Интервью с Вивсиком Василием Онуфриевичем,

г. Сакраменто, Калифорния, США

 

– Уважаемый Василий Онуфриевич, расскажите, пожалуйста, немного о Вашем детстве и начале самостоятельного жизненного пути.

 

Наша семья жила на Виннитчине, в Моги­лев-Подольском районе, в селе Серебринец. В октябре 1927 года умер мой отец. Две старшие сестры, Надя и Аня, вышли замуж ещё при жизни отца. На попе­чении матери-вдовы осталось шестеро детей. Мне в ту пору было всего шесть лет. Спустя три года после смер­ти отца, в 1930 году, тяжёлая доля испытаний сталинских лет выпала и нам.

С началом политики принудительной коллективизации крестьяне в страхе перед жестокостью советской власти потянулись в колхоз. Вскоре после Рождества нашу семью лишили всего: угнали скот, забрали и движимое, и не­движимое имущество. Став в одночасье бездомными, мы вынуждено ютились до весны у стар­шей сестры Нади. Затем незнакомый нам милиционер, за­читав с помятого листа имена моих стар­ших братьев, именем советской власти объявил об их аресте. Мише тогда было не­многим более шестнадцати лет, Саше – около восемнадцати, Науму – двадцать один, а Андрею – двадцать три года. Нам с расплакавшейся младшей сестренкой Асей приказа­ли молчать. Мать, с побелевшим лицом, вопреки запрету, кое-как успела проститься с сы­новьями. Так «громили кулаков» по всей огромной стране…

В начале мая под усиленным конвоем «кулацкие» семьи из всей округи были выселены. На станции Израиловка нас насильно затолкали в товарные вагоны, которые были оборудованы двухъярусными нарами из сырых, неструганных досок. Все вагоны оказались переполнены.

 

– Там также были маленькие дети или нет?

 

Высылали и пожилых, и немощных, и больных, и женщин с грудными детьми, и даже беременных. Люди особенно томились из-за нехватки воды и свежего воздуха. Первыми стали умирать больные люди и маленькие дети. «Дядя, дай водички! Дяденька, пить хочу!» – молили дети конвой. Но их, как правило, грубо обрывали, а в лучшем случае обещали, что скоро приедем, и тогда у нас всего будет в достатке. Однако это «скоро» тянулось почти две недели, пока мы проехали Харьков, Казань, Уфу, Челябинск, Свердловск, и, наконец, поезд добрался до западносибирской станции Тавда.

Здесь оказался тупик: дальше железной дороги не было. Состав окружила вооруженная охрана с овчарками, и началась выгрузка людей. Рядом, у речного причала, нас ожидали старые баржи, а во главе их помещался речной буксир, которому предстояло пройти нема­лый путь дальше на север. Люди, измученные дол­гой дорогой, с трудом поднимались по зыбкому трапу на баржи. Затем раздался хри­плый гудок буксира, и наш речной караван, мед­ленно отчалив, поплыл вверх по таёжной реке.

Угрюмые леса неспешно ползли нам на­встречу, сердце сжималось от грусти и тоски по дому. Нашему плаванью, казалось, не будет конца. С продуктами становилось все труднее. Через сколько дней наш караван добрался до устья реки Сосьва и столь же медленно продолжил свой путь по ней. Томительное ожидание конечного пункта назначения с каждым днем усиливалось. Но нам предстояло ещё не один день плыть по реке Лозьва…

 

– Что Вам больше всего запомнилось из того вынужденного переселения?

 

Помню только: бесконечное нытьё детей, задумчи­вые и серьезные лица мужчин и женщин, безучастно взиравших на дремучие бесконечные леса, величественно возвышавшиеся над крутыми берегами таежной реки. Наконец, буксир прочно сел на мель, и конвою стало ясно, что дальше идти вверх по реке невозможно из-за мелководья. И тогда нас решили выгружать на ближайший берег, что с немалым трудом и было сделано.

Хотя лето было ещё в разгаре, и стояли тёплые дни, никто из переселенцев не был подготовлен к новым тяжёлым испытаниям. Ни у кого не было хотя бы простенькой палатки. Все оказались под открытым небом, среди дикой тайги, где монотонно пищали комары и неустанно дони­мала мошкара, не давая покоя ни старо­му, ни малому. А главное: у людей не было никаких орудий труда, ин­струментов для разработки леса. Оказалось нечем вырыть даже простую землянку, всё отобрали при раскулачивании. Не трудно было предсказать участь переселенцев суровой сибирской зимой…

 

– Как в это трудное время вели себя члены Вашей семьи?

 

Моя мама была очень мужественным человеком. Она видела единственную возможность спастись от неминуемой смерти – в немедленном бегстве из этого гиблого места. Однако в лагере началась эпидемия тифа, и вместе со многими другими людьми заболели и мы с Асей. Бежало драгоценное время, а мама всё ухаживала за нами и непрестанно молилась. Господь услышал её молитвы: сначала поправилась Ася, а затем и я. Это было настоящим чудом, потому что в других семьях переселенцев многие дети умерли. Господь же хранил нас для какой-то Своей цели.

Август подходил к концу, прибли­жалась осень. Северный климат властно заявлял о своих правах, а я всё ещё был слаб. Тем не менее, вскоре ночью мы с мамой и сестрой незаметно покинули обречённый лагерь. Из-за моей слабости мы часто отдыхали в пути. Питались небольшим запасом пшена, взятого с собой, а затем, когда я окреп, стали собирать лесные ягоды. Чаще всего это была брусника. Ели также грибы и кедровые орешки, что делало нашу пищу достаточно калорийной.

 

– Неужели такое возможно: слабой женщине с детьми выжить в таких условиях?

 

К нашему счастью, осень в тот год выдалась удивительно солнечной и погожей, хотя по ночам уже нача­лись первые заморозки. Мы продвигались пешком на юг, в сторону села Ивдель. Однако там нам появляться было никак нельзя, потому что беглых переселенцев отлавливали и очень жестоко наказывали. Зная об этом, мы с мамой далеко обошли Ивдель, перебрались вброд через какую-то речку и вновь углубились в лес.

Выби­рая места для ночлега, мы научились использовать ветви пушистых елей в качестве постели, набирали побольше хвороста, чтобы ночью поддерживать огонь. Часто лесное утро бывало настолько чарующе прекрас­ным, что вызывало в наших сердцах искреннее восхищение творением Божьим. Когда была возможность, мы выходили на дорогу, иногда шли по железнодорожному полотну, но тогда возрастала опасность быть замеченными кем-либо со стороны.

Между тем, наступила зима. Морозы усиливались с каждым днём, начались метели. Идти по насыпи железной дороги было трудно, но мы всё же шли, приближаясь к Североуральску. В этом городе мы с мамой тоже испытали много трудностей, обо всём не расскажешь, но затем Господь послал нам добрых людей, и мы смогли как-то перезимовать.

 

– И что же было затем? Ведь вы ещё находились так далеко от дома…

 

Летом 1931 года мы с сестрёнкой и мамой осмелились покинуть Североуральск и продолжить свой чрезвычайно рискованный путь в сторону родной Украины. Перед уходом мы поблагодарили людей с доб­рым сердцем и простой русской душой, которые были удивительно щедры и делились с нами куском хлеба даже в такое трудное и голодное время. Простившись, мы двинулись по дорогам дикого Заура­лья, по пустынным местам, где было мало людей. Направление держали на селения Серов и Новая Ляля.

Уже осенью мы подо­шли к одному из притоков Сосьвы. Стояла холодная погода, и мы поспешили к видневшемуся издалека мосту, чтобы перейти на другую сторону. Однако на мосту стояла вооружённая охрана. Путь для нас был закрыт. Тогда мы двинулись вниз по течению реки в надежде встретить какое-либо се­ление или найти переправу. Не легко было пробираться по дикому заросшему берегу реки, но другого вы­хода у нас не было. Дул сильный ветер, а потом и вовсе пошёл снег. Речные волны шумели, разбива­ясь о берег, серое небо становилось всё темнее, день угасал, а с ним угасала и всякая надежда. Бедной вдове с двумя детьми был силен помочь только Бог.

 

– Вы все были верующими людьми?

 

Да, конечно! Неожиданно мы увидели на реке лодку. Ею управлял бородатый незнакомец. Оценив наше отчаянное положение, он подплыл к нам и без лишних слов перевёз на другую сторону, где неподалёку виднелась деревня. «Ишь, как разгулялся ветер, всю речку вспенил!» – только и сказал таинственный бородач. Можно ли в той встрече не увидеть руки Божьей, не поверить Его милосердию? Это было бы самой чёрной неблагодарностью со стороны спасённых.

В деревне нас приняли очень хорошо: накормили и дали возможность переночевать. Там же подарили и столь нужную нам в пути административную карту СССР, по­могли советом, куда идти дальше, чтобы избежать милицейских постов. Жизненные обстоятельства сделали меня, одинна­дцатилетнего мальчишку, не по годам взрослым, ведь я должен был ежедневно заботиться о хлебе насущном. И, правда, там, где отказывали в подаянии маме, как человеку взрослому, обычно не отказывали мне. Я восполнял и нужду моей сестрёнки, которая очень стеснялась ходить с протянутой рукой, прося милостыню Христа ради. Я заботился и о ночлеге, и вместе с мамой обсуждал дальнейший маршрут нашего странствования. Божья рука воистину была над нами, и я помню мало случаев, когда нам от­казывали в ночлеге. Нередко для нас специально топили русскую баню, чинили стоптан­ные лапти или дарили новые, меняли наши ветхие одеж­ды на более добротные. Я с особым чувством благодарности вспоминаю бедные русские селения, где в зимнюю стужу мы находили и ночлег, и необходимую пищу, и сердечную теплоту, не искоренённую из нашего народа безбожной властью.

 

– Неужели милиция вас так никогда и не побеспокоила?

 

Наша семья держала направление на Ниж­нюю Туру, но неподалеку от Новой Ляли мы неожиданно наткнулись на милицейский патруль. Нас сразу же арестовали. Это могло окончиться очень плохо. Однако и здесь счастливый случай пришёл нам на помощь. Сарай, в который нас заперли на ночь вместе с другими бродягами, оказался очень ветхим. В полной темноте мужчины смогли голыми руками проделать лаз в стене, и все, кто пожелал бежать на свободу, тут же воспользовались этой возможностью.

Как только мы покинули место заточения, то, поло­жившись на волю Божью, под покровом ночи, облепленные падавшим пушистым снегом, взволнованные и счастливые, опять пошли в сторону Нижней Туры. На этот раз нам вновь пришлось ночевать под открытым небом. Углубившись подальше в лес, мы, как обычно, наломали еловых веток, соорудили шалаш и, тесно прижавшись друг к другу, под шёпот материнской молитвы спокойно усну­ли.

 

– Но ведь в лесу, наверное, были дикие звери? Как вы вели себя при встрече с ними?

 

Сколько мы бродили дремучими лесами, ночевали неизвестно где, но не было случая, чтобы какой-то дикий зверь всерьёз побеспокоил нас, хотя одних только волков в Сибири предостаточно. Однажды в лесу неподалёку от нас, помню, раздался одинокий волчий вой, за ним завыла целая стая. Нашу семью охватил ужас, ко­торый передать словами невозможно, такое не дай Бог пережить никому. Мама вскрикнула: «Молитесь, дети!» и стала подталкивать нас скорее вперёд, одновременно закрывая собой сзади. Мне кто-то рассказывал, что волки громко воют перед тем, как напасть на свою жертву. И мне казалось, что я уже слышу щелканье их острых зубов, от чего моё детское сердечко в ужасе замирало. Все мои чувства напряглись до предела. Мне так было страшно умирать в этом лесу! Хотя мы бежали изо всех сил, однако, мне казалось, что мы топчемся на одном месте. Но позади меня всё время слышалась слёзная материнская молитва. И волчий вой как нежданно начался, так и умолк. Мы даже не увидели ни одного волка! Вспоминая прошлое, мне кажется, это был самый трудный отрезок нашего пути длиной в несколько тысяч километров. Вероятно, тогда серебристый иней настоящей взрослой седины впервые и коснулся моих тёмных детских волос…

 

– Поразительно! Но как же вы в лесу выносили сибирские морозы?

 

Многократно при низкой темпера­туре мы ночевали в зимнем лесу под укрытием лишь хвойных веток и, слава Богу, никто из нас серьёзно не пострадал от мороза. Конечно, мы также разводили костры. И просыпались от холода обычно только на рассве­те, а иногда и позже, когда солнце уже светило сквозь деревья. Мама, как всегда, утром молилась, и только затем мы двигались в путь.

Слегка согнувшись, с котомкой на плечах, обутая в лапти по милости добрых людей, в залатанной фуфайке и с посохом в руке шла эта бедная вдова с двумя малолет­ними детьми через половину России… Для нас были закрыты двери государствен­ных учреждений, от нас не принимали ни просьб, ни жалоб, мы не могли нигде в Сибири сесть на поезд, наша семья оказалась полностью за бортом социалистического общества, даже с его урезанными правами. Казалось, только смерть может избавить нас от страданий.

Переходя от деревни к деревне, мы, наконец, достигли Красноуральска. Чем дальше мы уходили от зоны спецпереселенцев, тем безопаснее становился наш путь. Как дитя тянется к материнской груди, так мы стремились к родной Украине. Маршрут, по которому мы вольно или вынужденно шли домой, был следующим: из Красноуральска – на Кушву, затем на Лысьву, Пермь, Глазов, Котельнич. С Котельнича пошли южнее, в сторону Горького, Рязани, Орла, Киева. А затем уже были Фастов, Жмеринка и, наконец, родное село Серебринец!

 

– Были ли у вас ещё какие-нибудь памятные происшествия в пути?

 

Когда наша семья находилась уже на юге Вологодской области, между мною и моей доброй матерью случилось разногласие по поводу нашего дальнейшего маршрута. Обидевшись, я неохотно плелся позади неё, всё больше отставая. Ася, боясь, что я потеряюсь, пошла рядом со мною. Упустив маму из виду, мы с сестрёнкой прошли небольшое се­ление, на выходе из которого была развилка дорог. По которой из них пошла наша мама, мы не знали. Побежали наугад, торопясь догнать её, но, как оказалось, ошиблись дорогой, и окончательно потерялись. Ася плакала. Да и моё сердце томилось и сокрушалось, ведь это я был при­чиной нашего горя. А что переживала тогда наша мама, когда тоже обнаружила, что не может найти нас? Нам это трудно было представить. Мне тогда исполнилось уже тринадцать лет, но мы с сестрёнкой ощущали себя самыми несчастными сиротами на земле. Большую часть оставшегося пути до дома мы были грустны и молчаливы, тосковали по маме. Проходя деревню за деревней, всё ещё надея­лись её встретить, но мамы, увы, нигде не было.

Только весной 1934 года мы с Асей, наконец, добрались до родного села. Чем ближе мы подходили к дому нашей старшей сестры Нади, тем сильнее волновались, так как уже знали о недавнем большом голоде на Украине. Нас пугала мысль, живы ли наши родные? Со дня высылки из деревни у нас не было с ними никакой связи. Осторожно подойдя к окну дома, я тихо постучал. В окне появилось добродушное лицо Дмитрия, мужа Нади. Уви­дев нас, он смущенно произнес: «Как, это вы?!» – и тут же, широко раскрыв окно, прижал нас с Асей к себе. В тот же миг из дома выбежала Надя, а за ней – и наша мама!

 

– А можно узнать, каким образом она добралась до родного дома?

 

Оказалось, что мама, не найдя нас с Асей и проплакав много времени, смогла уехать с ближайшей железнодорожной станции на поезде (ей помогли купить билет добрые люди), поэтому она намного опередила нас. Но мама никогда не теряла надежду увидеть нас с Асей вновь. На неё в прокуратуре завели уголовное дело, ведь она сбежала с места ссылки, да еще с двумя малолетними детьми. Однако, по милости Божьей, через полгода дело закрыли. Очевидно, нужны были работники в колхозе.

 

– Что стало с Вашими старшими братьями?

 

Мои братья Андрей и Александр отбыли по пять лет в исправительно-трудовых лагерях Забайкалья. Ан­дрей во время Великой Отечественной войны погиб на фронте. Александр тоже вое­вал, был дважды тяжело ранен. В 1987 году переехал в Серебринец, а в 1997 году умер. Михаил в самый канун победы над Германией, при штурме Берлина, пропал без вести. Советский генерал А.В. Горбатов писал о битве за Берлин: «В уличных боях мы положили не менее ста тысяч солдат. И какие люди были – золотые…» Так мои старшие братья защищали Отечество, кровью искупив своё «кулацкое» прошлое.

Мама дожила свой век у Нади. Несмотря на свою многотрудную жизнь, она в возрасте девяноста шести лет, в 1970 году, тихо скончалась. Умерли и Надя с Аней. Сегодня в живых остались лишь мы с Асей.

 

– Большое спасибо за Ваше удивительное свидетельство!

 

Беседовал Константин Прохоров.