Не так, не так, не так, всё не так, всё неправильно, неправильная война, неправильная жизнь. В чём же мы провинились, Боже?

(Игорь Ткаченко. «Пасьянс гиперборейцев»)

 

Грохот чьих-то шагов разбил вдребезги тишину ночи.

Гроздья голосов нависали над беспомощной луной. Это был первый день. Начало конца.

Прошлое, закатившееся в самый дальний угол пустой комнаты, не было нужно. Оно забыто. Пальцы, еще помнящие тепло ее тела, медленно костенели, прекращая чувствовать даже самую сильную боль.

Прошлого нет. Зная о смерти как никогда хорошо, будущее перетекает лишь в одну мысль – прожить еще один день, выжить в еще одной разбитой донага, распитой до конца ночи.

Я проклинаю тот день, когда никчемный пророк оповестил о видении, данном ему «свыше». И мир начал готовиться. Война. «Война всегда начинается, если к ней готовиться» (И.Т.). Человек слаб, и оттого он придумал себе оружие, чтобы казаться сильнее. А когда человек слаб и беспомощен в лице богов, в нем рождается жалость. Из жалости – ненависть. А ненависть порождает зло, ощутив которое, человек пытается стать всемогущим. НО: «…миром правят силы, о могуществе которых человек не дано узнать до конца, потому что ломается при столкновении с ними хрупкий разум, отказывает слабое тело». (И.Т.).

Где-то бродит добро, никому не нужное и забытое, побитое грозами и хлопками ладоней.

Чей-то дурацки важный голос невнятно пролаял приказ. То был приказ о смерти. Если они ушли, их уже никто не ждет. Они не вправе вернуться, они виновны. Но виновны лишь в том, что их матери родили их в этом мире и в это время.

Блуждает по небосклону черное солнце. Столетиями не видно луны и звезд. И лишь на дряхлых обесцветившихся картинках видны незатейливые пейзажи прошедших веков, неизвестной, небывалой жизни. Воображение само услужливо дорисует красочные леса и долины, красивейшие бурные водопады и тихие поля, колышущиеся под волнами ветра, девственные горы, покоряющие сердце своей суровостью.

Война идет. Война во благо людей ценою жизни этих людей.

А через сотни, а может тысячи лет останется один. Один человек, рожденный в огне пожарищ, в мертвой тишине, смотрящий откровенными, непонимающими и чистыми глазами на только что умершую мать, не понимающий, почему его не взяли на руки и не обласкали.

Первый, увидевший чуть прояснившееся ночное небо. Увидевший первый закат, первую звезду.

Первый, чье сердце не преисполнено зла, мести и жажды крови. Первый, а может и единственный, смотрящий на этот умерший сотни раз и снова воскреснувший заново мир бездонными и безгрешными глазами.

Но, не выдержав бесконечного одиночества и пустоты вокруг, и он канет в лету.

И не будет нас, самих себя и погубивших.