Часть I 1975 – 1987 МОСКОВСКАЯ ПРОГУЛКА 1 Словно объятый целлофаном, сияет памятник в дожде. Тверской бульвар. Ночь. Горожанам гулять приятно по Москве. 2 Когда весна, пугаясь света, под неожиданной луной, взглянув назад, увидит лето, – вернёмся полночью домой. СТУДЕНЧЕСКИЙ СОНЕТ Весна! – и лишнего не стоит говорить. Я вскользь отмечу только, что растаял во мне, подобно зимнему кристаллу, твоей судьбы неуловимый ритм. Тот ритм – он запирал меня в изображеньи навязчиво одной, он требовал: создай её прекраснее, чем есть она, – тогда сроднишься юно с красотою женщин. Растаял ритм… Ему не подневольный, вхожу под талые капельчатые своды мной долго жданных дней; но ритма нет, и тебя не создал я, весною – не влюблён. Я искуплю вину. Позор мой погребён в последней точке вешнего сонета. ПРИТЧА Жил среди людей работник увлечённый, беспокойный. Был он делатель неробкий и в труде большом упорный. Он отчаянья чуждался, знал и горькое, но горем разум не отяжелил. Не был скудным однолюбцем и любил своих счастливых очень многих славных женщин, только деньги не любил, не хватал их, не таился, запирая дверь в потёмках, а лукавыми друзьями светлый дом свой заселял. – Люди дружные могучи, – говорил он им, а люди думали: – Какой наивный, но желанный человек. И случилось с ним несчастье. Изумляющим единством всех замеченных явлений потрясённый, заболел он, и была необычайна та болезнь. Она прозренье доводила до безумья, этим разум обновляла, увлекала мысли в бездну, за кулисы мира, в вечность и кончалась неизбежно смертью. Мук не приносила, кроме неизменной, острой одинокости душевной от сознанья: ты умрёшь. Говорили, если кто-то ото дня, недели, года в жизни мог бы отказаться, то на год, неделю, на день жизнь больному бы он этой жертвой подлинной продлил. – Дайте мне отсрочки смерти, скиньтесь каждый сколь не жалко, вас же много! – обратился человек к друзьям, которых он созвал, чтобы они для него собрали время. Думали друзья, жалели вместе, порознь, а помочь удручённо отказались: так им сразу полюбились обеднённые уютом кончики своих удобных длинно вычисленных жизней. Но такой отказ нежданный был изменой. Ежечасно сокращался срок до смерти. Умирающий с надеждой к населению планеты просьбу крикнул: – Дайте, люди! Что секунда вам? Пустяк! Дайте только по секунде. Вы спасёте человека! О беде его услышав, соболезновать ему сразу многие достойно поспешили, но при этом были все жизнелюбивы, и хотя они больному чрезвычайно сострадали, ни мгновенья своей жизни обречённому не дали. Вскоре умер человек. ПОЖЕЛАНИЕ Т. … и повторяй себе я гений гений гений авансом повторяй поверь что ты могуч заставь себя свои почуять силы трудом ищи свой выраженья ключ найдёшь его тогда уже красивы как девушка природной красотой пойдут слова а ими строки живы желаю обладать душевной простотой и с нею выразить сложнейшие порывы желаю брать от жизни только свет по темноте шагать не замечая вставая ощущать как свеж рассвет ложась же отстранять налёт отчаянья… * * * Всегда тебе гневная ревность за козни любви платежом, ты всегда с бою взятая крепость, объятая мятежом. Измены твои иллюзорны и в плену твои гарнизоны, а смутьяны в толпе, в народе о бесправье гласят, о свободе. Заяви крепостной тиран: ты свободна, толпа мирян, низлагай, коль угодно, власть! – и крепость ему бы сдалась. * * * Ты вся казалась в яркий миг незаменимой, долгожданной. Глазами я в тебя проник до глубины твоей желанной. Ты лгунья. Облик безучастья под ясноликой красотой был очевидно скрыт тобой. Не лги. Без правды нет и счастья. * * * Смешливая, серьёзная, печальная, жестокая и щедрая на дар, извечно похоронно-обручальная, другой звездой не повторённая звезда, крупинка истины в глубинах монолита, единая в палитре разных дней, для всех одна – непостижимостью сокрыта, является для каждого своей. * * * Собака с детским выражением лица и волчья морда предводителя собаки. * * * Творенья сердца наилучшие, талантом истинным отмечены, мужчинам удаются женщины – шедевры одиночества и случая. * * * День я нищим на морозе выстою, протягивая шапку в скрюченных пальцах, лишь бы дали мне прохожие как милостыню повод ими залюбоваться. * * * Реченья вечные полны неторопливой старины; они хранят за простотой всемирный опыт и покой; безбрежный смысл великих фраз облагораживает нас. * * * Не мчусь я в даль, и на погост я с горя не спешу, но в деле я могуч и прост, я многое свершу. * * * Художник этот неуклонный ещё в незрелый свой период один и тот же правил холст, его и в зрелости он правил и старость отдал полотну. От юных лет игра осталась, а сильные цвета живые спокойный опыт уточнил. Из каталога мы узнали: сей мастер умер молодым. * * * Прости, мой друг. Я вырос из тебя. Ты стал мне короток, и узок, и понятен. Я, погрустневший, отдаляюсь. Не грубя. Не возвышаясь. Ты прости, приятель. * * * Прими прощально ты на память обо мне лишь эти, в огорченьи, для былого друга мной без утайки составлявшиеся строки: я в отношений наших новизне стать не хочу твоим судьёй жестоким, но, воскрешая давние слова, беседы прежние по-новому сплетая, здесь убеждаюсь я: привязанность мертва, влекут нас разные нездешние края, не место нам в одной летящей стае. * * * Друг изучал людей манящих, сам нераскрытый, как фискал, он их разведывал – и в ящик о них заметочки влагал. Бумажный ворох накоплений наш друг оформил – графоман создал, из светлых побуждений, карикатуру на роман. Жаль друга. Рукопись явила бесстрашье мнений столь простых, что мы боимся: вдруг проныра в свой час опубликует их? ЗАПИСКА БОГА НА ВРАТАХ РАЯ Ступай! Познай свою отчизну, до лаконизма путь пройди, из смуты выдели причину и фразой краткой в суть войди, лишь после постучися в Небо, в рай Божий – зряче, а не слепо. * * * Смирному, восприимчивому читателю приятно вживаться в подкрепляющую книжку, возбуждаться достиженьем автора, без унынья замечать в это время своё ничтожество. * * * Шутила вроде. Кажется, потом на что-то обижалась. Замолчала. Ну наконец! Утихло всё кругом, и прояснился мир, и зазвучало стихотворенье. Господи! Я к ней, ещё полубезумен, – поскорей читает его пусть! Она читала и, чай прихлёбывая, чавкала пирожным. Она мещанка. С ней пора быть осторожным. * * * Судьбу клянём, без дела скучно, а в спешке – тяжесть на душе, уже не можем равнодушно взирать на подлость – и уже всерьёз идёт пустяк любой, пустячной кажется любовь. * * * Копя тут опыт заурядный, свой голос мы осознаём как мудрый глас, чей звук отрадный в пространстве ширится, изрядный слабеет, гаснет в шуме злом подобно благовесту днём. * * * Дневное маленькое солнце легло на волны в час вечерний, и морем дальним поглотился его огромный силуэт. Уж тьма по тихим побережьям ходила, собирала звёзды в пустую амфору Вселенной в ночь августа, на южном небе. * * * Прислуга бледная науки, скупая муза грамотея, припрятав чудные все звуки, скучает ныне без Орфея. СОНЕТ С УЛЫБКОЙ Любовь, удачу и работу желаю в мире вам связать блестящей лентой новогодней, чтоб никогда не разделять. Громоздкий слон земного счастья на триединстве сил, будто на маленькой площадке, по-цирковому балансирует. Слону желаю дрессировщицу, ей – свадьбу с юным божьим сыном, ему – скорей взрослеть, знакомиться с директорами всяких цирков, развить общенье, дружб сады хранить от засухи вражды. * * * Скалы познанья цельный камень, уже расколотый страстями, ему казался островами у жизни прежней в океане. Любил он женщин, воевал, войну звал шлюхой, убивал рыб и зверей, хотя душой бывал к ним добр, – и в жизни той свои накапливал он раны, пил, рисковал, писал романы. Романы крепкие, как столб незыблемых ворот. Кто знает творчество как долг, бессмертен тот. Самоубийство. Нет надежд. Таков Хемингуэй Эрнест. ЭЛЕГИЯ Кивни добру, на зло не сетуя, пойми, ты был ли счастлив здесь, в краю с твоими же приметами; тебя к познанью интерес питал корнями, обогретыми недолгим солнцем этих мест, – великолепный летом, проповедует ушедший в осень обречённый лес. Внезапной страстью зависть – к людям, которые свой труд не судят, плодят неяркое, считают удачной каждую поделку, живут не ради достиженья, но выживанья достигают. Природе, видимо, угодно с тем соглашаться: ежегодно оптимистичные деревья неопадающие ели, когда окончен листопад, в убранстве зелени стоят и жизнью стойкою спасают ушедший в осень обречённый лес. Там ветви вместе уронили и подняли свою листву, себя деревья обновили, за ними следуй в новизну, твори плоды мышленья, в суть ищи незаурядный путь! А к вялым и послушным рок по справедливости жесток, и скуден путь их после смерти. Дешёвый гроб «согласно сметы», вдобавок ленты и венок. Общественный со службы поп коллегу отпоёт, и траур весь отторгая как отраву, землёй завалят мертвеца и бледность уберут с лица. Приму кончину старика, промучась юношей погибну, чудес отчаянья достигну, сама собой с черновика сотрётся вмиг моя строка. Затем мой старец оживёт, злодеев юноша убьёт, а безнадежную строку я изменю и развлеку смешной заботой хмурых слов, ещё наивных для стихов. МАРИНА 1 Допустим, в самаркандском ресторане мы ели вкусный плов. Вы кончик вилки в жирный рис макали, я брал руками и пальцы вытирал о стрелочки штанов. Мои манеры Вы ужасными нашли. Шипел на шампуре шашлык. Я брал руками, и за манжеты мне текли гранатовые капли. Вы с резкостью произнесли, что не случалось бы любви, когда бы все одним приёмом несли ко рту свои куски. Велели кофе. Вам подали. Вы были злая. Вы сказали: «Сегодня хамство мне по вкусу!» Из блюдца выпили вприкуску. 2 Нам расставание не горе. Мы, голоса в нескладном хоре, останемся малознакомы. В моей комнате Ваша икона не возвысится надо мной, точно вера над суетой, и под нею не будет места, полируемого коленями, освещаемого бесноватым бликом Рубенсовых свечей. Камнем на двух канатах покачивается рукопожатье. Как нелепо Вам пальцы встряхивать! Будто женское с них отрясаешь. Мы созвучьем были при гневе и распались, как две печали; то ли я напутал в припеве, то ли Вы мотива не знали. * * * 1 Но Красота к воде вернулась и с пеной гнева на устах спиной дельфина изогнулась, исчезла в плещущих волнах. 2 Понятно мне, что Красота – не луч искусственного света, не самодельная звезда, не рукотворная планета. * * * Пока не двинулись вагоны, фигуры слиты. На перроне разъединяется любовь. Она и планы – вразнобой. Она их нынче исправляет. Она уж твой порок любой, твои проступки пред тобой, как на витрине, выставляет. Немедля подлежат оплате бездушье, плотская измена, ложь и гордыня. Веру к трате гнёт ревность. Верность – та бесценна. * * * Я усадил её в вагон, один вернулся на перрон и заразился гриппом. Грипп не только мнительный старик, но и маньяк-кладоискатель. Сей ненаходчивый старатель, впотьмах орудуя киркой, перекопал весь мой покой. От аспирина потный втрое, ночь напролёт бессонно роет, с утра не знает, чем заняться. Я, грешный, стал его бояться: он мне про девичий обман всё говорит, как будто пьян. ...Прихлопни их проворной эпиграммой. А.С. Пушкин Поэта, пленника в краю, где забывал он об опале, в столицу к строгому царю позвали. Царь гласил: – Велю задумку выполнить мою, но в силах ты, поэт, едва ли. – Едва ли? в силах? Государь! Я твой слуга, а не бунтарь. Вели, чтоб мысли заблистали, – сей труд я резво совершу. Стихом успех мой разглашу. Не только деспот вездесущ. Я гений, значит всемогущ! – На службу к царству моему, поверь, стихи твои приму, – ехидный царь пообещал, – но той ли службы ты желал? Я цензор муз, я крепостник, и для моих невольных книг нужны такие речи, чтоб слово каждое из них другим словам перечило, был стих отдельный глуповат, как верноподданный солдат, а вместе бы стихи так врали, как я народу, кем я правлю. Ступай теперь и сочиняй! – Перемудрил ты, царь, меня, – поэт, печалясь, отвечал, без дела долго не скучал: без лишней скорби личной драмы царя прихлопнул эпиграммой. БАЙРОН Я вижу, как осуждены дурные действия войны, как иноземные столицы признали местные границы и догорели, как лучины, все гнева древние причины. Неосмотрительный герой гоним опасливой толпой. Борьбы старинной силуэт весь облачился дымкой лет у мирной вечности в опале, и контуры мои пропали. Я воплощение восстаний без очевидных очертаний. Остался дух мой в старине. Кто правду скажет обо мне? Свобода!.. Я смирён, обижен и удручён тем, как живу: невесты я себе не вижу ни в памяти, ни наяву. То я замкнусь, то как повеса кучу с разгульной красотой, то замужем моя невеста, то я жених нехолостой. Суждённый штык, вьюнком увитый, легко б носил – как удочку, стань, милые, мы с вами квиты любовью в близком будущем. Вперёд за правду, бравый бард! Рази! Отраден негодяй, расклёванный в прах вороном. Победа – праздник на костях. Вперёд, повстанцы! Выше стяг! Боже мой... Свобода? Грецией кровавой, всеиталийскою расправой, иезуитским приговором, счастливой Англии позором клянусь: я раб! Я скован славой! Мой дар – слуга моих же книг. Свободен в мире только стих. * * * Материал Ремарка – кровь резцом не рубится как мрамор, не мнётся пальцами как глина, не будет из него Ремарком изваяна скульптура смерти. Но есть у мастера слова, где загустели кровь и мысль о злых последствиях той крови, ваяется фигура века, напоминая формой смерть. ШОТЛАНДСКАЯ ОКТАВА Крутое имя ты вознёс вперёд фамилии сыпучей – скалистый Роберт лёгкий Бёрнс, ты нрав народный неплакучий, да остроумье скрытых слёз, да быт крестьянский, слог певучий, да лихость, русская слегка от перевода Маршака. ОКТАВА ОТ БОГА Двуспальный трон в ночном алькове при мраке часто пустовал; великий Людвиг ван Бетховен в любови не преуспевал, по небу звёзды для симфоний к себе на Землю созывал и наклонялся, верно, к людям, как мы к зверькам, когда их любим. * * * Вы послали всё привычное к дьяволу, не по правилу сочетаете краски, пишете своевольно картину неявную, похожую на гармонию в маске. По скатёрке розовой зелёные зайчики. Черновые ноты раскиданы по ней. Вы исполняете новый реквием для заказчика. Он заказывает реквием ещё новей. Провожаете его до дверей в передней, составляете в уме счастливого замысла черновик, замечаете: к вам обернулся бледный чёрный человек. Он говорит: вы прервёте пулей свои стремления, здесь, в этой передней, рухнете к дверям. Зато беспокойство духа, сей залог будущего творения, живо только благодаря вам. СТАТУЯ МУЖА Сей муж застывший для девчат, на их ещё наивный взгляд, монументально глуповат, шалуньи в сторону косят и отдают гулякам предпочтенье. * * * Порой я людям верю столь же, сколь верю звукам, в них вникая, когда я музыкой восторжен, но знаю: музыка плохая. ВНЕ МАСТЕРСТВА ... шаги по пустой аллее невозможно слушать шаги пропади же скорее пропади помоги же тошная женщина топающие подковы то поющие голоса закованы в чугуннейшие сапоги и затаптываешь ангела в грязь чело в грязь чело душу! не гаси душу исчезни проду- шенная шаги ни души задушу бездушную мнимость ей ли погасить мою душу душу! шаги по пустой аллее... * * * Сели мы, достали спорные тетради. Комары сновали с писком по веранде. Брат мой, с жалкой фауной схожий треволненьем, бил меня метафорой, бью его сравненьем. Я его караю. Он меня казнит. Я ли побеждаю? Он ли победит? Двух упрямцев прежних ноги до упора вытянутся в белых тапочках для спора. В этой плоской позе брата под орган отнесите к прозе, а меня – к стихам. Лицами к закату положите нас. Омрачит веранду тихий поздний час. КИПЕНИЕ (Инженерские стихи) Подвальный мышонок маленький в ламповом усилителе, по стеллажу разваленном, найдя друзей, поселился. Кусает протянутый палец, сахарной крошкой лакомится; днём откушав, катится в спальню – под электронную лампу. За полдень, мёртвый заживо, – умыкался.., опоздал он! – врывается взбудораженный бородатый начальник подвала. Старший научный сотрудник, шарф, шапку, пальто швыряя, бросается к рухляди, трудно роется, требует: чаю! Водою полузаполнена, завсегда на электроплитке колба с отбитым горлом внутри себя пузырится. Исторгается пар рывками, кромку лижет холодную, конденсируется и по капле стекает в кипящую воду. Только центральная струйка, конденсатор минуя, всё праздничней мелкие вихри крутит, рассыпается вволю, прозрачнеет. ГАММЫ Скрипач играет только гаммы, мечтает дать он свой концерт не ради значимой программы, но из-за двух последних сцен: одна – поклон, за ней другая: рукоплесканья, крики: бис! – о ней не позабыл, играя, несостоятельный артист. Азы гармонии твердя, скрипач играет машинально, смычком на струнах изводя за гаммой гамму досконально. Как видно, нет у музыканта всей кровной гордости таланта. СТАРОВЕРЫ (1) Не зря уже второстепенны мы, гордецы, кто стали злы, грустя, что вряд ли драгоценны кому-то наши похвалы. * * * Смотрите: Вечность из окна глядится в души, в лица. Ночная звёздность есть она, кругом – её темница. * * * Когда бы сам реальный Феб очам, как солнце, вдруг явился, тогда б невзрачный мир затмился, прозрел бы вмиг, почуяв свет, мудрец Гомер, который слеп. * * * Крестьянин вышел на этюды с сумой невзрачной за плечом, у старика свои причуды – пленэрным занят он письмом. У старика свои потуги – не дремля всякий местный вид сельчанин пишет на досуге, а выставлять не норовит. За труд нешибкого таланта ему Бог не дал гонорара, душой простак не улетел за милой местности предел. Пусть в этой глухомани грустной втореньем яви захолустной пейзаж покажется простой – за простоватой красотой подвижник вышел на этюды с сумой невзрачной за плечом, у путника свои причуды, верней, причуды ни при чём, а есть богатая основа ещё от гения Рублёва, есть полоумная черта – слепого чувства маета. * * * Дабы духу ремесла спор вести с рутиною, воля слабостям секла спины хворостиною. СТРОКА 1 Слуги благ пошлости, плоская братия скуки. 2 Курчавоволосый юноша с виолончелью. 3 ... к Тебе, пристанищу призванья. * * * Стегнул рецензией правёжной мои стихи поэт Щуплов. Хоть автор он совсем ничтожный, блюдёт искусство будь здоров. * * * Тайник отпетого трагизма посмертной маски романтизма. * * * Лучшее время дня – ночь. * * * ... В испытание злым одиночеством дольний суд Ваш мой путь заточил... * * * На гром есть отзвуки в горах, триумфу эхом станет крах. ПОДРАЖАНИЕ БРЮСОВУ ПЕОНОМ ЧЕТВЁРТЫМ О к испражнению тревожные позывы! О ВЫБОРЕ ВРАГА С тобою враждовать похвальней, чем дружить, поскольку ты за мглой беседы вежливой мне поперёк движения развесил просушить постиранное, влажное невежество. Моим став недругом, меня остереги, в тебя скользнув во мгле безлунья полного, расширить на звезду волнистые зрачки, беззвучно захлебнувшись пошлостью. На резкость обижаться обожди. Обиды мало мне. Я требую вражды. ЧИСТОЕ ИСКУССТВО – Я с музой выгодной проказил, Олимп излазил вверх и вниз. Подчас и Пушкин от фантазий имел себе изрядный приз. Мир без фантазий безобразен, кошмарен сплошь, как реализм. А мне доступен оккультизм, и при писательском экстазе внезапной выдумкой во фразе барыш мой был зачат не раз. «Доверься выдумке благой, – я наставлял себя. – Гурьбой доходы вырастут из фраз.» Такой использовав наказ, сюжет чужой непроизвольно литературный звездочёт переписал, и сам достойно свой плод в издательство несёт, и мыслит: – Мой ли это плод, не мой ли он, дурной народ, пожалуй, нынче не поймёт. Издатель вечно заседает. Редактор мельком исправляет, не замечая содержанья. Читатель бегло пролистает и соберёт повествованья, уложит их в удобный ящик, макулатурный груз потащит за три угла, вдоль пустыря к приёмщику утильсырья. В его лачуге самый лучший первоисточник и получит на книжки прежние в обмен. Хороший цвет, хорош размер. Домой придя, читать не будет, на полку сунет и забудет, и для него наличье книг важнее сказанного в них. Тупы духовные калеки. Теперь нам всем, мои коллеги, уже трудиться ни к чему. Я гонорар легко возьму за мой смешной авторитет. И хуже славы шутки нет... Недавно ранние творенья, где есть нелепые стремленья, опять немного я исправил и по-иному озаглавил. Я не таю, что для потехи готовит поздние успехи моя находчивая муза. Я непременный член Союза и не подумайте, что плут. Неудержим я, прям и крут и в то же время так податлив. Непостоянен я, талантлив, немножко даже моралист, атлет души и куплетист. * * * Отчёт о сделанном за год, стол проломив, упал на пол, пол проломив, упал в подвал и дальше, Землю проломив, на потолок упал, а с потолка упал на стол. Отчёт о сделанном готов. * * * Хлопотливый труд по устройству дел и досуг, томительный как чтенье книг, пассажиров мучили, пока не задел днищем вздрогнувший ковчег о подводный пик. НЕКРАСОВ Речистым барином я встречен и впрямь как бедная родня, ведь говорящий от меня правдивый гений просторечен. СТАРОВЕРЫ (2) Теперь и мы второстепенны, старообрядно тяжелы. Жестокосердьем откровенны больные наши похвалы. * * * Доколь ещё молитвы строки с неверным будешь обсуждать? Кто жизнью впал в мирские склоки, тому ль в поэзию вникать! * * * Не знаем братства и покоя, питомцы разобщённых рас, и безразличие мирское безмолвно погребает нас. ЗЕМЛЯ ИДЕАЛИЗМА Мне доказала эта неизменная Планета, что постоянен вековечный подлинный Предмет, хотя изменчив на поверхности Предмета наружный признак каждый внутренних примет. * * * Мы на поляне пировали, костры гасили и шумели, лесной дорогой совершая к реке полночные прогулки. С фонариком в лесу блуждали, в обнимку шли в посёлок дачный по краю поля, под луной, себе неведомые сами. Скажи мне, что же нам осталось от той поры? Такая малость: обычный след очарований, те небеса воспоминаний, где словно в дымке полусна мелькает иногда луна. * * * То ль нам доступнее неверье, то ль нашей вере нет причин, но я не верю в откровенье твоих случайных настроений; судьба нас вряд ли обручит. * * * Вчера был яркий зной в горах, а ныне палитру охладил задумчивый Кавказ. Мы словно эпизод, этюд к его большой картине. Я времени боюсь: оно изменит нас. * * * Одноцветны ли звёзды, решил я сам. Пусть тебя украшает небывалое соцветие. Я к твоим размашистым волосам приколоть сумел неназванное созвездие. * * * Достойно жить нельзя без знаний, недаром на земле страстей отвага буйных начинаний пугает опытных людей. ВОСКРЕСЕНИЕ БАТЫЯ Ордой идут рационалы, спаси нас Бог от иностранцев! Смотри: духовные провалы глубокомысленно вандалы творят толпою новобранцев. Что в зубе мудром зубочисткой, умом копаются в культуре, они на Пушкина зевнули, служебную поэму в числах читают по двое на стуле. Себя им женщина приносит, а доброты её счастливчик, отведав хлеба из авоськи, длань окунает глубже в лифчик, без церемонии, по-свойски. В столичной мгле от всех запоров имея каждый по ключу, рационалы грабят город, оплот наш будущий, в котором последнюю сожгли свечу. ТАТИАНА Набрали хвороста в сторонке, зажгли костёр и на скатёрке мы снедь из сумок разложили. Был день. Мы возраст ощутили, лишь на костровый наш пикник из леса, бодрый без усилий, влетел завитый озорник, – та гостья веером сверкнула, про жениха упомянула – тот золотистый самолётик блеснул в игрушечном полёте на детской ниточке – и вдруг свой разомкнул блеснувший круг. Кому сестра, кому невеста, а мне – удача. Рыжий паж! Камзол и шпагу! Ты прелестна! Друг юный, вот наш экипаж. Мы в прошлом. Символичны здесь фантазий творческие кони. Мы словно скачем от погони. Легко несётся наша весть, отвагой стоя правит честь, и за каретой вьётся пыль воздушным следом увлеченья. С тобой, дружок, я молод был; теперь твоё стихотворенье я отпускаю, милый паж; его успех или забвенье без опасений в добрый час тебе доверил и прошу, исполни то, что я скажу, – с другими сколь угодно знайся, близка им будь, но отличайся от них, о ком я не пишу. ФЕВРАЛЬСКАЯ ХАНДРА Дом пустой с головою крана. По сосулькам стекает снег. Вид оконною стиснут рамой. Февраль состоит из «нет». – Нет весёлости, голубящейся в построениях облаков, нет и бодрости, говорящейся тротуарной дробью шагов. В общем, юных нет ощущений. Хмуро тающий день не нов. Обозначил февраль мишени для досадных, размокших слов. * * * Судит господин имярек, внутри которого виден памятник. * * * 1 При каждом выпаде кинжал вперёд послав, Рим острым жестом поражал тела держав. 2 Наклонной чёлкой скошен лоб, глаза горят, рука протянута вперёд века подряд. * * * ... пыталась родить без зачатия, не получилось... * * * Отчего у одних нервная система, а у других – нет? * * * Периферия света, дурацкие похождения человечества, провинциальная клоунада. * * * 1 Глядит интеллигенция: в узорах ветвей видна интерференция солнечных лучей. 2 О конвекции заметку прóсто физик мастерит: тёплый воздух вьётся кверху, а холодный вниз валит. СТАДИИ Мысли набросок туманный, в облаке стройка стиха... МАДОННА С ЦИРКУЛЕМ Я быстро дожил до страстей, влюбился в девочку, на ней женился, будучи юнцом, её покинул, став отцом. Я у неё по-детски особенно ценил лицо. Добры, милы, нерезки бывают личики девиц, а возрастные слепки с тех миленьких девичьих лиц порою так нелепы. Мадонны с циркулем лицо глядело мрачно вслед мне. На смотре лучших подлецов я был бы не последним! Определенье получив, надумал я других учить, играя с циркулем. Кто личность, тому чужда геометричность заранье заданных фигур. Я их дугою отчеркнул, задев с размаху и людей. И от обиженных людей благая ругань всё длинней за мной волочится. – Душа в затменье всё дрянней твоя порочная, – мне просветлённые в укор твердят. Упрёки злые – вздор. Нет правды в тех словах моральных. А правда в музах, но реальных, знакомых наших, ведь они причина музыки, они залог поэзии, они рождают живопись, – они, средь мук дарующие дни, что возвращают благо в жизнь, мне дали холст любви и кисть. (Преувеличивая прелесть на лифте бытовых обуз ниспущенных с Парнаса муз, я основательно надеюсь, от них поддержку получив, на странной вам канве традиций стихослагающих провидцев решительно нравоучить вас, кто в неведеньи живёт – кто не рисует, не поёт, лепить не может и не пишет.) Держись, мадонна! Я обижен! Я зол! Есть на тебя донос: коснулась ты своих волос недавно циркулем. Зачем он обезглавил букву Ч в достойном имени твоем? Любого из людей зовём мы этим именем – ну как? В иносказательных стихах мою угрозу оценила? Высокомерье отменила? Ломая циркуль, хорошея, себе нашла ли Рафаэля? Тебя ли он изобразил? И премию Ленкомсомола за обаянье груди голой, окунутой в уста младенца, тебе ль «на книжку положил»? Я на тебя ли загляделся? Такой ли циркуль твой пустяк? Ум ограниченный иссяк. Наш иллюзорный идеал жизнеопасный быт украл. Нашли мы в будни скрытый в нас реальной красоты запас. Мы лишены самообмана. Безвольно каяться нам рано. Раскаянья оставил я на день безделья и вранья. Покаюсь и признаюсь в том, что вновь на острове твоём в песок мои впитались волны. Промолвишь ты: о смерти помни. СОНЕТ В ОТСУТСТВИИ СОНЕТОВ Одной рукою нас держали, другою норму нам внушали. Притихли мы до главной схватки. Слагая в сумму недостатки, плюсуя чуждые к своим, их накопляя страшно много, немой истец, на спор с глухим сойдясь, являл глухонемого на время, должное истечь и влиться лаконично в речь о гнёте власти. Как прелестно свергать! Безумствуя полезно, любой из нас шальным занятьем свой дух из праха возрождал. В пылу новаций неприятен, порядок мира как бы ждал, когда мы шаткий ход амбиций приноровим к узде традиций. Тогда сгодимся мы и после того, как стлеют наши кости. За долговечные дела всегда неспешна похвала. Прошу тебя, прости поэтов за то, что эти слуги эры слагают о любви куплеты без веры в них и стилем скверным. И ты в отсутствии сонетов на мой бесформенный сонет не сетуй, а вселяйся в келью, запрись там, защемивши дверью записку «Не стучи!» с припиской «Себя тому лишь отдаём, кому прийти к Петрарке ближе, чем в булочную за углом.» Верни поэтов за пределы твоей легко доступной темы. ГЛУПЫЙ СЛУЧАЙ Ты озорник? Тебя за трюки любезно критика отлупит! Ты мастер формы? Твоя форма пустая нас не привлекает! Эстетам разум углубляет без оговорки мастер – тот, который классику берёт и в ней сюжеты улучшает. Роман же целостный хорош, из двух один дурной сошьёшь. Кумиров, кстати, изживали те, кто их вольно толковали. Слиянью ложного с формальным безумно рад наш бедный вкус, влекомый взглядом ненормальным к такой алхимии искусств. Давно с одним пустым вниманьем глупцу и гению внимаем. Итог великий принят так же, как стилизация, халтура. Хвалили выставку пейзажей, не различив, какой из Лувра. Нам неразборчивость привита и моды культ она развила. Была указана элита, толпа её превозносила. Положим, некий остроумец решился нравы освежить и Мельпомену надоумить, как ей сегодня согрешить. На сцене ставят. Фигаро обнял за грудь Мэрлин Монро. Вот драма для театра Драмы. Побольше драм! Поменьше срама! ДОЖДЛИВЫМ ВЕЧЕРОМ Льёт как из лейки; двое в городе, в мутном городе льнут на скамейке. НЕДОБРОЕ СЛОВО ЮНЦА Не докучай печалью, с печальной я скучаю. Подруга дорогая, мудра будь, покидая наш дом на двух ручьях, излившихся до дна, – печаль не сей в друзьях, печальной будь одна. ОЖЕСТОЧЕНИЕ Ты милая? ты бедная? Да полно! Глазками колешься со злинкой, с наглецой. Вишь, истрепали бытовые волны красу нестойкую... Что ж, это не впервой. КАВКАЗ И ПРОЧИЕ КРАСОТЫ Господь вершил всё как художник. Мазилам нынешним в пример на славу вид имел Он тоже, но пить не ездил на пленэр и зрителям потехи ради пейзажей в залах не являл, на даче быстренько в мансарде крестьянский быт не малевал и не богемничал настырно, себя и кучку лиц известных не оставлял среди бутылок на множестве картин нетрезвых. Господь иные взял масштабы. Пленяя души, дарит нас о красоте своей мечтами дуэльный, гибельный Кавказ. Вдали похожи на кристаллы вершины строгие пред нами, вот так и встарь они сверкали пирамидальными снегами. Я осмотрел не для сатиры не первый выставочный зал, безрадостно прошли смотрины: я Божий дар не повидал. ОРГИЯ Вино добавит обаянья, вино объявит наши знанья, хмелейте, пьянствуйте, друзья! Мы не страшимся порицанья, нам без вина гулять нельзя. Не будьте, бражники, лукавы! Дружней столкнуть пора стаканы! Довольно каждому хитрить. Все люди братья – вы слыхали? Впрямую будем говорить! Непроизвольно правды слово! Мы, духа полные хмельного, сказали гостю про него, сколь много в нём всего дурного. И гостем меньше. Ничего! Забыть о ссоре поскорее! Поминок, свадеб, юбилеев один закон для всех у нас: не выделяйся, будь скромнее – вот только с другом всякий раз сойтись нам весело и просто! – друг обходительный вошёл, ботинки снял, к столу прошёл, поздравил с тостом и без тоста, нажрался, выпил и ушёл. Горька вина и свинства помесь. Ушёл и пусть, имеем гордость. Мостами в ночь разведены людские узы – жутки порознь в одних пределах две страны. УСПЕХ АТЕИЗМА На чёрный день от иноземца старушка деньги приняла, сказала: – Миленький, от сердца накинул бы хоть два рубля! Гость не противился: – Ну что ж, Христос в компании святош теперь весьма подорожал. Эх, бабка! Грех скупиться. Мода! (Купец иконы загребал, их одержимо закупал у православного народа. Купцу до кучи не хватило иконостаса на квартире.) На розвальнях по деревням полозил, где позахолустней; рубли настойчиво менял на образа; он был в искусстве в иконописном столь профан, что звал Рублёва Феофан, причём считал его за грека; глубинку вширь и вдоль с опаской первопроходчески проехав, безмерный скупщик заграбастал подряд все доски с лакировкой и с нимбом над святой головкой. Лишь в угасающих церквях перед старушкой-богомолицей ещё видны при алтарях библейцы в розницу и троицей. Пора на землю звать Христа, но в хате святые места пустуют, проданы иконы, до церкви волочиться лень. В пустом углу свершив поклоны, всплакнула, поднялась с колен и с Богом бабушка простилась, Кому, вздыхая, век молилась. Так атеизму послужила на ликах скупленных нажива. ЖИЗНЕОПАСНЫЙ БЫТ 1 Смотри-ка: пастуху противны лентяи в дачном отпуску – пастух на пляж пригнал скотину, коровы ходят по песку, мычат, от голода шальные. Там, где они съедали трáву, как раз лужаечки цветные изрыли трактора на славу. Там вздумали сыны природы практиковаться в разворотах, балуясь на лужках бесхозных. Уж если скот для водопоя пришел на пляж, уходим трое прочь от обгаженных песков. Нет разве пляжа без коров? Антон, осмысленный прагматик, семьёй пленённый математик, не хочет слышать о театре. Андрей, заманчивый любовник, увяз душой в ролях альковных, от умных слов его коробит. Я в споре тоже раздражён, язык мой вредный лёгок, он ещё крылатей, чем Пегас. Мы пренья наконец прервали, по десять карт себе раздали, засели биться в преферанс. Дурь отчужденья в этот раз, нахмурясь, овладела нами, как прежде, зля и ссоря нас почти до схватки меж друзьями. Мы, скажем, не вполне лучисты. Не лучше нас капиталисты. Лежит ленивый малый Билли в шезлонге на отцовской вилле, бездумно в глянцевый «Плейбой» глядит со скукою тупой. Чьи мысли праздно в полусне ползут, как мошки по стене, тот равнодушья нить узлом уже связал с активным злом. В его душе есть полигон, где безотчётный солдафон пустил бесцельную ракету, – и прах земной летит по свету – небрежно кончился прогресс: иссяк взаимный интерес. 2 Вдали стояли остро горы, скользила к морю вниз долина, на гальке вспененные воды плескались по краям залива. Собаки спали на асфальте, по улице брели абхазцы, грузины грациям кивали, вином армяне торговали. С гор от дождей в разлив морской текла грязь мутною рекой, и где волна реку встречала, стояла женщина, кричала. Ругалась праздная татарка на двух сроднённых языках; слепило солнце, море ярко светилось, пенясь на камнях. Такую баба снарядила проклятий длительнейших рать, как будто мир весь пригласила на ругань криком отвечать. Казалось: море, солнце разом сойдутся на мгновенный суд и впрямь людской умолкший разум в согласье с речью приведут. 3 Я после года суеты лёг возле пенистой воды, на руки положил затылок, отрёкся от вещей постылых. Никто здесь на меня не злится. Блаженство пляжное всё длится. Гляжу, прищурясь, на прибой с его изогнутой каймой. Гляжу на остренький мысок, он с краю в плавный горизонт вонзился выпадом клинка, и скачут волны вдоль мыска. Мутит от солнца. Лёг ничком. А цыганята шли гуськом. Ценилось медным пятачком участье к людям, и о нём просили дети. Я бы дал им этот редкостный металл, из кошелька б я медь достал, но резок солнечный удар. Мы экономим на еде, в любви, на отдыхе и в деле мы экономим – нас везде блюдёт и злобит символ денег. Маяк рубля, слепой простор, копейки тонущий кораблик. Мы замыкаем кругозор, на хитрый ключик запираем. Копим тайком худой запас; приводят злые накопленья к растрате дух усталый в нас; копим до самоотупленья доход от жизни невезучей на худший день, на всякий случай. 4 Где против думных муз интриги парнасской черни? Козни те нам частью высказаны в книге и в ею вызванной статье. В ней каждой мысли одиноко, предложен спор о запятых и речь возносится высоко о рифмах, точно о святых. И критик хвалит ассонанс банан – макака – ананас, клеймит за нравственный изъян стихи о страсти обезьян. Есть много звукоимитаций, в строках не счесть аллитераций, а между фразами должна талант измерить тишина. Вот фраза. Пауза слышна. Мне фотокарточка нужна. Физиономию анфас наклею в пропуск на Парнас. Плодя мой вздор, в одной из фраз я свёл канву, главу, халву и троекратное ау перекликаю с долгим у. Я три созвучия тяну, как бурлаки без вдохновенья тянули баржи в старину по водам против их стремленья. Когда поэзия скудна, подчас кривляется она, ползёт с ужимками урода и говорит: такая мода. А если модой опьянён изрядный мастер, но повеса, чей ум талантом облегчён, его судьба общеизвестна. Кто воплотил из интереса мираж, видение прогресса, кто вкусы путал –- разве он в обманах не был уличён? НЕПУТЁВАЯ ЛЮБОВЬ 1 Пустырь по краю утром ранним туманен был, а посредине на первом солнце белой гранью сверкал бетонный храм богини. С утра любила долго спать, и я любил её всецело – душой вспорхнувшей, думой, телом – и умудрился потерять. Девчонка стала непутёвкой, красоткой хваткою, воровкой у жён порядочных мужей и целомудрья у детей, уж не была она желанной моей подругой, Богом данной. 2 Мы с тобою как факиры заклинали две обиды, так восточный чародей заколдовывает змей. Нас утайки довели до великой ссоры, распроклятые твои звякнули запоры. Лифт толчками шёл. Этаж мне был нужен нижний. У подъезда, как этап жизни забулдыжной, ночью мне предстал вагон, влез ему я в створки, мчался, вылез – кувырком падать начал с горки, сразу же плашмя пал с хмельною рожей пьяный размазня под ноги прохожим. Огорчился, пошёл, подошёл, понравился. Вот опять хорошо. Я, видать, исправился. Мы шпанистым пустырём к обоюдной цели уж идём, спеша вдвоём к белой башне в центре. И впотьмах вершит подъём лифт толчками вверх. Шарим в скважине ключом и включаем свет. И всегда у нас ведь так: безобразье, кавардак, паутина, пыль, и хлам разбазарен по углам. Это худшее из благ. Сам сжимается кулак. Мясорубка для любви, если грязно, чёрт возьми! * * * Не вор и взяток не берёт, легко законы переносит, опять он явно патриот и клятвы бегло произносит. К верхушке от корней опять в коре лазейку точит и, не пытаясь постигать, он достигать хлопочет. Мечты бесили кровь ему, но, чуя впереди тюрьму, он унимал себя, как бром солдата перед сном. Хотя грабёж могучий редок и прозябанью жулик рад, похоже так, что его предок был очень ёмкий казнокрад. Грозя не кражей из казны, а расхищеньем всей страны, её размножился грабитель, не вор, а просто потребитель. * * * Ты с местной верой в мир несложный в своей действительности ложной недальнозорок, обыватель, а вот внимательный писатель возвёл на скудно-суматошной основе быта, частью пошлой, монументальный свой прогноз, который многих перерос. Мертво былое, жив сюжет. Теперь за чёрной рамкой лет возник вопрос – ищи ошибку. Пред смертью отвечают жизнью, дают о будущем ответ. * * * Ты на простор из тесной плоти стремился выйти, человек. Ты смельчака непраздный век бореньям отдал и работе. Душа, из гавани уйдя, блуждала парусом на море. В час грозный, ливнем исходя, дрожали небеса при споре. Высь никла перлами дождя на пыльном головном уборе. Те капли вкупе с тою пылью впитала ткань и стала былью. * * * И костёр плескается факельным огнём, пламя извивается в воздухе ночном – при замахе ветра с удалью косца – как живая ведьма посреди костра. * * * Кто поумнел, того примета – к поэту малый интерес: мираж его авторитета за дымкой времени исчез. Мы ценим шутку, афоризм, плодим простейшие искусства, где происходит лаконизм от незатейливости чувства. Резвясь, мы ловим результат, пустой наглядности желаем, стишки, мой друг, читаем так, как и людей воспринимаем: лишь посмотрели оглавленье – уже сложили представленье. * * * Кому находчивость мешает доступно гений применить, излишек знаний тот решает оригинально упростить. И мир незнаемый, неясный пером иль кистью низводя до примитивности подвластной, он непонятен, как дитя. Бывает блажь его искусной и в то же время – чепухой, игрушкой, темой для дискуссий – картиной, оперой, строкой. Он изощрён, умён, наивен, замысловато примитивен. ХИТРЫЙ ЗАЙЧИК Поэты стойкие, аскеты, поэты крепкие, атлеты, сживайте медленно со света те грациозные стихи, что переливами звучанья обожествили обаянье изящной фразы, чепухи. Передо мной мои наброски, лежат бумажные полоски, лежат мои черновики. А творчества весёлый зайчик, лукавый солнечный зверёк всё по листочку прытко скачет, и оставляет яркий зайчик на белой ниве буквы строк. Придётся мне пережитые невзгоды горем не считать, отечеству в часы святые услугу честью оказать. Но зайчик делает помарки, его смышлёные ремарки вот так и нужно понимать, что верой хуже попрошайки бездомный рыцарь на лошадке мешает блага накоплять скупцам и плутам без числа. Умей устраивать дела, доход имей от ремесла, практичный гномик-лицемер. Твой многотомник – постамент тому, чего ты не сумел. На стёкла вечности уже легло моё дыхание, моё тепло. О. Мандельштам Малы для споров и молвы труды кого-то из толпы, того, кто от себя избавлен, уже без имени оставлен и столь уместен между нами, что мы о нём не знаем сами, подумать если, ничего помимо отчества его. Таков реальности порядок. Идеалисты мудрены, и с появлением догадок им пусть иллюзии видны, бог с ними. Мы увлечены добычей корма, ведь она для жизни каждой так важна! Мы чтим рассудок деловой. Мы лишь на отдыхе порой кумира ждём, тайком скучаем и от мечтаний пошлых таем. А вот один оригинал вдруг на вакантный пьедестал взобрался круто и предстал, не схожий с общею толпой, не ясно, шут или герой. Пускай и вправду он колосс идеи некой, но вопрос мы задаем: в практичный век зачем нам этот человек? МОТИВЫ ДАВНИЕ Читаю, жгу и вновь пишу стихи о чём-то идеальном; незнанье с мудростью свожу в одном понятье изначальном. Люблю в былые вжиться годы как в почву будущих времён, люблю разгадывать я коды земных причудливых имён. Люблю свиданья и разъезды, люблю догадок остроту, все разногласья, лица, жесты; ликую, чувствую, расту. Благословляю справедливость, талант, веселье и добро, мечту и доблесть, ум и живость, тебя, гусиное перо. * * * Автомат, игрушка детская. Карапуз оружью рад. У него мордашка дерзкая и прицелившийся взгляд. * * * Питает слава дар кумира, исходит воин из войны, но к благу мы пойти вольны из красоты, любви и мира. * * * Грамоте вашей губительной я поневоле учился. Был я школяр осмотрительный. К вам я не приобщился. Близок я в жизни с победою. Я не спешу в пигмеи. Вашей науке не следую. Прощайте, мои грамотеи! * * * Назло тоскливому недугу, с упорной мощью кузнеца, как по звену куют кольчугу, духовный труд ковал творца. Сюжет отчаянья в романе Золя придумал о Сезанне. Теперь ошибочен роман: добился чуда Поль Сезанн. ДВА ТАЛАНТА 1 Спеши в толпу, ищи сюжет, беги на улицу, на свет! На лыжах выбежал поэт. Где же снег? Его уж нет. 2 На хрупкий дар лучи падут, им будет луч, как линзой, схвачен, и взгляды сквозь него пройдут, ведь он, как линза, был прозрачен. В ГОРОДКЕ Солнце распустило свет и глядит застенчиво. С горя веру в сорок лет изменила женщина. Слух пошёл о том плохой в городке окрестном шепотком по мостовой, по дворам, подъездам к ушку девичьему. – Ой! Стыдно! Интересно! Миловидное дитя, ты ли не типично? Будет худо погодя, а пока отлично. В ГОСТЯХ 1 Я, от работы отлучась, был у друзей, скучал весь вечер. Навеселе скорей чем весел, домой приплёлся в поздний час. Теперь, больной, поднялся трудно, ползущий день предал чертям. Поэт, не бегай по гостям: и без тебя там многолюдно. 2 Нам воля Божия ошибок не исправит, сомнительная помощь милых чар и похвалы друзей едва ль ума добавят. Любезно полный вечер отскучав, ступай домой, опять учи алфавит, все обязательные буквы изучай. Не будь профан и помни: труд – не озорство; у азбуки берёт уроки мастерство. * * * Нарядная перчатка, позаботясь о порядке, недавно тесно облекала полустиснутый кулак, и было кулаку в нарядной маленькой перчатке не разместиться, не расправиться никак. * * * В дела человечьи оделась ответственность, а к ней по-сестричьи прильнула поверхностность, и это двуличье – людская посредственность. * * * Одно и то же – вот что дивно – в лохматой голове – наивно, а в полысевшей – примитивно, а в лысой – дегенеративно. * * * Навряд ли можно вялыми руками быть заодно с большими кулаками. ЮНОША ОБРАЩАЕТСЯ К ЮНОШЕ – Брат мой, кресел и камина у нас не было пока, славной скуки паутина не свисала с потолка, лики в рамах очень старых не пылились по стенам, между кресел обветшалых не бродила по утрам из восточных ясных окон озарённая жена, мне с утра любовь упрёком не была за крепость сна, не парила в пышной спальной пыль в натянутых лучах, мука мудрая печально не покоилась в очах, пред душой огня трескучей не вгляделся ты в века, ничего соблазна лучше в жизни не было пока. ПУБЛИКА Та Сезанновская сила, та напористая страсть изнутри себя пронзила, кровью бунта залилась. О, разбойное виденье! Неприятное глазам! Обаянье! Вдохновенье! Поразительный Сезанн! БРЕД ГОГЕНА Есть у племени газета – на пиру островитян резво живопись Гогена там съедают по частям. Злой эстет со вкусом предка доверяет письменам поздний опыт интеллекта – придурь с песней пополам. Для его приоритета символ духа освящён – пасть обжоры-людоеда на пути больших имён. * * * Не зря художника к реформе вновь приведёт непостоянство: избудет в мыслях он мещанство и кистью на бездонном фоне в предметах выявит пространство. ЖИВОПИСЦУ Нагую девку воплощая сладострастно, ты помышляешь о бессмертии напрасно. Ведь обладанье – миг, а плоть искусства чужда непродолжительного чувства. ПЕСНЯ СКЕПТИКА Вот серенькое слово откровенья моего. Суть Абсолюта в том, что нет Его. Нам совершенствованья путь важней всего. Нет безупречного, дружок мой, ничего. Но есть у выдумки с безделием родство. Реален навык, иллюзорно мастерство. * * * Слепого эллина вели свершить его прозренье как ощущение земли, так и ума влеченье. Грек умер – и пришла пора преступнейшего века – до крестной гибели Добра дожили после грека. * * * Лгунов удачливых созвал главарь их клана и сказал: – Сперва полезна ложь, потом неправда будет нам вредом. Себе во вред зачем мы лжём? – Не знаем, – думали лгуны. – Мы сами тем изумлены. * * * Там, где царят глупец и плут, миражен умный, честный глуп. Где я реален и силён, там всемогущий мой закон дурное плутовство и чванство не допускает в государство. * * * Сгустила тучи непогода. Скорей из облачной гряды стрелой наглядной правоты сверкни, владыка небосвода! Срази престольных дураков: они друзья своих врагов. * * * У солнышка религия своя. КРАСОТА Беглянку шума, склок, истерик увлёк развитием волны, со дна пучин позвал на берег простор приятной тишины. Глупцы как будто замолчали и дерзким голосом своим минуту мир не наполняли, а только любовались им. СТИХИ ОБЫВАТЕЛЯ При смуте полоснула мир судьбы воинствующей бритва, теперь из крепости квартир видна через бойницы битва. Пока я злу не прекословлю, смятённый горблюсь и молчу, на плахе век безвинный кровью забрызгал фартук палачу. * * * Шли дни. Тяжёлый град камней в пути при каждом шаге дней срывался в бездну. Исчезали внизу каменья. Продолжали деньки над бездною земной идти беспечной чередой в тот мир, что был едва ли познан иль, может быть, ещё не создан. * * * Свобода грозная всю кровлю обмыла праздничным дождём, и влага бурная к низовью сбежала вспененным ручьём. ЖАНДАРМ ЧИТАЕТ – Поэма власть оклеветала. Едва ль наивный знал поэт, что разновидность криминала – иносказательный сюжет. БЕЗВРЕМЕНЬЕ Вершины все покорены, на скалах нет работы, по склону вниз я с вышины спустился без охоты. Все города загрязнены, запылены просторы, за горизонт отдалены сиятельные горы. (ИЗ РАННИХ ЭКЗЕРСИСОВ) 1 . . . . . . . . . . . . От той войны до этой, как миг, недолги лета. В соседнем поселенье поменьше населенье, там женщины дородней, природа потеплей. Пещерные солдаты пошли гурьбой косматой. «Самец, убей врагов!» – наскальный клич богов. Мужчин для смелых драк сердящийся вожак выводит на войну. От той войны до этой, как миг, недолги лета. . . . . . . . . . . . . 2 – Трух, трух, – солдаты прыгают с машины на бетон. – Вдруг? вдруг? – сердец ритмично с болью бьётся тон. – Труп, труп, – считает мерно спрыгнувших рок войн. – Друг, друг, – не спрыгивай с машины роковой. 1975 ПОСЛЕСЛОВИЕ Ушли два хлопотливых года, по существу почти пустых. Отмерен ими срок исхода дел, что сложились раньше них. У иностранца Смысла к Цели свой путь – он был Им весь пройдён. Но в сей двустрочной колыбели не спит ли Смысл, что нарождён? 2006 | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
