то была ведьма ведьмой, да еще сжимала в костлявой руке суковатую палку толщиной с руку, опираясь на нее всем весом сухого горбатого тела. Таня встала и, кланяясь головой, предложила посетительнице единственный стул, на котором сидела сама. Старуха, внимательно поглядев на нее, села. “Как она добралась на второй этаж?” - мелькнуло в голове у Татьяны, но рассуждать было некогда. Бабка уже начала разговор, выводя слова грубым, дребезжащим голосом:

- Ты ведь не местная.

- Нет. - Таня выпрямилась, одернув юбку. - Я начальник здешней почты, два дня как назначена. Вы по какому вопросу?

Таня посмотрела в глаза старухе, и те показались ей бездонными колодцами, в которых гас свет и проваливалась в небытие самая радостная и солнечная картина дня.

- А ты тоже черноглазка, - старуха ухмыльнулась. - И волос темный. Нашим парням бы понравилась. У тебя есть муж?

- Я вдова, - сухо ответила Таня.

Старуха ей окончательно перестала нравиться. “Зачем она задает эти вопросы? Странная бабка”. Старуха, по-детски улыбаясь, только покачала головой и опять спросила:

- Не страшно по ночам? Одна, без охраны? Хоть и начальник, а кладбище рядом.

- Я не боюсь мертвецов. Бояться нужно живых, - ответила Таня, стараясь выглядеть спокойной.

- Правильно. Я к тебе вот чего пришла. У меня сын заболел, ходить не может. Завтра к тебе человек из города приедет - скажи, чтобы врача на хутор прислали, да побыстрее. Не ровен час опоздаем, останусь одна век доживать.

- Скажу обязательно. А как вы узнали, что проверяющий будет завтра?

- Знаю вот, не твое дело.

- Ну хорошо, а сколько лет сыну, если спросят?

- Семьдесят три.

Таня охнула и с уважением посмотрела на старуху. Должно быть, ей уже за девяносто, пусть даже здесь и принято рано выходить замуж. А все на ногах, за сыном и то ходит. На душе у Тани потеплело, и она слегка улыбнулась бабке.

- Ладно, вдовая. Мне идти надо. А впрочем, у меня и для тебя есть слово. Запомни, что скажу. Ты скоро отсюда уедешь, гимнастерку сменишь на кофту и доживешь до моих лет. Старых всегда видно. И еще я тебе быль одну расскажу. А нужна она тебе или нет - не мое дело.

Старуха устремила черноокий взгляд в окно, потом прикрыла глаза и начала повествование:

- Много лет тому назад, когда русских тут и в помине не было, жил в замке старый князь румынский. И была у него дочка-красавица. Гуляла однажды девушка по берегу речки, повстречала парня - тоже пригожего да статного, и влюбились они друг в друга с первого взгляда. Да вот беда - парень то из простых, крестьянский сын, а князь хотел дочери знатного жениха. Стали они встречаться тайком. Только отец их выследил, дочку в замке запер, а парня - случилась тогда война - в солдаты отдал. Пока суженый воевал, к красавице женихи съезжались, да вот прогнала она всех до одного. Все любимого ждала. И дождалась. Гуляла над речкой, где с ним первый раз повстречалась, да и увидела. Стоит на другом берегу - рукой машет, зовет ее будто к себе. Она в воду зашла - и к нему. Плывет, плывет, а парень все дальше и дальше. Погиб он на войне, а это душа его прощаться приходила. Девушка выбилась из сил и утонула. Жаль их, не встретились на том свете - она в воде погибла, а он от меча, разлученные насильно. С тех пор нет им покоя, все ходят по земле, друг друга ищут. Ее душа мается, из всего, что отражает картинки, смотрит, людей пугает. Вот люди и не пьют воду из реки - не потому что обмелела, и не из-за болезни. Из замка еще при отце ее зеркала все вынесли – челядь пугалась. А парень все в поход вечный идет и никуда прийти не может, - бабка приоткрыла глаза и подытожила сварливо: - Ну, ладно. Про врача не забудь, а то сыну совсем худо. Прощай.

Закончив вещать, встала с трудом, опираясь на свою палку, резко повернулась, и Татьяне померещилось, что расправит она сию секунду руки в черной накидке, взмахнет ими и вылетит вороном в дверной проем. Шаркающие шаги стихли, и Таня, подойдя к окну, увидела бодро удалявшуюся по тропе к хутору, скрюченную посетительницу.

Больше в этот вечер желающих пообщаться не оказалось. Таня не отправилась гулять, а легла пораньше, надеясь выспаться до приезда фургона. Вечер был тихий, синий. Она долго лежала, открыв глаза и прислушиваясь к редким звукам за окном. Странная старуха не выходила у нее из головы. Потом мысли стали мешаться, затуманились, и Таня, закрыв глаза, увидела перед собой Леню. Столько времени он не приходил к ней, не разговаривал. Теперь вот стоял как живой. За его спиной брызгал солнцем в глаза жаркий весенний день, играли бликами струи фонтана у памятника Пушкину, трепетали на ветру листья и алые стяги. Были майские праздники, они гуляли по Москве, обнимались, и было так хорошо. Очень молодые, очень сильные, наивные в чем-то, не знавшие еще настоящих людских бед. Они расписались без свидетелей, как только выдался удобный случай, и лишь потом сказали Таниной матери. Та поохала, но вскоре успокоилась и даже казалась счастливой новым сыном. А через два месяца началась война. Леню призвали сразу. Уходил он бодро, смеялся, говорил о светлом будущем, которое не за горами и откроется во всей красе, как только кончится досадная неувязка с фашистами. И она, Таня, тоже улыбалась, но в груди что-то свербило, ныло и хотелось как раз наоборот - плакать. Тем более что рядом, прижав скрюченные руки к губам, беззвучно рыдала его мать. Новобранцы расселись по машинам и уехали. Так не стало Лени. Когда пришла похоронка, Таня запросилась на фронт. Как связистку, военнообязанную, ее должны были призвать, но в силу каких-то обстоятельств направили в глубокий тыл. Там она работала дни и ночи, не замечая бегущего времени, а когда в 43-м вернулась в Москву, застала в живых лишь свекровь. Мама умерла, а ей даже не сообщили. И теперь почти чужая, и все же ставшая близкой женщина, пожилая, больная, ждала ее ныне из неблагополучных Бендер. Тане не просто хотелось жить, у нее была обязанность к этому. Поплакав, чтобы отогнать воспоминания, Таня забылась. Сон крепко сжал ее ресницы, лунный свет упал на них прозрачным лучом и высушил соленые слезы.

Проснулась она опять от шагов. Стала даже как будто привыкать к ним. Но сегодня они раздавались не в коридоре, а в соседней комнате. Комната была заперта, а окна в ней забиты досками. Стараясь проглотить комок, застрявший в горле, и унять дрожь в руках, Таня поднялась, осторожно подошла к стене и прислушалась. Шаги чеканились за стенкой, той, что напротив ее кровати. Вдруг раздался треск и тихое шипение, словно потревожили спящую гремучую змею. Таня отступила от стены и попятилась. Звук усиливался, креп, начинал давить на барабанные перепонки. Татьяна подбежала к кровати и хотела схватить пистолет, но отчетливо поняла, что вряд ли оружие ей поможет. В здании почты царили свои, отличные от окружающего мира, законы. Таинственное существо, просачиваясь в замочные скважины и щели между стеклами, мешало спать всем без исключения начальникам, доводило их до сумасшествия или просто выживало. Звук достиг апогея, так что Таня с трудом сдержалась, чтобы не зажать уши, и оборвался в несколько раз умноженным по силе хлопком. Последнее, что она увидела, было облако штукатурки, плотное, душное, рассыпающееся на мелкие частички прямо на ее лице. И тишина.

Очнулась Таня, когда еще было темно. Она лежала на полу у кровати, сжимая пальцами рукоятку ТТ. Сначала ей показалось, что глухота не прошла, но тут за окном аукнула ночная птица, и Таня услышала это. В кромешной тьме комнаты она с трудом различила пролом в стене, за которой раздавались шаги и треск. Из дыры веяло сыростью и холодом. Таня потихоньку приподнялась, встала. Спина ныла, во рту чувствовался соленый привкус. Движимая странным чувством, Таня осторожно подошла к пролому и заглянула внутрь. Соседняя комната была пуста, за исключением высокого, под самый потолок предмета, прислоненного к стене, который походил на толстую доску, занавешенную грубой мешковиной. Было совершенно не понятно, что вызвало взрыв. Согнувшись, Таня протиснулась в отверстие и ступила на соседнюю территорию. На полу комнаты лежала прямо таки вековая пыль. Ноги тут же увязли в ней, как в мягкой глине. Углы помещения были завешаны старой, давно покинутой маленькими жильцами, паутиной. Татьяна подошла к доске и пощупала рогожу. Она было очень старая и пыльная, и на пальцах у женщины остались осыпавшиеся, легкие как пух, волокна. Край рогожи сполз, и стало видно, что покрывала она отнюдь не доску, а нечто в красивейшей резной раме из старого дерева. Обнажившийся кусок было потрескан и издавал странный запах. “Наверное, картина”, - живо подумала Таня и, приподнявшись, резко сдернула рогожу. Ткань медленно сползла, взвивая в воздух тучи легчайшей пыли, и открыла взору женщины... зеркало. Чудесное, старинной работы зеркало, местами покрытое черными разводами, похожими на ветки анчара, но ровненькое, нежно-серебристое, обрамленное в представшую во всей красе дорогую деревянную одежку. Его поверхность была прозрачна, как речная гладь, но тоже припорошена пылью. Таня, подтянув рукав гимнастерки, отерла зеркало ловким движением. Как вдруг! Татьяна отскочила, как ошпаренная. Из очищенного клочка, как из проруби, на нее глянула молодая женщина. Конечно, в зеркале должна была отразиться женщина. Но там, в серебряном омуте, была не Таня. Не в силах оторвать взгляда от лица незнакомки, Таня стала пятиться и наткнулась на стену. Смертельная бледность вздутой кожи, восковой, неестественной, местами покрытой голубоватыми пятнами, блеск остановившегося взгляда черных бездонных глаз, темные длинные волосы, неприбранные, спутанные, похожие на речные водоросли - вот каково было отражение. Казалось, кожа на ее разбухшем лбу вот-вот треснет, и оттуда посыплется мерзкая труха или польется нечистая вода. “Господи, Господи...”, - зашептала Таня, не столько за тем, чтобы призвать к помощи Всевышнего, но чтобы убедиться в собственной реальности. Она, Таня, была жива, а отражение в зеркале было мертво. Эта женщина погибла в воде, не иначе. Таня стояла чуть дыша, боясь пошевелиться и вновь посмотреть в зеркало. Из оцепенения ее вывел мерный стук. Кто-то стучал в дверь комнаты. Сначала тихо, затем все громче. Звук разрастался, и разрасталась сила ударов, наносимых дверных доскам. Дверь начала прогибаться под ударами невиданной силы, застонала, но запор, достаточно крепкий, не давал шансов. Тогда звук стих, а через несколько мгновений, усилившись, некто нанес такой сокрушительный удар, что доски не выдержали и проломились. В комнату, озаряя ее неярким светом, влетела полупрозрачная фигура. Свет погас, а фигура осталась. Она встала на ноги и сделала шаг. Шаг это гулко отозвался в пустой комнате. Теперь можно было рассмотреть привидение в подробностях - это был молодой человек, в старинной, но явно не барской одежде, с коротким мечом в руке. Он повернулся к охваченной ужасом, впечатанной в стену Татьяне, и взгляды их встретились. Говорят, привидения не могут смотреть. Но Татьяна ощутила именно взгляд, хотя глаз у призрака разглядеть было невозможно. Еще немного, и она бы упала в обморок, но сей же час в ее мозгу родились простые, понятные, но чужие слова. В них была просьба - не приказ, не угроза, а именно просьба, и столь невинная, что оцепенение стало постепенно уходить. Таня еще неуверенно, боясь отступить в последний миг, оторвалась от стены и подошла к зеркалу. Она знала, что сможет, что не дрогнет. Что все происходящее не страшнее страха, и все одно, худшее в ее жизни уже случилось. И было бы глупо цепляться за свои предрассудки, потому что Таня свято верила в свой разум, и самое страшное человеческое обвинение – в сумашедствии – ее не пугало. Стараясь не смотреть на неподвижное лицо женщины, она отерла с зеркала пыль, так что стала видна вся фигура утопленницы, и встала прямо напротив. Сначала ничего не происходило, но потом Татьяне показалось, что лицо и руки стали будто бы тянуться к зеркалу, словно к ним приклеили тысячи тонких ниточек и натягивали, завлекали их в самую его глубину. Таня посмотрела на отражение, оно стало меняться. На щеках женщины появился румянец, глаза вспыхнули, и все лицо озарила легкая улыбка. В этот миг в глаза Татьяне хлестнул яркий свет, она инстинктивно зажмурила их, а когда открыла, то увидела, что в дверном проеме стоят уже две фигуры - мужская и женская. Женщина тоже была полупрозрачна, длинное, богато расшитое платье светилось. Таня вспомнила легенду, рассказанную накануне старухой молдаванкой. Перед ней стояли образы разлученных жениха и невесты. Он – погиб на войне. Она – утонула в речке, надеясь достать несбыточное. Отныне и навсегда они будут вместе, и оставят в покое грешный людской мир.

Призраки постояли, глядя друг на друга, а потом мужчина показал рукой на окно. Таня оглянулась. Ей почудилось, что за стеклом мелькнул свет от фар. Она бросилась к окну, вспомнив о почте, которую еще не успела принять. Из ее головы тут же стерлись только что происшедшие события, словно не было ни зеркала, ни отражения мертвой женщины, ни призраков. Увидев фургон, она, хотела было уже поспешить вниз, однако, внимательнее приглядевшись, заметила на улице необычное движение. Вокруг дома бегали и суетились человек десять, в руках у них были факелы и оружие - немецкие «Шмайсеры». Фургон, как и положено, стоял с открытыми дверцами, но из темного его нутра, вывалившись наполовину, лежала неподвижная фигура в шинели, едва касаясь руками земли. Еще одно тело распростерлось на земле у кабины. Немного в стороне Таня разглядела подводу и автомобиль без передних дверей. Один из людей, бывший ближе всех к зданию почты, скинул автомат и дал очередь по окнам. Тане показалось, что она услышала, как рядом по стене цыкнули пули. Она отскочила, прижалась спиной к проему между окнами, сползла вдоль стены на пол, лихорадочно соображая, что делать. Скосив глаза, разглядела в самой дальней точке, которую можно было задеть взглядом с этого места, пылающий тополь. Это дерево давненько было сухим, явно не первый год, и ныне прекрасно горело. Ситуация - яснее не куда. Жуляпа со своими молодчиками наконец-то решил наведаться и в эти места. “Как мне везет”, - с горечью и ужасом подумала Таня и кинулась к пролому. Нужно было или бежать, или прятаться, что в равной степени представлялось затруднительным. “Не вступать же с ними в бой! Глупо. Хорошо, если сразу убьют.” Таня наскоро оделась, натянула портупею с кобурой, ТТ взяла в руку и, не заботясь о пожитках, тихонько вышла в коридор. Ее инструктировали, что в случае налета, она должна выбраться из здания и любым доступным способом добраться до комендатуры. Жаль только, что средствами передвижения ее не обеспечили. Это означало, что нужно было незамеченной выйти из почты и пешком достичь города. Не желая раздумывать о мелочах, Таня вся сосредоточилась на главном. Главное - как выйти. Она спустилась по ступенькам и, замерев у основания лестницы, прислушалась. Оставалось пересечь нижний этаж, тихо отворить дверь и... прикинуться призраком. Вряд ли десять человек пропустят столь эффектное зрелище. За дверьми царила странная тишина, казалось, что на улице нет ни бандитов, ни разграбленного фургона. Возможно, решили взять ее тепленькой, не шуметь, а может - чем черт не шутит - забрали ценное и ушли. Таня, лелея надежду на спасение, взялась за щеколду, медленно открыла ее, нажала ручку, толкнула тяжелую дверь и протиснулась в образовавшийся проем.

Оказавшись на улице, она застыла на месте, боясь произнести хотя бы один звук. Дыхание перехватило, по спине побежали мурашки. На дворе не было ни души. Спаленный тополь был целехонек, словно никто его не поджигал минуту назад. На траве - единственный след от фургона и сгруженных в одном месте ящиков. А в окнах почты, то пропадая, то вновь появляясь, то делаясь ярче, то бледнея, мерцал жуткий потусторонний свет. Он гулял по всему зданию как по собственному дому. Не в силах больше видеть весь этот кошмар, Таня, что есть духу, помчалась к кладбищу. План перевода в другое место созрел окончательно. И лишь бабка со своими сказками, довершила его окончательно. Из колодца пить воду было опасно, но сперва иного выхода Таня не видела. Теперь у нее был еще один красивый вариант - выпить воду из реки. Из той, обмелевшей, откуда уже давно не берут воду хуторяне. И - будь что будет.

Нашли ее к вечеру следующего дня в ста метрах от почты в почти бессознательном состоянии. Она бормотала что-то о старухе с хутора и враче. Так кончились ее мучения, и наступил долгожданный покой.

 

* * *

Небо в Молдавии очень красивое, такое же темпераментное и быстро меняющееся, как и ее жители. Лежа на больничной койке, я с удовольствием наблюдала за быстро бегущими облаками, закатами и рассветами, и каждый раз не уставала удивляться их неповторимости. У самого окна рос высокий клен. Листья с него почти облетели, и хорошо были видны рассевшиеся по веткам мои маленькие друзья - пичуги, которых я, уже иногда вставая, прикармливала. Еды у них в то время было вдоволь, и скорее они меня жалели, чем я их, позволяя заботиться о себе. А болела я холерой долго, до самых холодов. Можно сказать, еле выходили меня, все смеялись, что очень сильная, весь народ хуторской перепила. В один из дней навестить меня заехал товарищ по академии, случайно оказавшийся в этих краях. Он то и рассказал завершение истории, в которой мне довелось поучаствовать. Оказывается, дня через три после моего “дезертирства” на фургон и почту действительно напал Жуляпа со товарищи. Конвой был расстрелян, груз похищен, а назначенный после меня начальник почты сброшен в колодец. Он бы выжил, если бы не отравленная вода. Спасти несчастного не удалось. Не желая возиться со зданием почты, которое, как представлялось бандитам, могло еще пригодиться, жуляповцы сожгли в назидание местным высокое засохшее дерево. Мол, будете сопротивляться, и ваши хаты сожжем. Правда, вскоре после этого банду все же выследили и здорово проредили. Почувствовав настоящее сопротивление, остатки банды ушли в леса и растворились среди местных. Сам же Жуляпа, как водится, скрылся в неизвестном направлении. Он более не волновал меня, поскольку, сразу после болезни, я была переведена в Россию. Приехала в Москву, несказанно обрадовав тем свою свекровь. Но до сих пор во мне живо странное ощущение реальности тех загадочных событий. Мне кажется, в ту памятную ночь я действительно помогла двум любящим душам. Никто не мог их понять, не мог сообразить, что им нужно, а я смогла, потому что еще не унялась боль по погибшему мужу, по растоптанной любви, и я не научилась как следует бояться, дрожать за свое мелкое благополучие. А в благодарность за освобождение, призраки спасли мне жизнь. Ведь не покажи они мне будущее, не напугай налетом, никто иной как я собственной персоной была бы утоплена в оскверненном колодце. Но главное, мне приоткрылась драгоценная тайна этого мира о связи всего сущего, о вечной памяти, о красоте человеческих отношений, которые, будучи истинными, никогда не заканчиваются и не уходят в небытие. И еще я поняла, что не всегда опасно то, что не понято. Права я оказалась - бояться нужно живых.