По ночному зимнему лесу, не придерживаясь ни широких дорог, ни узких звериных тропинок, шел высокий старик в толстом меховом тулупе. Шел шагом уверенным и твердым, но одновременно легким и почти невесомым, ни в один даже самый мягкий сугроб не проваливаясь, оставляя за собой цепочку неглубоких, едва приметных следов. Шел неторопливо, спящий лес обводя взглядом внимательным, хозяйским, будто проверяя: все ли в порядке? все ли на месте? А вокруг царила таинственная тишина. Ни шороха, ни звука, ни легкого порыва ветра. И ни одной живой души. Спали звери, спали птицы. Даже всегда голодные волки не рыскали в поисках добычи. Лишь длиннохвостая сорока, случайно разбуженная таинственным путником и не сумевшая сдержать безмерного своего сорочьего любопытства, перепархивала вслед за ним с дерева на дерево, с веточки на веточку, не спуская с незнакомца блестящих бусинок глаз. Время подходило к полуночи, и, если бы в лесу на деревьях висели часы, совсем скоро бы услышали ночные путешественники двенадцать гулких ударов, возвещавших наступление нового дня.

Как раз в тот момент, когда минутная и часовая стрелки слились бы в одну линию, оказался старик возле огромной темной ели, заметно выделяющейся среди лесных зарослей. Остановился он, пристально глянул в чернильно-синее небо, украшенное празднично мерцающими крупными звездами. И сорока не удержалась, тоже задрала кверху любопытную свою головенку, да только ничего интересного для себя не обнаружила. Небо - как небо! Звезды - как звезды! Скукота!

Опустила она глаза, чтобы вновь наблюдать за стариком, а того… нет! Исчез куда-то. Пропал бесследно.

Затрещала сорока изумленно, слетела с дерева, запрыгала по снегу и вдруг заметила под лохматыми еловыми лапами большой меховой сверток. Наклонила птица голову, посмотрела с опаской. Но - не будь она сорокой! - любопытство пересилило, и она опять скакнула вперед.

И тут сверток шевельнулся.

Вскрикнула сорока испуганно, поскорее вспорхнула на ближайший кустик, на самую верхнюю веточку. А из свертка раздался громкий звук: то ли писк, то ли плач.

И сразу отступила куда-то тишина. Пробежал меж деревьев студеный ветерок, свистнул в макушке огромной ели, сдул легкий снежок с зеленых иголок. Заблестели, заискрились в морозном воздухе снежинки, окутало ель серебряное сияние. Шевельнулись тяжелые ветви, скрипнул могучий ствол, а из неприметного поначалу дупла высунулась взлохмаченная голова.

- Что такое? Что случилось? – недовольно крякнул старый Леший, протер заспанные глаза под густыми бровями, но ничего особенного не увидел, зато опять услышал необычный звук.

– Что за шум? Что за непорядок ночью в лесу?

Кряхтя и охая, вылез Леший из теплого дупла, спустился вниз по стволу и тут же наткнулся на странный сверток.

- Это еще что? - озадаченно поскреб он пятерней свои спутанные космы, наклонился, приподнял воротник лежащего на снегу толстого мехового тулупа. - Ребятенок! – воскликнул изумленно. – Это надо же! Ночью! В лесу! Как? Откуда? Да замерзнет же!

Недолго думая, подхватил Леший сверток, прижал потеснее к лохматой груди и затопал торопливо в известном ему одному направлении.

Ни тропинок, ни дорог. Снег да деревья. Деревья да снег. А Леший идет, не смущается, не останавливается, с пути не сбивается.

Вот вышел он на лесную полянку. А посреди полянки дом стоит: из трубы дым идет, огонек в единственном окошке теплится. Топнул Леший ногой и выкрикнул громко те самые слова, которые все мы с глубокого детства знаем:

- Избушка, избушка! Встань к лесу задом, а ко мне передом!

Избушка дрогнула, заскрипела, но с места не сдвинулась.

Тогда Леший топнул настойчивей и произнес уже с некоторой угрозой:

- Избушка, избушка! Встань…

Только не получилось у него заветную фразу до конца договорить, потому как выскочила на него из-за бревенчатого угла сердитая бабка в наспех повязанном платке и принялась ругаться на чем свет стоит.

- Ах, чтоб тебя, ирод окаянный! Глянь, сколько снега нанесло! Сугробы чуть не до самого окошка - никакая механизма не справится! Да и смазка от мороза застыла! Говорила я тебе, надо было ту, что «до минус тридцати» брать! А ты знай свое заладил: «Парниковый эффект! Глобальное потепление!» Ух, чурка сосновая! Лень ему десяток шагов за угол ступить! Избушка ему, видите ли, повернись! Приперся! Незванно-негаданно! Словно снег на голову! – выпалила бабка на едином дыхании, но потом горло у нее от крика да от морозного воздуха перехватило. Закашлялась она, а Леший этим и воспользовался.

- Чего расшумелась, старая! – проворчал он с упреком. – Не вишь что ль, по делу я пришел! – И протянул бабке найденный под елью сверток.

- Это еще что? – недовольно буркнула Яга. – Опять гадость какую-то притащил!

Она отогнула воротник тулупа, и тут же голос ее изменился.

- Дитятко! Малехонько-то до чего! – с нежностью проворковала Яга, и вновь сердито прикрикнула на Лешего: - Чего стоишь, дуб дубом! Неси скорее в избу! Застудишь же!

Леший снисходительно вздохнул и послушно затрусил к домику, протиснулся в низкую дверь.

В избушке было тепло и уютно.

Баба-Яга одним взмахом руки сдвинула грязные тарелки и чашки на край грубо сколоченного стола, покрытого белоснежной в далеком прошлом скатертью, велела Лешему положить сверток на освобожденное место и откинула полы тулупа.

Прямо перед ними лежал маленький мальчик: круглощекий, румяный, улыбчивый, глазастый.

- Где же ты его подобрал? – спросила Яга, бережно подхватывая малыша на руки.

- Знамо где! – хрипло пробормотал Леший, стараясь удержать в уголках глаз слезы умиления. – В лесу нашел. Под елью вековой. – Он в очередной раз поскреб косматый затылок. – Ума не приложу, откуда он тама взялся?

- Эх ты, серость лесная! Пенек замшелый! – воскликнула Яга. – Али забыл совсем, какая сегодня ночь?

- Это же не простой младенец! Это – год новорожденный! – Она нежно провела ладонью по светлой голове мальчика. – Расти, маленький! Расти, сладенький! Всем на радость! Всем на счастье!