Свет в лоджии был приглушен, на широком белом подоконнике исходила дымком тонкая ароматическая палочка, распространяя тяжеловатые волны приторного жасминового запаха. Дымок утягивался в предусмотрительно открытое окно. От зала лоджию отгораживали плотные темно-фиолетовые шторы. Приколотые к ним проволочные бабочки диковинной раскраски лениво трепетали крыльями из органзы. Из зала доносилась музыка – тщательная выборка из Nightwish и какие-то немцы.

Стол и стулья, на которых мы сидели, укрывала та же тяжелая материя, тщательно подобранная складками в соответствии с непонятным замыслом художника и заколотая в некоторых местах – все теми же бабочками. Ковер отсутствовал, на стенах – снова драпировка, на тон светлее. Белый подоконник выделался среди всего этого совершенно чужеродным предметом. Странно, что она не зашторила окно.

Люсинда.

Когда-то я звал ее просто Люськой. Мы жили в соседних домах, ходили в один и тот же детский сад, а потом – в школу. Это была дружба, только, разумеется, такая, какой может быть дружба мальчишки и девчонки. Люська играла в куклы и верила в фей и приведений. Я тоже верил, как и любой ребенок в этом городке, но все равно дразнил ее и таскал за косы. Весной я звал ее запускать кораблики в ручье, а она меня – собирать подснежники в лесу, начинающимся сразу за ее домом. Может, этот лес в итоге и сохранил бы во мне вечного ребенка, фантазера и мечтателя, но по окончании моего 3-го класса мы с родителями переехали в Москву.

И вот, без малого два десятка лет спустя меня вновь занесло в родной Лесницк. По какой причине – история банальная и довольно нудная, так что я не буду ее рассказывать. Все дела я, впрочем, уладил, и ничто не мешало мне вернуться в столицу, разве что напавшая вдруг тоска по проведенному здесь беспечному детству. Люськин номер я нашел в старой телефонной книге. Оказалось, она все еще жила по прежнему адресу: Листопадная-7.

В некоторых городах, особенно, таких маленьких, как наш, время течет по-особенному, и ничего не меняется, а если и меняется, то очень медленно. Со времен моего детства разве что дома успели обрасти телеантеннами, шифер кое-где сменился жестью, а в музыкальном магазине продавались лазерные диски, пришедшие на смену моим некогда любимым пластинкам.

Люська изменилась разительней. Кос больше не было, волосы цвета воронова крыла она остригла под «каре», и край их был таким ровным, что глаз о него резался. Худющая девчонка с вечно расцарапанными голыми ногами освоила искусство макияжа, ноги спрятала под длинной, украшенной кружевом юбкой, а более чем явственно обозначившуюся грудь обтянула черным шелком. Словом, девчонка превратилась в женщину, окружила себя аурой загадки и смотрела на меня теперь томно и слегка насмешливо. Называть ее Люськой язык у меня больше не поворачивался.

Люсинда…

Она помешивала длинной ложечкой кофе в большой медной джезве. Прямо на столе, потеснив сервиз и угощения, стояла самопальная жаровня. Она представляла из себя газовую плитку с водруженной на огонь древней чугунной сковородой, наполненной песком. Песок был концептуально черным. От джезвы исходил аромат кофе и вишни, примешиваясь к жасминовому дымку.

Напиток вскипел трижды, и Люсинда его сняла. Я разрезал принесенный торт. Выбранная мной «Прага» очень вписывалась в обстановку. Хозяйка разлила кофе по маленьким чашечкам. Надо было что-то делать. Женщина, открывшая мне дверь, была почти обычной, мы перекидывались вежливыми глупостями, как и положено встретившимся почти случайно через много-много лет людям. Но, войдя в лоджию, она неуловимо изменилась, и теперь я не знал, что говорить.

- Пей, не бойся, - наконец первой нарушила затянувшееся молчание Люсинда. – Я любовными зельями не промышляю.

- Он просто горячий, - сказал я и облегченно рассмеялся.

- Ты неплохо подготовилась, - я отхлебнул кофе. Он был горьким, с целым букетом почти неуловимых привкусов и казался густым. – Не хватает свечей и магического кристалла.

- Ты считаешь? – Люсинда приподняла тонкую бровь. – Мне казалось, это будет слишком пошло. А последний магический кристалл я видела здесь лет в пятнадцать, но мне тогда не хватило карманных денег, чтобы его купить.

- А что, он и вправду был волшебным?

- А что ты называешь «волшебством»?

- Ну… Всякие сверхъестественные штуки, взрывающиеся огненные шары и прочее, - пробубнил я, сам чувствуя, что звучит это все глупо. Я вдруг подумал, что Люсинда сейчас во мне разочаруется, и почему-то страшно этого испугался. Но она только улыбнулась.

- Значит, он был совсем не волшебным.

Мы пили кофе.

- А как там поживают тетя Зина и дядя Коля?

- Они переехали. Оставили мне квартиру и уехали в Тверь. К бабушке.

- Так ведь бабушка Люда…

- К другой. По папиной линии.

- А…

Я рассеяно крутил в ладонях опустевшую чашку и смотрел, как Люсинда отрывает вилочкой от своего торта крохотные кусочки. Кисти у нее были очень маленькие, с тонкими и гибкими пальчиками, заострявшимися к кончикам. А ногти она почему-то стригла коротко.

- А помнишь, как мы в детстве запускали кораблики?

- Помню. Ты еще кричал, что женщина на корабле к беде, и прогонял меня, стоило появиться другим мальчишкам.

- Ну… Маленький был, глупый, не понимал ничего. Тогда ж как бы зазорно было с девчонкой водиться, сразу женихом дразнить начинали…

- Ну да… А знаешь, год назад он вернулся.

- Кто?

- Один из твоих корабликов. Я нашла его у ручья.

- В смысле? Они же бумажные были.

- А вот.

Я посмотрел на нее недоверчиво. Люсинда глаз не отвела, в ее взгляде чудилась насмешка. Я вздохнул.

- Ты еще ходишь подснежники собирать?

- Нет. Город подрос, часть леса вырубили.

- Как?

- Там теперь сквер, - она кивнула в сторону окна. Я посмотрел, но внизу было совершенно темно, только вдалеке теплились огоньки окошек.

Вот так. Все же, не стоит время на месте. Лесницк подрос, рощу, казавшуюся мне-мальчишке огромным таинственным лесом, сменили жилые дома, остался лишь маленький островок старых деревьев.

- Там хорошо, - сказала Люсинда. – Мы туда часто ходим.

- Вы?

- Я с друзьями.

В детстве у нее друзей не было, даже в классе, среди девчонок. Впрочем, что я удивляюсь? Прежняя Люська вон как изменилась…

- И большая у вас компания?

Люсинда неопределенно повела плечами.

- Можно и так сказать.

Мы выпили по второй чашке кофе. Разговор не клеился. Наверное, пора было уходить, но вылезать из этого уютного тепла в поздний февральский вечер не хотелось. Я попытался рассказывать о своей жизни в Москве. Очень скоро выяснилось, что школу и студенческую пору я почти не помню, а о работе говорить толком нечего, и я замолк.

- Неприятный город – Москва, - заметила Люсинда. – Слишком много неживого. Я там была.

- А тут что, лучше? – почему-то обиделся я.

- Тут все живое. Даже камни.

- Ага. В каждом доме живет брауни, а на чердаках – привидения. Может, ты и фей своих нашла? – получилось как-то уж слишком язвительно, и я стушевался.

- Нашла, - совершенно серьезно сказала хозяйка дома. - Одну.

- Покажешь? – я постарался смягчить сарказм хотя бы заинтересованностью в голосе.

- Это непросто, - Люсинда покачала головой. Я понимающе улыбнулся.

Третья чашка.

- Ой, смотри, снег!

Женщина подскочила на месте и забралась на стул с ногами, уперевшись ладошками в подоконник. Оглянулась на меня, распахнула створки настежь. В лоджию ворвался холодный воздух. Снежинки зашипели на неостывшей жаровне, присыпали остатки торта, затрепетали на растрепавшихся черных волосах. Снег валил крупными хлопьями, это было действительно красиво.

- Вот это – волшебство… - пробормотала Люсинда и выключила свет.

 

Позже она провожала меня в коридоре. Снежинки растаяли и дрожали в ее волосах россыпью бриллиантов. Я обул ботинки и подумал, что напоследок не мешало бы спросить:

- А почему Люсинда?

- А почему нет?

- Не знаю. Это похоже на имя ведьмы из какой-то сказки.

- «Волшебник Изумрудного Города». Только ведьму звали Бастинда. Но в чем-то оно, наверное, правда. Только я добрая ведьма.

- Ну да. Волшебство – кофе, снег…

- А тебе хотелось бы большего?

- Ну… - я неловко засмеялся. – Если говорить о волшебстве…

- В следующий раз приноси вместо торта банку корнишонов, - сказала Люсинда, глядя мне в глаза очень серьезно и насмешливо одновременно. – И я покажу тебе волшебство. Только банка должна быть правильная, вот такая, - она показала ладошками некую фигуру. – Форма имеет значение, понимаешь?

Я кивнул, хотя ничего не понял.

- Спасибо за вечер. Пока.

- До встречи.

 

***

Признаться, вечер в лоджии произвел на меня неоднозначное впечатление. Люсинда показалась мне большим ребенком, никак не желающим расстаться с детством. Я никогда не понимал, что с такими делать. С другой стороны, скребло неприятное ощущение, будто на самом деле это я перед ней ребенок, не обладающий неким высшим знанием, какое доступно ей. И в глубине души мне хотелось увидеться еще раз.

Так или иначе, выполняя на следующий день поручения своей тетки, у которой я жил, я вновь оказался у Люськиного дома. Подумал, купил банку корнишонов в ближайшем магазине и отправился испытывать судьбу.

Дверь мне открыла девушка в свободной белой рубахе, заляпанной краской, и тертых джинсах, испятнанных разноцветными кошачьими следами. Я с трудом узнал Люсинду.

Она посмотрела на банку в моих руках.

- Да, именно такая. Проходи.

Так я вновь оказался в лоджии.

Сегодня стены не были завешены, столик и стулья оказались плетеными, а на белом подоконнике появились растения, закрывшие своими вьющимися и ползучими телами половину окна. Стены на самом деле были нежного сиреневого цвета, их украшали открытки в причудливых рамках.

Люсинда вскрыла принесенную мной банку и быстро нарезала соленые огурчики, лук и свежие помидорки-черри в эмалированную миску. Готовый салат она разложила по цветастым пиалкам и протянула одну мне. Я почувствовал себя на даче, где не был со времен нашего переезда.

Люсинда беспечно щебетала о последних новостях, сплетнях, бывших одноклассниках, которых я вспоминал с большим трудом. Из зала, отделенного на этот раз только полупрозрачным тюлем, негромко наигрывала какая-то инструменталка. К нам пришел роскошный белый кот персидской породы, деловито обнюхал меня вплюснутым носом и важно удалился. Хозяйка принесла брусничный морс и накормила меня пюре с вареными сардельками.

Опомнился я, когда уже начало смеркаться.

- Я пойду, наверное, а то засиделся уже, - я решительно встал и тут вспомнил вчерашний разговор в коридоре. Люсинда как будто прочла мои мысли.

- Ждешь обещанного волшебства?

- Да нет, с чего ты… - я осекся под ее взглядом – насмешливым и очень серьезным.

- Одной мало, - она постучала ногтями по боку опустевшей банки. – И еще нужно время. И обстоятельства.

Я кивнул. Вернулось вчерашнее смятение.

- Ну… Я пойду?

Она кивнула и проводила меня до дверей, терпеливо подождав, пока я неловко шнуровал ботинки и путался в пальто.

- Можешь придти во вторник, - сказала Люсинда на прощание.

Я вышел и почти удивился морозному вечеру. Мне казалось, уже давно наступило лето…

 

***

Я размышлял еще два дня, а на третий пошел на почту, заказал межгород и попросил у шефа отпуск, положенный мне уже два года как. Меня отпустили на три недели.

Во вторник я опять отправился к Люсинде. А потом – в пятницу.

Я приходил к ней в гости каждые вторник и пятницу и приносил корнишоны или помидорки, или смесь овощей в банках, отчасти напоминающих трапецию. На более точное сравнение моих познаний в геометрии не хватало. Сначала я приносил по одной, потом брал несколько, с каждым разом – все больше. Я боялся не успеть.

Люсинда крошила принесенные мной овощи в салаты или мы просто хрустели ими в прикуску к чему-нибудь, вылавливая вилками прямо из банки.

- Между прочим, ты отведал пищу иного мира. Не боишься, что он теперь не отпустит тебя? – как-то спросила Люсинда, глядя на меня своим серьезно-насмешливым взглядом.

- Не боюсь, - сказал я, но внутри что-то сжалось.

А потом мой отпуск кончился, и я уехал.

Работы скопилось порядком, так что на несколько недель Лесницк и Люсинда напрочь вылетели у меня из головы. Но в один прекрасный день я вдруг обнаружил тянущую пустоту где-то под сердцем. Это был вторник.

Я вспоминал все салаты, которыми кормила меня Люсинда, и пытался делать их сам. Просил знакомых девушек, даже овощи нашел той же фирмы, что покупал в Лесницке. В музыкальном магазине купил диск Nightwish и еще несколько с музыкой, похожей на то, что играло у Люсинды.

Все было не то. Чего-то не хватало. Я затосковал.

Дни шли своим чередом. Я начал отправлять в Лесницк посылки. Каждые вторник и пятницу я отправлял Люсинде банку с корнишонами. Или помидорами. Или и с тем, и с тем. По две или по три. Это помогало. Мне казалось это правильным.

 

Так пролетела весна. Шли последние дни мая. Чувство тоски притупилось, солнце и теплый ветер не позволяли предаваться печали, работа стала нудной.

И вот однажды в мою дверь позвонили.

- Кто?

- Почтальон. Вам телеграмма!

Я открыл. Девушка вручила мне полоску бумаги с выбитыми на ней словами.

- Распишитесь, пожалуйста… Мужчина, с вами все в порядке?

Во мне бушевал шторм. На полоске значилось:

«Все готово. Приходи в сумерках. Люсинда»

 

***

Отгул мне не дали, я поругался с шефом и уволился. В Лесницке я был через два дня.

Короткий подъем на третий этаж заставил сердце биться так, что я едва услышал звук, нажав на кнопку звонка. Открывшая дверь Люсинда была в длинном синем сарафане, расшитом по подолу серебром, и белой шифоновой блузе. Она рассмеялась, увидев у меня в руках банку с корнишонами.

- Проходи!

На этот раз лоджия была задрапирована сиреневым тюлем с нашитыми на него бубенцами. С потолка свешивались тонкие и не очень трубки «музыки ветра». Из раскрытого окна тянуло теплым сквознячком, и все это великолепие покачивалось и тихо звенело. Стол украшала большая кружевная салфетка и ваза с душистым букетом сирени. Уже курился ароматным парком фарфоровый заварник и ждали гостя тонкие чашечки, похожие на цветы. Играла музыка. Я узнал Blackmor’ов.

Люсинда выплыла из кухни со знакомой эмалированной миской, поставила ее всю передо мной и сунула в руку вилку. Вместе со вкусом лука и корнишонов я ощутил, что пустота ушла из груди.

Очищенная от салата миска стояла в сторонке. Мы пили чай. Сумерки за окном совсем сгустились. Люсинда долго смотрела на меня своим насмешливо-серьезным взглядом, потом молча указала на окно и выключила свет.

Сквер с третьего этажа просматривался как на ладони, полная луна заменяла отсутствующие фонари. Деревья сильно проредили, между ними развернулись ровные аллейки с лавочками на чугунных ножках, фундаментальными каменными урнами и клумбами. Среди старых тополей, берез и рябин насадили сирени, окутанной сейчас белым и лиловым дымом цветения. По дорожкам гуляли какие-то люди, до окна долетал их смех и изредка – звон гитарной струны.

Я ничего не понимал. Потом где-то там, между ветвей, на дорожках, на скамейках начали зажигаться цветные огоньки.

- Пойдем, - шепнула Люсинда и взяла меня за руку.

Мы спустились и обогнули дом. И только тут, войдя в сквер, я разглядел эти огоньки и рассмеялся. Банки! Все те банки и баночки, которые я в течение последних месяцев приносил, а затем отправлял почтой Люсинде, были здесь. Их стеклянные стенки превратились в витражи, а внутри каждой горела свечка. Я оставил свою спутницу и заворожено бродил между деревьями, разглядывая прозрачные картины, бросающие на траву трепещущее разноцветное покрывало. Птицы, животные, какие-то диковинные создания, феи и различные духи смотрели на меня с боков бывших огуречных вместилищ, и меня переполнял истинно детский восторг.

Вдоволь набродившись среди сказочных фонариков, я вернулся к своей спутнице. Она сидела прямо на траве под кустом сирени, держа в руках волшебный огонек.

- Это ведь все ты сделала?

- Да, - просто ответила Люсинда. – Это мое стеклянной волшебство.

- Прости, я тогда тебе не поверил…

- Да ладно. Я ведь так и не показала тебе ничего сверхъестественного, взрывающихся огненных шаров и прочего… Хотя, конечно, смотря что подразумевать под «сверхъестественным», - лукаво улыбнулась она. – В этом смысле мое волшебство – никакое не волшебство, а так. Вот снег или распустившаяся сирень – это настоящее волшебство, понимаешь?

Я кивнул, хотя ничего не понял. Люсинда рассмеялась и повела меня туда, где наигрывали вальс музыканты.

 

В Москву я не вернулся, остался у тетки в Лесницке. Правда, с Люсиндой я виделся гораздо реже – все как-то не складывалось. Но раз или два в месяц мне удавалось попасть к ней в гости, и тогда я по привычке брал баночку корнишонов, а она кормила меня салатом.