«В Кремле неможно жить.

Преображенец - прав, -

Там древней ярости еще кишат микробы.

Бориса дикий страх,

Всех Иоаннов злобы,

И Самозванца спесь взамен народных прав»

(А. Ахматова)

 

Мальчишка спал на пуховой перине, вскинув, будто сдаваясь, сжатые в кулачки руки. Льняные волосы лепестками подсолнуха разметались по ситцевой, в лиловых и багровых цветах подушке. Голова запрокинулась, подставляя под удар беззащитное, с бьющейся синей жилкой, бледное горло и словно намекая на самый простой и кардинальный выход из тяжелого положения, в котором находился Филарет.

Тоненькая шейка, переходящая в цыплячью грудь, выпирающие костлявые ключицы. Тело едва угадывается под огромным ватным одеялом. Веки полуоткрыты, глазные яблоки закатились. Болезненный, еле душа в теле держится, четырехлетний малыш.

Самый опасный противник. Потому что имеет весомые права на трон. Главная угроза династии и спокойствию страны. Хилый зимний рассвет несмело поднимался над ней, измученной годами распрей и репрессий. Словно опасливый прохожий заглядывал в окошко зачумленного дома: есть ли еще кто живой? Потеряна треть населения, со всех сторон угрожают, рвут на части алчные соседи. Если ради спасения государства нужно взять на свою душу грех, стоит ли переживать по этому поводу? Одним больше или меньше, сколько их уже было… Потом, даст Бог, всё отмолим…

Лицо несчастного ребёнка - рожденного после смерти отца и разлученного с мамой - кривилось, поддергивалось гримасами. Он всхлипывал, ловил обметанными язвочками губами спертый воздух превращенной в тюрьму горницы, где даже узкие стрельчатые оконца под крышей высокого терема были забраны коваными решетками. Снились пожары и смерти, злые, дурно пахнущие потом, кровью и брагой дядьки с кривыми саблями в руках, орущие на маму, что обнимала его. И плакала вместе с маленьким Ванечкой, но только когда никто не видел. Два человека, нужные только друг другу, а вокруг желающая смерти молодой женщины и её дитя толпа. А еще виделись плаха с врубленным в неё огромным топором, веревочные петли, подвешенные гниющие тела. Люди с кривящимися гадкими усмешками, с ненавистью косящиеся, сжимающие в руках ножи, дубины, пистоли…

Что и кому он плохого сделал, мальчик, не успевший в этой жизни не только согрешить, но даже кого обидеть?

Старик стоял над постелью ребёнка. Дрожащая, в пигментных пятнах рука тянулась к беззащитной шее.

Удавить бы гаденыша.

Здесь и сейчас решить перезревшую проблему!

Нельзя.

Как потом доказать, что претендент на трон мертв?

Эта смерть должна быть публичной, чтобы все её видели. Чтобы не один самозванец потом не ммог назваться ненавистным именем, бунтовать падкую к неповиновению чернь.

Хватит. Научены горьким опытом последних лет…

Филарет вышел из спаленки. Окованная железными полосами дверь глухо ударила в косяк. Сразу посветлело, осмелевшие лучи блеклого рассвета скользнули к постели мальчика. Его глаза открылись. Зрачки повернулись к забранным в стальные кресты окнам. Сбежать бы. Но комнатка под самой крышей. За порогом дежурят бандиты, для которых прирезать кого угодно не больший грех, чем зарубить курицу. Помочь некому. Ладошка ребенка сжала серебряный медальончик с прядью волос. Самое дорогое. Последняя связь с мамой, единственным родным человеком, что не отняли, оставили…

- Скоро, скоро уже. Посмотрим да решим … - Пробормотал в нос старик. И заторопился вниз. К ведунье, вывезенной из дремучих Муромских лесов. Помнившей древнюю, дохристианскую веру волхвов. Той, чьи предсказания всегда сбывались. Всегда…

Махнул рукой, подзывая Сила. Доверенное лицо. Самый надежный соглядатай. Единственный, которому разрешалось, даже приказывалось! Говорить всё. Ибо предан, и никуда не денется. Потеря власти Филаретом означает для него, ненавидимого боярами да дворней так же, как ворёнок и его мамаша, смерть быструю, страшную да позорную. Если вовремя сбежать не успеет…

- И что? - Спросил старик. Отогнал капризным жестом на пару шагов охрану.

- Разное народец несёт, - заторопился коренастый, обросший чуть ли не глаз курчавой темной бородой, одетый в неприметный заячий зипунишко мужичок. Более влиятельный, чем очень многие, и даже отстраненные от реальной власти, пусть объявленные спасителями отечества Пожарский да Минин. - Говорят, что Димитрий вас освободил из заточения, сделал митрополитом, а потом патриархом. Что вы принесли ему да Маринке двойную присягу, и не сможете обидеть Мнишек, тем более крещённого по православному обычаю да названного в честь деда дитя…

Бросил искоса взгляд на Филарета. Продолжил, - многие смутьяны болтают, что Маринка по всем уложениям помазана на царство в Успенском соборе, венчана патриархом Игнатием шапкой Мономаха и потому она и её сын имеют большие права на престол, чем Захарьины-Юрьевы… Потому если не будет послаблений да уступок, то любой вопрос можно завсегда перерешить.

- Всё? - Коротко и страшно процедил сквозь зубы Филарет.

- Нет. - Признался Сил. - По Москве во множестве распространяются подметные письма Мнишек. В них поклеп, что не один из Романовых не умрет своей смертью, и убийства будут продолжаться, пока семья не погибнет. Что вся «москва» - подлый народец. Бунтари, поклепщики, клятвоотступники, Великое кровопролитие да вред неисчислимый Руси только из-за их подлой измены. Что у Маринки и её сына есть законное право на московский престол, скрепленное венчанием на царство, утвержденное признанием наследником и двукратной присягой всех государственных московских чинов.

- А что патриарх Гермоген сказал, что на царство проклятого Маринка панина сына не благославляли, так как отнюдь Маринкин на царство не надобен, проклят от святого собора и от нас? Что?

Задохнулся слюной Филарет. Закашлял, долго и надрывно.

- Так это, - смутился соглядатай, - говорят, Гермоген Захарьиными поставлен и под их дудку пляшет. Потому слушать патриарха без надобности, надо будет, все можно перерешить, не впервой. А не захочет, так поменять и его недолго.

- Распустился народец, - с болью сказал старик. - Ведь все ради них! Земский собор собрали, невинного да чистого отрока на престол возвели… Нет, неймется, привыкли бунтовать. Значит, говоришь, даже не Романовы мы, а Захарьины?

Он цепко взглянул на потупившегося Сила. - Ну-ну, посмотрим, да решим…

Спустились в подвалы, возведенные и обустроенные для пыточных целей Иваном Грозным. Звенели ключами каты, открывая засовы. Из-за толстых дверей слышались мольбы и стоны сидельцев.

- Не виновен я, - бились в стены и потолок крики, - не виновен я, ни в чем не виновен! Передайте государю, все расскажу, во всем повинюсь! Ой, мама, ой господи, за что же так со мной! Смилуйтесь, все что угодно сделаю! Ой, лихо мне…

Прошли до дальней, для особых постояльцев, темницы. Филарет значительно поглядел на Сила. Тот встал у двери, отгоняя мрачным взглядом звероватого вида сторожей.

Старик открыл своим ключом. Скользнул внутрь. В камере пахло мерзко от стоящей в углу отхожей кадки, трупиков животных, распластанных на деревянном, из неструганых досок столе, чадивших, разбрасывающих багровые блики на каменные стены и низкие своды свечей.

На табурете сидела, сжавшись, уткнув голову в колени, ведьма. Она была совсем не старой. После тридцати, цветущая молодица, такой её привезли неделю назад. Но подземелье и колдовство, что требовали, изрезали морщинами лицо, провалили глазницы, превратили в грязное мочало волосы.

- Что скажешь? - Жадно спросил Филарет.

- Отпусти меня, властитель! - Ведунья упала на колени, поползла к отшатнувшемуся старику, - всеми богами прошу. Отпусти! Нет мне жизни без моего леса! И он без меня захиреет. Отпусти! Больно мне здесь, плохо… Умру я здесь…

- Эй, стоп, стой… - Филарет придержал женщину сапогом. - Я обещал, как ответишь на мой вопрос, так я тебя пущу. Вот если прямо сейчас мне всё скажешь, то сегодня к полудню прикажу возок приготовить, и домой. А коли нет - здесь навсегда и останешься…

- Повинуюсь, властитель… - ведунья поднялась, неверяще глянула снизу вверх, отошла к столу. Вгляделась в разбросанные внутренности птиц и животных. - Смотрела, всю ночь смотрела. Вот слова, что услышала, виденья, что мерещились: самый опасный враг - маленький, лишенный трона царевич. Не будет от него покоя Романовым. А повезет ему, так и сможет, с помощью Литвы, себе престол вернуть. Если в этом не сложится, но имеющие силу при его жизни трижды проклянут твой род, то будет свергнута твоя династия не позже чем через триста и еще три года от сегодняшнего дня. Вот что я видела, то и говорю. А более ничего мне не показали…

- Отпусти меня, властитель, очень плохо! - Снова повалилась в ноги старику женщина.

- Жди… - буркнул тот. Выскользнул за дверь. Запер замок. Склонив голову, задумавшись, двинулся по коридору. Сил вприпрыжку семенил следом, ловил приказ. Дождался.

- Да, - кивнул Филарет, он же Федор Никитич Романов, а может, Захарьин-Юрьев. Словно вспомнил очень важное, сказал веско. - Вход в камору ведьмы заложить кирпичом. И забыть, будто её здесь никогда не было. А что дальше, посмотрим да решим…

… старался Федор Никитич, соловьем пел Гермогену:

- Всемогущий Бог простирает свое провидение на все царства и по усмотрению своему ими правит, а без воли его ничего в них не делается, поэтому и теперь, все что произойдет, все это по воле Божьей станется. Те изменники, что государством нашим пытались овладеть, недолго тешились, ибо несправедливостью велись, не царского были корня. Ныне их власти и куражу пришел конец. Но, чтобы самозванство не вернулось, надо извести заразу под корень прилюдно! Чтобы многие зрели, и не могли сказать, что не видели. Иначе нам не избавиться от бед и убытков, не восстановить тишину в нашей некогда спокойной земле! И коли Бог привел к тому, что ныне все враги в наших руках, так это только на то, чтобы была у нас возможность очистить от них наше государство. Иначе не будет нам здравия, и благополучия нашему царству. Как не стыдно честно умереть, так верно лишить жизни врага, что угрожает нашим детям и будущему отчизны! Литва, что приехала нашу веру рушить да истреблять, изведена под корень должна быть прилюдно!

- Не по христиански все же это, детей казнить. - Патриарху предложение Филарета явно не нравилось, - он же крещен по православному обычаю, пусть и воровское отродье!

- Может, куда в монастырь. - Несмело продолжил Гермоген. - Соловки, еще что. А там тихо сам и погибнет, устроить несложно. Все же в грехе зачат, да. Недавно мне сказали, что шляхтенку гишпаский сочинитель Лопе да Вега в срамном скоромошьем сочинении изобразил, под видом Московской княгини Маргариты. Вот теперь и в Европах нас её именем позорят…

Пытался патриарх увести разговор в сторону, снять с себя ответственность, и не было, видел Филарет, от него ни толку, ни помощи. Потому и прервал бесполезную беседу, - ладно. Сам все решу. Иди. Но скорбно мое сердце от твоих ответов.

Тяжело посмотрел в спину уходящему. Нет в людях благодарности. Превознесли Гермогена, патриархом сделали. А он как себя ведет? Ну да ладно. Всё всем вспомнится, ничто не забудется.

Поманил прятавшегося за занавеской Сила.

- До заката ворёнка надо повесить на площади за Серпуховскими воротами. Оповести всю Москву. Чтобы все пришли. Дабы потом никто не говорил, что не видел, как отродье еретицы казнили. Прошлый раз господь Бог разум отнял, тушинского вора в скоморошьей маске народу казали, и поэтому калужский следующим самозванцем имел наглость заявиться. Второй раз ошибаться грех. Пусть все будут, кто ворёнка в лицо знает. Веревку подбери сам, и чтобы быка выдержала. Чтобы не было случаев каких, обрывов, что чернь за высшею милость принять может. Охрану, самых верных людишек обеспечь. Жизнью отвечаешь…

Отпустил подручного. Задумался. Нет, не может быть греха в том, чтобы от отпрыска ведьмы, богомерзкой, латинской веры лютеранки, прежних воров жены, от которых все зло Российского государства учинилось, землю освободить. А если Бог своей милостью обойдет, так весь спрос всё равно будет только с меня. Выдюжим. Ради будущего спокойствия народа и династии. Михаил Федорович годами мал, нравом кроток, править будет справедливо и благостно. Но ради этого нужно сделать еще один шаг. Тяжелый, да. Но необходимый. Убить всего лишь одного мальчишку. Для блага тысяч тысячей людей, всей измученной лихолетьем смутного времени Руси. Цель оправдывает средства. Потому Господь не может не простить. Причина всего, что последует, в Маринке, злокозненной еретицы, ослепленной блеском короны. Нельзя желать того, чего недостоин. А коли возжелал, всё вины и беды на тебе и твоих потомках…

Накатила усталость. В голове зашумело. Подремать надо. А то словно колокол в голове бьет. В тяжелейшую пору жить пришлось. Со времени Орды не было такого на земле русской…

… Снился Федору Никитичу огромный город у варяжского моря, разгневанные люди с пищалями, стальной корабль, стреляющий по дворцу, человек с мягким приятным лицом и аккуратной бородкой, с прищуром смотрящий и будто обвиняющий в чем…

Проснулся сразу и быстро. У постели стоял, подобострастно, пригнувшись, Сил. Кивнул в ответ на невысказанный вопрос, - мол, все готово…

Народу собралась полная площадь. Толпа в глубине бурлила, толкалась, но на тройную цепь стрельцов никто не напирал, опасались грозных лиц, да бердышей, которыми охрана немилосердно орудовала. От кремля на руках принесли мальчика. Метель кружилась над городом, секла крупой лицо. Ваня то прикрывался воротом, то снова прятал озябшие руки, хныкал, спрашивал незнакомых злых людей, - Куда вы меня несёте?. Мужики отводили глаза, отвечали, - погоди, вот ужо принесём, узнаешь…

Заревели глашатаи. Над головами рвались обрывки дружно выкликаемых слов: … ворёнок … тушинский вор … лже-димитрий …. нечестивой веры …. во благо и спокойствие…

Здоровенный кат перехватил извивающегося мальчика поперек, донес до виселицы. Подручный накинул на шею толстую петлю. Ребёнок сумел вывернуть руку, достал из кармана единственную свою ценность, медальончик, пытаясь откупиться от страшного, протянул палачу. Тот оттолкнул тело, и оно, дергаясь, закачалось на виселице.

Из толпы, под ногами стрельцов, проскользнула, вывернулась оборванная нищенка, известная юродивая Настенька. Запричитала в голос, - ой, да что это делается? Невинное-то дитя за что? Будьте прокляты, душегубцы, кто это задумал да сделал! Вы и все ваши потомки, во веки веков! Что с казни ребёнка зачинаете, то убийством ваших детей кончится!

Оплошавшая охрана спохватилась, подхватила юродивую за руки и ноги, быстро унесли с площади.

Филарет зло и страшно посмотрел на Сила.

- Веревка толстая, - отшатнулся тот, - как сказали, подбирал, чтобы никак не оборвалась. Веса у Него не хватает, чтобы затянулась. А с юродивой, кто подучил, разберемся…

… Глубоко в подземелье, в душной камере, билась в ставшую стеной дверь ведьма. Выплевывала слова из потрескавшихся губ, - да накажет судьба твой род, Филарет... Что растет из гнилого зерна да корня, то те же плоды принесёт. И будет послед твой убивать супругов, детей и родителей, пока не смоет свои грехи последней кровью. Кривой путь не приведет к храму. Будь проклят, властитель, и потомки твои…

Иоанн Дмитриевич умер только через несколько часов. Слишком толстая веревка не могла удавить мальчика, и он замерз. Окоченевшее тело было выброшено в выгребную яму.

А шепот ведуньи еще неделю разносился по Кремлю и пропитывал его стены. На долгие, долгие века…