СТРАХИ И ЧАЯНИЯ г-на БЕЛИКОВА

(по мотивам рассказа А.П.Чехова «Человек в футляре», с использованием цитат из «Трудов и дней» древнегреческого поэта Гесиода - в первых двух частях, а в последней – лирики Архилоха.)

 

І.

 

Небольшая, неуютная, но тщательно прибранная комната. Стол посредине. Г-н Беликов, учитель древнегреческого, за вечерним чаем.

 

… Как она, бывало, баловала меня. Орешков калёных налущит, яблочки испечёт в меду… Вку-у-у-сно… Но больше в строгости держала. В строгости. И сестру, Глашу, царствие ей небесное. Отрочицей померла. Инфлюэнца эта несчастная приключилась. А может оно и к лучшему. Попробуй пристрой с нищенским приданым. …сказать Афанасию, чтоб чай пожиже делал… может случится несварение желудка, а ну как прямо посреди урока. Это – упаси Бог. Это – совсем ни на что не похоже. И так спасу нету от Егорова этого. Ёрзает на парте и ёрзает, а то – чешется весь урок, будто блохи его едят, как собаку какую паршивую. Тьфу, да и только. А туп-то, а туп. Где такие люди берутся? От греха, верно. И ведь надо же, давеча книжку под партой читал. Грамотей. Ему древние языки – суть средоточие разума человеческого – учить не надобно, а дрянную книжонку до дыр зачитает. Э, да там - в родне гниль, что и говорить. Мамаша намедни что удумала. Вместо – детьми заняться, ввечеру потащилась в оперетку. Срам, срамотища несказанная, безумство неслыханное. Это – вместо, чтоб детьми заняться. …взять, что ли, ещё кусочек сахару… чай-то больно горек… сказать Афанасию… и калоши опять не помыл… и веник бросает где ни попадя. У маменьки я уж давно бы в углу на горохе коленки мял, за дела-то за такие. У маменьки, царствие ей небесное, такой порядок заведен был… отменный порядок. И елеем всегда пахло в доме, ровно в церкви. И часы тикали. (Вынимает из футляра карманные часы.) Люблю сие творение рук человеческих. Тут тебе и порядок, и размеренность. Польза. Вот где ум воссиял. Вот ведь сразу видно: образованным человеком сработано. Заграничная штука. И знал, небось, чародей, науки разные, и языкам был обучен. А как же без языков? Вот тебе греческий: АНАХОРЕТ. Благолепие. Благородство. Непостижимо. Номинативус, генитивус, дативус, аккузативус… А вчера был в семье преподавателя естественных наук Перепелова, так ведь чай с лимоном кушают, а греческого никто не знает. За вечер – ни одного умного слова. То у них Анна Филипповна захворала, то кошка захромала. Тьфу, прости Господи. Да «Вестник» весь вечер читали. Эх, люди. Вот ведь в циркулярах про «Вестник» ничего не писано. А ну, как у нас в провинциях читают, а в столице уж, может, и запретили. Розги, розги и только розги. И - в холодную, под арест, без обеда. Вот это дело. Жалко, что иных граждан, которые теперь не в гимназии, нельзя посадить в холодную и хорошенько отходить розгами. А то ведь никаких правил не понимают, никто им не указ. Страху в людях нету. Мало страху. Забыли страх. Раньше ведь как бывало? Кто к тебе повыше рангом или постарше возрастом подойдёт, у тебя уж и коленки подогнулись, и мурашики по спине побежали. Стоишь нем, как рыба. Ловишь каждое слово, каждое движение в его высокопоставленном лице. Боишься лишний вздох допустить. А как формуляры изучали? Бывало ночь напролёт не спишь и всё читаешь, всё зубришь по пунктикам, чтобы чего-то там не запамятовать. А нынче. Придёшь в иной дом, а там молодёжь на фортепьянах бренчит, или, того лучше, - по саду в горелки бегает. И никто не возбранит, не остановит. И всё перечат, что им не скажи – всё перечат. Баловство. Сплошь баловство. Вот из баловства разбои-то да революции всякие и выходят. Да. Так оно и есть. Посмотришь на такое и только головой покачаешь. Беда, беда, как бы чего не вышло. Как бы чего не вышло. И вскорости, вскорости… (Цитирует из Гесиода.) «Целому городу часто в ответе бывать приходилось За человека, который грешит и творит беззаконье.» …Свечки так быстро оплывают. Подлец Афанасий уж и Бога не боится. Всё норовит облапошить. Снова дешёвых купил. А мне сказал, что по копейке штука. Гнать бы его, да где другого сыскать? А баб мне в доме не надо. Пойдут сперва прибаутки, после сплетни. Это ни к чему. Порядочному холостому мужчине держать женщин в прислугах не пристало. Грех. Позор. Срамота. А то и нарошно так обставят дело, так окрутят – не выберешься. И уж тогда поминай, как звали. Кануло доброе имечко в Лету. Заставят жениться, захочешь топиться. Грех рождает грех. Боже упаси. Боже упаси. (Мелко креститься на икону.) Вчера в церкви едва зонта не лишился. Всё какие-то оборванцы тёрлись рядом. Вот уж сволочи развелось, прости Господи, не знаешь, что скорее держать - зонт ли, кошелёк, часы… на ходу подмётки рвут. Третьего дня купчишко этот плюгавый у иконы Божьей матери Скоропослушницы так толканул, что я едва на ногах устоял, а после ещё на ногу наступил и ну извиняться. Народ кругом благочинный стоит, служба идёт, а он со своими извинениями. И ведь не возьмёшь за шиворот, не вытолкаешь, самого после осудят, не разобравшись. Ни к людям почтения, ни к Господу. Церковного обхождения не знают, порядка не соблюдают. Ох, как бы чего не вышло. Добра не будет. Ждать не приходится. Зябко, ох и зябко нынче. (Цитирует.) «Холодны зори в то время, как наземь Борей упадает.» …Самовар застыл. Афанасий запропал. На неделе я его за провинности отчитывал, ведь он глядел с такой злобой, точно убить хотел. С него станется. Глазом не моргнёт. Даром, что лентяй, а силища-то силища – неизмеримая. Гвоздь из оконницы третьего дня пальцами вытащил. А как ходит, так топает, - стены дрожат, точно бык. Такому, небось, убить – что высморкаться. Плюралис – сингуларис… Собак в городе развелось. В собачники никто не идёт. А они – сворами, сворами. По дальней улице или через пустырь идти страшно. Ох-ох-ох. Как бы чего не вышло. Улиц не убирают. Навоз лошадиный смердит. Кабаки, пьянка, поножовщина. Куда катимся, куда? А эти глупые барыньки, что побогаче, забаву себе выдумали. Благотворительность. Вечера собирают, вишь ли, культурные. Чаи распивают, вина разные, да танцульки, да песни, и собирают на бедных заодно. Что на бедных – то хорошо. Честь и хвала. Так ведь зачем непотребством благое дело обставлять? Вон церковь поставила кружечку - подходи, бросай монетку. Чинно, богоугодно. …осетрина в том году была дешевле… да мне её без надобности… пускай её высокие чины едят. Нам и судачок на коровьем маслице подходит. Кабы ещё Афанасий, мерзавец, не пересушивал. А то ведь иногда – сухари сухарями, а не рыба. И вот тебе несварение. Уже готово. Изжога… На аптекаря траться, на лекаря траться. Припишут ехать на воды. И пошло-поехало. Просто прекрасно. С кем же оставить гимназии? Порядок держится на последнем издыхании. …Перчатки проносились. И подворотничков с манжетами надо прикупить. Или подождать до праздников? …Прачки обнаглели. Стирка дороже и дороже… Да, забыли Бога бояться. Хоть женская гимназия, хоть мужская, хоть господа хорошие семинаристы. Про языки древние говорить не приходится вовсе. Они-то и свой изломают неслыханно. Эх, АНТРОПОС, АНТРОПОС… что ни говори, а наиблагозвучнейше произносится. Как не восхититься? Разве сравняются содержанием и величием ваша философия или хотя бы математика? Ни в коей мере. А между тем, инженера, не знающие как следует языков, приобретают высокие чины, да ещё пользуются уважением прочей публики. Сказал как-то во след мне этот, как его,… ну да ладно, всё равно, шутник эдакий, будто я норовлю всех заставить строем ходить. Ну, вот как, к примеру, заставить женщин ходить строем, ежели они в юбках? Или, ежели человек инвалид, старец какой-нибудь, в преклонных годах. С другой стороны: а что в том дурного? Только порядок. Ведь вот военных взять. Идут строем – порядок и красота. А наши увальни, гляди: кто ногами загребает, кто семенит, кто перекатывается, аки бондарев пасынок. У одного калоши дырявые, у другого их вовсе нет. И люд весь - тот, что метит в образованные, в интеллигенцию. Ещё, думаю, в отношении к вещам всегда человека видно. (Цитирует.) «Все же орудия в доме да будут в исправности полной…» Вот взять, к примеру, меня. Во всём – порядок, чистота, благопристойность. Всякой вещи – своё место должно быть. Часы - в кармане. И не просто в кармане, а в соответствующем футляре. Потому, ежели не в футляре, – царапаются, маслятся, пачкаются. Да мало ли что ещё. Или вот подсвечник. Ещё прабабушкин. Екатерининских времён. Заслуженный. А кто скажет, что так? Потому – начищен до блеску. Любо-дорого посмотреть. Где ж это Афанасий? Может опять в дворницкой сивуху потягивает? И ещё заприметил я, за соседской кухаркой стал увиваться. Ох, как бы чего не вышло. Он, конечно, человек вольный. Крепостного права нет теперь. Однако, и переменять прислугу я не намерен. Поучить, поучить разве, для острастки.

 

ІІ.

 

Он же, там же, только вид немножко всклочен. Временами по лицу блуждает переменчивая улыбка.

 

…Женщиной быть… не приведи Господь. Ужимки, украшения, шляпки, тесёмочки, оборочки,… тьфу, да и только. Уму негде взяться. Сплетни, шушуканья, слёзы и хохотанья не к месту… Прикидываются… все до одной прикидываются. Ах, ох, и – в обморок. … Глазки стреляют, бегают. А краснеть и бледнеть их, должно быть, в пансионе научают. Истерикам ещё… А в суевериях как грешны… Моя бы воля, - всех суеверных сверх меры особ – на вечное моление по монастырям растолкал бы. Всех модисток – в вечную каторгу. За участие в машкерадах и других зрелищах – сечь немилосердно. Вот маменька, бывало, примется отчитывать сестрицу… или же поучать, а той – и горя мало. Ушла в спаленку, поплакала,… глядишь – уж цветочки в саду собирает или за бабочкой погналась. Правда, в отличие от меня, её не секли никогда и на горох в угол не ставили. В виду болезненности, а вскорости и померла она… А я вот живу. И на хорошем счету, между прочим. Пусть некоторые особы зарубят себе на своём курносом малороссийском носу… Однако, я думал, чёрные глаза бывают только у одних цыган… да у мадьяр. А тут такие чернущие – ой-ой… И, потом, разве можно так оглушительно смеяться? Хотя, должен признаться, смех звонкий, заразительный и весьма приятный на слух. Но, боюсь, ни одно начальство не одобрило бы такого смеха в общественном месте. Одно успокаивает – уж больно язык ихний милозвучный, даже этой своей милозвучностью на греческий походит. (Поднимает палец вверх.) «…Переход начальной сигмы перед гласными в густое придыхание…» Но и кумедный не в меру. Может, оттого они и хохотушки такие? А как я похвалил госпожу Коваленко за пение, у неё уж сразу в эмоциях и слёзки на глазках блеснули. Должно быть, эти хохлушки и вовсе другого не знают, как только плакать и смеяться. Вишь вот и на портрете смеётся. Хороша. Несказанно хороша. У нас в гимназиях такой нет – это уж точно. Да и в городе поискать. Только - совершенно никуда не годится, что со всех сторон мне теперь лезут в уши с этой женитьбой. К примеру, вчера был у Буркина, и он все разговоры на эту самую тему сворачивал. Хотя, нет, не он сам, а жена его с тёщей. (Цитирует из Гесиода.) «Истая язва – сосед нехороший; хороший – находка». Лично я ничего, господа хорошие, против женитьбы не имею. Однако это же не делается так вот сразу. Это – шаг ответственный, ответственного отношения к себе требует. Оно, конечно, мадемуазель Варенька из хорошей семьи. И приданое определённое имеется, хуторок там и всё такое. Но разве же можно так сразу? Надо распознать друг дружку. И никакое начальство, доложу я вам, скороспелого брака не одобрит. Нет. И греческого она не знает. (Поднимает палец вверх, со значением.) «Элизия обозначается апострофом…» А на пианинах бренчать всякий может. Сойдёмся ли мы в характерах? Братец-то на меня волком глядит. Даром, что коллега. История с географией. И всё кричат друг на дружку, всё кричат, спорят. Эдак она и со мной спорить станет. Как бы чего не вышло. …Пора ставни закрыть, а то луна в окошко светит, а ну голова к завтрему разболится… И как бы ветер не разыгрался… Сегодня как-то меня всего то ли ломило, то ли знобило. Послать Афанасия за каплями. Да… была бы жена, уж конечно примочку какую-нибудь сообразила бы, или там растираньице согревательное. Надо бы, надо бы жениться. …А если вдруг дети? Это же уму непостижимо, сколько в них природа заложила шалостей и непослушания. И сколь добра им не твори, а благодарности всё равно никакой. Вот ведь – ещё вопрос. …Да, ведь они с братом в карты играют, в дурака. Совсем никуда не годится. Чтобы преподаватель гимназии со своей незамужней сестрой в карты играл? Эдак до начальства дойдёт – греха не оберёшься. А братец, Михайло Савич, хоро-о-ош - в церковь придёт – и сопит. Громко так сопит. А после на коленки упадёт и лбом стучит. Это зачем же в церкви сопеть и лбом стучать, я вас спрашиваю? В церкви надо вести себя чинно, спокойно и никак не шуметь. А после службы - вышел и милостыню подал. Ну, это ладно, это никому не возбраняется – милостыню подавать. (Цитирует.) «Жертвы бессмертным богам приноси сообразно достатку…» Так ведь он ещё этого полуголого, грязного нищего мальчишку прижал к себе и в лоб поцеловал. Это ни на что не похоже. Так можно любую заразу подцепить. И даже, упаси Боже, вшей набраться, блох разных. Породнись с таким, так он тебя заставит всех нищих облагодетельствовать, а после – облобызать. Тьфу, прости Господи. А ещё сын статского советника. Как можно? Как можно? Изумительно. Так вот женишься сгоряча, а потом ещё в какую-нибудь историю угодишь. Боже упаси. Боже упаси. (Мелко крестится.) А как идём по улице, Варвара-то Саввична не очень смущена. Хотя, говорит мало и не смеётся, а только улыбается. Об чём, интересно, она таком думает, пока на прогулки со мной выходит? Представляется мне, что хочется ей замуж, ох, как хочется. Возраст-то уже – того-с – извольте-позвольте. А тут я – возьми и подвернись. Не-е-ет. Это вам не фунт изюму, это хорошенько обмозговать требуется. …Афанасий снова масло прогорклое купил. Болван эдакий. Надо на лавочника куда следует пожаловаться, что он добрых людей травит порченой пищей. Безобразие это. И всё с рук сходит. Вот ведь анафема. …Она, видать, готовить хорошо обучена. Так аппетитно про борщ пересказывала. Эх, красненькие-синенькие… Очень они любят слово «ужас». Это – тоже нехорошо. Так и накликать можно. …Снова облака заходили. Зонтик совсем пообтрепался. Нешто ремонтнику сдать. Или Афанасия заставить почистить? Нет, на него надёжи нет. Только всё испортит. В затраты введёт. А теперь таких зонтиков нету, теперь таких не делают. Нет. Вот раньше товар был, так товар. Что ни возьми. А теперь – «косо-криво, лишь бы живо», скорее деньги содрать с человека. А после – трава не расти. …И идёт ведь она очень природно. Это она сама так выражается: «природно». То есть, кажется, что трава ей под ноги сама стелется. И бабочки на шляпку садятся. Крупная вся из себя, статная. Встречные прохожие мужчины заглядываются. Только ничего в том доброго искать не приходится. Есть особы, которым замуж выйти требуется прикрытия ради… (Цитирует.) «Женщин беги вертихвосток, манящих речей их не слушай. Ум тебе женщина вскружит и живо амбары очистит. Верит поистине вору ночному, кто женщине верит!» Муж после венца не успеет глазом моргнуть, а уж он рогат. Так-то. Как бы и со мной такого не приключилось. Боже упаси. Боже упаси. (Мелко крестится.) …Бывало, маменька чай заварит… липовый. После бани всегда. Вот где райское-то наслажденье. А варений у нас было и было. Из всех возможных ягод. Из райских ещё яблочек. И ещё это диковинное – из айвы. Просто червонное золото на вид, да и только. Что-то я не в меру расчувствовался. Эх, маменька, маменька… (Промокает слезу носовиком.). Вот ведь, даром, что строга была, можно даже сказать – сурова, а ведь – справедлива. Хоть и меня взять, я её сын. Разве дурного воспитания, я вас спрашиваю? Богобоязнен – истинно, законопослушен – извольте, благонамерен, воспитан, наукам обучен. Не хочу хвалиться. Однако ж. Правду не спрячешь. Вот так вот, госпожа Коваленко, Варвара Саввична. Как, однако, имя Варвара на библейского Варраву походит. Хотя, святая Варвара - первая святая из женского полу… (Цитирует.) «Года четыре пусть зреет невеста, женитесь на пятом.» Афанасий и на лампадном масле норовит меня объегорить. Вон копоть какая. Угол весь над иконой почернел. Между прочим, - дурная примета. Хоть я и не суеверен. А перед тем, как родительницы-то моей не стало, тоже вот так всё лампадка коптила, и угол почернел. А перед смертью сестрицы, помнится, маменька жаловалась, что свечи как-то странно оплывают – быстро и густо. Только, сдаётся мне, что кухарка наша, Анисья у нас тогда была, тоже – того, приворовывала. А впрочем, не пойман – не вор. Не хочется и лишнего греха на душу брать. Руки у ней были белые. Вот и у Вареньки белые ручки. Небось, небось, греховодница Варвара свет-Саввична. И ямочки на щеках – первый признак грешной натуры. Ох, как бы чего не вышло. Как бы чего не вышло. После не расхлебаешься. Вона как на меня Гесиод нахлынул. (Цитирует.) «Лучше хорошей жены ничего не бывает на свете, Но ничего не бывает ужасней жены нехорошей…» Ну, полно, полно. Так до горячки недолго. Что за сумасшествие?

 

ІІІ.

 

В комнате – полумрак, горит свеча, пламя её колышется сквозняком, по стене бегают тени. За окном завывает ветер. Г-н Беликов – в горячечном бреду. Умирает.

 

…Бедная, бедная маменька. Как она страдает на небесах, видя сие безобразие. Видя сей позор. Возможно ли? Господи, Господи, что же это? Укройте меня! О, ужас. Что это там?.. Зелёное, бесноватое… пауки, что ли? Ящерки?

…История с географией…

«Помимо абсолютного генитива существуют абсолютные датив и аккузатив…»

…Кто придумал колесо?

…Простите. Прощения просим, что не свернул себе шеи ради вашей потехи. Прощения просим. Прощения просим… ради вашей потехи. Искусительница. Юбки, юбки… а ну, как в колесо попадёт? Страшно.

…Господи. Маменька. Разве можно?

Сказать этому… как его… Афанасий, что ли?

(Цитирует из Архилоха.) «Сердце, сердце! Грозным строем стали беды пред тобой.»

… Влюблённый антропос… выходит, участь моя решена? Я же ещё и посмешище. Они… Все они… всё они без меня решили. Выходит, и она тоже? И смеялась. Смеялась. Ах, какие ямочки на щеках! Румянец играет. Даром, что в девках засиделась. И смешочки, как звоночки. А я – паяц. К вашему удовольствию. К вашему, к вашему удовольствию.

…Я к ним ходил. К ним, ко всем, к товарищам. Насмеялись… А то чай пили, газеты читали, новости… Вот это новость! «Влюблённый антропос»! должно, и губернатор читал. Ах, горе-беда, горе-беда… где быть моему прибежищу? Где правду сыскать? Кто её сторож и поборник? Где справедливость твоя, Господи? Спаси души падшие!

…Вот тебе и вышло… А погибать-то мне…они-то все останутся. Без меня. Без истины. Без порядка…

Нищие сердцем люди… не любят… не умеют…

«Дифтонг сохраняется перед согласной флексией «ς»…»

…Холод. Холод! Должно, сквозняк… укройте меня. Замерзаю, коченею.

…Неужто умираю?

(Цитирует.) «От страсти обезжизневший. Жалкий, лежу я и волей богов несказанные муки Насквозь пронзают кости мне.»

Господи, Господи, срам-то какой…

…Ваше сиятельство, обратите внимание. Должно бы пресечь. Как бы чего не вышло… Пресечь немедля, чтоб другим неповадно… Всё эти малороссы.

…Хохотушка, хохотушка. Ямочки на щеках.

…Хутор с борщом… то ли борщ на хуторе…

«Слог, образованный дифтонгом, всегда долог…»

…АНТРОПОС, АНТРОПОС… Неужто помираю?

Маменька, это вы? Позвольте ручку… поцеловать! Не надо на горох. Я не виноват. У меня нет никаких велосипедов…

…Колёса крутятся… Башмачки, юбки… юбки… Ямочки, ямочки… яма. Черно и дна нет. И – стужа, стужа…

Кто приходил? Топ-топ. Сапожищи. А может – лошадь? Копыта? Обман. Всюду обман. За всеми не уследишь. Вот и вышло… Вот тебе и вышло. Что в инспекции скажут? А городовой? И эти дамочки из общества пособия… или как его там…

«Сигма всегда произносится глухо».

…Кружечка в церкви. Монетки – стук-стук, стук-стук… А этот бросил монетку – и ну лобызаться. Грех! Грех это!

…И не смешно вовсе, а она смеялась. Надо мной. Она. Портрет порвать! Нет, нет рвать не надо. Дорого… Плачено… Портретик… Смертью плачено… Плакано.

…Розгами! Розгами!!! Задрать юбки… и розгами… Юбки… юбки…

«Тонкое придыхание при чтении не произносится…»

(Цитирует.) «Лучших людей поглотила волна многошумного моря, И от рыданий, от слёз наша раздулася грудь.»

…Сестрица тихо так померла… И читали тихо, и плакали тихо, и опускали тихо… А из гробика – «тук-тук», будто воробышек в стекло, – тук-тук… Никто не слышал, я один… Я слышал. Я всегда всё слышу. И не солгал, в жизни не солгал. Правду, правду говорю! Что, господа, правда не по нраву? Она такая… дама, горькая, норовистая. Дама. Дамочка. Хохлушечка. Милочка, малороссияночка… Хохочет, хохочет… Ямочки на щеках.

Братец-то… Даром, что учитель. А – без галстуха… И дома – тоже… и бранятся, и в карты играют. Книжки связками носят. А греческого никто не знает. А не будь меня, кто их обучит греческому? Как это – не будь меня? Вот он я, здесь.

…Холодно, холодно. Дует изо всех щелей. Укройте меня! Хоть кто. Хоть кто-то! Эй, кто-нибудь! Укройте меня!

…в минутном порыве. Увлёкся. Виноват, виноват, ваше сиятельство… Я – тот самый «влюблённый антропос». Хе-хе-хе-с… Насмешник всё верно изложил. Только грубо, очень грубо-с… бессердечно. Безбожно…

…А вдруг на дороге камешек? Случится упасть, так ведь и позору не оберёшься, и шею свернуть недолго…

Господи, Господи,… помилуй мя, грешного…

«…Красис… йота второго… прописной…»

…Варенька, душечка, за что ж так? И ничего не сказал такого, чтоб обидеть. Ничем не согрешил супротив Бога, людей ли. Ну, не плясун я, не говорун. Лишнего не болтаю. А начальству ежели что доложу, так ведь это по форме положено. Порядок такой. Чин заставляет.

Батюшка-то мой невеликих чинов достиг. Рано помер. Царствие небесное, царствие небесное. Я уж его пережил. И рангом повыше состою.

Эх, маменька, маменька… кого-то ж вы в этой жизни любили, если не меня… Разве моя вина, что сестрица скоро померла? И Батюшка наш…

…Батюшка непросто грехи отпускает. Будто калёным железом пытает. А какие мои грехи? Вот он я весь здесь, как на ладошке. Не убий, не укради, не прелюбодействуй, почитай родителей своих… А кого почитать? Где они, родители? А меня и вовсе некому почитать.

«…Взрывной согласный перед гласным с густым придыханием становится придыхательным…»

Моё почтение, отец Серафим. Свечечку за здравие, свечечку за упокой, на поправку храма-с, если угодно. А семинаристы ваши, батюшка, пошаливают-с на уроках. И скоромное в пост едят. Сам видел-с. Третьего дня на базаре. А которые и пиво пили, а после дерзили околоточному. Знаю я их, на родителей своих богатеньких надеются. Дескать, мошна велика – от любого безобразия откупиться можно. Нет, позвольте-с, от совести не откупитесь, господа хорошие. От Бога не укроетесь.

…Ох, холодно. Страшно холодно. Страшно… Афанасия разве за лекарем послать. Неужто помираю? Ну, нет. Разве я уже старый, чтоб помирать? Какой такой мой возраст? Я ещё и жениться могу, если захочу. Воля моя! Воля моя… Где ж её разберёшь?

«Склонение артикля необходимо заучить наизусть!».

Ступеньки даром, что годами обтёсаны, а больно зашибли… больно. А она – смеяться. Нешто так по-человечески? Больно. Нет таких правил, чтоб над человеком пострадавшим потешаться. Человеку помочь, посочувствовать… ...Смех, смех… юбки, юбки... Голова кружится. Господи, вся комната ходуном пошла.

…Нет, нет, ваше благородие, трезвый я, не пил, не пил. Я вовсе не пью… простите Христа ради.

«Парокситона…»

…Ангелы, ангелы, херувимы… Чудесно как поют. Чудно – то басами, то пищат. И всё будто фонарём кто-то машет. Чёрные тени всё бегают, всё бегают.

…Летом на даче варенье варили. Кухарка Анисья собирала для меня пенки. Так, чтоб маменька не видела. Но… вдруг увидела, и велела меня высечь… Анисья плакала и утиралась уголком платка. Почему-то крестьянки все вытирают слёзы уголком платка. Я потом не раз видел. А когда смеются – закрывают рот ладошкой. Даже те, у кого зубы красивые.

Красивые… Руки – в боки. Потеха, потеха… Ох, как громко смеются. Зачем так громко? Гром, гром… суета. Уберите, уберите прочь. Господи, как болит голова.

…Что они все вопросы задают? Будто на уроке. Может это – которые с инспекцией? Прознали о моей болезни. Прознали о сраме моём. Пришли уничтожить. Лишить всего. Неужто у них есть другой… который… греческому обучать?...

…Бедная, бедная маменька. А все говорили: богатая. Мне, как маленькому, - орешки, да яблочки в меду… до самой смерти…

…говорила Варенька, у них пасека своя…

…наливные, щёки румяные… не надо так громко… не надо… голова… холодно… холодно… АНТРОПОС.

Афанасий! Афанасий! …не надо… не знаю… холодно… страшно…

Убили… меня убили… Велосипед – это такая машина… Со ступенек… долго, долго…

Что же это шум такой? Что же это я их так боюсь? Уже убили. За что? Осудили и замучили. Прими, Господи, безвинно убиенного в борьбе за устои духовныя. В праздности и потехах пустых замечен не был. Все посты…

Это день теперь или ночь? Сколько я умирал? И сколько мне ещё?... Зачтётся… Какой это мне из камней зачтётся? Городничий? Квартальный? Варенькин зачтётся? За царствие Божье, за вечное блаженство… В аду, в аду гореть… Боже упаси, Боже сохрани… ни сном, ни духом… ни сном, ни духом… жениться хотел. А эти… они ведь мне завидовали. Дочь статского советника, хуторок-с. На старости лет учить грамоте пчёл. Они без греческого мёду не дают… Господи, прости… Господи, прости…

Крамола. Виноват, ваше высокородие, шутил-с. Так ведь, как и все. Полон город шутников. Один шутник меня с лестницы турнул… смеху-то, смеху… особенно барышням…

…укройте меня, укройте… мне страшно… или холодно? Нет, нет… не знаю. Не всё ли равно, укройте. Где Афанасий? Тулупом хвастался. Должно быть, под ним темно. И задохнуться можно. А мы – тук-тук, тук-тук – дырочку провертим. Никто не достанет, никто не посмеет.

…Меня нет. Ни для кого.

Нет, нет. Не хочу!

…Укрыться, укрыться, чтобы никто, никто… вовсе никто…

…Никогда…