Вернее, не так. Лес был тут всегда. Лес рос здесь миллион лет назад, когда ещё никто не прозревал появления на этой земле человека. Это был густой, почти непролазный лес, состоящий из дуба, пихты, кедра, ели, маньчжурского ореха, переплетённый тысячами лиан и населённый самым разнообразным зверьём – от пятнистого оленя и кабана до красавца-хозяина – тигра.

Прошли тысячи лет, в лес пришли люди, стали сперва охотиться. А потом на месте их становищ возникли города. Городишки и посёлки. Люди в городах жили с промышленности и торговли, в городишках – мелкой промышленностью и сельским хозяйством, а в посёлках – только сельским хозяйством и лесом.

Основной продукцией этого леса были брёвна, которые жители посёлков продавали в лежащий рядом Китай.

 

Из людей поп в этой истории был первичен. Он появился в посёлке Жёлтый Яр в среднем течении реки Векин полный самых радужных и далеко идущих планов.

Жёлтый Яр располагался на высокой сухой террасе, уже изрядно загаженной человеческим поселением за неполные пятьдесят лет существования посёлка. В середине деревни стояла двухэтажная серая уродливая школа, построенная из кирпича. Прямо напротив школы стоял магазин, построенный ещё при основании посёлка. Его кубическая коробка, сложенная из толстенных, в обхват, брёвен, была прикрыта странной крышей – которая сперва взмывала вверх, для того, чтобы завершиться лихим деревенским коньком, но затем упиралась в широкое плоское завершение – будто конёк припечатали сверху бетонной плитой. При всём том, вроде бы грузное строение выглядело немного залихватски – как крепкий старожил, при этом не очень уверенно стоявший на ногах.

Между школой и магазином простиралось заросшее травой пространство, бывшее, видимо, некогда футбольным полем, а теперь – заросшее бурьяном, как шкура дикого кабана и прошитая во все стороны стёжками деревенских жителей.

Чуть поодаль, среди неряшливых домов, выстроенных каким-то совхозным строительным управлением виднелся очень нетипичный для такого места жилой объект. Это был одноэтажный кирпичный коттедж с пластиковыми окнами и спутниковыми телевизионными антеннами. Гектар земли вокруг него был обнесён двухметровым забором из бетонных плит. Даже с того расстояния, с которого отец Петрович обозревал селение, он различал нарисованные на заборе корявые буквы «КУПЛЮ ВСЁ».

Отец Петрович потряс головой, и обратился к своему водителю – Лёхе, мрачному дядьке лет сорока пяти, исколесившему на службе Церкви весь Уссурийский край.

- Что это – жестом Карла под Полтавой он обвёл расстилающуюся перед ним панораму.

- Жёлтый Яр. Деревня язычников. Лабаз, школа. Миша-Куплю-Всё, - по-военному кратко ответил Лёха.

- Миша чего? – изумился отец Петрович.

-Куплю Всё, - повторил Лёха. - Китаец. Зовут его так. Они ему тащат всё, что найдут в лесу, он это покупает.

-Всё?

-Всё. Найдут тонну чаги – купит тонну чаги. Накопают корня – купит корень. Срубят кедру – купит кедру. Утащат провода сто метров алюминиевого – и его купит. Убьют тигра – купит тигра. Вопчем, чё там написано, так то и есть. Они на него молятся.

- Молятся? Не понял отец Петрович. – Они ж типа тово.. Язычники.

- Язычники? – задумался уже Лёха, хотя по статусу ему думать было никак не положено. Однако же всё время приходилось, просвещая ездящих по тайге пастырей. – Может, они и язычники, но молятся-то точно Мише-китайцу.

Покачал отец Петрович, дивясь такому диву невиданному, и задумался ещё раз над возложенной на него задачей.

 

Половина населения Жёлтого Яра считала себя по каким-то никому не понятным признакам удэгейцами, а вторую, не принадлежащую к ним – нанайцами. При этом удэгейцы были гордыми охотниками, потомками могущественного народа чжурчженей, а нанайцы – трусливыми рыбоедами, некогда загнанными чжурчженями в эти лесные чащи. Забавно, что противоположная сторона считала точно так же, только со знаками прямо наоборот. А ещё забавнее было то, что при некотором желании всю родословную деревни можно было легко вывести от десяти человек в очень недалёком прошлом, при этом состоявших в кровном родстве.

Но такие мелочи не интересовали ни жителей деревни, ни Ассоциацию коренных народов Севера, во многом управлявшей деревенской жизнью, ни попа Петровича, глядевшего на эту деревню со всеми заключёнными в ней склоками и предвкушавшего какой симпатичный и благообразный приход ему удастся основать здесь, на юге российского Дальнего Востока, в уютной долине реки Векин, зажатой крутыми сопками.

Петрович вдохнул полной грудью смолистый кедровый воздух тайги, смешанный с пряным ясеневым дымком из труб, сел в принадлежащий Епархии Лэндкрузер-100 с изображённым на капоте православным восьмиконечным крестом, и ведомый шофёром автомобиль мягко двинулся вниз с холма. Отец Петрович двинулся покорять язычников.

Надо сказать, что кто такие язычники, отец Петрович представлял себе очень умозрительно. В свои двадцать шесть лет он видел гопников, сявок, щипачей, медвежатников, домушников, гоп-стопщиков, толкиенистов, буддистов, агни-йогов, не говоря уж о пятидесятниках, адвентистах, свидетелях Иеговы и католиках. Но о язычниках он лишь читал в Священном Писании и многочисленных учебниках Семинарии. Они представлялись ему агрессивными, неопрятными и пляшущими вокруг костров с высоким пламенем.

С дикими воплями, разумеется.

 

Жители Жёлтого Яра ещё не до конца осознавали, что их записали в язычники. Конечно, после падения Советской власти в 1991 году бывший парторг совхоза, Семён Куляндзига, свихнувшись, объявил себя шаманом. Но продолжалось это шаманство недолго – Семён, выпив палёной водки, и выкурив подряд три косяка местной крепкой анаши, сиганул с моста через Векин на свидание с духами. С этого свидания он уже не вернулся.

Но сам факт возвращения шаманизма, как и то, что этот шаманизм прихватил самого идейно выдержанного жителя Жёлтого Яра навсегда запечатлелся. Нет, не среди жителей посёлка, а среди всякой мелкой районной администрации, которые поддерживали с Семёном дружеские контакты вещё в те времена, когда он был партийной номенклатурой. «Такого мужика бес сожрал! Наверное, это у них национальное, у удэгейцев (или нанайцев – я уж не помню, к какой части деревни причислял себя покойный парторг-шаман)».

Сами же жители посёлка справедливо рассудили, что парторг Сёмка при виде полного крушения устоев просто подвинулся разумом. Никакого глубокого следа в душах односельчан этот эпизод не оставил.

Но весь окружающий мир накрепко заклеймил обитателей Жёлтого Яра язычниками.

 

Сход проходил в школе – именно там располагалось самое вместительное помещение села – актовый зал. В прошлом роль объединяющего центра играл кинотеатр, но пару лет назад он сгорел во время дискотеки. Язычники собирались в храме знаний, густо дыша перегаром. В воздухе отчётливо висел запах тлеющей пеньки. Как и любые другие дальневосточные жители, язычники были одеты в чёрные китайские болоньевые куртки и синие китайские же джинсы со стразами.

Председатель поссовета Сердюк открыл сход.

- Вот, товарищи, - он поперхнулся, обдав три передних ряда запахом фирменного сердюкова самогона. Сердюк полез в тетрадку, где для памяти у него были записаны все пять строк сердюковой речи. – Вопчем, товарищи, дальневосточная ипархия согласилась учредить здесь приход. Приход будет у нас вести отец Сергей Петрович – вон он!

Отец Петрович встал и поклонился язычникам. Надо сказать, что на первый взгляд он селянам понравился – голубые ясные глаза, длинные волосы, аккуратно убраны в конский хвост, опрятная ряса, большие рыхлые руки.

- Гыы, и кому же он отец, - пьяно прохрипел чей-то голос сзади.

Многоопытный Сердюк не стал делать замечаний – такое явление, как сход, было здесь в диковинку, проходил он всегда «весело», и хотел Сердюк только одного – чтобы этот сход скорее закончился. Ибо дело было, как ни крути, со всех сторон, скользкое. Поэтому он воспользовался тем, что отец Петрович встал и сам – сел. Типа – давай, Петрович!

Встав, отцу Петровичу пришлось говорить.

Надо сказать, что говорил отец Петрович просто и понятно.

«…Храм поставим. Людям поможем. В учёбе содействие окажу. Присмотрюсь, что здесь делается, буду молить Господа о помощи. Сам могу обратиться к Владыке, а тот к губернатору»…

Всё, в общем, понятно и незатейливо – какой и должна была быть по мнению отца Петровича речь предстоятеля прихода.

Язычники жадно задышали самогоном. Предыдущий сход, собранный обществом сохранения диких животных в честь охраны амурского тигра завершился банкетом с изрядным количеством горячительных напитков. Сегодня накрытых столов явно не наблюдалось.

- А чиво ето нас так ипархия осчастливить решила, - вылез вперёд кривой Серёга Геонка. – У нас, можить, каждый сам себе атец и сын и святой йух!

Сердюк только встал, чтобы пресечь смуту в самом начале, но отец Петрович поторопился.

- Вот и будет вам Храм в помощь каждому от подобных соблазнов и язычества.

Лучше б отец Петрович никогда этого слова не произносил…

Сердюк протянул с кафедры руку и ухватил Петьку за шиворот. Язычники заулюлюкали – сход приобретал привычные очертания. Становилось весело.

Из школы отец Петрович выходил вместе со здоровенным мужиком – очень похожим на отца Петровича, каким тот, возможно, станет лет двадцать спустя – только с чёрным густым волосом и бородой.

- А что это вас сюда, в Жёлтый Яр занесло, - спросил мужик. Здесь же народ весь удэгейцы с нанайцами. У нас там дальше есть русские деревни, Ясное, Тополёвая.

Мужик этот сам собой внушал отцу Петровичу безотчётное доверие, и он поделился.

- Вообще-то, Епархия хочет остановить язычество. Потому и дана мне здесь служба.

- Чиво? – искренне изумился местный мужик, Митрич. – Какое такое язычество? Лет пятнадцать назад все камунячьи псалмы пели, а после водку жрали. Вёдрами. Не знаю, думаю, не выйдет у вас в Жёлтом Яру толка. Ну а как не выйдет – давайте к нам. Сам-то я из Ясного.

Сел в свой Nissan Terrano и уехал.

 

Отца Петровича на улице одолевали просители. Кто-то совал в руки грязный, замусоленный конверт и требовал немедленно доставить его к губернатору, кто-то, эпигонствуя Остапу Бендеру, спрятавшись за углом магазина, кричал «Бога нет»!. Кто-то толкал ему в лицо пластиковый стаканчик и бормотал – «Уыпьем во Христе»!

Отец Петрович стоял растерянный.

И неожиданно краем глаза увидел стоящего поодаль от орущей кучи сельчан одинокого, сосредоточенного человека. Аккуратно, чтобы не навязываться, отец Петрович отодвинулся так, чтобы человеческий водоворот принёс его прямо к этому человеку.

И человек посмотрел на отца Петровича скорбно и строго, и, наконец, решился обратиться.

- Вы знаете – я художник… Меня Данилой зовут. Национальный удэгейский художник Данило Сенкай.

На первый взгляд этот человек был довольно упитан для художника. Скорее, он напоминал завмага или владельца холодильного склада средней руки. Очень низенький и плотный, со значительным брюшком, по-бойцовски широкоплечий, с широким, одутловатым монгольским лицом, одетый в серое драповое пальто, он никак не напоминал творческого человека.

- Я – народный удэгейский художник, - с нажимом продолжил человек. – У меня здесь галерея. Хотите посмотреть?

Отец Петрович поглядел на галдящих и беспорядочно выпивающих во Христе жителей посёлка Жёлтый Яр. На заднем плане деревенской идиллии Сердюк дубасил Петруху Геонка, отчаянно матеря его и внушая мысли о недопустимости нарушения спокойствия на селе. На помощь Геонке подтягивались свежие силы мятежников. Отец Петрович содрогнулся и пошёл за художником туда, где стояли неровные, словно игрушки, выстроенные небрежными детьми из обрезков стройматериалов, дома обитателей Жёлтого Яра.

На домах висели плакаты, изображающие упавшее дерево в виде женщины с распиленным торсом. «Выбирайте недревесную продукцию леса!» - вещал плакат, призывающий сохранить тайгу от вырубки.

Жители Жёлтого Яра следовали нарисованному призыву. Из недревесной продукции леса они выбирали коноплю.

 

Надо сказать, что после схода и воспоследовавшего ему общения с народом, отца Петровича было трудно удивить. Тем не менее, народному удэгейскому художнику это вполне удалось.

Обычный сельский дом-пятистенок с пристроенными к нему обширной верандой весь был завален странными острыми чурками высотой в пол-локтя с пририсованными глазами.

- Это что? – оторопело спросил отец Петрович. В простоте своей он было решил, что это язычники топят печи такими дровами.

- Совэны! – гордо сказал художник. – Народные удэгейские духи. По тридцать долларов за штуку. А этот.. – он вытащил полено поздоровее. Между страхолюдными зенками было изображено овальное отверстие – то ли ноздря-дыхало, как у кита, то ли присоска, как у миноги, - за шестьдесят.

Взгляд отца Петровича немного привык к царящей в галерее полутьме и стал различать какие-то огромные картины с изображённым на них тигром. Тигры были подозрительно однообразными и священник предположил, что нарисованы они одним и тем же способом – на холсте под наведённым на него изображением из диапроектора. Тем временем художник шустро объяснял.

- В посёлке я авторитет. Потому что единственный не пью. Другие будут приходить, говорить, что в авторитете – никому не верь. Я здесь – авторитет единственный. Я и ещё Миша. Духовная власть. Ты и я. Будем вместе работать.

Ох, пропустил и на этот раз отец Петрович важнейшую информацию! Но не будем его за это винить – посёлок Жёлтый Яр, по мысли его церковного начальства, должен был стать надолго его домом, и, положа руку на сердце, дом этот ему сильно не нравился.

- В общем, так, - деловито продолжал художник. – Мне галерея нужна картинная настоящая. Лучше всего, во Владивостоке. Там туристы – китайцы, японцы. Сюда редко-редко заезжают. Если ты мне там галерею устроишь, я тебя сюда жить пущу. Со скидкой. Тебе ж надо где-то жить, да?

В этом месте отец Петрович пробормотал что-то вроде того, что «Господь укажет путь» и ретировался. Но, ретировавшись, он попал в цепкие руки Сердюка.

Сердюк был не художник, а официальное лицо. И отказаться от его приглашения потрапезовать было невозможно.

После первой рюмки Сердюк принялся радеть о вечном.

- Храм-то строиться должон.

- Ну да, - кивнул отец Петрович.

- Ты тово-этово, водочку-то наливай, - посетовал Сердюк.

- Я не пью. – отец Петрович принял неожиданное, но показавшееся ему в то момент самым верным решение

- Ну ладно. Твоей совести дело. Христос-то, я знаю, водкой не брезговал. Ты здесь с людьми не подружишься без водки-то. Ну и к храму, и его постройке…

Если бы отцу Петровичу было семнадцать лет, и он был бы плодом непорочного зачатия богатой дамочки-интеллигентки из Санкт-Петербурга и не менее богатого модного философа из Амстердама, он, может быть, и поверил бы, что Сердюк вот так, от доброты душевной, посчитал, сколько надо кубов на создание храма отборного кедра, дуба и ясеня. А так – бес сомнения вкрался в его душу. И ещё более укрепился оный бес, когда Сердюк положил перед ним уже подготовленный документ на вырубку значительного участка леса, с указаниями кварталов, просек, и кубатуры изъятия.

- Вопчем, будешь обратно ехать – загляни в лесничество, - пододвинул Сердюк бумагу ближе к священнику. – Дай ему на подпись, а мы-то уж тебе стройматерьялов заготовим.

 

После отъезда отца Петровича из Жёлтого Яра, обитатели посёлка заметили странные изменения в поведении нескольких его жителей. Во-первых, национальный удэгейский художник Данило Сенкай начал демонстративно пренебрегать сельчанами и делать в частных разговорах недвусмысленные намёки на невероятные изменения, которые, в ближайшее время, случатся с ним лично, Данилой Сенкаем, его врагами и приятелями, а также с посёлком Жёлтый Яр в целом. Каждое утро он приходил на почту и старательно расспрашивал обо всех приходящих в посёлок письмах, особенно же упирая на конверты из Московской Патриархии.

Конверты из Московской Патриархии всё не приходили и не приходили, и Данило Сенкай всё мрачнел и мрачнел.

Помрачнел и председатель поссовета Сердюк. Ему-то как раз письмо пришло – и не из Московской Патриархии, а из районного центра. В письме этиом было сказано, что тендер на строительство храма в посёлке Жёлтый Яр выигран районным предприятием «Гонобобель», которое и приступит с наступлением лета к его возведению на определённом для оного храма участке.

Стройная калькуляция на 1400 кубов кедра и дуба, судя по всему, сгинула в недрах дальневосточной епархии.

 

Подумал-подумал Сердюк и пригласил «на пожрать» народного удэгейского художника.

- Много он там тебе наобещал?

Художника прорвало.

Отец Петрович обещал ему личную галерею во Владивостоке, заказ на роспись желтоярского кафедрального собора и Храма Христа Спасителя, командировку на Афон, в Рим и долговременную учёбу в Израиле. А вместо того…

- Так. – прервал поток откровений Сердюк. - А что он видал у тебя в галерее? Вот тут?

Совэны…

- Вопчем так, - резюмировал Сердюк. – Из-за тебя нам круто денег обломилось. Из-за чертей твоих, конкретно.

- Это не черти, - возмутился Сенкай. – Совэн, народный удэгейский дух.

- Не знаю, дух он там тебе или йух, но из-за этих чертей мы здесь работу потеряли.

И обе ветви власти, административная и духовная, насупленные, расстались.

А ещё через неделю по посёлку потихоньку пополз слух. Судя по всему, добрые удэгейские духи, которых в неимоверных количествах производил Данило Сенкай в своей мастерской, наконец встрепенулись и обуяли своего творца. Совсем пропитые и опустившиеся сельчане решили, что произошло обычное удэгейское чудо. Случись здесь образованный иронический наблюдатель, не чуждый гегельянства и чудес диалектики, то он решил бы, что произошёл столь любимый диалектиками скачок перехода количество в качество.

 

Дело в том, что Данило Сенкай объявил, что он – шаман.

И, в отличие от Семёна Куляндзиги, который только исступлённо молчал и курил одну за другой самокрутки с коноплёй, в своём шаманстве он развил самую бурную деятельность. В качестве первого шага он собрал сход в том же актовом зале всё той же школы и объявил о переходе всего села в веру предков. В связи с тем, что по дороге на сход жители села проходили через столовую с накрытыми за счёт поселковой администрации столами, на которых красовались горячительные напитки, этот сход был значительно веселее православного.

- Ну, начит, так, - снова сурово вещал с кафедры Сердюк. –Все помнят – проезжал здесь служитель русского культа. Все помнят – сказал, что отымеет всех наших баб, и заклеймил сатанистами! А уехамши, натравил на посёлок всю свою окаянную свору. После чего нам не подписали билет на санитарные рубки, и будем мы теперь лапы сосать.

Атмосфера в зале, которую до того составляли глумливые хихиканья пьяных тёток, вслух рассуждавших, как их будет иметь поп мгновенно взорвалась.

Сельчане, не имевшие никого другого источника дохода, кроме рубки леса и браконьерской пушнины и мяса, повскакивали с мест, принялись беспорядочно орать. Кто-то предлагал написать письмо Путину, кто-то утверждал, что надо обратиться в ООН, кто-то говорил, что надо немедленно выпить.

И в тот момент, когда вой и вопли достигли максимума, в дверях зала раздалось бормотание и гудение.

После чего в школу вошёл человек, весь одетый в какую-то длинную, до пят, хламиду, увешанную вырезанными из кости и консервных банок фитюльками, в которых поклонник абстрактного искусства мог бы с некоторой вероятностью угадать неких рыб, птиц и зверей. В руках этот Некто держал огромный, затянутый коровьим пузырём обруч от бочки, по которому водил пальцем, издавая мерзкие звуки. Лицо его было закрыто фанерной маской, с проковыренными неровными движениями стамески глазами и ртом. Люди поискушённее желтоярцев в искусстве, наверняка нашли бы в этом объединяющие черты с заострёнными чурочками, которые во множестве украшали один дом в посёлке. Оказавшись в помещении, Некто заголосил, подпрыгнул и пару раз стукнул в импровизированный бубен.

Уж на что общественность Жёлтого Яра была привычной ко всяким происшествиям. Но тут она оторопела.

- Елдануться можно, - выразил общее отношение к происходящему Павел Килоу.

И всё затихло.

Удовлетворённый эффектом Некто снял маску и явил публике сосредоточенное лицо Данилы Сенкая.

- Люди! – произнёс он с надрывом, в котором чувствовалась горечь за всё перенесённое унижение. За непредоставленную картинную галерею, неприглашение на роспись Храма Христа Спасителя, за непризнание духовным лидером нации. За непроданные совэны, в конце концов.

- Люди! Мы ж не просто какие жыды или французы! Мы люди тайги, дети природы! И тайга не оставила нас! Вот уже два месяца духи тайги посещают меня! Их встревожило появление русского бога и они явились мне во множестве! Неужели люди тайги изменят вере своих предков и уйдут молиться бородатому еврею, которого повесили его же соотечественники?

И снова мерзко завыл и загрохотал по коровьему желудку.

- Вопчем, обчество может на грудь принять! Администрация башляет! Что мы, хуже тигрятников? – завопил Сердюк, пытаясь перекричать поднявшийся бедлам и указуя пестом в сторону накрытых столов в коридоре.

Надо сказать, что нищая, как крыса, администрация не имела никакого отношения к столам и их содержимому. Отвечал за банкет китаец «Миша-Куплю-Всё», решивший по некоторым причинам поддержать восстановление шаманизма в селении удэгейцев и нанайцев Жёлтый Яр.

Что характерно, каждый ломанувшийся к столу, был вынужден так или иначе огибать здоровенного Сердюка. А это было физически невозможно, если приглашённый не ставил две подписи под двумя обращениями – одну – в Комитет по делам религии о необходимости воссоздать шаманизм в жёлтом Яру; а другую – под требованием выделить для молельного дома необходимое количество кедра, дуба и ясеня в рубку.

Не обошлось, правда, без межэтнического конфликта на религиозной почве. Вторая половина посёлка (та, которая нанайцы), категорически заявила, что обладает собственной верой и собственными духами. Изрядное употребление водки и самогона вкупе с упоминаниями о том, что принятие шаманизма приведёт к тому, что можно будет пилить лес и продавать его китайцам, правда, привело к некоторому консенсусу. Однако, какое-то количество горячих душ заявило, что не желают иметь ничего общего с узурпаторами всех сельских прав, и вскорости выдвинут из своих рядов альтернативного шамана; и даже присоединятся к русскому попу, буде тот снова объявится.

Правда, это не помешало подписать оба обращения – о шаманизме и рубке леса практически поголовно.

Находившийся в это время в Жёлтом Яре корреспондент только усмехнулся и пожал плечами: – чего народ не придумает, лишь бы лес пилить…

 

Если достопочтенному читателю кажется, что всё происходившее в Жёлтом Яру касалось только его обитателей и китайца «Миша-Куплю-всё», то он ошибается.

Дело в том, что ситуацию в бассейне реки Векин отслеживали международные природоохранные организации, защищающие лес и спасающие тигра. Ассоциацию малочисленных народов посёлка Жёлтый Яр они почитали за первейшего своего союзника. Не было никакой антироссийской злонамеренности в таких действиях, а просто было написано в уставах этих контор – почитать за своих союзников все малые общественные организации, а буде таких не найдётся – создавать самим. В свете этих оговорок тот факт, что национальная община Жёлтого Яра ежегодно выхаривала изрядное количество запрещённой к рубке древесины под предлогом чистки леса в санитарных целях, не имело принципиального значения. А вот насаждение шаманизма в отдельно взятом национальном посёлке очень даже их заинтересовало.

Нет, я ни в коем случае не скажу, что все международные экологи всенепременно поддерживают шаманов, мулл, ксендзов, бонз и любых других служителей культа лишь бы они хоть чуть-чуть стояли поперёк ненавистному российскому властному режиму. Однако, если была хоть какая-то возможность привязать эту поддержку к режиму традиционного природопользования (который обычно выражался в санитарных рубках кедра и выращивании анаши), то это и делалось.

В настоящем случае, как звёзды Сад-Ад_Забих над ложем бухарского эмира, совпали несколько случайностей.

Во-первых, Данило Сенкай в молодые годы работал на соболином промысле вместе с одним из будущих иерархов экологического движения и мог обратиться к нему напрямую. Во-вторых, иерарх экологического движения имел иркутское происхождение.

В-третьих, именно в окрестностях оного Иркутска проживал некто, именовавший себя Верховным шаманом Сибири.

В четвёртых, оно же в главных, именно в момент обращения к нему Данилы Сенкая, иерарх экологического движения имел толику малую свободных денег для поддержки сохранения уссурийской тайги и защиты амурского тигра.

Совпадение всех четырёх основных (а также дюжины второстепенных) моментов привело к приезду Верховного шамана Сибири в посёлок Жёлтый Яр для инициации шамана Сенкая.

Под видом эксперта по экологическим проблемам, естественно.

Коронование (слово «инициация» было непонятно местным жителям и его заменили на более доступное – тем более, что процентов пятнадцать населения посёлка отдало дань российской пенитенциарной системе) пришлось на начало лета и проводилось совершенно грандиозно. Финансовые возможности «Миши-Куплю-Всё» совокупились с аналогичными у экологического фонда. Более того, жители Жёлтого Яра сами изрядно сбросились на общественное угощение. И я их за это не виню, чёрт возьми!

В крохотном безработном посёлке, насквозь пропитом, и без малейших надежд на будущее, случился настоящий праздник с приезжими людьми во главе!

В честь праздника лично Сердюк починил проводку, ведущую к репродуктору-колокольчику над магазином, подсоединил к ретранслятору японскую магнитолу и над деревней весело надрывалась группа «Божья коровка».

На окраине посёлка молодые удэгейцы и нанайцы стреляли в цель по банкам, за техникой безопасности процесса внимательно наблюдал милиционер Галуда – один из немногих трезвых участников действа. Мальчишки выковыривали стёкла из грунта борцовской площадки. Молодые здоровенные парни раздевались до пояса и натирали себя салом – готовились к национальной удэгейской борьбе. Два десятка тётенек облачились в балахоны из переливающегося шёлка и готовились исполнять национальные танцы. В воздухе было душно.

На спортивной площадке между школой и магазином горел здоровенный костёр. Вокруг костра неспешно бродил Данило Сенкай в маске и с бубном, уныло выл и издавал инструментом непотребные звуки. Проходившие мимо сельчане оглядывали его с уважением. Надо же, хоть и трезвый, а такую чучу вытворяет!

Кроме этой, явной причины оказания уважения служителю культа, была и ещё одна. В двух километрах за посёлком выросла аккуратная пилорама, на которую вот уже месяца три сплошным потом шли пиленые брёвна на нужды языческого капища. Конечно, злые языки говорили, что оных брёвен уже напилено не уже не на капище, а на целое городище о сотне изб, с кремлём, посадом, детинцами и несколькими церками, обнесённое двойным тыном и замощённое досками. Может злые языки и были правы, да только кто же эти брёвна считал, раз они тут же распускались на брус или доску? Мудрый Сердюк никогда не держал на лесопилке брёвен больше чем на треть от выписанного ему лимита. Напиленные же доски немедленно забирал грузовичок китайца Миши-Куплю-Всё и увозил в неизвестном направлении. Как бы то ни было, документ из Совета по делам религии и комитета по делам малочисленных народов, разрешающий постройку шаманского капища в деревне, обеспечил большую половину посёлка работой на всё лето, и средствами к существованию – на ползимы.

В школе экологические активисты показывали фильм о спасении амурского тигра. Показ проходил под радостные вопли детишек – «а вот у меня батя в прошлом году такого завалил»! активисты крепились и делали вид, что ничего не происходит. Привезённая специально для такого случая пучеглазая толстая англичанка умилённо рассматривала детишек и бормотала: Excellent!

Приезжий шаман, посвятивший Данилу Сенкая таинствам, сидел в специально построенном шалаше на краю деревни и никуда не выходил. По сценарию Сердюка, он, ближе к вечеру, должен был явиться народу и провозгласить Сенкая подлинным и вечным шаманом всей реки Векин.

 

И в этот момент, когда праздник близился к своему апогею, по посёлку зашуршали шины и на главной площади возник уже знакомый лэндкрузер епархии с изображением креста на капоте.

Дело в том, что Русская православная церковь, как и подобает крупной чиновничьей конторе, делала всё медленно – отчего принципиальные решения, принятые в середине зимы, облекли документальное и финансовое выражение лишь летом.

И это б было полбеды, но, видимо, чтобы не окончательно возгордиться , церковь делала всё не только медленно, но и неправильно.

Ну, а то, что чёрт, приказ или русский Бог принёс отца Петровича в Жёлтый Яр прямо в разгар поголовного принятия его жителями шаманизма, было просто непрухой.

 

Праздношатающийся народ начал постепенно обращать внимание на неожиданно явившегося гостя.

Самым первым, принявшимся обдумывать появление представителя госцеркви, был неугомонный Сердюк. Естественно, ему сразу пришла в голову мысль, что отец Петрович привёз ещё один порубочный билет ещё на тыщу шестьсот кубов кедра, ясеня и дуба, и следующую пилораму надо будет ставить в ключе Отважном, в четырёх километрах от посёлка.

Но бесхистростное поведение односельчан мгновенно разрушило хитроумные планы Сердюка.

 

Отец Петрович вышел из машины опять перед школой и с неподдельным изумлением воззрился на чкающуюся у костра страхолюдную фигуру в маске и с бубном.

Дальше произошло то, чего, в общем-то, никто не ожидал. Ибо народ Жёлтого Яра хоть и чудил иногда, но в целом был мирен и умеренно гостеприимен.

Трудно сказать, какие проводки замкнуло в мозгу Данилы Сенкая, лишённого кознями РПЦ небывалого богачества и всемирной славы. Завидев виновника всех своих бед, он сорвал маску, кинул её на землю, чрезвычайно быстро приблизился к священнику, завизжал «Бей жыдов!» и обрушил бубен на голову попу, так что тот оделся на его плечи как диковинный противный воротник.

Затем шаман вцепился в рясу в районе груди (это как полагал Данило, на самом же деле – около причинного места. Ибо, если я ещё не успел отметить, отец Петрович был велик, а Данило Сенкай – мелок.

Здесь, конечно, Данило немного не рассчитал свои силы. Отец Петрович был молод, дебел и восемь лет относительной праздности округлили его формы. Но вырос он в бандитском городе Комсомольске-на-Амуре, и в семинарию его пристроил, как сына павшего в честной разборке быка авторитетный вор Сашка Окунь. И поэтому 8 лет на службе РПЦ составляли всего треть от общего жизненного опыта отца Петровича.

А, как вам стало ясно из вышенаписанного, опыт, накопленный за оставшиеся две трети жизни, у него был весьма и весьма своеобразный.

Первым же пинком отец Петрович саданул в грудь шаману – благо она находилась чуть выше колена, затем схватил его за шиворот, ловким движением двух пальцев развернул его и послал в костёр.

Сенкай, однако же, продемонстрировал, что преимущество в возрасте имеет свои положительные стороны. Он резко присел, и в руке отца Петровича осталась только его богато разукрашенная хламида, которая и отправилась в костёр вместо самого шамана. Шаман же, обратя свой недостаток в преимущество, как учат нас Лиддел Гарт и Сунь Цзы, бросился попу в ноги и ухватил за колени, пытаясь повалить его на землю. Полы рясы скрыли тщедушное тело язычника, и со стороны казалось, что отец Петрович обуян бесом, и топчется на месте, изредка молодецкими ударами поражая себя в район паха, при этом полы его рясы странно топорщатся и шевелятся.

Через несколько секунд случилось то, чего с самого первого визита отца Петровича в Жёлтый Яр ждали Сердюк, Миша-Купи-Всё и шофёр епарихиальной машины Лёха.

- Русские наших бьют! – заорал всё тот же Петька Кривой и кинулся на спасение шамана.

 

Как это пишут старинные авторы?

« И сиё место мгновенно оборотилось в ад»…

Шестеро старших школьников, стоявших с российскими флагами на карауле возле школы, заулюлюкали, сорвав с палок полотна и обратив древки в весьма удобные колья.

 

К джипу епархии побежали:

- полуголые, натёртые жиром борцы;

- тётки из народного удэгейского ансамбля, в шёлковых халатах и повязках;

- визжащие от восторга ребятишки;

- суровые и мрачные таёжные мужики, решившие прямо сейчас посчитаться за все восемнадцать лет без Советской Власти;

- одетые по самой последней аутдор моде «зелёные», просто на шум выскочившие из школы;

- «зелёная» англичанка, с выпученными глазами, считающая происходящее одним из действий русского народного праздника и потому кричащая Bravo!;

- трое перекупщиков конопли из райцентра, воспитанные в жестоких бандитских войнах девяностых годов;

- просто деревенские гопники, опасные своей многочисленностью и неуправляемостью;

- пьяные безумные тётки лет сорока-шестидесяти, с беззубыми ртами и одетые летом 2003 года по зимней моде 1985-го…

 

Всё это вопило, орало, плевалось и бросалось палками.

Здравомыслящий Сердюк на мгновение оторопел, а затем кинулся к милиционеру Галуде.

- Спасай попа!

Милиционер Галуда меланхолично пошевелил лицом и сказал. – Да хай его москали сперва трохи намнут, тогда спасу. Никуды не денется…

Убеждённый украинский националист, он предпочитал считать москалями всё окрестное население, кроме него самого. Ну и Сердюка… Совсем немножко…

Но ни жители села Жёлтый Яр, ни шаман Данило Сенкай, ни мноопытный Сердюк, ни украинский националист Галуда не учли одного фактора в этом раскладе.

А он был.

Этим фактором был водитель Лёха.

Как только он увидал бегущее к машине языческое воинство, то сразу же сгрёб в охапку отца Петровича вместе с присосавшимся к нему шаманом и закинул обоих в машину. Затем втопил педаль газа и развернувшись по злополучному костру, который обдал язычников головёшками, рванул на выезд.

Выезд из деревни был довольно замысловат, и кое-кто из деревенских даже завёл трактор «Белорусь», чтобы пуститься в погоню. Правда, пока трактор заводился, джип миновал единственное слабое место на пути отступления – мост через Векин, и остановился на другом берегу.

- Что делать будем? – спросил отец Петрович, палец за пальцем отцепляя от себя шамана.

- Менять пленного, - угрюмо сказал Лёха.

На другом берегу показался трактор погони.

Лёха развернул джип «мордой» к мосту, выволок вперёд деморализованного Сенкая, заломил ему руки за спину и петлёй из капронового шнура привязал к радиатору.

- Если я поеду – ты побежишь перед тачкой, - мрачно пообещал Лёха. – Поглядим, кто быстрее.

Неожиданно трясущийся и козлящий на ухабах трактор обогнала чёрная аккуратная коробочка небольшого «самурая».

- Ага, - удовлетворённо сказал Лёха и, отвязав шамана, запихал его обратно в автомобиль.

- Это что? – продолжал недоумевать Петрович.

- Это главный. С ним надо было с самого начала договариваться.

«Самурай» переехал мост, остановился и из-за руля вышел небольшой, круглый улыбчивый китаец в синей рабочей одежде, будто сошедший с плакатов КНР о жизни трудового народа.

- Здравствуй, Петрович, - улыбнулся китаец и протянул руку священнику. – Что за народ такой сложный? Сразу драться. Давай будем вместе работать?

 

Подозреваю я, что Берлинский, Парижский и Венский конгрессы, Потсдамские и Ялтинские конференции, равно как и заседания Совета безопасности ООН представляют собой точно такие же толковища, какое проходило душным осенним вечером на правом берегу реки Векин. Только эти толковища у так называемых цивилизованных людей обставляются банкетами, парадами, многосуточными речами, круглыми столами, пресс-конференциями и заседаниями т.н. «рабочих групп». Здесь же подобное мероприятие проходило в «химически чистом», так сказать, виде. Отчего и дело двигалось, по политическим масштабам, мягко говоря, молниеносно.

В автомобиле епархии пыхтел удерживаемый в аманатах шаман, на другом берегу бесились язычники, а поп с китайцем постепенно «сводили вместе» позиции.

- Почему в Тополевый и Ясненевый не хочешь? – спрашива священника Миша. – Я ж видел, тебя Митрич приглашал.

- С язычеством бороться надо, - вздыхал поп.

- Они не язычество, - - гнул своё китаец. – просто сложный люди. Ты здесь работай хочешь? Работай с русским в их деревнях. Эти увидят, что там хорошо – сами тебя придти попросят.

Отец Петрович вспомнил черноволосого мужика на «терране» и подумал о том, что в словах китайца что-то есть.

В темноте все договорённости были достигнуты.Отец Петрович вместе с Мишей закрепили соглашение глотком водки, Лёха вытащил из тойоты Сенкая. Шаман не очень понимал, что с ним будут делать, но на всякий случай упирался.

- На, держи!

- А зачем его мне, - недоумённо сказал Миша. – Мы ж договорились обо всём, всё нормально. Везите его себе в КГБ.

Даже многоопытный Лёха при этих словах задумался. Потом сообразил что к чему и заулыбался.

- Ах вы, темнота… Азия… Всё бы вам людей сажать на кол и вешать! У нас демократию сделали в 91 году. КГБ отменили. А демократия это – кто какое говно себе вырастил, тот с тем говном и живи! Бывай, Миха!

 

Через два года отец Петрович создал вполне приличный приход в Тополёвом и Ясеневом. Он живёт в лучших традициях сельских православных священников, которые, наряду с учителями, наверное, являются последними интеллигентами России. Его любят дети, тётки и часть мужиков постарше, которые не сильно налегают на спиртное.

Храм у него опрятный и чистенький, паства потихоньку, но прибавляется. На следующий год в приходе отца Петровича намечается значительное пополнение – такое, что он даже не очень знает, что с ним делать.

Потому что в конце прошлой недели у него крестился Миша-Куплю-Всё.

 

В общем, как всегда, проиграл лес. Леса всегда проигрывают, когда люди объединяются.