ТЫ КТО?

 

ВЗРОСЛЫЕ:

ПРОФЕССОР

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ

САНИТАРКА

АКУШЕРКА

ПРИШЕЛЕЦ

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ

БОЛЬНАЯ В КРАСНЫХ ШЛЁПАНЦАХ

1-Я БОЛЬНАЯ

2-Я БОЛЬНАЯ

ДЕТИ:

ДВАТЕМЕЧКА - мальчик

УШИТОРЧКОМ – ещё мальчик

ЧЕРНОГЛАЗ – и ещё, тоже мальчик

ГУЛЯ И БУЗЯ – близнецы, девочки.

Роженицы и больные.

 

Действие происходит в больнице провинциального города, где разные отделения расположены на разных этажах. И где, естественно, остро ощутима нехватка персонала.

 

СНАЧАЛА:

 

Рожают одновременно три роженицы. Орут, как положено. Весь медперсонал задействован.

 

АКУШЕРКА: Сколь себя помню – впервой такой дурдом. Сговорились они, никак?

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ: И как раз на моё дежурство. Напасть какая. Хотела смыться пораньше. У дочки завтра именины. Соберёт своих жратиков. А в доме – пустой холодильник. (Акушерке.) Вон той, у стены, капельницу поставь. Господи, хилые все какие. Рожать разучились. Ну, глянь ты на неё – это называется: потуги. Роженице. Слушай своё тело, милая. Оно тебе подскажет. Только хорошо слушай! Не балуй у меня! (Подходит к другой роженице.) Вот это молодец. Ещё, ещё чуток. Человек уже показался.

АКУШЕРКА: (поставив капельницу, как было сказано, подходит) То, что красавец должон быть - по мамке видать. А, коли постараешься, ещё и умник получится. Али не хошь, умника-то? То-то. Всяка мамка хотит умника. Чтоб в старости подсоба была. А то как же. Вот и правильно. Вот и умница. Есть молодец. Ох, и хорош! Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

 

Это родился ЧЕРНОГЛАЗ. Да, как заорёт. Во всю глотку.

 

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ: Этот певцом будет. Или директором. А может – военным. Ишь, какой голосистый! Роженицам. Бабоньки, имейте совесть, рожайте скорее. А то я так с вами никогда домой не попаду! А такой почин каждую должен вдохновить. Ну, кто следующий? Мальчики, девочки? Да, на часы поглядите! Детям есть пора, а вы их на свет божий не пускаете! Ну-ка, ну-ка, ну-ка… (Хлопает в ладоши руками в резиновых перчатках. Подходит к самой дальней роженице.) Пора бы тебе, моя дорогая. Тужься получше. Ещё, ещё, ещё. Во-о-от. Уже что-то имеем. Давай, давай. Вот так, хорошо. Хорошо. Умница. Красавица моя. Ну, ещё немножко. А потом поспим, отдохнём. И ребёночек отдышится, наконец. Пожалей, мать, младенца! Ты ж его зажала – ему дышать нечем! Сейчас мы вам поможем. (Делает надрез. Принимает ребёночка.) Ну, вот и вся недолга. И тебя, мамка, с сыном. Небольшой, зато крепыш. А счастливый. Глянь: два темечка ты ему нарисовала.

 

Так родился ДВАТЕМЕЧКА. Молчун. Чего-то там прокряхтел и засопел в две дырочки.

 

Мамочек с детьми обрабатывают, как положено, оформляют документы, и увозят из родзала. Остаются две женщины. Над обеими хлопочут ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ, АКУШЕРКА и САНИТАРКА.

 

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ: (устало и сокрушенно) Эх, раскудрить твою в качель! Не успеть дочке угодить. Ну и смена. Ну-ка, весь персонал ко мне! (Очередной роженице.) Сейчас мы будем рожать, милая. Сколько же можно мучиться? Ну же, ну же, помогай мне, помогай. А ты как думала: дунул, плюнул и пошел? Нет. Это по-мужицки, не по-нашему, не по-бабьи. У нас вся жизнь из трудностей. А уж за утехи да радости – двойные трудности. У нас вся оплата по двойному тарифу идёт. Ты кого ожидаешь-то. Тоже пацана? Ну и правильно. Пацану жить легче, проще. В детстве никуда нос не «втюхал» – слава Богу. Подрос – кулаки нагулял и «на иглу» не сел – ещё лучше. Потом – от армии «отмазались» – и гуляй – не хочу. Получил образование – хорошо, нет – и так сойдёт. Жена хорошая найдётся – вся жизнь, как у Господа Бога за пазухой! Рожай, дорогая моя, рожай своего пацана! Вот, вот, вот так вот. Ещё разик, ещё раз. Так-так-так-так-так-так-так. Есть. Мальчонка. Лопоушик. Ушастичек. Хорошуля. Красавец. (Отдаёт орущего новорожденного акушерке.) А теперь займёмся мамкой. (Пытается остановить кровотечение. Сначала пытаясь сохранить спокойствие, потом начинает суетиться. Вместе с акушеркой увозят роженицу в операционную.)

 

Так родился УШИТОРЧКОМ. Беспокойный, не умолкающий, в неведении относительно своего будущего.

 

ПОТОМ:

 

В коридоре, некоторое время спустя, Акушерка делится с Санитаркой последними известиями.

 

АКУШЕРКА: (шепотом) Померла, сердешная. Нашей-то таперича не до именин. Затаскают по судам-то всякие следыватели.

САНИТАРКА: (сокрушённо) Умерла? Надо же. Такая молодая. Жить да жить. А дитё-то живо…

АКУШЕРКА: То-то и оно, что живо. Только, кому оно таперича надобно? Лопоухое... Господи, прости душу грешную. (Мелко крестится.)

Опять же, это не всё.

САНИТАРКА: О, Господи. Да, что ж ещё?

АКУШЕРКА: Первенький-то, сегодняшний.

САНИТАРКА: Ну.

АКУШЕРКА: Мамаша отказалась.

САНИТАРКА: (всплеснув руками) Да что ты? И родила легко. А хорошенький такой – точно куклёнок. Как же это? А?

АКУШЕРКА: Как, как – каком кверху! Али полюбовнику дитя не надобно, али родители байстрюка не приемлют, может, иное что. Как это у них таперича называют: отсутствие материнского чувства. Во, видишь ли… Молока полны цыцки, малюк, как игрушка всё равно, а у ей нет чувства. Тьфу, прости Господи! (В сердцах машет рукой. Уходит.)

 

Санитарка идёт за ней следом на другой этаж больницы. По коридору, переговариваясь друг с другом, прохаживаются больные.

 

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: (Санитарке) А что, уважаемая, нас будут сегодня ужином кормить? Или голодом уморят?

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: (отрываясь от читаемой на ходу газеты) Разве ж у нас по-настоящему голодом уморят? У нас ничего не умеют делать по-настоящему, доложу я вам.

САНИТАРКА: (ПЕРВОМУ БОЛЬНОМУ) А то как же, мил человек, а то как же. Вот прямо сейчас иду столовую дверь открывать. (Оглядывает его значительно выпирающий «пузик».) А тебе не мешало бы и попоститься, а то вон как ножкам твоим ступать тяжело. Пожалел бы ножки-то свои.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: (как бы с юмором) А чего мне их жалеть? Работа у меня «сидячая», на работу возит машина, домой – машина, дома: за столом – сижу, перед телевизором – лежу. Спать ложусь, – опять же, – лежу. Выходит: ноги мои отдыхают почти круглосуточно.

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: Ай, да ноги. Не жизнь, а малина. Просто санаторий, доложу я вам.

САНИТАРКА: Вот ведь как не позавидуешь. А тут весь божий день на ногах. Да всё бегом, всё бегом. Уж как намаешься к вечеру, как намаешься. А ножечки бедные – только присядешь где – гудят. Ой, гудят, сердешные.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Вот, а у меня к вечеру так голова болит. Наслушаешься этих совещаний, планёрок, телефонных разговоров. Проблемы, проблемы, будь они неладны. Свои, производственные, чужие… А куда денешься? Это - жизнь.

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: (многозначительно подняв палец в потолок) Без проблем не было бы жизни, а без жизни не было б проблем. Порочный круг, доложу я вам.

 

Столовая открыта. На ужин сходятся больные со всего этажа – женщины, мужчины, старые, молодые… Все в больничной застиранной одежде неопределённого цвета, шаркающих шлёпанцах. Берут у окошечка тарелки со снедью, рассаживаются за столиками. Сначала обмениваются незначительными репликами, потом разговор оживляется и обретает направленное русло.

 

САНИТАРКА: (про себя) Добавки сегодня никто не просит. Может, каша не сладкая? (Пробует.) Нет, вроде, сладкая.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: (соседке по столу) Сегодня днём заснула и сон видела. Будто прилетела ко мне бабочка. Красивая такая, перламутровая.

БОЛЬНАЯ В КРАСНЫХ ШЛЁПАНЦАХ: А? Какая-какая?

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Перламутровая. Ну, такая… переливается, играет вся под солнцем. И говорит мне: «Я, - говорит, - наверное, уже умерла. Мне тут хорошо, - говорит, - радостно, вольно. А мальчик мой плачет. Кто его утешит? Пойди, - говорит, - его покачай. Спустись на нижний этаж. Прямо по коридору, - говорит, - вторая палата слева. Полосатое одеяльце». Вот сижу и думаю: что к чему? То ли хлопоты какие-то будут, как выйду из больницы? То ли выйду не скоро. Странно как-то и страшно вместе с тем.

БОЛЬНАЯ В КРАСНЫХ ШЛЁПАНЦАХ: А в ту палату ходила, что «бабочка» твоя сказала?

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Нет, не ходила. Да, и кто меня туда пустит? Там же родильное отделение. Стерильно всё. Строгости.

БОЛЬНАЯ В КРАСНЫХ ШЛЁПАНЦАХ: А давай санитарку спросим.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Что спросим?

БОЛЬНАЯ В КРАСНЫХ ШЛЁПАНЦАХ: А не умерла ли какая роженица? Может сон вещий. (Зовёт санитарку подойти. Та подходит.) Скажите, милая, а в родильном тоже вы убираете?

САНИТАРКА: Я, больше некому. Штат сокращают всё, сокращают. А грязи не убавляется. И больных тоже. Приходится поспевать. Так то. (Поворачивается, чтобы отойти, но Больная в красных шлёпанцах удерживает её за руку.)

БОЛЬНАЯ В КРАСНЫХ ШЛЁПАНЦАХ: А что, деток много теперь рождается?

САНИТАРКА: Да, где много? Бывает день, что и вовсе нет родов ни одних. Только вот сегодня какой-то больно плодовитый выдался. Трое младенцев подряд. Хлопцы все.

БОЛЬНАЯ В КРАСНЫХ ШЛЁПАНЦАХ: А роженицы, роженицы теперь какие? Говорят: квёлые все, болящие. То потуг нет, то молоко после не прибывает. И детки теперь всё больше слабенькие да нервные. С расстройствами всякими.

САНИТАРКА: (наклоняясь низко, чуть ли не к самому лицу спрашивающей) Чистая правда. А нынче, только это по секрету, одна роженица, молодая совсем, умерла, сердешная. Мальчик остался. Хнычет, не умолкает, того гляди пупок развяжется. Хотя, когда бы и так, кому неразумное дитя нужно?

 

БОЛЬНАЯ В КРАСНЫХ ШЛЁПАНЦАХ и БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ переглянулись.

 

САНИТАРКА: (ещё тише) А другая – здоровая, и ребёночек у неё здоровый. Так отказалась. (В сердцах и довольно громко.) Вот что делается на свете.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: (услыхав последнюю фразу, приближаясь и любопытствуя) А чего это такого делается на свете, чего я не знаю, и ещё не слыхал?

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: (приближаясь вслед за ПЕРВЫМ БОЛЬНЫМ) Прелюбопытно знать, доложу я вам.

САНИТАРКА: А на кой всем всё слыхать? Мой старик говорит: меньше знаешь – лучше спишь. (Первому больному.) Вот ты покушал, милок?

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Да, спасибо, вкусная кашка, сладкая. Только я больше мясо люблю.

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: А я так больше до рыбки охотник, доложу я вам.

САНИТАРКА: Потому сюда и попали.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Вот и доктор то же сказал. Запретил мясо есть.

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: А ведь все болезни от запретов, доложу я вам.

САНИТАРКА: То-то и оно. Ну, вот поели сладко, теперь – на процедурку, а после – сладкого сна.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Ох, мать, ты и хитра. Сразу зубы заговорила. Только мне ваши бабьи секреты ни к чему. Не хочешь, не говори.

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: Не хочешь, не говори, доложу я вам.

 

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ разворачивается и отходит, но недалеко. ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ за ним следом, но уже чуть подальше.

 

САНИТАРКА: (вслед ПЕРВОМУ, но вполголоса) Ни к чему, так ни к чему, и нечего дуться, как пузырь? (Собирает со столов тарелки. Наклоняется к прежним собеседницам и шепчет.) Так я вам ничего не говорила.

БОЛЬНАЯ В КРАСНЫХ ШЛЁПАНЦАХ: Завязано. Могила.

 

Санитарка выносит посуду. Подметает столовую. Больные расходятся по палатам. За окнами темнеет, в палатах включается свет. В дальнем углу коридора – две фигуры - БОЛЬНАЯ В КРАСНЫХ ШЛЁПАНЦАХ и БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ. Тихо переговариваются между собой.

 

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Как пить дать, выгонят. Ещё на работу напишут.

БОЛЬНАЯ В КРАСНЫХ ШЛЁПАНЦАХ: Ну и пускай пишут. Разве зазорно дитя пожалеть? Тем паче – сироту? Разберутся и простят.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Простить простят, а больничный – тю-тю. И не оплатит никто.

БОЛЬНАЯ В КРАСНЫХ ШЛЁПАНЦАХ: Никто и не посмеет. Люди есть везде, даже в профкоме. Да, и кто нас увидит-то? Пересменка у них прошла. Процедуры закончились. Через час-другой все заснут, как сурки. И мы ляжем. А после – вроде в туалет. Через вторую лестницу. Или как она у них там зовётся – «чёрная», пожарная? Там у них дверь незаперта. Сама видела.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: (махнув рукой) Ладно, твоя взяла. Семь бед – один ответ. Сердце – не камень. Жаль ребёночка.

 

Вдруг, откуда ни возьмись – ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ. Вырос, как из-под земли.

 

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: (так же – вполголоса) Бабоньки, возьмите меня в свой заговор. Не пожалеете. Пригожусь. (Увидев, что они от него шарахнулись и смотрят недоверчиво.) Правда пригожусь. Я, видите ли, извиняюсь, подслушал разговор ваш. Понял, что о детях дело. А у меня детей нет. Я если где про детей слышу, - ком к горлу. Пожалейте, возьмите на дело, если оно правое.

БОЛЬНАЯ В КРАСНЫХ ШЛЁПАНЦАХ: (подбоченясь) Ишь, какой быстрый. А ну как провалишь нам всё? Мы-то хоть издали за медперсонал сойдём, по причине женского пола, халата и тапочек. А тебя куда прикажешь в случае караула прятать? Под юбку или в пазуху?

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: (шутливо) Пожалуй, что ни туда, ни туда не помещусь. Но у меня огромные связи, так что в случае, как вы выразились, караула, обещаю: утрясти, отмазать, замять.

БОЛЬНАЯ В КРАСНЫХ ШЛЁПАНЦАХ: В таком разе, - по рукам.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Только, простите, хотелось бы узнать суть дела, так сказать, в общих чертах…

 

Разговор переходит в шепот, быстро прекращается и «союзники» временно расходятся по своим палатам.

 

РАННЕЙ НОЧЬЮ:

 

Все спят: дети – в детской, роженицы – в послеродовой, больные – каждый в своей палате. УШИТОРЧКОМ – хнычет хрипло и с икотой – обессилел за день. Рядом – никого. В предродовой палате – последняя из рожениц, которая так и не разродилась. Стонет и охает еле слышно - тоже обессилела. Рядом – никого.

Еле различимо слышно радио, по которому поют гимн. Из дальней двери коридора беззвучно, будто привидения, появляются «заговорщики». Всячески стараясь не шуметь, они приближаются к детской палате. Входят. Дверь предательски скрипит. Темно.

 

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: (включая фонарик) Да будет свет в сием дому.

БОЛЬНАЯ В КРАСНЫХ ШЛЁПАНЦАХ: Глянь ты, какой предусмотрительный. Где ж ты в больнице фонарик отхватил?

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Не волнуйтесь, не украл. Мой фонарик, из дому. Всё своё ношу с собой, так сказать. Запасливость – наша фамильная черта.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Хорошо-хорошо. Только, потише вы. И посветите на того, который хнычет.

 

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ поворачивает фонарик, и все приближаются к кроватке.

 

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: (слегка оторопело) Точно – полосатое одеяльце. Ну и сон. Кто бы подумал, что бы сказал. (Склоняется над мальчиком и берёт его на руки.) Кроха моя горемычная. Ну, не плач, не горюй. Давай вот сопельки утрём. И успокоимся. И поспим чуть-чуть. Маленьким деткам надо спать. Маленькие детки во сне растут. (Качает мальчика на руках, и он успокаивается, и засыпает.)

 

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ и БОЛЬНАЯ В КРАСНЫХ ШЛЁПАНЦАХ словно застывают рядом. Вдруг по коридору слышны шаги. ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ прячется за оконную штору. БОЛЬНАЯ В КРАСНЫХ ШЛЁПАНЦАХ прячется за дверью. БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ с ребёнком на руках осторожно приседает за кроваткой. Тишина. Дверь открывается. На пороге стоят САНИТАРКА и АКУШЕРКА.

 

САНИТАРКА: (шепотом) Шум был, вроде. И сиротка хныкать перестал.

АКУШЕРКА: (тоже шепотом) Примерещилось. А мальчонка, должно, заснул, намаявшись.

 

Постояли на пороге, прислушиваясь.

 

САНИТАРКА: Тихо, вроде.

АКУШЕРКА: Тихо. Войти, аль нет?

САНИТАРКА: Так, если тихо, чего и заходить. Свет не включишь, а без света чего-нибудь заденешь ненароком. Вот шум и случится. Поразбудим ребятишек. Идём отсюда, от греха подальше.

 

Осторожно закрывают дверь и идут по коридору.

 

АКУШЕРКА: И то правда. Опять же, надо наведать мученицу нашу.

САНИТАРКА: Скорей бы утро. Операция ей нужна, так уж лучше, чтоб профессор ручки приложил. А он будет не раньше восьми утра.

АКУШЕРКА: Дотянет ли она?

САНИТАРКА: Бог милостив – дотянет. Да и то, - какой ей другой выход? Двойню, говорят, ждёт.

АКУШЕРКА: Про двойню знаю. (Зевает. Смотрит на часы.) А теперь только первый час пошёл. Прикорнуть бы где маленько.

 

Заходят в предродовую палату. В коридоре становится тихо.

 

ЗАПОЛНОЧЬ:

 

В предродовой палате. Стоны. Капельница. САНИТАРКА и АКУШЕРКА склонились над роженицей. Та, похоже, не обращает на них никакого внимания. Ей обтирают лицо холодной влажной марлей, подбивают подушку, проверяют пульс и капельницу. Ставят градусник.

 

РОЖЕНИЦА: (как будто в бреду) Косы вырастут, будто реки вытекут. Платья длинные, юбки клёш, широкие да ветреные. Прочь, проныра, от моих девчонок. А шали, шали - самые расцветистые. (Стонет некоторое время.) Цикады поют. Облака плывут. Звёздочки проглядывают, посверкивают. Девочки мои плывут. Доченьки мои поют. Глазками поглядывают-посверкивают. (Снова стонет.) Ой, Алеко, я тебя любила. Карие глазки поцелуями поила. Ручкам-ножкам покоя не давала. И сама ни днём, ни ночью отдыха не знала. Заплетись, схоронись вражда-ворожба, расстелись во всю землю любовь-судьба. Лукавое солнце, святая луна, вам двоим великая сила дана. Эта сила мою любовь породила. Эта сила всё на земле расплодила. Я теперь на неё благодарно дышу, на девочек моих снизойти её прошу. (Стонет.) Ласточки маленькие-маленькие – крылышки длинненькие-длинненькие, клювики востренькие-востренькие. Зеркало переверну и судьбу обману.

 

АКУШЕРКА и САНИТАРКА слушали раскрыв рты. Потом очнулись, переглянулись.

 

АКУШЕРКА: (страстным шёпотом) Бредит, должно.

САНИТАРКА: Не должно. Температура в порядке. Пульс в норме. Это у неё какое-то басурманское заклинание. Не иначе.

РОЖЕНИЦА: (скороговоркой) Место бойкое – свечки бегают, из лучин корабли строят, стеклянные паруса натягивают. Люли-люли, колокольцы шелестят. Берёзы тени кроят, сосны травы вышивают. Берендеи, берендеи, ваше солнышко взошло. Дождик вышел погулять, весёлкой подпоясался. Кошки вспашут, мышки посеют – славный будет урожай, сладкий будет каравай. У дороги две калины красные, здоровьем рясные. Вдруг станут люди хвалить, как будут каравай делить?

САНИТАРКА: Точно бредит. Дети ещё не родились, она их уже замуж настраивает. Роженице. Эй, очнись, милая. Не заговаривайся. Спугнёшь ненароком судьбу своим младенцам.

РОЖЕНИЦА: (скороговоркой, но отстранённо, будто в прострации) Не та судьба страшна, что пугана, а та, что негаданна. Из лазорева цветика - лазурит, из волны - волнение, а счастье – из сомнения. Что из бабочки? Куколка. Что из куколки? Гусеница. Что из гусеницы? Шелкова нить. А из нити той – платье подвенечное. А из-под венца – новая бабочка. Вот вам цепочка жизни вечная. Вот выйдут из бабочки две куколки. Каждая со своей ниточкой шелковой – судьба зовётся. Один Бог знает, как она завьётся и когда порвётся.

АКУШЕРКА: (со вздохом) В бабьей судьбе и то бывает, чего сам Бог не знает. (Роженица начинает стонать громче.) Ничего, ничего, потерпи, милая, скоро светать начнёт, там и доктор придёт, а с ним и облегчение твоё. Девок ждёшь? Хорошо. А то вот нынче одних пацанов настрогали. А пацаны что? Одни мучения с ними. Ни поцелуешь, ни приголубишь. Набычится в ответ: «Ну, ма». Позорю это я его, значит. А девонька - и ласковая, и щебетуха, и красавица, и помощница. А двое – вдвойне. (Роженица стонет.) Терпи, терпи, милая. И девки твои будут терпеливые. Одно плохо: страдать придётся тоже по-бабьи - вдвое. Так ведь зато и радость – вдесятеро. Завтра к вечеру уж и позабудешь, что болело. Принесут тебе твоих запеленатых, приложишь к цыцке – вот где счастье-то. А теперь потерпи, потерпи, милая. Всё минется, всё забудется – счастье останется и всё тебе достанется. Так ещё бабка моя покойница говорила. А уж она-то всё-превсё знала. Осьмнадцать детёнков принесла. И всех выходила, выкормила, в люди вывела. Сама малёхо не сто лет прожила. Все за советом к ней ходили, до самого её последнего часа. И старые, и малые. Никому не отказала, потому как греха гордыни не имела. Никогда не унывала. Сама жила и всем жить давала. Чужого не брала, своё всем раздавала. Оттого и богата была. А ты вот, давеча, приговаривала. Тоже мудрёно, но и мудро. Видать, долго жить будешь, многим поможешь, а значит, и тебя люди в случае чего не оставят.

 

Стоны возобновляются. АКУШЕРКА с САНИТАРКОЙ хлопочут вокруг роженицы.

 

В ТО ЖЕ ВРЕМЯ:

 

В детской палате наши «заговорщики» рассматривают детей. Те по очереди просыпаются. Пришедшим приходится поскорее их успокаивать, чтобы не быть обнаруженными. Тогда ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ и вынул невесть откуда три уже довольно потрёпанных, но всё-таки вполне пригодных к эксплуатации мобильных телефона. Теперь «пацаны» все были при телефонах. И, как ни странно, сразу все успокоились. А больные вернулись в свои палаты никем не замеченные.

 

Некоторое время в палате стояла мёртвая тишина. Первым зазвонил телефон у ДВАТЕМЕЧКА.

 

ДВАТЕМЕЧКА: (ворчливым тоном, хрипловатым баритоном) Кому не спиться в ночь глухую? Ни на том свете, ни на этом покоя не найти. Разделали в пух и прах, при чём свои же, а после звонят. Проверить: совсем ты умер или наполовину. (В трубку.) Слушаю. Алло. Говорите кто. Я не вижу номера. Темно, как у негра в заднице. И труба не моя. Венька, ты что ли? Можешь молчать. Знаю, что ты. Это ты, паскудник, устроил мне ДТП. Молчишь? Всё равно знаю, что ты, рожа твоя ненасытная. Ты никогда никому ничего не прощал, особенно побед. Говорил я тебе, что зависть нехорошая черта характера, и ещё раз скажу. Неудачником ты был, неудачником и помрёшь. Помрёшь, помрёшь, и скоро, не сомневайся. Боишься? Потому, что трус. За это тебя и девки не любят. Потому и деньги к тебе не идут. И не везёт тебе, и злишься ты на себя, и ещё больше стервенеешь. Не удивлюсь, если ты родной матери за рубль сдачи будешь дверью пальцы зажимать. Потому, что только вид чужой боли позволяет тебе позабыть о твоей беспомощности. И не знаешь ты, какое тебя здесь ждёт раскаяние. По сравнению с ним тот адов огонь, которым нас бабка пугала в детстве, покажется желанным, как воскресное эскимо на палочке. А ведь при жизни я никого не хотел слушать, кто пытался мне о тебе растолковать. Думал: брат не может, ведь родной же брат(!). И в последнее мгновенье всё свернул на бессонницу. Вот, мол, моргнул не вовремя, потому, что недоспал, так угловой столбик меня и встретил с распростёртыми объятиями. Или я его. Теперь, как я понимаю, всё равно. Но, попав сюда, как-то получается, что узнаёшь всё сразу. Так-то. Запомни: мёртвые знают всё. И, знаешь что, - не звони мне больше. Слышишь? Не смей мне звонить! Пауза. Тем более, что я уже снова родился.

 

Пауза. Слышится сонное детское причмокивание и сопение.

 

В тишине явственно слышен набор номера по телефонным кнопочкам.

 

УШИТОРЧКОМ: (голос по-старчески немного слабоват, но приятный, грудной, с хорошо поставленной дикцией) Родная моя. Наконец-то мы вместе, родная моя. Теперь я знаю, что ты слышишь меня и без телефона. Извини, сказывается многолетняя привычка. Впрочем, трубка у меня была гораздо современнее и удобнее. Хотя, какое это теперь имеет значение. Теперь, когда я знаю ответы на все мучившие меня вопросы. Без каких-либо усилий с моей стороны. Знаю всю подноготную окружавших меня людей. Близких и не очень. При чём, за некоторых мне стыдно, даже здесь, даже теперь, и особенно перед тобой. (Пауза.) Наши дети. Мы так ими гордились. Мы так с ними носились, и чем старше они становились, тем больше. Теперь они абсолютно самостоятельны. Теперь у них нет нас. Нет. Оказалось, что самое страшное не это. Самое страшное, что у них нет времени на страдание. Похоже, у них ни на что нематериальное нет времени. Им некогда чувствовать. Им нельзя чувствовать в том мире, где они живут и где жили мы, потому, что в нём чувствующие (у них принято называть: чувствительные) не выживают. Как им кажется. Они сочувствуют бомжу не потому, что он одинок и беззащитен, а потому, что у него нет материальных ценностей, которые есть у них. Им ни за что не понять, что даже одинокий и беззащитный, он на несколько порядков счастливее их, с их громадными апартаментами, виллами, автомобилями, со всей суперсовременной начинкой. Мы не научили их думать сердцем. У них есть только мозг. (Пауза.) У них ни в чём нет своего почерка – компьютерные шрифты, наши перепетые мелодии, наши переснятые фильмы и перепоставленные пьесы. Они исключили из общения глаза. Никто никому не смотрит в глаза, все смотрят на экран: монитора, телевизора, телефона… и только сидя за рулём – на дорогу. И при этом говорят по телефону. Парадокс: связующая сеть всё шире, всё гуще, и в такой же прогрессии растёт разобщённость и взаимная изоляция. Общение сводится к секундам и междометиям. Шесть бесплатных секунд, четыре бесплатные секунды… Даровое общение, дармовое общение. Всё должно быть коротко и ясно, по-деловому.

- Ты свободна сегодня?

- Да.

- Тогда встречаемся как всегда?

- О’кей.

- Чао.

Вот и поговорили. Вот и шесть секунд. Вот и чувства в полном их объёме. (Пауза.) А ведь в целом хорошие ребята. Неглупые, грамотные, добрые по-своему. Сколько по квартирам кошек да собак развелось. Тьма. Вот оно где, их одиночество, выпирает на свет божий. (Пауза.) Цветы-то они цветы, но все сплошь оранжерейные да искусственные. Вечно озабочены: проблемы решают. А проблемы-то тоже искусственные. А настоящих они не видят. Может, незрячие? (Задумчивая пауза. Вздох.) Посмотрим. Прости, родная. Это моя новая задача. Я снова родился. Я должен научиться страдать и научить страдать других. Разновкусно, разноцветно, но всегда созвучно чужому, нет, - другому, нет, - ближнему страданию. (Пауза.) Родная моя, я рад, что ты меня понимаешь. Мы снова встретимся. Не знаю когда и где, но обязательно. Потому что превыше всего – наша любовь.

 

Дальше – прерывистые гудки и тишина.

 

ЧЕРНОГЛАЗ: (восторженно-мальчишеским дискантом) Родился наконец-то!!! (Испугался сам себя. Дальше – взволнованным шепотом, постепенно опять поднимаясь до крика.) А то всё возвращали и возвращали. Экие человеконенавистники. А ещё человеки. Тоже мне. Никому новые люди не нужны. А вдруг я буду гением?! А? Здесь гении нужны? В мире технарей и пенсионеров. На усталой и загаженной планете. В плену единственной жажды – наживы. Самой неутолимой и самой отвратительной. Гении нужны? Тишина… Но в трубку кто-то дышит. Эй, ты там, в своей трубке, не хочешь говорить – не говори. Но не отключайся. Пожалуйста, не отключайся. Другие не знают, а я знаю кто ты. Не бойся, я им не скажу. Ты родишься завтра. И никто не знает, встретимся ли мы. Жизнь – это как очередное лето – кажется, что никогда не закончится. И самый последний день – самый жаркий и солнечный. И ласточки – днём летают и свищут, а ночью снятся. И цветы, и цикады, и сено, и фрукты с овощами. И звёзды падают. А как всё это пахнет! (Опять осекается, испугавшись, что кто-то услышит его излияния.) Надеюсь, я тебе ещё не надоел своей болтовнёй. Ах, как мне хочется увидеть, какая ты будешь. Какие глаза, волосы, походка. Да, только ведь и это не главное. Мне хочется, чтобы ты была доброй. Не смотря ни на что, вопреки всему. Даже во вред себе. Доброта - она всегда хоть немного, но во вред себе. Настоящая доброта, та, которая без кулаков. Когда дольше тридцати трёх лет не живут. Но именно она, в своём долготерпении, должна однажды спасти мир. И не обязательно это самое однажды наступит мгновенно, или в один час, или в один день. Может, пройдут целые столетия. Но она победит. Она должна победить! (Опять пугается, и шепотом.) Иначе зачем же это всё? (Пауза. Прислушивается.) Ты слышишь меня? Пауза. Ну, молчи, молчи. Я-то знаю, что ты здесь, совсем рядом со мной. Совсем рядом с этой новой жизнью. Пусть она полюбит нас. (Пауза.) В земной жизни есть время. Оно тянется так долго, хотя живущим кажется, что летит. (Пауза.) И всё-таки отчаянно хочется жить. И сделать что-нибудь такое, чтобы мир, наконец, перевернулся с головы на ноги. И чтобы вера рождалась не страхом, а любовью. Эх, прощай, простор, прощай, полёт. Прости меня и ты, там, на своей трубке. Ты так нежно дышала мне в трубку. Я никому не скажу, кто ты.

 

Звенящая тишина.

 

Отчётливо слышно, как пропел петух.

 

КОГДА ПРОПЕЛ ПЕТУХ:

 

Санитарка с медсестрой хлопочут возле роженицы. Телефонным звонком вызвали научное светило. В результате кесарева сечения родились две девочки. Близнецы. ГУЛЯ и БУЗЯ.

 

И вот, в восемь часов утра, во время утреннего обхода, в палате новорожденных, в самых их постельках, были обнаружены мобильные сотовые телефоны. Караул!!!

 

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ: Это ещё что такое? Кто сюда притащил эту дрянь? Антисанитария! Уволю всех к такой-то матери! Кто здесь был? Кто посмел? Кто впустил?

АКУШЕРКА: И вовсе никого не было. Мы наведывались ночью. Заглянули. Тихо было. Ну, мы и свет жечь не стали. И без свету не пошли, чтоб не нашуметь. Всё мирно было. Никого не было.

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ: Это кто мы-то?

АКУШЕРКА: Да, мы с дежурной санитаркой. Вместе, не даст сбрехать, заходили, осмотрелись и пошли опосля к роженице, - стонала, сердешная.

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ: (строго, с пристрастием) И мобилок у вас при себе не было?

АКУШЕРКА: (мелко крестясь) Господи, спаси и сохрани, прости и помилуй. Откудова?!

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ: (с нажимом) Оттудова. А не у тебя ли, дорогуша, сынок в той фирме, что мобилками торгует?

АКУШЕРКА: (снова мелко крестясь) Помилуй Бог, помилуй Бог, вы всё путаете. Отколь у мово сынка-то работа така? Там все по блату устраиваются, да по родству, кумовству, знакомству. В шоферах мой сынок-то. На грузовой горб ломает. И сама я энтой штуки отродясь в руках не держала. Поклёп это, чистый поклёп на бедную женщину. Одна обида и несправедливость. (Плачет.)

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ: (несколько смягчившись) Ну, ладно тебе. Успокойся. Ну, погорячилась я. С кем не бывает. Сама понимаешь, - непорядок. А ну, как санстанция нагрянет, или проверка. Горя не оберёшься. Тем более, после вчерашнего. Вот беда-то на мою голову. Не даром люди говорят: пришла беда – отворяй ворота. Так и есть. Вчера – труп, сегодня – эта непонятность. Кончится это когда-нибудь? (Плачет). Вот напасть, так напасть.

 

Входит САНИТАРКА.

 

САНИТАРКА: (видит плачущих) Кабы слёзы горю помогали. Вы что это, больницу затопить вздумали? Так без работы останетесь. (Случайно видит в руках ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ мобилку.) Ой, что вижу, неужто спонсоры объявились! Ох, и глупые должно быть люди. Разве мобилки в роддоме нужны? Это ж, сколько за эти деньги можно памперсов накупить. А крупы, а молока.

АКУШЕРКА: Окстися. Каки таки спонсоры? Откелева? Шутники объявилися и баламуты. Понакидали детям в постельки гадости всякой. Одна радиация от энтих набилок ваших. Тьфу! Прости, Господи. (Снова часто и мелко крестится.)

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ: (резко, с подозрением, САНИТАРКЕ) А твой муж где работает?

САНИТАРКА: На почте, где ж ещё.

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ: На какой почте?

САНИТАРКА: Да, на обыкновенной. Которая по письмам, газетам, посылкам, телеграммам, переговорам,… что там ещё.

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ: Переговорам, говоришь?

САНИТАРКА: Да, и по переговорам тоже. Междугородняя связь. Домашние тоже телефоны. И всё такое.

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ: (подбоченясь) И по мобилкам тоже?

САНИТАРКА: Не. Мобилки – это по части фирмачей. Ну, кто покруче будет. А простой почте слабо. У них по старинке всё.

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ: (озадаченно) Или ты темнишь, так же, как твоя подружка. Или… не знаю, что и думать. В нечистую силу я не верю. В то, что сюда ночью пробрались воры, чтобы разбросать мобилки по детским кроваткам, - и того меньше. Бред, бред какой-то.

АКУШЕРКА: Может, подшутил кто. Из другого отделения.

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ: Там что, другие зарплаты? Откуда у них мобилки?

АКУШЕРКА: Да, разве ж я разумею своих, работников тряпки да утки? Ведь есть ещё и больные. Есть и побогаче нашего… и, извиняюсь, даже вашего.

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ: Может, ты кого на примете держишь? Так скажи прямо, не стесняйся.

АКУШЕРКА: Да, как тут знать наверняка? Вон один в терапии всё ходит да болтает. И за каждым словом: доложу я вам, доложу я вам. Не шпик же он, в самом деле. Шпиков, чай, в лучших больницах лечут, чем наша затрапезная. Так себе человек, ничего себе, может, не от мира сего. Смыслю: головой тронутый, может. Так ведь, что такому чепуху учудить? Что фунт изюму съесть. Раз чихнул – и готово.

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ: А вы в один голос говорили: никого не было.

САНИТАРКА: Так ведь после того, как мы заглядывали, сколько времени прошло. (Переходя на скороговорку.) А, кроме того, я вам сколько раз говорила, что очень часто замечала «чёрный» ход незапертым. Ничего не стоило прийти и уйти незамеченным, пока народ спит. И ещё мы заметили, что мальчик, который от этой, что скончалась при родах,.. не плакал, когда мы заглядывали. А до того - всё время…

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ: (разозлившись) Вот не может, чтоб не напомнить, не шпигануть, не уколоть. Ну что, легче стало? Легче стало, я тебя спрашиваю?! Не люди, а прямо ироды какие-то! Ведь рады, небось, что могу угодить в места не столь отдалённые! Мечтаете, что новое начальство не будет придираться, требовать! Да, будет, будет! Вдвое, втрое! Да, повышвыривает вас всех к такой-то матери! Ему надо будет своих пристроить! Да, кто бы ни был, а святым не будет. Нет святых, нетути, повывелись. (Закрывает лицо руками и плачет навзрыд, пытаясь сквозь слёзы стращать и проклинать.)

 

Никем не замеченный, входит ПРОФЕССОР, что только что принимал близнецов.

 

ПРОФЕССОР: Что за слёзы не для смеха, что за мамки без истерик?

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ: (пытаясь улыбнуться сквозь слёзы) Профессор, вы, как всегда, со своими афоризмами. Всё шутите.

ПРОФЕССОР: Как не шутить. Природа показала мне сегодня двух молоденьких, хорошеньких, ничейных женщинок. Ну, правда, до женщинок им ещё предстоит дорасти. И всё-таки – это ли не повод для бурного веселья? Смею надеяться, что я ещё достаточно молод, чтобы дождаться? А?

 

«Гроза» прошла, и все смеются.

 

САНИТАРКА: Ай, да профессор! Известный греховодник! Ну, уморил! Ну, уморил!

ПРОФЕССОР: (продолжая самым серьёзным тоном) А вам бы хотелось, чтобы я уже ага, а я ещё… огого! (Поднимает вверх указательный палец. Небольшая пауза.) А теперь признавайтесь, от чего чертополох, то есть переполох вышел? Что-нибудь серьёзное или просто слабые женские нервы?

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ: (резко переменив тон) Да какие же нервы это могут выдержать! Вы только посмотрите, профессор, что мы обнаружили сегодня утром в детских кроватках. (Вынимает из карманов и протягивает ему мобильные телефоны.)И это отделение повышенной стерильности, абсолютно недоступное для посторонних!

ПРОФЕССОР: Вот это номер. Хотя, как я понимаю, номера-то как раз и неизвестны. (Рассматривает трубки.) Телефоны, конечно, староваты, бездействующие, ни карточек, ни аккумуляторов. Что же, простите, сильнее вас смутило – их наличие или их бездействие?

ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ: Профессор, вы меня удивляете. Ан-ти-са-ни-та-ри-я меня смутила, как вы выразились. И доступность отделения в ночное время. А ну, как следующей ночью детишек покрадут?

ПРОФЕССОР: Думаю: краски сгущать не стоит. Одно дело – чья-то глупая шутка. Другое дело – уголовное дело. Вот вам и каламбурчик. (Перейдя на деловой тон.) Предлагаю составить акт об изъятии… (Осекается, чешет затылок.) Глуповато звучит: изъятие мобильных телефонов у грудных младенцев… Да, загвоздка-зашурупка. Давайте вот что. Давайте мы их соберём и запрём пока в сейфе. А завтра я поговорю с главврачом, поскольку сегодня он в отъезде. И общими усилиями придём к общему знаменателю.

 

Собирает телефоны и выходит.

Дети кричат, их уносят кормить. После утреннего обхода заполняются все пять кроваток: к троим мальчикам прибавляются две девочки. Все здоровёхонько сопят.

 

ДНЁМ В ТЕРАПЕВТИЧЕСКОМ ОТДЕЛЕНИИ:

 

Утренний обход, процедуры, разговоры, завтрак. За столиком в столовой – БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ и ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ.

 

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Ну, и Бог с ними. Пошумя-пошумят, да и успокоятся. Кто же виноват, что люди шуток не понимают? Молодёжь должна с пелёнок привыкать к технике. Прогресс идёт семимильными шагами. Пока они мало-мальски подрастут, столько всего будет понапридумано, что никакой научной фантазии не достанет предугадать. Эх, жаль: нет у меня своего парнишки. Уж я бы для него расстарался. Наизнанку бы вывернулся, в лепёшку расшибся, а знаниями и техникой необходимой обеспечил бы. Компьютеры там всякие, Интернет, мобильник, цифровое фото…

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: И такое бывает? Это как же – цифрами портрет нарисован, как ЭВМ когда-то программировали?

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Ну, что вы, это – совсем другое. Фотографии высокого качества, печатаются через компьютер.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: А-а-а, понятно. Чего не напридумают. Только, не сердитесь, если напротив скажу. Техника разная – это, конечно, хорошо. Облегчение, ускорение там всякое, согласна. Я ж не против прогресса. Ни Боже мой. Только, а как же быть с душой? Душе-то места не осталось. Выходит: новые люди станут придатком к вашим компьютерам? От этих свадеб в Интернете дети не родятся. Мужички чуть не до старости остаются детьми, а женщины ожесточаются. Ведь женщина почему жесточает? Она чувством живёт. А чувств-то вовсе не осталось. Второпях разве в них разберёшься? В игрушки играя разве научишься живого человека понимать? Ведь как теперь про любовь молодёжь думает: секс. А разве секс это любовь? Вот в старину была любовь – так любовь. Как говорили? Говорили: жалею тебя. Значит: беру себе болести твои, разделяю кроме радостей и невзгоды. А теперь? «Ай лав ю». На дискотеку пришли, дурману напились, больше того – накололись, или накурились. Ночь и провели в том дурмане. А назавтра – ни имени, ни наружности не припомнить. А зачем? Вокруг столько сложностей, куда ж дальше усложнять? Да, чего далеко ходить? Вот вы, например, почему детей не имеете? Не знаете? А я знаю. Некогда. Некогда вам в этой жизни по-настоящему захотеть иметь детей. Вы вот утром встаёте с постели разве о детях думаете? Правильно – о работе. Как вчера сделка удалась или, наоборот, начальство распекало. На работе – того больше – себя не помните – такая суета день-деньской. А после работы? Ну, вот о чём вы думаете после работы?

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Мало ли.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: То-то и оно, что «мало ли». Мало. Опять о работе. Или новости эти распоганые слушаете, боевики смотрите, детективчики читаете. Как там в вашей цифровой фотографии негатив есть ли, нет ли? В жизни вашей вечерней – один сплошной негатив. Не удивлюсь, если вас бессонница мучает или снов совсем не видите, а если видите, то – кошмары. Что, права я или нет?

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Ну, это как сказать, с какой стороны посмотреть. Бывает ведь ещё и отпуск, и выходной.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: О! А это уже по части вашей мобилки. Все ваши отпуска и выходные мобилка ваша вам портит. Проблемы безотлагательные.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Должен согласиться, что слова ваши не лишены рационального зерна.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Вот-вот – ещё одна ваша болезнь, со сложным названием: фальшивословизм. Вы же с вашими бесконечными совещаниями, докладами, прениями – упрели все. Разговаривать по-человечески разучились. Штампы, штампы. (Пауза. Внимательно смотрит в его лицо.) Только взгляд у вас добрый ещё теплится. Наверное, в молодости стихи писали?

 

Подходит ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ, садится за столик, придвигает к себе тарелку. Собеседники разом умолкают.

 

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: Доложу я вам, спал я сегодня неважно. То какие-то люди, понимаете, чего-то там вещали по могильным телефонам. То есть, я, конечно, хотел сказать: мобильным. (Хихикает.) Смешная оговорка получилась. Хе-хе-хе. После кто-то бегал по коридору. Наверху, а может внизу, - шумели. Ну и ночка, доложу я вам. (Присматривается к своей тарелке.) И тарелка грязная. (Пробует картошку.) И картошка недосолена. (Бросает об стол ложкой.) Просто не больница, а Содом с Гоморрой. Обязательно пожалуюсь если не заведующей, то главному врачу. Безобразие, доложу я вам.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Ничего подобного я не слышал. У меня, признаться, действительно бессонница. Не спал всю ночь. Но ничего такого. Тишина абсолютная. Я, было даже, подумал: тихо, как в могиле. До неприятного тихо было.

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: А вот это уж неправда, доложу я вам. Может вы, всё-таки, уснули, а может быть туги на ухо. А уж как громыхали двери, и много раз, нельзя было не услышать. (Опять пробует картошку.) Совсем пересолена картошка. Есть невозможно. Нет уж, доложу я вам, пожалуюсь, пожалуюсь обязательно.

 

Срывается с места и спешит по коридору, зовя санитарку.

 

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: (собеседнице, шепотом) Нам с вами надо быть поосторожнее. Не иначе, не он один слышал всё ночью. Да, только огульно всё отрицать нельзя, - сразу подозрение на себя вызовем.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Отчего же обязательно подозрение. Я, слава Богу, на сон не жалуюсь. Спала, как убитая, потому ничего и не слышала.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Ну, хорошо, хорошо. Пусть это будет по-вашему. Тогда надо, чтобы подружка ваша сказала противное. Мол, да, действительно, шум был, только я не придала ему особого значения, думала: кого-то «по скорой» привезли. Или ещё что-нибудь. Вам надо бы её предупредить.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Ладно. Улучу удобный момент и скажу. Обязательно. Не волнуйтесь вы так, вам нельзя волноваться с вашим сердцем. Бросьте. Обойдётся.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Экая вы сегодня смелая. А вчера тряслись.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Вот вчера и был выбор сделан. Теперь куда же отступать? Теперь другое дело.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Какие же вы, женщины, однако, странные. Одна и та же может мыши испугаться и, как говорится, коня на скаку остановить.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: (улыбаясь) Чего же тут странного? Для женщины что в её жизни главное? Новую жизнь создать. Детей нарожать. Говорят: инстинкт. Как у самки у любой, у животных. А инстинкт – превыше всего. Вы видели, хоть бы по телевизору, «В мире животных», как самка детёнышей своих оберегает? До последнего издыхания, если потребуется. А у женщины, я так думаю, это выражается шире. Наверное, в случаях крайней опасности. Хотя, думаю, что не у всех и не всегда. (Задумывается.) А та, что бросает детёныша, даже и не самка вовсе, даже не сучка. И не кукушка, - та хоть яйцо в чужое гнездо кладёт. Выродок она. Вот видите, и названия женского для неё не нашлось. А ведь есть такие. Не одна, к сожалению. Снова задумывается. Ангелочек выбрал её, чтоб именно у неё родиться, а она его выбросила. Это ж кем надо быть? А оно, бедолашное, начнёт горе мыкать с первого дня и первого часа своего. (Со слезами в голосе.) Что же делать? Что же делать?

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Что-то я вас не пойму. Вы о чём? О ком? (Шепотом.) Ваш-то, то есть наш общий, подопечный остался сиротой. Значит – судьба.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Это один остался сиротой. А другого, того мать бросила. Хотя, какая она мать? Вот выпишут завтра, и – поминай, как звали.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Это кто ж вам такое поведал?

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: (быстрым шепотом, доверительно) Случайно. Хотя, такое во все времена бывало. У богатых людей неожиданные дети на стороне звались бастардами. Тех, кто попроще, называли по-разному. Но итог один – тростинка на ветру.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: (задумчиво) Что вы говорите? (Пауза.) Вот это да. И который же из них? Там трое было.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Откуда же мне знать? Я одного на руках держала. В полосатом одеяльце. Это вы фонариком размахивали. И телефонами разбрасывались. Сеятель. Вот теперь и пожните, что посеяли.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: (то ли озабочено, то ли озадачено) Вот задача, вот беда. Что же делать-то? Что делать-то теперь?

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Вы про телефоны, что ли?

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Да, что вы всё заладили: телефоны, телефоны. Пусть их даже повыбрасывают к такой-то матери! Судьба человеческая рушится. А если человек гений? Кто это теперь определит, кто распознает, я вас спрашиваю?

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Да, бросьте вы, в самом деле. Будто в обыкновенных семьях не погибали гении, при множестве близких людей. У близких тоже - у каждого своя высота колокольни. И не всем дано разглядеть. А бывало, что и из сирот вырастали великие люди. Кому судьба, тот от неё не уйдёт.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Всё равно, помочь бы не мешало.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Вот и помогли бы. Приняли участие. Если трудностей не боитесь. А это мы все можем - телефонами бросаться. Потрудись человека на ноги поставить. Подбери нечаянную ниточку, а вдруг она золотой жилой окажется.

 

Завтрак окончен. Собеседники сдают посуду в окошечко столовой и прогуливаются по коридору. К ним присоединяется БОЛЬНАЯ В КРАСНЫХ ШЛЁПАНЦАХ.

 

БОЛЬНАЯ В КРАСНЫХ ШЛЁПАНЦАХ: (приглушённым голосом и тоном заговорщика) Какие перемены на нашем фронте?

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Тс-с-с. Вся больница буквально «стоит на ушах» от этих мобилок. (Совсем шепотом, видя приближающуюся санитарку.) После поговорим. Мне есть, что вам сообщить. (Берёт под руку и уводит в палату. Нарочито громко.) У нас уже убрали, а у вас в палате только начали. Пойдёмте, у нас посидите.

САНИТАРКА: И нечего об этом кричать на всю ивановскую.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: И не кричу я вовсе. Разговариваю я так. И не спит сейчас никто. (Хмыкает и пожимает плечами.) Подумаешь, какие обидчивые уборщицы пошли.

САНИТАРКА: Не уборщица я, к вашему сведению, а санитарка.

БОЛЬНАЯ В КРАСНЫХ ШЛЁПАНЦАХ: Что же вы так разобиделись? Простите, если не так сказали. Мы не нарочно.

САНИТАРКА: (в слезах) Не нарочно. Все не нарочно. Всю ночь с роженицей провозилась, глаз не сомкнула. Так безобразник какой-то телефонов накидал детишкам в постельки. Выходит: я виновата. Тарелка недостаточно чистая, – я виновата. Кому-то показалось, что картошка то ли пересолена, то ли недосолена, - я виновата. А ведь я пенсионерка. Вы пробовали на пенсию прожить? Я попробовала, да не смогла долго-то. А вы пробовали три этажа палат убрать? А они ещё и кричат, что не вовремя. (Плачет навзрыд.)

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: (успокаивающим тоном, поглаживая её по спине) Всё проходит. И это пройдёт. Прислушайтесь. Не я сказал. Умный человек сказал. Вспомните, что есть люди гораздо несчастнее вас. Ну, хотя бы те пенсионеры, которым работы не нашлось. Больные, кто при смерти. Калеки немощные. Люди, потерявшие самых родных и близких, и смысл жизни, и веру в неё. Вспомните. И не ропщите.

САНИТАРКА: (так же внезапно переставая плакать, как и начала) Да, вы, никак, проповедник? У нас батюшка в церкви так хорошо не говорит, как вы.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Это я излечиваюсь. От фальшивословизма.

САНИТАРКА: Что-то болезнь какая-то замысловатая. Не слыхала про такую. Это у нас, что ли, лечат? Небось, сам профессор? Тот вылечит. Вот голова светлая. Другой такой поискать.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: (глядя на БОЛЬНУЮ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ) От этой болезни каждый лечит себя сам. Самое главное её вовремя у себя распознать.

САНИТАРКА: Насчёт диагноза, - это вы правильно сказали. А вот самолечение ничего, кроме вреда, не даст. Уж поверьте мне. Хоть и не врач я, институтов не кончала, а скажу: каждое дело должен делать специалист.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Согласен. Одна беда: не на все дела специалисты есть. Вот скажите мне, сделайте милость: почему рожать детей - все специалисты, а как доходит дело до воспитания, - так одни неучи? И при этом каждый считает себя специалистом, чуть ли не профессором. Тужатся, пыжатся, а толку – чуть. А то и вовсе бросают своих детей на произвол судьбы. Кто в роддоме, кто потом – за вечной пьянкой, или наркотиками. Так получаются ничейные дети. Или нечаянные, какая разница. Кто они? Заблудившиеся души? Или назначение у них такое в этой жизни – выживание с самовоспитанием? Расскажите мне, с моими институтами, вы, без таковых. Не в качестве самолечения, а в качестве, так сказать, народной медицины, что ли.

САНИТАРКА: Эк, мудрёно завернул. В три дня не расхлебаешь.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: И всё-таки. Как быть с бесприютными детьми, на ваш взгляд?

САНИТАРКА: (сурово и безапелляционно) Приютить! А то вот придумали тут некоторые: судьба, мол, судьба. От судьбы, мол, не уйти. А я так думаю: видишь чужую беду – помоги. А не можешь по какой причине помочь, – проходи мимо и не выпендривайся. Видали мы всяких любителей трепологию развести. Ни одному горемыке от ихней трепологии ни тепло, ни холодно не сделалось. Так чего зря воздух сотрясать? (Обращаясь конкретно к ПЕРВОМУ БОЛЬНОМУ.) Вот мой вам ответ. А вылечит он вас, или нет – вам решать. (Берёт ведро со шваброй.) Заболталась я тут с вами. Мне ж ещё мыть да мыть. (Скрывается за дверью ближайшей палаты.)

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Сказала – ко кресту пригвоздила. Живи после этого и выздоравливай.

 

В тишине и задумчивости все больные расходятся по палатам.

В задумчивости проходят обед и ужин. И только ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ периодически галопом пролетает вдоль коридора, выкрикивая: «Наведу я здесь у вас порядочек, доложу я вам!» За сумерками наступает ночь.

 

ВТОРАЯ НОЧЬ:

 

Дверь чёрного хода заперта. ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ периодически подходит к ней, осторожно, но сильно дёргает, бессильно вздыхает и снова уходит к себе в палату. Ближе к полуночи из своей палаты выходит БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ. Теперь она также и в белом халате. Она прокрадывается в ординаторскую и через некоторое время выходит оттуда со связкой ключей. Открывает дверь «чёрного хода», беззвучно проскальзывает в неё и плотно прикрывает за собой. В родильном отделении так же бесшумно она проникает в детскую палату. Присматривается к темноте. Замечает, что теперь заполнены все пять кроваток. Но она подходит к прежней, берёт на руки мальчика в полосатом одеяльце и тихонько баюкает его, при этом едва слышно мурлыча себе под нос незамысловатую песенку. Затем подходит к «отказному» ЧЕРНОГЛАЗУ и тоже берёт его на руки.

 

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Не знали у кого родиться. Заблудились, потерялись. Что же с вами, горькими, делать-то? Как же вас, мои вы сладкие, пристроить? А-а-а-а-а…

 

Внезапно открывается дверь. На фоне светлого дверного проёма – мужской силуэт в длинном пальто. БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ, как и в прошлую ночь, приседает, прячась за кроваткой. Мужчина плотно закрывает за собой дверь и включает свет. БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ довольно громко ахает и, в испуге жмётся в угол.

 

ПРИШЕЛЕЦ: Не пугайтесь, нянюшка. Я не разбойник. Я великий грешник, но не разбойник. Вот, пришёл увидеть плоды своих разбойничьих трудов. Сунул сторожу поллитровку, он мне «пропуск» и «выписал». Как всё просто. Я думал: у вас тут кордоны непроходимые…

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: (немного осмелев) А вы кто такой? Если не секрет?

ПРИШЕЛЕЦ: Не секрет. Отпрыск мой тут. А мамаша его – отказалась и от него, и от меня. Обиделась, видите ли, свистуха. Сначала висла всё на мне, висла, а после растрезвонила всем, что я её силой взял. Родителям заплатил, чтоб до суда не довели, акушерке заплатил, чтоб аборта не делала, ей самой - квартиру сделал. Всего меня выдоила. Хочу увидеть, ради кого старался.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: (совсем успокоясь, но всё ещё недоверчиво) Вот он. (Показывает один из свёртков на руках.) Черноглазый, чернобровый, весь в папочку. Только в руки не дам – вдруг разбудите или упустите, не дай Бог. (Переходит на шёпот.) Я ведь не санитарка. Просто у этого (показывает на второй свёрток у себя на руках) мамка при родах умерла. А после, знаете ли, мне приснилась и наказала пожалеть её детку.

ПРИШЕЛЕЦ: Мистика какая-то. Вы в своём уме? Если не санитарка, то кто же вы тогда?

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Болею я, в палате на другом этаже.

ПРИШЕЛЕЦ: Надеюсь, это не шестая палата.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: (язвительно) А шестая палата у нас мужская. Так что – милости просим.

ПРИШЕЛЕЦ: (примирительно) Ладно, ладно, уж и пошутить нельзя.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Шуточки у вас. И время, и место подходящие. Помогите уложить. Устала держать, уже и руки дрожат. (Укладывают детей.) И, чувствую, уходить нам пора. А то прошлой ночью был инцидент. Всем досталось.

ПРИШЕЛЕЦ: Тоже по вашей милости?

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: А то по чьей же.

ПРИШЕЛЕЦ: Тогда – шухер. Смываемся каждый в свою сторону. (Резко разворачивается, готовясь выйти.) Только, как же мне дальше быть?

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: А как душа просит?

ПРИШЕЛЕЦ: Душа сыну рада, только как его воспитывать водиночку? (Опять резко поворачивается, но уже к собеседнице.) Может вы мне поможете? Подумайте до завтра. Встретимся здесь. А чтобы связь держать, в случае чего, - вот вам мой мобильник. А вот моя визитка. На ней все данные. До скорого. (Снова резко поворачивается, выключает свет и исчезает за дверью. Всё – быстро и бесшумно.)

 

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ какое-то время привыкает к темноте. Обходит все кроватки. Где-то что-то поправляет. Возле девочек останавливается и всплескивает руками со словами: «близнецы, надо же». При этом – роняет мобилку в кроватку. Разбуженные девочки начинают плакать. Она пугается и стремглав бросается к себе, - на этаж, и в палату. Но всё стихает.

 

СНОВА ПОЛНОЧЬ:

 

Бьют часы. Сцена, освещается ярким лучом прожектора, в котором танцуют две юные балерины. Второй луч высвечивает рояль в углу сцены, за которым – женщина средних лет вдохновенно играет. Постепенно музыка рояля перерастает в оркестровую, вдруг слышен звонок мобильного телефона. Свет гаснет. Тьма кромешная. Только два голоса. Очень женственных и очень разных.

 

ГУЛЯ: Да здравствует матриархат!

БУЗЯ: Нет кровавым амазонкам!

ГУЛЯ: Долой воинствующих мужланов! Долой инфантильность инакомыслящих!

БУЗЯ: Долой рассвирепевших самок! Долой безликую жестокость!

ГУЛЯ: Тебе нравится быть изнасилованной похотливым самцом на потеху равнодушным?

БУЗЯ: Ещё хуже женщина, несущая насилие!

ГУЛЯ: Ты готова раз и навсегда безропотно сочетать в себе няньку, домработницу и проститутку, как это нравиться мужчинам?

БУЗЯ: Да, если это – единственная альтернатива одиночеству? Но, ведь она не единственная!

ГУЛЯ: Ты готова ради чьих-то причуд морить себя голодом, истязать бесконечными упражнениями и кромсать собственное тело?

БУЗЯ: Не ради чьих-то причуд, а ради собственного желания быть любимой.

 

Короткие гудки. Незамысловатая телефонная мелодия и разговор возобновляется.

 

ГУЛЯ: Любят (те, кто действительно любит) не за что-то, а - не смотря ни на что, вопреки всему. Даже здравому смыслу! В первую очередь – вопреки здравому смыслу! Какой может быть смысл в любви? Да, и зачем любви смысл? Она – и ноль, и бесконечность. То самое ничто, в котором всё. Все чувствуют, но никто не хочет признаться, что в ней-то смысл и заключён. Не хотят признаваться, даже самим себе. Хорохорятся в своей гордыне. Или унижаются и лебезят, будто нищие за милостыней. Вот ты и есть из этих нищих. Любовь не надо выпрашивать. И бороться за неё не надо, - она не призовой кубок и не милостыня. Она – просто… любовь.

БУЗЯ: Но, если не бороться, можно потерять. (Смеётся). Неужто амазонка сдаст крепость без боя? Не верю, что ты безропотно отдашь первой наглой стерве, решившей перейти тебе дорогу, свою любовь, своё счастье, свой душевный покой и равновесие, наконец.

ГУЛЯ: Ты забыла сказать: достаток.

БУЗЯ: Возможно, забыла, а может быть, не подумала.

ГУЛЯ: Такие, как ты, всегда об этом помнят. И ещё – о полноценной семье, об общем хозяйстве. И, не в последнюю очередь, - о том, что скажут соседи.

БУЗЯ: Я просила не хамить мне, а ответить. И всё-таки, всё-таки, всё-таки. Отдашь?

ГУЛЯ: Да. Отдам. И есть на то причины. Первая: значит ему нужна стерва, а вовсе не я! Вторая: значит, настал новый период моей жизни. Это – как следующий школьный урок. Время между уроками называют: пе-ре-ме-на. Третья: если я люблю, значит хочу, чтобы любимому было хорошо. Хотя, именно это и есть первая причина. Главная.

БУЗЯ: Какая же ты амазонка? С такими убеждениями.

ГУЛЯ: При чём тут амазонка? Не надо мои косы украшать твоими выдумками. Разве надевают красную шляпку на жёлтую шаль?

БУЗЯ: Снова эти заумные намёки. Выставит в дурах и глазом не моргнёт.

ГУЛЯ: Ты бы ещё видела: моргаю я или нет. (Задумчиво и нараспев.) Не тот дурак, кого дурачат, а тот, кто дурачится.

БУЗЯ: Опять - загадка, шарада, туман. Опять я в дураках. И это – родная сестра. Что тогда с чужого спрашивать?

ГУЛЯ: (всё так же задумчиво и нараспев) Чужих не бывает, - все свои. Разве ты не слышишь?

 

Звенит мобильник. Голос ПРИШЕЛЬЦА.

 

ПРИШЕЛЕЦ: Алло. Нянюшка, это вы? Ничего, если я буду вас так называть? Раззнакомиться-то мы не успели. Вы молчите, молчите себе на здоровье. Я понимаю, что в целях конспирации главное – это молчание. А во мне, наверное, мазохист проснулся. Тот, о котором говорят, что он – загадочная русская душа. Хочется, чтобы некое оно орало на ухо, время отнимало, шкоду творило направо и налево. И это я, который не потерпит пылинки на рояле, загнутого уголка в книжке. Для меня невымытая чашка всегда служила поводом для скандала. Рубашка после стирки должна выглядеть новой, галстук – «откутюр», камни в запонках – натуральные. Туалетная вода – ненавязчиво завораживающая. Коньяк армянский, икра осетровая, столовое серебро – фамильное. Евроремонт в моей квартире начинала одна бригада, заканчивала – седьмая, которой я и заплатил, с учётом всех вычетов. Я уволил личного водителя за то, что он недостаточно хорошо вытер зеркало заднего обзора… Вчера посмотрел на себя в это зеркало и не увидел… себя. Наглый сноб, самодовольный и довольно противный. Гладко полированный, как рояль без пыли. Ну и что? Где цели, где достижения, где результаты? И вообще: что дальше? Ухмылки как не бывало. Что дальше? Зубы заскрежетали. Что дальше, я спрашиваю?! Не выдержал и плюнул. В самого себя плюнул! Но Бог есть. Есть Бог на свете! Это он набрал номер моего мобильника и сказал (правда голосом дружка Алика), что она родила, и что это – сын. Сын!!! Вот она – цель, и вот оно – средство! С той минуты я прекратил жизнь супостата, я убил его в себе раз и навсегда. Правда, сначала страшно растерялся. Потом разозлился почему-то. Потом – развязал галстук, опрокинул рюмочку первого, что попалось под руку, занюхал неразрезанным лимоном и заплакал. В первый раз, наверное, с самого раннего детства, потому что в позднем отец отучил меня плакать раз и навсегда. Потому, что кто-то когда-то сказал, что мужики, мол, не плачут, - бред какой-то… Сын родился! Это тебе не искусством подаренный катарсис. Это тебе не «страсти по Марианне». Вот она, жизнь-то настоящая, начинается, наконец! Ну и что, что эта самка ушла? И, слава Богу, что ушла. Какая нормальная баба ребёнка собственного бросит? Какая, я вас спрашиваю? То-то! Да, и зачем нам бабы? Вы уж извините, раз такой откровенный разговор пошёл. Я – мужик, и он – мужик. Как говорится, оба мы мужчины. Значит разберёмся. А мамок-нянек за деньги купим. Выкормят, обстирают, убаюкают. У пацана отец есть, а это, согласитесь, немало.

 

Зажигается свет. БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ снова в палате новорождённых.

 

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Очень мало.

ПРИШЕЛЕЦ: (по телефону) Это вы о чём?

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Это я о любви.

ПРИШЕЛЕЦ: О чём?

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Вы не ослышались. Я сказала: о любви.

ПРИШЕЛЕЦ: Думаю, что с номером палаты вы всё-таки меня провели. Разве не ясно, что я делаю это именно из любви.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Конечно, из любви. Наверное, ваше время пришло – детей любить, хотеть и заводить. Но у вас во всём этом теперь больше какого-то голого энтузиазма и восторженной теории. Я, простите, волнуюсь и говорю невразумительно. Но всё равно, вы послушайте. Разве у наёмной няньки заболит душа за чужим ребёнком? Даже у самой опытной и самой хвалёной. Со всякими там рекомендациями. Или что там ещё. Вот. Для начала хотя бы полистайте что-нибудь Фрейда. Знаете, психолог такой был. Он говорил: нельзя воспитывать мальчика без матери. Однобокое получится воспитание. Непредсказуемое. А Вы хотите научить ребёнка ненавидеть женщин. Как он дальше жить будет с такой вашей наукой? Влюбляться, свою семью создавать. Как?

ПРИШЕЛЕЦ: Сказано: сумасшедшая. Какую семью? Пацану считанные часы от роду.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Можете считать меня сумасшедшей, можете вообще – идиоткой. Только я так скажу: для начала вам неплохо было бы жениться. На хорошей женщине. Любящей и терпеливой. А таких выбирают не по длине ног. И не по одёжке. Сердцем выбирают. Ничем другим.

ПРИШЕЛЕЦ: И где же я вам её возьму. Вот прямо сейчас, посреди ночи. Такие теперь спят тихо-мирно.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Вот это - правда и есть. Вы теперь сами спать ложитесь. Помните: утро вечера мудренее? Бывает, что и во сне подсказка приходит. Спокойной ночи.

 

Свет гаснет. Короткие гудки. Продолжается разговор двух женских голосов.

 

ГУЛЯ: Нет ничего скушнее счастливой любви. Я тебя люблю, ты меня любишь. Вот и всё. Тупик. Тут и сказочке конец, а кто слушал – молодец.

БУЗЯ: А кто скушал огурец – превосходнейший подлец? Белиберда какая-то. Что ты несёшь? Ты сама-то себя слышишь?

ГУЛЯ: Нет, только тебя. Тарахтелка.

БУЗЯ: От тарахтелки слышу.

ГУЛЯ: Бузя, не бузи. А просто спокойно подумай. К примеру, возьми любой любовный роман. На чём он строится? Правильно, на перипетиях несчастной любви. И как только несчастья заканчиваются, заканчивается и роман. Рассказывать больше не о чем. «Все счастливые семьи счастливы одинаково». Дошло, наконец?

БУЗЯ: Ну и что, что одинаково? Главное в том, что счастливы.

ГУЛЯ: Да, ведь это очень скоро надоедает.

БУЗЯ: Нет, ты объясни мне: почему?

ГУЛЯ: Для особо одарённых перечисляю на пальцах. Интриги нет – это раз. Изо дня в день всё изучено, известно и знакомо. Это – два. Отсюда – скука, это – три. Бытовуха начинает заедать – это четыре. И, как следствие, любовь испаряется – это пять. Остаётся привычка. Иногда – дружба. Иногда – долготерпение совместного жительства. Из лени, боязни перемен, и всё такое.

БУЗЯ: Это у бесталанных так. А если человек талантлив, у него и любовь талантлива. Он в вечном поиске, творении. Ему и скучать-то некогда.

ГУЛЯ: Глупенькая. Это же исключение, которое только подтверждает правило. Такие люди, конечно, есть, вот только их единицы. Е-ди-ни-цы. Поняла?

БУЗЯ: Поняла.

ГУЛЯ: И что же ты поняла?

БУЗЯ: Что ты безнадёжная пессимистка. Ещё больше – циник. А, скорее всего, – нигилистка. (Ехидно.) Госпожа Базарова, моё почтение.

ГУЛЯ: Ну, хватит паясничать!

 

Короткие гудки. Резко загорается свет. У двери в детскую стоит ПРОФЕССОР и прислушивается. Затем – резко открывает дверь. В комнате – темно и тихо.

 

ПРОФЕССОР: Старость подкралась незаметно, в виде слуховых галлюцинаций. То ли эмоции захлёстывают, то ли бум информации сказался. Эх, девочки, девочки. Я не то, чтобы против вашего быстрого роста и созревания. Я против моего, параллельного с этим, старения и дряхления. (Задумывается. Так то. Хм-хм. Ещё глубже задумывается.) Избыток общения множится на потопляющее одиночество. Абсурд бытия – философия быта. Да-а-а, нелегко быть дураком. Хм-хм. Особенно после того, как начинаешь это осознавать.

 

Осторожно закрывает дверь и уходит. В кромешной темноте кричит петух. Громко и отчётливо, почти по буквам: ку-ка-ре-ку!!!

 

УТРО:

 

К приёмному покою больницы подкатывает «джип» марки «Мерседес»(!) чёрного цвета. Вот это да! И никто не видит! Из него выходит ПРИШЕЛЕЦ в длинном пальто, также чёрного цвета. В чёрной шляпе, чёрных ботинках и чёрных лайковых перчатках. Да, а ещё у него наблюдались посторонним взглядом чёрные очки. Якобы от солнца. Но солнца не было. Оно ещё не вставало, ввиду раннего часа и поздней осени. Почти осторожно ПРИШЕЛЕЦ стучится в дверь приёмного отделения. Почти долго. Наконец, ему открывает не кто иной, как сам ПРОФЕССОР.

 

ПРОФЕССОР: (возмущённым шепотом) Сударь мой, а не ошиблись ли вы? Здесь не ресторан, не казино, и не бордель. Здесь, между прочим, люди лечатся. Им нужен покой. Им нужна тишина. Так вот, бесчувственный вы человек!

 

Собирается захлопнуть дверь. Но ПРИШЕЛЕЦ не даёт ему этого сделать.

 

ПРОФЕССОР: (возмущённо) Ну, это уже произвол! В «кутузку» захотели?!

ПРИШЕЛЕЦ: (совершенно невозмутимо и подчёркнуто вежливо) Я выслушал вас очень внимательно. Поэтому, думаю, имею право требовать от вас внимания к моей персоне. Покорнейше прошу проявить великодушие.

 

ПРОФЕССОР в явном замешательстве.

 

ПРИШЕЛЕЦ: К тому же, неужели вам совсем не интересно узнать причину, которая заставила меня ломиться в ваше богоугодное заведение в такую рань?

 

Замешательство на лице профессора растёт в геометрической прогрессии.

ПРИШЕЛЕЦ довольно ловко и осторожно отстраняет ПРОФЕССОРА и проникает внутрь. Дверь закрывается. В окне третьего этажа мелькает лицо в белом платке.

 

РАЗГОВОР В ПРИЁМНОМ ПОКОЕ:

 

Внутри приёмного покоя – кресло и кушетка.

 

ПРОФЕССОР: (садясь в кресло, указывая на кушетку) Присаживайтесь, господин ворвавшись. Позвольте узнать ваше имя.

ПРИШЕЛЕЦ: Моё имя слишком известно в одних кругах, и совершенно пустой звук для других. Поэтому не будемте поминать его всуе. Кстати, можете не называть и вашего.

ПРОФЕССОР: Могу не называть. И всё-таки, прошу учесть, что я профессор.

ПРИШЕЛЕЦ: Будь по-вашему. Стану обращаться к вам: профессор. Итак, не кажется ли вам, дорогой профессор, что жизнь вообще штука крайне несправедливая. Вот, например, любовь между мужчиной и женщиной. По-моему, основана на сплошной несправедливости.

ПРОФЕССОР: Хм. Странно, что именно за этим вы ворвались в такую рань. И куда – в больницу! Объяснитесь.

ПРИШЕЛЕЦ: После, профессор, после. Вы сами всё поймёте. А теперь скажите, будьте добры, за что женщина любит мужчину?

ПРОФЕССОР: Хм. Понятия не имею. И за что же, по-вашему?

ПРИШЕЛЕЦ: А ни за что. То есть, просто так любит. Я говорю о настоящей женщине и настоящей любви, безо всяких там отклонений в проституцию и меркантильность. Не смотря ни на что, любит. Представляете? Не смотря на драку, пьянство, грязные носки под подушкой и сопли на рукаве. Не смотря на пятый брак, третий десяток подружек на стороне, семерых грехов молодости, мизерную зарплату и круглосуточный мат. Любит!

ПРОФЕССОР: (про себя) Это где ж такие женщины водятся, которые любят, как сам Господь Бог?

ПРИШЕЛЕЦ: А мы, мужики, за что их любим?

ПРОФЕССОР: Ну.

ПРИШЕЛЕЦ: Лапти гну. (Загибает пальцы на руке.) За тонкую талию, за ноги «от коренного зуба», за пухлые губки, за пятый размер бюста, за глаза в пол-лица, за пышные длинные волосы, за ухоженность, за красоту. В конце концов, за то, что она нравится окружающим. Дальше следует перечисление качеств душевных, деловых и хозяйственных. Разницу уловили?

ПРОФЕССОР: Дурак бы не понял, значит: не дурак.

ПРИШЕЛЕЦ: Ох, и нравятся мне понятливые люди. А раз вы такой понятливый, скажите мне: много ли вы встречали писаных красавиц.

ПРОФЕССОР: Эх, знаете ли, мил человек. Много ли, не много, красавицы ли, нет ли. А одну особенность обнаружил. Надо сказать: под старость лет.

ПРИШЕЛЕЦ: Какую такую особенность?

ПРОФЕССОР: А такую, что как попадают они ко мне сюда, так уродины уродинами. Толстенные, отёчные, животастые. Стонут, орут, некоторые матерятся. А чего только не вытворяют. И страх, и срам. А уходят отсюда – красавицы красавицами. С каждой можно картину писать и сразу в иконостас вставлять, и молиться. Так вот что я скажу тебе, парень, за то мы такие требования к ним выдвигаем, что завидуем им. Чёрной завистью завидуем. Что вот они могут, им-то дано продлевать род человеческий, а нам-то – дудки.

ПРИШЕЛЕЦ: Ох, и красиво же вы говорите. И не согласиться мне с вами трудно. Только объясните мне, дорогой профессор, раз уж такой у нас с вами вышел разговор, почему некоторые из этих святых бросают своё потомство на произвол судьбы. А другие, кто хотел бы им обзавестись, не могут родить? А? Что скажете?

ПРОФЕССОР: Однозначного ответа нет. Не один научный труд посвящён обеим проблемам. Однако, со своей, на сей раз ненаучной точки зрения, скажу. И тут наша с вами вина. Му-жи-ки ви-но-ва-ты.

ПРИШЕЛЕЦ: Вот те раз. Это почему же?

ПРОФЕССОР: Да потому, что в первом случае мы заражаем их собственной трудноизлечимой болезнью. Инфантильность называется. Слыхали, нет?

ПРИШЕЛЕЦ: Ну, допустим. Понятно. А во втором?

ПРОФЕССОР: А во втором? Много может быть объяснений. Ещё больше – необъяснимого. Сдаётся мне, всё дело в чувствах. Недодаём мы им своих чувств. Всё в секс уходит, да ещё в быт, в какие-то мелочные денежные расчёты. А главного-то и нет. Любить нам некогда. Нам надо делать умный вид и делать деньги.

ПРИШЕЛЕЦ: Странно другое. То, что мы, мужики, заметьте: малознакомые мужики, сидим вот тут, в этой, простите, забегаловке от медицины и шестерим себя по полной программе. А почему?

ПРОФЕССОР: Неужто скажете: совесть заговорила?

ПРИШЕЛЕЦ: До совести далеко. Не о том речь. Раз уж за нами должно быть дело, раз уж родители нас мужиками сотворили, давайте делать дело.

ПРОФЕССОР: Не понял. Какое дело? Вы о чём это?

ПРИШЕЛЕЦ: Здорово, приехали. Да, о детях же!

ПРОФЕССОР: Каких таких детях? У вас есть дети?

ПРИШЕЛЕЦ: Есть, профессор. А у вас нет разве?

ПРОФЕССОР: А у меня нет, представьте. Насколько я знаю.

ПРИШЕЛЕЦ: Вот, профессор, в том-то всё и дело, что насколько знаете. А насколько не знаете?

ПРОФЕССОР: Постойте. К чему это вы клоните, молодой человек?

ПРИШЕЛЕЦ: А к тому, профессор, что стыдно в ваши годы не иметь потомства. Вы, извините, профессор, человек без будущего.

ПРОФЕССОР: Теперь получается: вы пришли с утра пораньше, чтобы мораль мне прочесть. Раскрыть мне, так сказать, смысл жизни. Указать цели и средства. Покорнейше благодарю, молодой человек. Должен заметить, что вы опоздали.

ПРИШЕЛЕЦ: Куда я опоздал?

ПРОФЕССОР: Родиться опоздали, чтобы нравоучения мне читать. А с другой стороны, совершенно не в оправдание будет сказано: не вам судить о моём будущем, не вам судить о моём прошлом, не вам стыдить меня. Стыдитесь сами! Хотя бы потому, что у нас, да будет вам известно, учёных степеней за «просто так» не дают! На сём хочу поблагодарить за содержательную беседу. Не смею задерживать. Дверь вон там.

ПРИШЕЛЕЦ: Профессор, профессор, профессор. Вы совершенно напрасно обиделись. Я не хотел вас обижать и не то имел в виду.

ПРОФЕССОР: Мне это уже не интересно. Да и времени у меня больше нет. Утренний обход скоро.

ПРИШЕЛЕЦ: Вот-вот. Утренний обход. Профессор, у меня к вам небольшая просьбочка. Пригласите меня с собой на утренний обход. Ну, как молодого коллегу, студента, аспиранта.

ПРОФЕССОР: Ещё скажите: учащегося кулинарного техникума. Нет, нет, и нет. Здесь не балаган, здесь медицинское учреждение. Тем более – новорождённые дети. Хотя бы из соображений стерильности. Тем более из соображений безопасности.

ПРИШЕЛЕЦ: Вы угадали, именно детей я и хотел бы видеть.

ПРОФЕССОР: (ударяет себя ладонью по лбу) Так вот в чём дело! Как же я сразу не догадался?! Вы – из тех сумасшедших папаш, что чуть не сразу после родов мечтают лицезреть своё чадо, дабы воочию убедиться на кого похож, всё ли у него на месте, какого пола и так далее в том же духе. Не выйдет, дорогой папаша. Правила установлены для всех. Не я их устанавливал, не мне их отменять. А ребёночка счастливая мамаша покажет вам в окошко. Это не возбраняется. А теперь – всего хорошего. Я очень тороплюсь.

ПРИШЕЛЕЦ: (властным жестом хватает его за руку) Профессор, сбавьте тон и прыть. Мой мальчик – тот, который у вас проходит, как отказной. Это - во-первых. А во-вторых, я его уже видел. Так же близко, как вас сейчас. Я, конечно, будучи человеком далёким и от науки, и от медицины, признаю ваше превосходство. Но, тем не менее, в глубине души не могу не смеяться над вашей наивностью. Профессор, в этой жизни всё продаётся и покупается. Особенно в нашей стране. Особенно за пузырь водочки.

ПРОФЕССОР: Проклятье. Пожалел проходимца, а он снова за своё. Ну, Васильич, последний день ты у меня работал. (Осеняет догадка.) Ах, так это ваши фокусы с мобильными телефонами? Ну, знаете ли, шутки шутками, но всему есть предел. Скажите мне, объясните мне, непонятливому, зачем вы накидали в детские кроватки мобильных телефонов?

ПРИШЕЛЕЦ: Профессор, это вы что-то путаете. У меня только два мобильных телефона. Один при мне. Вот он. (Показывает.) А второй я вчера вечером отдал своей новой знакомой для срочной связи по срочному делу.

ПРОФЕССОР: Не скажу, что я совсем непьющий. Но до такой степени не напивался никогда, чтобы в глазах троилось. Три мобильных телефона! Три! И вот они лежат у меня запертые в сейфе! (Открывает сейф и показывает.)

ПРИШЕЛЕЦ: Спокойно. Дайте взглянуть. (Рассматривает.) Так. Телефоны эти ко мне имеют такое же отношение, как к вам крейсер «Варяг». Более того, они устаревших моделей. Более того, ни в одном из них нет аккумуляторов. Нерабочие это трубки, профессор. Понятно?

ПРОФЕССОР: Это я и без вас вижу. Вот только теперь - совсем ничего не понятно.

ПРИШЕЛЕЦ: Сожалею, профессор, но вывод напрашивается сам собой. У вас не роддом, а, извините, проходной двор. Для начала неплохо бы разобраться с вашими «сикьюрити» и вообще с обслуживающим персоналом. А то, глядишь, моего сынишку вынесут ненароком. Или ещё кого из детишек. На младенцев в преступном мире теперь спрос велик, поверьте теперь уж моему опыту.

ПРОФЕССОР: Это что ж, надо предположить: на пересадку органов берут?

ПРИШЕЛЕЦ: Ох, и заумный же вы народ, учёные люди. Проще надо смотреть на жизнь. Приземляться надо иногда на грешную землю. Так и быть, раскрою вам глаза. Попрошайки грудничков покупают. С грудничком на руках «мамке», извините за выражение, охотнее подают. Так то.

ПРОФЕССОР: (рассеянно-отчаянно) Да, действительно: прогресс ушёл в заоблачные дали.

ПРИШЕЛЕЦ: Не отчаивайтесь, профессор. Так было. Всегда. Кошмар, конечно, но, опять же, - факт. Куда его денешь? Вот я и боюсь за ваш «приплод». Помните, как там, у Пушкина? Ну, в этой сказке про царя Салтана.

ПРОФЕССОР: (так же) «И царицу, и приплод тайно бросить в бездну вод».

ПРИШЕЛЕЦ: Вот-вот… «в бездну вод». (Шёпотом, доверительно.) Давайте спасать будущее нации. Заметьте, профессор, я не шучу. Более того, - я нахожусь в здравом уме и твёрдой памяти. Более того, я далёк от пафоса. Короче. Предлагаю: детей, оказавшихся в силу разных на то причин без мамок, срочным порядком у-сы-но-вить. Точка.

ПРОФЕССОР: (медленно и неуверенно приходя в себя) Надо же с этим что-то делать.

ПРИШЕЛЕЦ: Здрасьте, договорились. Профессор, проснитесь, с добрым утром. Вы меня слышите? Что я вам предложил, слышали?

ПРОФЕССОР: Да-да. «Тайно бросить в бездну вод». То есть, усыновить, конечно.

ПРИШЕЛЕЦ: Так вы согласны?

ПРОФЕССОР: Так ведь нужна, так сказать, полноценная семья. А не мы с вами. Холостяки. Или, может быть, у вас есть семья? (Осеняет догадка.) А! Это – побочный, так сказать, грех молодости! Да?

ПРИШЕЛЕЦ: Нет, профессор. К сожалению, или к счастью, но семьи нет. Не сложилось. Судьба. Я – фаталист, профессор.

ПРОФЕССОР: (собравшись с мыслями и силами, на границе пафоса с иронией) Философ вы доморощенный. Вот вы кто. Усыновить, усыновить. Это вам не щенка купить на дорогом аукционе. Это, даже, больше, чем жениться. С женой что? Не сошлись характерами – всегда развестись можно. Ну, в худшем случае, - денежные препирательства. А это – на всю жизнь. Без отпусков, отставок, пенсий, выходных и так далее, и так далее, и так далее. Это – вечная головная боль и сердечная судорога. Ни сна, как говорится, ни отдыха, ни срока. Жизнь на вулкане, нет, того хуже, - на гранате с выдернутой чекой. Вдруг неловкое движение – и последствия самые тяжкие. Ничего нельзя предсказать, мало что можно понять и ничего особо хорошего не приходится ожидать.

ПРИШЕЛЕЦ: Стоп, стоп, стоп. Дорогой вы мой, а кто мне только что говорил о портретах мадонн, которые покидают этот ваш «родительский» дом? Кто тут исходил восхищением?

ПРОФЕССОР: Попрошу не путать грешное с праведным. Женщине, которая родила ребёнка, легче его нянчить, чем кому бы то ни было другому. Потому что – у неё чутьё, интуиция, шестое чувство. Вы ни за что так не уследите за дитятей, как мамаша. Он ещё только потянул пальчики к розетке, а она, стоя к нему спиной, уже почуяла, уже щёлкнула чем-нибудь, зазвенела, запела. Словом – отвлекла внимание, переключила на что-нибудь другое, безопасное. Ребёнок тут же увлёкся другим. И она тут же забыла. Разумеется, не о ребёнке, о случае. До следующего случая. Который и случится-то, возможно, уже через минуту. И при этом она ещё суп варит, постирушка у неё, маску на лицо намазывает, чтобы мужу дольше нравиться, и ещё полсотни дел незначительных. А мы с вами? Потеряем покой и сон, неустанно следя за ползунком нашим, а потом, «в один прекрасный миг» зазеваемся, и, именно в этот момент он обожжётся, поперхнётся, свалится откуда-нибудь, или на него что-нибудь свалится. И, заметьте, это не мои выдумки, это – реальность жизненная. А превеликое число детских болезней, которые множатся от отсутствия материнского молока. А воспитание, которое не одно и то же, что обучение. А ласка женская. И, ещё раз скажу: а то, что назад дороги нет? (Звонит телефон. ПРОФЕССОР берёт трубку.) Да-да, конечно, уже лечу, всех вылечу. (Кладёт трубку снова на рычаг. Поправляет халат, надевает шапочку.) Извините, больше дискутировать не имею права, - пациенты ждут. Ах, да, вы ведь хотели… ну что ж, пожалуй, в этом что-то есть. Вон там, в углу, на вешалке, висит халат. Надевайте и пойдём.

 

Собираются и оба выходят.

 

УТРЕННИЙ ОБХОД:

 

ПРОФЕССОР с ПРИШЕЛЬЦЕМ идут по коридору родильного отделения. Им навстречу из ординаторской выбегает САНИТАРКА.

 

САНИТАРКА: Профессор, это что же такое делается?! Мамаша отказная сбежала. Ни стыда, ни совести у людей никакого не осталось!

ПРОФЕССОР: Спокойно, спокойно, спокойно. Всё по порядку. Во-первых, здравствуйте.

САНИТАРКА: Ой, извините, профессор, с добрым утром. Хотя, какое же оно доброе, когда такие дела творятся.

ПРОФЕССОР: Вот именно: когда? Итак, во-вторых, когда это произошло?

САНИТАРКА: Откуда же мне знать? Я сегодня вышла на смену. Зашла в палату – кровать пустая. Вещей никаких. Испарилась барышня. Я побежала вам звонить, а вы уж тут как тут.

ПРОФЕССОР: Ну, тогда – в-третьих: кто дежурил ночью? И, в-четвёртых: на месте ли дети?

САНИТАРКА: В детской палате ещё не была.

ПРИШЕЛЕЦ: Так чего мы здесь базар развели? Ну-ка, скоренько – в детскую.

 

Все трое бегут по коридору к детской палате и рывком распахивают дверь. В комнате – тишина.

 

ПРИШЕЛЕЦ: Тихо. Вроде все на месте. Сколько детей должно быть в палате?

САНИТАРКА: Пятеро.

ПРОФЕССОР: Все на месте. (Проходит между кроватками.) Лишних предметов не наблюдается. Дыхание ровное. Сон крепкий. ПРИШЕЛЬЦУ. Как видите, всё в порядке. Ну, или почти всё. Так это ваша пассия сбежала нынче ночью?

САНИТАРКА: Вот те раз.

ПРИШЕЛЕЦ: Выходит, что моя. Хотя, какая она мне теперь пассия. Так, воспоминание. (Внезапно переменившись в лице и интонации.) Профессор, а не проводите ли вы меня в другое отделение?

ПРОФЕССОР: Какое ещё другое?

ПРИШЕЛЕЦ: (замявшись) Да, знаете ли, точно сказать не смогу. Знаю только, что шестая палата в том отделении мужская.

ПРОФЕССОР: (смеётся) Психиатрия что ли? Так она в другом корпусе.

ПРИШЕЛЕЦ: Смешно, да не до смеху. Человека мне одного надо повидать. Женщину одну. Такую, знаете ли, в беленьком платочке. Ростом не высока. Возраста, полагаю, приблизительно моего. Хотя, болезнь могла лет прибавить. (Что-то усиленно припоминая.) Вспомнил, профессор, когда я к вам сейчас ломился в двери приёмного покоя, мне показалось, что это её голова промелькнула в окне третьего этажа.

САНИТАРКА: Есть там одна такая. Всё в платочке ходит.

ПРОФЕССОР: (не слыша санитарку) На третьем у нас - общая терапия. Сейчас неловко. Завтрак у них там. Можем зайти в ординаторскую. Расспросить. Прочесть историю болезни.

ПРИШЕЛЕЦ: Профессор, вы опять меня не поняли. Не болезни история мне нужна. Она сама.

ПРОФЕССОР: (вдруг осеняясь догадкой) Та самая знакомая, у которой вторая трубка?

САНИТАРКА: Какая трубка? Попробовал бы кто у нас трубку покурить.

ПРИШЕЛЕЦ: Не волнуйтесь. Трубка телефонная, мобильная. (Профессору.) Ну, профессор, вы не только профессор медицины, вы - профессор догадливости.

САНИТАРКА: Как мобильная? Так это вы ребятам трубок в кроватки накидали?

ПРОФЕССОР: (САНИТАРКЕ.) Нет. То был не он, кто-то другой. Однако. (ПРИШЕЛЬЦУ.) Об одном не могу догадаться: насколько я разбираюсь в людях, это на вас не похоже – ничего не знать о знакомой, которая, к тому же, вас интересует. Значит, познакомились вы только что. Но где, и при каких обстоятельствах? Не скажете?

ПРИШЕЛЕЦ: Нет, не скажу. Я обещал, что не выдам её. А я слов своих на ветер не бросаю. Так что вы уж извините, профессор, дружба дружбой, а табачок – врозь.

ПРОФЕССОР: Что ж, так тому и быть. Я же, в конце концов, не Малюта Скуратов, чтобы здесь устроить дознания с пристрастием. Извольте, пойдёмте к вашей пассии. Теперешней. Угадал?

САНИТАРКА: (задумчиво) Малюта Скуратов… Кто такой? У нас нет. Дознания… Милиция, наверное. Участковый, что ли? Имечко только замысловатое.

ПРИШЕЛЕЦ: САНИТАРКЕ. Не мучайте себя понапрасну. Историческое лицо это. ПРОФЕССОРУ. Не то чтобы да, не то чтобы нет. Поживём – увидим.

ПРОФЕССОР: Вот это похвально. Вы, я смотрю, стали поосторожней в выборе дам сердца. Хотя, я не могу судить абсолютно объективно. Мне ведь известен лишь единственный случай. А, как говорится, и на старушку бывает прорушка.

ПРИШЕЛЕЦ: Вот-вот. Не судите. Лучше пойдёмте, найдём её. У меня к ней разговор есть. Более чем серьёзный разговор.

 

Оба стремительно выходят из палаты новорожденных.

 

ПРОФЕССОР: Идёмте по хозлестнице. Так ближе и скорее.

ПРИШЕЛЕЦ: И всегда она у вас открыта?

ПРОФЕССОР: С некоторых пор – всегда закрыта. Но ключ у меня при себе.

 

Подходят к «чёрному ходу» и находят его незапертым.

 

ПРОФЕССОР: (фатально) Ну вот, опять. Опять, растяпы, не заперли.

ПРИШЕЛЕЦ: С вечера, или утром?

ПРОФЕССОР: Утром, конечно утром. На ночь я собственноручно запер.

ПРИШЕЛЕЦ: И всё-таки, профессор, вы наивны, как младенец. А как я, по-вашему, попал к сыну? Эти двери ночью были открыты.

ПРОФЕССОР: Придётся-таки сторожа уволить. Жаль: сопьётся совсем.

 

Машинально прячет оказавшиеся ненужными ключи в карман. Вдвоём поднимаются по лестнице на следующий, третий, этаж.

 

ЗНАКОМСТВО:

 

По коридору прохаживаются больные. Небольшая очередь в процедурный кабинет. Несколько человек получают свои порции лекарств у дежурной медсестры. Некоторые всё ещё допивают чай в столовой. ПРОФЕССОР с ПРИШЕЛЬЦЕМ стараются незаметно проскользнуть в ординаторскую, но их сразу же замечает ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ.

 

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: Профессор, утро доброе, доложу я вам.

ПРОФЕССОР: Здравствуйте. Докладывайте, только поскорее, я тороплюсь.

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: Выписывайте меня, профессор, не могу я больше находиться в этом вертепе, устал, измотался, доложу я вам.

ПРОФЕССОР: Во-первых, голубчик, я не ваш лечащий врач, я, даже, не заведующий вашим отделением. Так что выписать вас не могу, не имею права. Во-вторых, нельзя ли конкретнее объяснить, чем вам сегодня не угодили? Что ещё стряслось?

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: Обратно бессонная ночь. Обратно медсестра недодала положенного лекарства. Обратно поменяли нечистые постели…

ПРОФЕССОР: Стоп, стоп, стоп. Хочу уточнить: «обратно» - это в смысле «опять»?

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: Ну да, ну да, профессор, доложу я вам.

ПРОФЕССОР: Вот и говорите по-русски. А то у вас получается: вернули грязное бельё и заставили вас на нём спать.

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: Почти что так, профессор. И ещё нянечка откровенно хамит. Доложу я вам.

ПРОФЕССОР: Нянечки – в яслях. У нас – медработники – врачи, санитарки и медсёстры. Кто же вам нахамил, как вы говорите?

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: Вот эта самая, которая вчера. Сегодня, доложу я вам, ехидно поинтересовалась, не солёная ли у меня вермишель. Как вам это нравится?

ПРОФЕССОР: Хорошо, хорошо. Разберёмся. У вас всё?

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: Как это всё? Как это всё? А лекарства? Я ведь лечиться должен, и вылечиться, доложу я вам! Я – ценный работник, доложу я вам. Я бросил все свои дела. Чтобы поправить, так сказать, пошатнувшееся здоровье. И намерен сделать это в кратчайшие сроки и с максимальным эффектом, доложу я вам!

ПРОФЕССОР: Э, да вы большой начальник. Наверное, ещё и в области строительства?

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: Угадали, профессор.

ПРОФЕССОР: (ПРИШЕЛЬЦУ, тихо) То-то я до сих пор в «коммуналке» прозябаю. (ВТОРОМУ БОЛЬНОМУ.) Не волнуйтесь, будьте уверены: всё, что вам положено, вы получите сполна. Надеюсь, теперь всё?

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: Что вы, профессор! Теперь самое главное! Сегодня ночью, профессор, доложу я вам, я снова глаз не сомкнул. Так вот, сегодня я не спал с пользой для дела. И, доложу я вам, выследил!

ПРИШЕЛЕЦ: (с плохо скрываемой угрозой в голосе) Кого же это, следопыт вы наш недобитый.

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: Профессор, я попрошу вас меня оградить от недвусмысленных нападок этого неизвестного. А не то я буду жаловаться в высшие инстанции, доложу я вам!

ПРОФЕССОР: (сделав знак ПРИШЕЛЬЦУ) Успокойтесь, больной, вредничать нервно, то есть, я хотел сказать: нервничать вредно. Это товарищ из области. Мой коллега, так сказать. Он просто пошутил. Ну-ну, лучше вернитесь к своему повествованию. Очень любопытно.

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: (слегка успокоившись, но всё ещё с недоверием поглядывая в сторону ПРИШЕЛЬЦА) Так вот, около полуночи, профессор, услышал я такие тихенькие шажки по коридору. А слух у меня отменный, доложу я вам. Маменька меня в детстве даже в музыкальную школу хотела отдать. Только времена тогда были трудные, я рос без отца, доложу я вам…

ПРОФЕССОР: Больной, вы отвлекаетесь. А я тороплюсь. Я ещё не закончил утренний обход, меня люди ждут. Скорее, будьте добры. Услышали шаги по коридору, и что же дальше?

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: (немного обиженно) Я и говорю: слышу шаги. Для нянечки, то есть, медработника, слишком робкие, крадущиеся даже, я бы сказал. Сначала в одну сторону, а через недолгое время – в другую. Сразу замечу: подтвердить никто не сможет. Все спали, как сурки, доложу я вам.

ПРИШЕЛЕЦ: (не сдержавшись) Вот народ, сразу себе отступление оформил. Я не я, и хата не моя.

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: (войдя в раж, и не обращая внимания) Тут я голову из двери высовываю и вижу: одна известная мне особа неизвестно откуда взявшимся у неё ключиком открывает ход на пожарную лестницу. Осторожненько так открывает, доложу я вам, дверка даже не скрипнула. И исчезает за этой дверкой. (Пауза.)

ПРОФЕССОР: Что же было дальше?

ПРИШЕЛЕЦ: И кто же это был?

ВТОРОЙ БОЛЬНОЙ: После я слышал, как она вернулась и вошла в свою палату. (Переходя на заговорщический шепот.) Она ни о чём не догадывается, доложу я вам. Хотите, я к вам её пришлю?

 

Не дожидаясь ответа, опрометью выскакивает в коридор. Почти сразу же заходит САНИТАРКА.

 

САНИТАРКА: Профессор, вас просят на свой этаж по особому делу. (Делает какой-то знак рукой.) Сказали, чтоб скорее.

ПРОФЕССОР: Ну вот. Мне всегда, как тому попугаю, выключают на самом интересном месте. Ну что ж, делать нечего. Заодно обход закончу. (ПРИШЕЛЬЦУ.) Прошу вас тут меня дождаться. Осторожненько порасспросить особу, которая должна появиться, о сути дела. (Понизив голос до еле различимого шёпота, чтоб не услышала САНИТАРКА.) Разрешаю представиться моим коллегой. Только полегче на поворотах. Особенно с этим «высокопоставленным» больным. Как говорится: не буди лихо, пока оно тихо.

 

Поднимается и выходит.

ПРИШЕЛЕЦ некоторое время один. Порывается закурить, но сам себя останавливает, комкает сигарету и бросает в урну в углу комнаты, несколько раз прохаживается по комнате, останавливается у окна. Открываются двери и входит БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ. Она не узнаёт ПРИШЕЛЬЦА в белом халате и с затемнённым лицом. Он узнаёт её сразу. Мгновенно оценивает ситуацию и начинает потеху.

 

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: (растерянно, увидев вместо ПРОФЕССОРА незнакомца) Мне сказали: профессор ожидает. Для консультации.

ПРИШЕЛЕЦ: (нарочито деловым тоном) Профессора вызвали по срочному делу. Я его новый заместитель. Не волнуйтесь, он скоро подойдёт. А мы с вами пока начнём. На что жалуетесь, больная.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: (нерешительно) Так ведь в карточке написано. Здесь моя карточка должна быть где-то. Кажется, вон в том шкафу.

ПРИШЕЛЕЦ: Ну, читать я тоже умею. Я спрашиваю не об истории болезни, а о самочувствии на настоящий момент.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Так ведь тридцать уколов уже сделали. Кашель немножко утихомирился. Температуры нет давно. Слабость сильная. То есть, наверное упадок сил. Хожу на ингаляции.

ПРИШЕЛЕЦ: Ночью?

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: (смутившись) Как это ночью? Днём, конечно. У нас тут очень удобно – все процедуры с утра.

ПРИШЕЛЕЦ: Видно, давно вы здесь, раз уж стали говорить “у нас тут”. Так только старожилы говорят.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Давно не давно, а уже вторая неделя заканчивается. Это по календарю. А на самом деле – целая вечность. 9Просяще и доверительно.) Доктор, а быть может вы поможете мне отсюда поскорее выписаться? Так надоело, сил никаких нет. Я бы дома ещё денька три повалялась и – на работу. А то закисла здесь совсем, в старуху превратилась. Косынку вот повязала, потому, что голова вторую неделю не мыта – лечащий врач запретил. Помогите, доктор.

ПРИШЕЛЕЦ: (ещё больше напуская на себя важности) Анализы сделать надо. Э-э-э. Кардиограмму. Э-э-э. Флюорографию. (Исчерпаны все знакомые медицинские слова.) Посовещаться и решить. А что вы так торопитесь домой? У вас семья, дети? Вас навещают?

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Всей семьи - одна кошка. Одна живу.

ПРИШЕЛЕЦ: Кто же за вами дома ухаживать будет? В магазин сбегать. В аптеку. Убрать, накормить.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: (ошарашено) Доктор, так ведь я сама. И выздоравливаю я уже.

ПРИШЕЛЕЦ: Сама, сама. Больно самостоятельная. Живёт сама. Ухаживает за собой сама. Ключи в ординаторской ворует сама. И ночью по чужим палатам расхаживает тоже сама.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: (краснеет, недоуменно жмёт плечами, невольно приближается к ПРИШЕЛЬЦУ, говорит скороговоркой) С чего вдруг такие подозрения? Это всё неправда. Кто вам сказал? Меня оговорили. И зачем мне всё это надо? Вот ещё глупости какие... И вообще, кто вы такой?

ПРИШЕЛЕЦ: (“раскрывая все карты”) И вообще, где мой мобильник, хотел бы я вас спросить? А?

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: (оторопело) Так это были вы? А я вас не узнала.

ПРИШЕЛЕЦ: Неправильно. У Пушкина было, кажется, так: “Так это были вы? И вы не узнаёте меня?”. Хотя, могу переврать – школу закончил слишком давно.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Натерпелась я с вашим мобильником. (Вынимает из кармана халата телефонную трубку и протягивает её ПРИШЕЛЬЦУ.)Дважды пришлось из-за него возвращаться в детскую палату. Я ведь его уронила в детскую кроватку после вашего ухода. А тут – санитарка, как на зло. Еле спряталась. А пользоваться я им совсем не умею. Нет у меня своего такого.

ПРИШЕЛЕЦ: И мобильника тоже нет. Что же у вас есть?

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: У меня есть я. Этого не мало, а иногда даже много. Так много, что хочется завыть. На луну. Не как один волк, а как стая волков.

ПРИШЕЛЕЦ: Ну и картинку вы нарисовали. Только хочу вас предупредить, что враги не дремлют. (Хмыкает.) Вас выдали. И ваше счастье, что профессора срочно вызвали отсюда. Некий больной вас выследил в ваших ночных походах.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: И что же мне теперь делать? Профессор всё равно сюда вернётся. Что я ему скажу? Как ни верти, а режим я нарушила, ключи выкрала, в детской палате была. Что же делать? (Плачет.) Что же мне теперь делать? Выгонят, на работу напишут, зарплаты лишат. А может и там выгонят. Куда я потом денусь? Милостыню просить пойду?

ПРИШЕЛЕЦ: Тихо, тихо, успокойтесь. Я всё устрою. А вы просто не должны мне помешать. Идите, идите к себе в палату. К стати, какая у вас палата?

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Вторая.

ПРИШЕЛЕЦ: А мы с профессором зайдём к вам. Всё будет хорошо. Вот увидите.

 

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ выходит. Через некоторое время появляется ПРОФЕССОР.

 

РАЗВЯЗКА:

 

ПРИШЕЛЕЦ: Профессор. Ну наконец-то.

ПРОФЕССОР: Да, наконец-то. Как тут наши дела? Преступница наша появлялась?

ПРИШЕЛЕЦ: Представьте, никто так и не пришёл. Я здесь всё время один был. Соскучился даже. А что, профессор, не пройтись ли нам и по этому этажу по палатам. Авось кто-то себя и выдаст. Ну, там, оговорится, щёчки зардеются, глазки забегают. Заодно и знакомую мою поищем.

ПРОФЕССОРФ: (махнув рукой) Куда вас денешь. Всё равно ведь не отстанете. Идём.

 

Выходят из ординаторской, идут по коридору. Навстречу им ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ.

 

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Профессор, вот хорошо, что я вас встретил! Профессор, ко мне пришла жена. Понимаете, профессор, тут такое дело. У жены сестра умерла. Совсем молодая. Остались двое детей.

ПРОФЕССОР: Выражаю вам свои соболезнования. Но никак не понимаю, чем могу вам помочь.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Можете, конечно можете помочь. Вы ведь главный врач, посодействуйте, чтобы меня сегодня же выписали. Поймите, на жене и похороны, и эти дети. Ей очень тяжело.

ПРОФЕССОР: И не просите, голубчик, не могу. Мы вас только что вывели из предынфарктного состояния. Вам нужно наблюдение врача и полный покой. А тут вдруг такие волнения. Надо же когда-то и себя пожалеть. Неужто там без вас не обойдутся?

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Не обойдутся. Никак не обойдутся. А жена у меня медсестра, то есть медработник по образованию. Так что все режимы максимально будут соблюдены, все лекарства, все уколы...

ПРОФЕССОР: А дети очень маленькие?

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Не грудные, конечно, но... школьники. Тоже, знаете ли...

ПРОФЕССОР: А отец у них имеется?

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Нет. Сбежал, подлец, давным давно. Только его и видели. Не нашли даже для алиментов.

ПРОФЕССОР: И куда же их тепрь?

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Себе заберу. Потому и прошу, отпустите меня, профессор, век вас помнить буду. И всегда с благодарностью. А?

ПРИШЕЛЕЦ: Вот это мужик. Давайте отпустим его, коллега. Говорят Бог таким людям жизнь специально продлевает. Думаю, ему теперь инфаркт не страшен.

ПРОФЕССОР: (ПРИШЕЛЬЦУ) Наивный мальчик. Это при нынешних детях? Теперешняя молодёжь – это каждодневная угроза инфаркта, инсульта и вообще какой угодно катастрофы.

ПРИШЕЛЕЦ: А брюзжание, профессор, первый признак старения. Более того, главный его признак. Профессор, давайте выпишем папашу, его детишки ждут.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Ну, так и быть, признаюсь. Это был я.

ПРОФЕССОР: Сбежавший отец детишек?

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Нет. Тот, кто подбросил трубки мобильные детям в кроватки.

ПРОФЕССОР: (крайняя степень удивления) И зачем вы это сделали?

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Понимаете, трудно в двух словах про такое объяснить. Нет у меня своих детей. И не было никогда. А давно мечталось. Ну. Вот захотелось хоть чужим помочь. Хоть чем-нибудь. Современные дети, они все к технике тянутся, к электронике. Подумалось: пусть поиграются, быстрее освоятся в современном мире, научатся, сориентируются, так сказать. Но, как говорится, хотел как лучше, а получилось, как всегда.

ПРОФЕССОР: Да-а-а-а. Фокус. Объясненьице. Ладно. Будь по-вашему. Трубки я вам верну, дельце замнём, вас выпишу под честное слово вашей жены. Можете собираться. Единственно что хотелось бы знать ещё.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Слушаю вас.

ПРОФЕССОР: Зачем вы отправились в детскую палату и именно в ту ночь?

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: (заметно замявшись) Э-э-э. Понимаете, из неофициальных источников стало известно, что сирота объявился, мамка у одного новорожденного скончалась, так сказать. Ну, подслушали, пожалели, слово за слово. За словом – дело. Вот так спонтанно всё и вышло.

ПРОФЕССОР: Спонтанно, говорите, подслушали, пожалели. Так у вас подельщики были? Или, может, подельщицы?

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Профессор, вы ставите меня в невыносимое положение. Посудите сами. Как нормальный мужик и просто честный человек, не могу я выдать своих... товарищей. Кто бы они ни были. И плохого мы ведь ничего не сделали. Пошли мальца пожалеть. Он, к стати сказать, так накричался, что уже и хрипел, и икал, бедняга. А на руки его взяли, он и затих. Спал потом. Что ж плохого?

ПРОФЕССОР: Ишь, сердобольщики какие. Хорошо-хорошо. Сказано – сделано. Собирайте вещички, звоните жене. Выписку я подготовлю.

ПЕРВЫЙ БОЛЬНОЙ: Спасибо, дорогой вы мой, век не забуду. Спасибо. (Почти бегом бросается в свою палату.)

ПРОФЕССОР: Только потише, потише, а то вместо выписки в реанимацию загремите.

 

ПРИШЕЛЕЦ и ПРОФЕССОР смеются ему вслед и входят в палату к женщинам, предварительно постучав в дверь.

 

РЕВЕРАНС ПОД ЗАНАВЕС:

 

При появлении ПРОФЕССОРА в сопровождении симпатичного незнакомца женщины в палате начинают прихорашиваться и “строить глазки”, но после начала разговора пришедших с БОЛЬНОЙ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ все женщины не сговариваясь по очереди покидают палату.

 

ПРОФЕССОР: Здравствуйте, мои красавицы. Как себя чувствуем? На что жалуемся? Как проходит лечение? Вопросы, пожелания.

1-я БОЛЬНАЯ: Спасибо, дохтор, лечать хорошо. Кормять нормально. Слава Богу. Выздоровеем все, как одна. Так что не хвилюйтесь.

ПРОФЕССОР: Хохлушка значит. Хорошо. Главное в процессе выздоровления – здоровый оптимизм. (ПРИШЕЛЬЦУ.) Правда, коллега?

2-я БОЛЬНАЯ: Так это коллега ваш. Доктор тоже. Новенький к нам, или с инспекцией?

ПРОФЕССОР: Не угадали. Не то и не другое. Товарищ – по обмену опытом. Из другой больницы. Впрочем, и из другого города.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Так вы доктор?!

ПРИШЕЛЕЦ: (тихо, в её сторону) Почти. (Кивает утвердительно всем остальным.)

ПРОФЕССОР: Что же вас так удивило? (Смеётся.) Или не похож?

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: (смутившись) Отчего же, похож.

1-я БОЛЬНАЯ: А мне сдаёться, шо они больше на якогось артиста походять. Ну выкапаный артист и всё тут.

ПРИШЕЛЕЦ: Обознались, любезная.

1-я БОЛЬНАЯ: А жалко, дуже мне ндравится той артист. Забулась как его звать. Ну, всё одно, - играеть он исключительно замечательно. (Выходит.)

ПРОФЕССОР: Но мы отклонились от темы. Какие ещё будут вопросы?

2-я БОЛЬНАЯ: Есть вопросы. Питание однообразное. Ни тебе фруктов никаких, ни овощей. Каша и картошка. От картошки можно протянуть ножки. А где витамины?

ПРОФЕССОР: А разве вы их не получаете вместе с лекарствами?

2-я БОЛЬНАЯ: Доктор, да разве ж это те витамины? Мой организм отказывается выздоравливать от искусственных витаминов. Ему, то есть мне, нужны витамины натуральные: яблочки, бананчики, апельсинчики, огурчики, помидорчики.

ПРОФЕССОР: Извините, ограничены в средствах. Никто лечебным учреждениям помочь не хочет. Еле-еле сводим концы с концами. Не говорю о медперсонале, который пашет сутками, а получает копейки. Так что, извините, не наша вина. (Смотрит на тумбочку говорившей и видит фрукты.) Тем более, что вы, как я погляжу, не обижены.

2-я БОЛЬНАЯ: Да, меня посещает моя семья. Из последних средств стараются помочь моему выздоровлению.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: Так уж и из последних. Из последних средств на БМВ не ездят и шуб норковых не носят. Постыдились бы.

2-я БОЛЬНАЯ: (ехидно, поджав губы) Это вы, милочка, постыдились бы меня стыдить. Лучше расскажите профессору, куда это вы каждую ночь шастаете по нескольку раз?

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ: (отчаянно смутившись) Мне что, уже и в туалет нельзя выйти, обязательно следует вам отчитаться?

2-я БОЛЬНАЯ: (ещё ехиднее) Это ж сколько надо верёвок проглотить, чтобы столько по туалетам рассиживать?

 

Заходит САНИТАРКА.

 

САНИТАРКА: (ни на кого не глядя) Больные, кто не сделал себе процедур? Процедурная закрывается. Кто зазевался? (Видит ПРОФЕССОРА.) Ой, простите, профессор, не увидела. (Больным.) Так все прошли процедуры? (Выходит.)

2-я БОЛЬНАЯ: Батюшки, мне ж сегодня промывание назначено. (Делает перед ПРОФЕССОРОМ почти реверанс, при этом сладко улыбается.) Простите, но мне пора, я вас покидаю. Рада была пообщаться. Прошу вас учесть мои замечания и пожелания. (Выходит.)

ПРОФЕССОР: (саркастически) Нам будет очень вас недоставать. (Делает ответный реверанс вслед. Поворачивается к БОЛЬНОЙ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ.) А теперь, когда мы остались наедине, попрошу вас удовлетворить моё любопытство. Я имею в виду озвученные здесь ваши ночные отлучки.

ПРИШЕЛЕЦ: (торопливо перебивая) Позвольте мне, профессор, представить вам. Это и есть моя новая знакомая, с которой мы столкнулись в детской палате. Спешу заверить: ничего предосудительного ни она, ни я там не делали. Это ей я оставлял свой второй мобильник и звонил по нему ей сегодня ночью. Она мне не звонила, потому что, как оказалось, не умеет им пользоваться. Но всё-таки я ей благодарен.

БОЛЬНАЯ В БЕЛЕНЬКОМ ПЛАТОЧКЕ и ПРОФЕССОР: (одновременно, но каждый по-своему) За что?

ПРИШЕЛЕЦ: За обаяние. За искренность. За философию. В общем, всего сразу не припомнишь, всего сразу не перечтёшь. Более того, я скажу, что сегодня родился заново. Более того, это она меня родила. В переносном смысле, конечно.

ПРОФЕССОР: Простите, что перебиваю, но когда вы очень волнуетесь, вас “клинит” на фразе “более того”.

ПРИШЕЛЕЦ: Надо же, никогда не замечал. Спасибо, учту.

ПРОФЕССОР: Вопрос в другом: что это вас теперь так взволновало? Прежде вы волновались, когда говорили о детях.

ПРИШЕЛЕЦ: Так ведь я и теперь о детях. Более того... хм, надеюсь, что теперь уже о своих.

 

Свет гаснет.

 

ЭПИЛОГ:

 

Звонит мобильный телефон.

 

ЮНОШЕСКИЙ ГОЛОС: Бать, ты там осторожненько маму подготовь. Мол, пусть не волнуется. Ваши непутёвые детишки – один ушастый, другой черноглазастый – сейчас приведут к вам для знакомства, значит, своих девушек. Да, и предупреди, что они плясуньи и близнецы. Придётся вам научиться их различать. Мы-то уже научились.

 

Занавес.