Филипыч.

Рассказ.

 

Основано на действительно

произошедших событиях.

 

Филипычу снился сон. В начале, он увидел частичку своего детства. Он (во сне) шёл вместе с братом по дороге домой – в родное село Шутино. Было лето. Солнце беспощадно палило. Оно не жалело ни колосьев ржи и пшеницы на полях, только-только начавших созревать и прорастать, ни речки – вода полностью высохла, всё дно было в трещинах. Казалось, что даже в Тоболе стало меньше воды – на столько было жарко, да что уж говорить – грунтовая дорога, ведущая в Шутино, по которой и шёл Филипыч с братом, вся покрылась трещинами. Даже во сне, Филипычу казалось, что ноги его, словно скованные лаптями, потели. Краски сна были цветными, разнообразными, но все они подавлялись золотом солнца. Трава была изжелта-зелёной, колосья ржи и пшеницы – ослепительно золотыми. А небо, пронизанное золотом солнечных лучей, было голубым; облаков было очень мало. Стадо коров, со своим предводителем – пастухом было в тени леса. Вдруг, Филипыч увидел кого-то на горизонте. Этот кто-то приближался к нему на встречу по дороге. Наконец, он узнал в том неведомом ранее человеке свою бабушку. Она, молча, прошла мимо них и вышла в поле, пошла дальше, дальше, и… пропала на горизонте бескрайнего поля.

Филипыч, вместе с братом, пришёл в деревню. Он увидел церковь. С неё сбрасывали колокола. Они разбивались, осколки быстро растворялись, будто бы испаряясь… А купола… были ослепительно золотыми, но только до.., а после, когда колокола были сброшены, словно померкли, стали серы, потом черны. Это навело ужас на Филипыча. А солнце всё также палило, не щадя ни кого и ни что.

Потом Филипычу снилась изба его отца. Мать. Сёстры. И вот, будто бы отрезало – пришли раскулачники. Они увели с собой весь скот. А дальше – вагон – столыпинский. А дальше – землянка, на краю Свердловска. Шарташский лес, по которому они с братом ходили за грибами и ягодами – чтоб не умереть с голоду.

Филипыч испытывал страх, будто бы вновь переживая всё это.

А дальше… война. Теплушка. Фронт. Филипыча охватывал ещё больший страх, когда он (о ужас! во сне!) увидел лицо какого-то немецкого солдата в прицел своей снайперской винтовки. А дальше, снился госпиталь…

Филипыч не мог переживать дальше весь этот кошмар его судьбы, жизни – он проснулся.

 

. . .

 

На часах было 7.50 утра. Жена Филипыча уже ушла на работу – она была каким-то диспетчером на одном из свердловских заводов. Дочь Филипыча жила в Челябинске, была учителем начальных классов. (Она имела высшее образование, в отличии от родителей – ну хоть что-то дали эти…) Сам Филипыч был электрообмотчиком на Уралтяжмаше – заводе, что был недалеко от его дома – пятиэтажной, из серого кирпича, хрущёвки. Квартира у него была двухкомнатной, обставленной как и у всех.

Филипыч встал с кровати и пошёл на кухню. Он подошёл к простенку меж кухней и коридором, на котором висел настенный, отрывной календарь. Он, как обычно, оторвал лист, и увидел дату сегодняшнего дня – 6 ноября 1983 года – канун праздника! Да вот только плясать на радостях (как сделали бы другие на его месте) ему не хотелось. Он что-то понимал, понимал: власть какая-то не такая. В любом случи, Филипыч почему-то не испытывал энтузиазма от сего социализма, и какого-то там заоблачного коммунизма, вернее от пути к нему, заранее не проходимого: «Пораскинь мозгами, авось поймёшь, что не шиша не будет…» - говорил в подобных ситуациях Филипыч. Образование, толком не получил – надо было работать. Вот он и пошёл на завод, даже в передовики вышел. Да и не мог ведь поступить Филипыч иначе. Сын раскулаченного мужика, который всю жизнь работал, зарабатывал честным путём. (Пусть говорят эти, мол – «эксплуататор» - суть-то не меняется) Филипычу уж пятьдесят восьмой год пошёл, скоро на пенсию.

Филипыч ел яичницу – обычный завтрак обычного утра. Поел. Оделся. Вышел из дома. Сел в переполненный трамвай – поехал на работу – простое, будничное утро. В трамвае кто-то досыпал, кто-то строил планы на эти праздничные выходные, а кто-то угрюмо смотрел в окно. И вот, трамвай остановился у того завода, где работал Филипыч. Он, как и многие другие, вышел из трамвая, и вместе с теми пошёл к заводской проходной – уже тут начинался конвейер: проверка пропуска одного, пропуск его через турникет, путь того к рабочему месту, затем другой.

 

. . .

 

Прошёл рабочий день.

Филипыч выходил из трамвая на одной из остановок, не доезжая до своего дома – надо было купить продукты.

Филипыч шёл по улице. Она была серой от стен хрущёвок, от мокрого асфальта (шёл дождь). Хоть какое-то разнообразие, оживление в эту серость улицы, тем более неба, не вносила и жёлтая штукатурка изредка попадавшихся на пути сталинских домов, колонны же были не белы, а серы. Во всю шло приготовление к празднику: на некоторых зданиях появлялись красные полотна, местами, поперёк улицы, развешивали большие плакаты, с преобладанием красного цвета, с пропагандистскими надписями. Но всё это не оживляло, не вносило разнообразия в серую палитру улицы, неба. Эти красные полотна были еле-еле заметны, а шедший дождь превращал из в жалкие тряпочки, только больших размеров, беспомощно висевших. Филипыч подошёл к специальному столу, стоящему под тентом, прямо на улице, за которым шла торговля. (Ведь придумал кто-то!) Стол ещё не убрали с улицы в связи с переменой времён года. Была большая очередь. По введённому правилу, Филипыч имел право на некоторые дефициты, притом без очереди. Филипычу хотелось побыстрее домой, ведь у него не было с собой зонта, а только кепка – он боялся за здоровье (подорванное), ведь он недавно выздоровел. И он решил воспользоваться правом, притом впервые в жизни.

Филипыч, уже держа в руках сумку с купленным, выходя из очереди, вдруг, как гром среди ясного неба обыденной жизни, услышал от кого-то:

- Да когда же вы все передохните…

Всё.., лопнуло.., что-то оборвалось в Филипыче, что-то, что держало, крепило, чем он жил, за что держался. Словно отняли силы – он не смог противостоять, ответить, вспыхнуть, поставить на место…

 

. . .

 

Филипыч чуть отошёл, подойдя к стене дома. Он прислонился к ней, роняя сумку с вожделенными продуктами. По его щекам текли капли слёз, перемешиваясь с каплями дождя. В толпе стоящих никто и не заметил. Все жили как жили, не замечая, прорываясь к продуктам. Все, не замечая ни Филипыча, ни той фразы – все продолжали жить также, строя планы на завтра, планируя отдохнуть, или весело отметить, выпить, и плясать, плясать, плясать…

Через год Филипыч умер.